impure

Мне снилось, как я обнимаю папу и готовлю ему завтрак, как целую в щеку и мы долго болтаем, сидя на террасе, обсуждаем последние новости. Снилось, как мы с мамой гуляем по магазинам Парижа, выбираем украшения и примеряем бесчисленное количество нарядов, вертясь перед зеркалами. Как я пью кофе воскресным утром в любимой кофейне на бульваре Бомарше, как после заглядываю в цветочный магазин на углу. Когда я открыла глаза, то поняла, что слишком соскучилась за несколько дней по дому, потому что произошло много плохого. Если бы меня накрывали положительные эмоции, думаю, я бы смогла расслабиться и не размышлять о том, как там обстоят дела дома или, на крайний случай, звонила бы родителям каждый день по видеосвязи. И тут меня словно прострелило. Здесь ведь должен быть интернет? У Гарольда есть ноутбук, значит, он подразумевает и наличие всемирной паутины. Если я буду хорошо вести себя, быть может, он позволит мне поговорить с родными? Я резко поднялась и села, сонно растирая пальцами веки. Нельзя тормозить процесс оформления документов, я уже потеряла целый день, в ходе которого никаких бланков и анкет мне и так не досталось. Не могу утверждать, но у меня есть возможность проверить. Он сам сказал, что доверяет и поэтому даёт шанс исправить всё. Расценив это как знак, я немного приободрилась и размяла плечи. Если не будет ссор, провокаций, агрессии с моей стороны, кто знает, как быстро я приду к цели. Мне нужно лишь проявить немного терпения. В этом месте наверняка есть библиотека или хоть какие-то книги, я могла бы читать их, чтобы убить время. Я также помнила, что у каждой жены тут свои обязанности, и несмотря на то, что никаких указаний по поводу меня не звучало, я могла бы сама проявить инициативу, чтобы помогать кому-то на кухне или с уборкой. Пусть не разбираюсь в языке, но руками работать научена, все не так плохо. Холодная еда все так же стояла на столе с самого утра, но выглядела уже не так аппетитно. Я потуже завязала пояс халата, влезла в мягкие тапочки, забрала поднос и вышла из комнаты. В столовой комнате уже привычно вкусно пахло, а с кухни доносились женские голоса, куда я и направилась, не без волнения сжимая поднос ладонями. Моё появление вызвало полные осуждения взгляды и спины, которыми ко мне повернулись, делая вид, будто сильно заняты работой. Я поставила поднос рядом с раковиной и осмотрела помещение, ощущая, как напряжение скапливается в воздухе. Мне были не рады, более того, с удовольствием повторили бы утреннюю процедуру с помидорами. — Едок из тебя, конечно, как и ходок — никакой, — насмешливо измывался надо мной Зейн, проходя по коридору. — Стой, подожди, — я протянула руку и задержала его, схватившись за рукав, разворачивая к себе лицом. — Можешь мне помочь? Густые брови разъехались, разравнивая хмурые складочки на лбу, а карий взгляд с интересом осмотрел моё лицо. — Можешь перевести мои слова? Мне нужно с ними поговорить, а арабского я не знаю. — Странная ты, — пробормотал парень с жутким акцентом. — Зачем ты тогда замуж выходила за человека, для которого арабский — родной язык? Я закатила глаза и стукнула его локтем в бок, чтобы не издевался. Он с недовольством фыркнул, но все же сделал шаг вперёд, поравнявшись со мной. Окликнул девушек незнакомым мне прозвищем и перевёл на меня глаза, ожидая моих слов. Я тихо прочистила горло и, делая паузы, произнесла: — Я знаю, что вчера совершила поступок, который сказался на каждой из вас. И хочу попросить прощения за то, что вам пришлось пережить за эти сутки, пока меня искали. Я действительно ничего не знаю о ваших традициях, обычаях, законах и культуре в целом, поэтому прошу не осуждать меня, а отнестись с пониманием и объяснить, в чем заключаются главные обязанности. Когда Зейн закончил, спины развернулись и обратились в лица. Правда, как уже через мгновение я поняла, послужило этому не моё откровение, а присутствие мужчины на кухне. Они даже не смотрели в мою сторону, внимательно слушая парня рядом со мной, а после с возмущением высказывали ему что-то. Может, он переводил им отнюдь не мои слова? — Что они говорят? — Что ты не должна находиться в этом доме и что тебе никогда не будет места среди них, — спокойно пожав плечами, ответил он. — Я не стремлюсь к этому и не собираюсь занимать чье-то место. Сама с удовольствием уеду при первой же возможности, просто сейчас её нет. Зейн смотрел на меня как-то иначе, в глазах теперь считывалось любопытство. Казалось, будто в нем проснулась жажда что-то спросить у меня, но он молчал. — Скажи им, что мне жаль, — настояла я, выходя из кухни и шагая по широкому коридору во внутренний дворик. Следы утренней вакханалии уже смыли, словно ничего никогда и не происходило. Я опустилась на тахту с мягкими подушками и глубоко выдохнула, чувствуя давящий на мозг накал эмоций. Умиротворение, что приносили зеленые растения, большие пространства комнат и высокие потолки было абсолютно не в состоянии заменить мне мир за пределами этого дома. — Так как ты очутилась тут? — выйдя из соседней двери и сев напротив меня, Зейн решился на разговор. — Прости, я не могу с тобой обсуждать это, потому что не знаю, могу ли тебе доверять. — Что ты хочешь знать? Я сощурилась, не понимая, чего хочет от меня этот парень. Это план Стайлса по проверке меня или он действует сам по себе? — Всё, чем ты готов поделиться, — постепенно ввязываюсь в предложенную мне игру, потому что любопытство всегда побеждает. Он задумчиво потер ладонью густую бороду, склонив голову набок. Прядь волос упала ему на лоб и у меня зачесались пальцы в желании откинуть её обратно. — Зейн Малик, 26 лет, двоюродный брат Гарри, живу в Марракеше. Сюда примчался на великое событие, — произнося последнюю фразу, он едва сдержался от циничной усмешки. Я буквально видела, как дернулись его губы. Так вот откуда взялось это «что твое, то мое»! Засранец. — Татин Эстель, 28 лет, приехала в Рабат три дня назад. — А тем временем становится все интереснее и интереснее, — темные глаза игриво вспыхнули, зубы сжали нижнюю губу, создавая на лице ехидное выражение. — Тогда к чему весь этот фарс со свадьбой? У Стайлса проблемы? — Проблемы у меня, — нехотя призналась я, хрустя пальцами. — Украли документы и все деньги, еще и за девушку легкого поведения приняли, грозясь отдать под суд. — И наш герой просто не выдержал такой несправедливости. Ничему жизнь не учит. По моей спине пробегает холод, пересчитывая леденящими пальцами каждый позвонок. — Я начинаю жалеть, что рассказала. Тебе нельзя доверять, я правильно понимаю? — Расслабься, разговор останется между нами, — он потирает пальцами виски, издает недовольный стон, и запрокидывает голову назад. — Не везет с бабами, конечно, конкретно. — Он обещал, что мы оформим все документы быстро и я смогу уехать в ближайшее время. — Да уж, лучше поторопиться, — многозначительно выдал Зейн, находясь в своих мыслях и почти не слушая меня. Я непонимающе уставилась на Малика, тушуясь. Холод добрался до моей шеи и схватился судорогой в районе нижней челюсти. Он посмотрел на меня, как экзорцист на демона. — А у Гарольда какие-то проблемы с вероисповеданием? — осмеливаюсь озвучить вопрос вслух. — У него какой-то пунктик насчет религии, будто в него годами вбивали мысль о том, что Коран — единственная верная книга во Вселенной и ей нужно безоговорочно следовать, — слабо усмехаюсь, мотнув головой от бредовости этой идеи априори. — Потому что в него их вбивали. Розгами. Наверное, ты бы тоже запомнила после такого, что сохранение устоявшихся правил — необходимость, — сухо истолковал Зейн. Кровь в моих жилах превратилась в жидкий азот. Мне вдруг резко стало «не плевать». Он вытянул длинные ноги, сложил руки на животе и поднял на меня черные глаза. — Мы оба учились не здесь, в этом изначально заключалась договоренность наших родственников. Они усердно работали, стремясь дать нам самое лучшее заграничное образование, убежденные, что по возвращению нам будут рады в любом месте страны, а это само по себе обеспечит хороший заработок. Правда, не ожидали, что когда мы попадем на большую землю, вседозволенность и открытость взбаламутит наш мозг. После окончания университета на марокканскую территорию ступили уже совсем другие парни, а не те, кто несколько лет из нее уезжали. И если Зейн помалкивал, то Гарольд открыто объявил о своих новых убеждениях, публично отказался от свадьбы на девушке, которую ни разу в жизни не видел и тем более отказался заводить с ней семью и ребенка. Он обсуждал необходимость реформ в государстве, что является наказуемым. Я поняла, что не дышу, и шумно сглотнула скопившуюся слюну, следя за речью Малика с предельной концентрацией. Во мне боролось так много чувств, с которыми я не успевала справляться, подбородок начал дрожать. — И что они сделали с ним за это? — безжизненно спрашиваю. — Назначили восемьдесят ударов, вывели под охраной восьми сотрудников полиции и поставили в центр толпы. На руках были наручники, на ногах кандалы, но его лицо было открыто — все могли его видеть. Один из сопровождавших подошел к нему сзади с большой розгой и начал его бить, сопровождая каждый удар устоявшимся правилом или законом. Внутри меня что-то рассыпалось, как рис, коротнув конечности током. На глаза набежали слезы и рубцы на его ногах моментально встали в памяти так некстати. — Как считают медики, здоровый и физически крепкий мужчина способен выдержать до двухсот ударов плетью. В Саудовской Аравии 300 или 500 ударов считаются обычным приговором, который на практике оказывается аналогом смертной казни. Такое количество ударов может получить человек за внебрачную связь, алкоголизм, сексуальные преступления, в том числе за поцелуи в публичных местах. За критику властей наказывают самым суровым образом — от 800 до 1000 ударов. Более тысячи ударов суд не назначает, так как бить уже мертвого человека нет смысла. Захотелось отрезать собственный язык и бросить его собакам. Как могла я столько раз за последние двое суток повторять ему о том, что он пережил? В сознании произошёл перелом. Как он пережил это? Мне хотелось бы выразить свое раскаяние, но уверена, что он даже слушать меня не станет. Или вообще разозлится, что я полезла так глубоко в его жизнь, не поверит, что это произошло случайно. А какое одиночество бездоннее, чем одиночество неверия? — А почему вы на ножах? Из-за того, что он получил наказание, а ты нет? — Гарри увел у меня девушку, — все с тем же холодным спокойствием произнёс Малик. — Она в последствии подставила его, но это дело уже пятое. Я пообещал ему, что каждую его пассию буду пропускать через себя. — Выполнил обещание? — Да, все его жены побывали в моей постели. Я опустила голову вниз, прочищая горло от хрипоты. Непроизвольно сжала кулаки и зубы, чувствуя, как по позвонку табуном замаршировали неприятные мурашки. — Тебя эта участь теперь не ожидает, расслабься, — хохотнул Зейн. — Хотя если судить по последним суткам, ему точно не все равно на то, что с тобой случится, так что… Кто знает, Татин, кто знает. Ага, надейся и жди. Я тебе глаза выцарапаю, только двинься в мою сторону. — Раззнакомились? — с фальшивой улыбкой на губах произнёс Стайлс, и уже в следующий момент бутылка, лежащая в его руках, полетела в стену, взрываясь фейерверком красных брызг и темного стекла.‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍ — Кому-то пора сваливать, — присвистнул Малик, подмигнул мне и поднялся, скрываясь в проеме двери. Я подняла глаза с разбитого стекла на Гарольда, ловя ртом воздух из-за волнения, что заполнило каждый уголок моей груди. Долгий взаимный контакт глаз больше не вызывал раздражения, наоборот, теперь он был потребностью, благодаря которой я могла бы дать понять, что испытываю. — Он меня не трогал. — Ещё бы посмел, — бросил Стайлс запальчиво, немного нахмурившись и весьма брезгливо скривив губы. — Почему ты здесь? — Сядь, пожалуйста, — и в подтверждение своих слов я подвинулась, освобождая место рядом на тахте, куда он устало опустился, широко расставив ноги и уперевшись локтями в колени. — Я проснулась где-то полчаса назад. Отнесла еду на кухню и хотела поговорить с девочками, а Зейн вовремя оказался рядом и перевёл им то, что я хотела озвучить. Правда, они отнеслись к моим словам негативно и сказали, чтобы я даже не надеялась стать частью их семьи. — Тебе это и не потребуется. Я только что из консульства, нужно будет заполнить документы, займешься этим вечером, а утром я отвезу их обратно, чтобы не затягивать процесс, — пошарив рукой во внутреннем кармане джинсовой куртки, он достал свернутые в трубочку бумаги, протянув их мне. Размял шею несколькими поворотами, и опустил голову в пространство между плечами, закрывая глаза. Я мазнула взглядом по уставшему профилю, перевела глаза на распечатанные листы, вчитываясь в каждую буковку. — Оденься, нам нужно не опоздать на одно мероприятие. — А что мне лучше надеть? Там будет много людей? — Да, но они тебя не увидят, — неопределенно размышлял Стайлс вслух, так и не открыв глаза. — Что-нибудь длинное и закрытое. И голову не забудь покрыть платком. — Естественно, что бы ещё мне можно было выбрать из стольких вариантов, — беззлобно подтруниваю, улыбнувшись, и, коротко поцеловав бледную щеку, поднимаюсь. — Спасибо. Я всё сделаю.

***

Про то, что дико хочу есть, я вспомнила уже сидя в машине, рулём которой управлял Гарольд. Наблюдая в окно за людьми, я заметила, что некоторые женщины носят свободные платья по щиколотку с рукавами до локтей. Скорее всего, они туристки, потому что цвет кожи разительно отличается. Мне захотелось поделиться впечатлениями со Стайлсом, но я не знала, как к нему подступиться, ведь он сдержал свое слово и принес бумаги для заполнения на документы. Он сосредоточенно вел машину, постукивая по обивке руля кольцами на пальцах, и не смотрел в мою сторону. — Можно вопрос? — Ты уже задала его. Я замолчала, не зная, как реагировать на это. Продолжать или это был тонкий намёк на то, чтобы я заткнулась? Гарольд бросил на меня выжидающий взгляд. — По улицам гуляет большое количество девушек не в огромных закрытых балдахинах, а в легких платьях, но приличной длины. Почему мне нельзя одеваться в нормальную одежду, а полностью закрывать свое тело? Твои родственники ведь все равно знают, что я не местная. — Теперь у тебя есть обязательства, — назидательно произнёс мужчина. — По правде говоря, мне с высокой колокольни, в чем ты будешь ходить, только моя семья, членом которой ты стала, не поймёт этого. Мой отец и дядя придут в ярость, если ты позволишь себе гулять по городу в сарафане или чем-то подобном, открывая интимные части тела. Я поджала губы, понимающе кивая. — А в твоём доме я могу позволить себе не таскать хиджаб? Или это что-то вроде второй кожи? — Если тебя никто не будет видеть — хоть голая ходи. — Голая я буду ходить, когда по коридорам не будет шляться десяток незнакомых мне мужчин. Стайлс почти незаметно улыбнулся, тут же проводя пальцами по подбородку, чтобы скрыть свою реакцию на мои слова. — Ты можешь пойти с остальными девушками по магазинам и выбрать то, что тебе понравится. — А уже использованное есть? Не хочу, чтобы ты тратил лишние деньги. — И ты наденешь вещь, принадлежавшую кому-то другому? — усомнился Гарольд, изогнув бровь дугой. — В этой стране ведь существует стиральный порошок? — с ответным вызовом во взгляде парирую, давая понять, что никогда не была белоручкой. Он остановился машину напротив муниципального здания, ничем непримечательного, серого и меланхоличного. Коричневые стены, окна с решетками навевали тоскливые ощущения и больше напоминали своим внешним видом тюрьму. — Это…? — Здание суда, — закончил мой несостоявшийся вопрос Стайлс. Увидев, как я сжалась, тихо добавил: — Тебе здесь сегодня точно ничего не грозит. А кому грозит? Все те рассказы Зейна и так сильно повлияли на меня. А теперь он хочет наглядно мне их показать? Деваться некуда. Я вылезла на улицу, поправила платье и пошла за Гарри, не оглядываясь. Тёмные тучи над городом свидетельствовали о том, что в скором времени пойдёт дождь, возможно, даже с грозой. Сильный ветер измывался над тканью моей одежды, запускал свои пальцы в волосы Гарольда, мотая их из стороны в сторону, заставляя того постоянно их поправлять. На посту у входа в здание он предъявил пропуск полицейскому и, пропустив меня вперёд, приобнял за талию, тем самым отрезав от колких взглядов, пронзающих мою спину. — Мой отец судья и хотел, чтобы я тоже им стал, — излагает свои мысли, пока ведет меня по коридорам. — Но я вырос человеком с другим характером. Мне сложно брать на себя ответственность за жизнь или смерть человека. Я обернулась назад, все ещё шарахаясь прилетающих в мой адрес взглядов. Тем временем Гарольд остановился у металлической двери, доставая ключ и, открыв её, пропустил меня внутрь комнаты, громко захлопнув, когда зашёл сам. — Если женщина выходит на улицу с мужчиной, она точно в безопасности? — Конечно, — он сконфуженно глядит на меня, не понимая причин моей нервозности. — Тебя что-то смутило? Я передернула плечами, ощущая, как стены сужаются вокруг меня, а дышать уже нечем. Словно будучи чужой в собственном теле, меня подкинуло несколько раз, ладошки моментально вспотели, одежда стала тесной. Заметив разительные перемены в моем поведении, Стайлс подошёл ближе, сжимая ладонями мои предплечья, забегал глазами по лицу. — У тебя клаустрофобия или что? Что стряслось за две минуты? — Эти мужчины… Они так смотрят… — Это самовнушение, никто на тебя не смотрит. Сделай глубокий вздох и приди в себя. Я задрала голову вверх, закрывая глаза. Содрогнулась, пропитавшись одним только желанием — стянуть с себя эту кожу ко всем чертям. — Дыши медленно и глубоко, чувствуя, как каждый поток воздуха проходит от макушки до самых пят. Представь, что энергия скапливается над твоей головой и мягко распространяется по всему телу, даже в отдаленных уголках. Тёплый шар размером с солнце движется по твоей коже, питая её необходимыми эмоциями и заменяет отрицательные воспоминания на положительные. Все хорошо. Тебе не нужно бояться того, чего нет. Понимая, что мне становится легче от низкого, по-настоящему мужского, хриплого голоса, я облизнула губы, следуя всем указаниям. Гарольд залез ладонями под платок и обхватил заднюю часть моей шеи, обдувая прохладным воздухом горло. Распахнув ресницы, я посмотрела на сосредоточенное мужское лицо и улыбнулась. — Ты точно уверен, что ты не священник? — Я потом тебе на ушко расскажу. Он провел большими пальцами обеих ладоней по моему подбородку, обеспокоенно хмурясь, пока я глупо улыбалась. — Лучше? Медленно киваю, ненадолго зависая в воздухе, продолжая глубоко дышать. Мои щеки раскраснелись, руки тряслись, но внутри стало поспокойнее. Это чувствовалось, как пружина резко разжалась и ослабила нервное напряжение. — Они даже не подойдут к тебе, если ты будешь со мной. Я поэтому и запрещал тебе выходить без меня на улицу, но ты же совершенно дикая. — И ты от этого в восторге, — добавляю за него продолжение, которое сам он не решается произнести. Стайлс расправляет плечи, заострив на мне изучающий взгляд, будто пытается считать все мысли и перенести их в свою голову. Я вижу, что он чувствует себя излишне заинтересованным. Не задает вопросов, просто пристально смотрит, как и всегда. Впрочем, ему и не нужно озвучивать мысли, его взгляд говорит лучше него. — Ты воплощаешь собой ту, кого мне запрещено иметь. Другой реакции на каждое твое действие и не может быть. — Возможно, если бы ты не был так голоден, то даже и не взглянул бы на меня, — задумчиво рассуждаю, склонив голову набок. — А с первого взгляда и не скажешь, что у тебя проблемы с самооценкой, — с тяжестью во взгляде Стайлс нахмурился. — Бойкое дитя ранимое внутри? Я бы так не сказала. Просто все девушки вокруг смиренные, покорны каждому мужскому слову, а я так не умею. Меня несколько раз пытались сломать в противоположную сторону, подстроить под себя, но ничего не выходило и отношения заканчивались, а человек уходил из моей жизни. Я неудобная, часто грубая и прямолинейная — мужчинам это не нравится, им хочется лёгких хохотушек, что в состоянии очаровать родителей, друзей и свирепую бывшую. Не говорю за всех, но мне почему-то именно такие и попадались. Сначала все пятятся, мол, принимаю людей такими, какие они есть, а потом тон разговора резко меняется и тебе выдвигаются претензии, условия, приказы. Это бесит. Поэтому я не могу находиться в этой стране, мне хочется к каждому мужчине подойти и сказать: «Ты не имеешь права указывать, убери руки и закрой рот». А что насчёт женщин? Почему они сами позволяют себя прогибать? — Зачем ты меня сюда привел? — опомнилась я, оглядев маленькую комнату, больше похожую на подсобку. Голые серые стены, отсутствие мебели и давящая атмосфера. Такие стерильные помещения всегда вызывают нервный тик, потому что похожи на камеры для допросов преступников или на палаты для душевнобольных, куда нельзя ставить лишние стулья или столы, ведь в итоге все разломается в щепки во время очередного приступа. — Чтобы обезопасить тебя от тебя самой, — просто и вместе с тем важно сказал Гарольд, кивнув подбородком в сторону маленького квадратного окошка в стене. — Ты должна понять, что здесь строгие правила, которым нужно следовать. Нам повезло, что прошлой ночью ты осталась жива и с тебя всего лишь сняли платье, а не кожу. — Я уже поняла, — настаиваю, едва не топнув ногой со злости. Почему я вижусь ему такой глупой? Он подтолкнул меня к окошку, встав позади, и открутил жалюзи, позволяя мне заглянуть в зал суда, где уже собрались присяжные и, судя по количеству охраны вокруг нее, обвиняемая. На моё удивление, слушание дела проходило довольно спокойно, судебные приставы вели себя сдержанно и профессионально, решая, какую меру пресечения сможет выдержать девушка. Она выглядела такой грустной и потерянной, что мне сразу же захотелось её обнять и увести от этих злых людей, которые точно не желали ей добра. Или, что точнее, им было абсолютно плевать на то, что с ней случится. — А в чем её обвиняют? — шепчу тихо, не понимая арабский язык. — Только не вскипай, — уперевшись в стену по обеим сторонам моего тела, Гарри поместил меня в небольшую клетку, чтобы не было ни малейшей возможности пошевелиться. — Девушка подверглась изнасилованию в день, когда договорилась встретиться со своим знакомым. Когда они находились в машине, на них напали двое незнакомцев. Они связали их и отвезли в удалённое место, где девушка была изнасилована семью преступниками, а её друг избит. — Её извращенно изнасиловала группа мразотных ублюдков, а её ещё за это и судят? — дернулась я в отчаянии, но в глобальном смысле мало, что поменялось — я осталась внутри маленькой камеры мужских рук. — Тш, не кричи. Изначально она была приговорена к 90 ударам плетью. Однако после того, как её адвокат подал апелляцию и обратился к прессе, приговор пересмотрели и ужесточили. При этом сам адвокат был лишён лицензии за неуважительное отношение к суду и приговорён к дисциплинарному взысканию. — Это все какой-то страшный сон. — Суд постановил, что вина девушки очевидна. Она заключается в совместном проведении досуга и появлении в общественном месте с незнакомым мужчиной. Такая женщина уже не может рассматриваться исламским судом в качестве потерпевшей, и права на обвинение кого-либо в преступлении она не имеет. Я широко открыла глаза и закрыла рот ладонью, переводя взгляд от хрупкой девушки к судье и обратно. Дядя Стайлса не выглядел расстроенным или сконфуженным, скорее так, будто набирал на клавиатуре какой-то текст — сконцентрировано, но совершенно равнодушно. В итоге он приговорил 19-летнюю девушку, подвергшуюся изнасилованию и избиению к 200 ударам плетью и 6 месяцам тюрьмы за нарушение закона о разделении полов. Насильники при этом получили мягкий приговор. Что не так с этим миром? Неужели у них настолько перевернут вектор тяжести? Я шумно сглотнула, ощущая, как к горлу уже подступает тошнота, как только вспомнила, как гадко несло от накидки, что ещё утром была обернута вокруг моего тела. — Она выдержит? — Выдержит, — кивнул Стайлс, постепенно опуская руки, когда понял, что бурлящие эмоции прошли, а на смену им пришло тихое разочарование. — Твой приговор тебе тоже озвучивал твой дядя? — хриплю, повернув голову к мужчине, и скользнув по его лицу безнадёжным взглядом. Первая реакция на мой вопрос отразилась на скулах моментально — под тонкой кожей волнами заиграли желваки, стягивая напряжением подбородок и щеки. Вены стали четче выделяться, исполосовав горло, взгляд ожесточился и потемнел. Я попала в яблочко. — Пожалуйста, сделай так, чтобы я поскорее отсюда уехала, — растроганная до чрезвычайности, практически умоляю сухим голосом, хотя очень сильно хотелось разреветься, как в детстве, когда кто-то забирал у тебя куклу. Наверное, все дело в том, что услышав такую историю краем уха, мы всегда ставим себя на место ее участников. Примеряем на себя события, представляем, что чувствовали бы, окажись в такой же ситуации. И от этого мурашки бегают по коже, от этого сострадание льется через край. Нам даже не всегда жалко людей, сколько себя, если бы нас настигла та же участь. Разумеется, поставив себя на место этой ни в чем не виновной девушки, во мне все кипело и горело огнём, потому что любой нормальный человек осознает всю абсурдность этого суда. Зверское насилие — это нормально, а вот с другом в машине посидеть — преступление, за которое ни один адвокат потом не отмажет.