Птицы, вокруг меня птицы, Лица похожи на злобу. Снится, мне что-то приснится. Что же? Быть может утроба… Где я? Скажите мне тихо, Громко уже не услышу. Вот ведь еще одна прихоть — Взять и снести себе крышу Ангел НеБес «Пожар на твоём теле»
***
Цзян Чэн не мог найти себе места. Даже после возвращения брата. Особенно после него. Родители стали ссориться ещё чаще. Матушка настаивала на том, что Вэй Усяня следует как минимум выгнать из клана, а лучше — хорошенько выпороть дисциплинарным кнутом перед этим. Называла отступником и отродьем. Отец защищал, даже пытался выставить его героем. В этих криках и спорах о наследнике клана забывали оба, и вроде как всегда всеми силами толкающая его на первый план мать, и отец, от которого подобное было уже ожидаемым. Почему его шисюн всегда привлекает столько внимания? Почему о нём всегда столько говорят, любят ли его или нет? Почему он сам вынужден всегда оказываться в тени, всегда вторым, хотя именно Цзян Чэну предстоит становиться главой клана, не Вэй Усяню! Почему никто никогда не смотрит на него? И сейчас тоже, Вэй Усянь не просто вернулся, сбежав из плена, а успел освоить где-то проклятую тёмную ци, став главной темой всех сплетен на много месяцев вперёд и споров о допустимости подобных методов. Не мог не выделиться и тут. Цзян Чэн знал, что подобные мысли глупы, что вряд ли подобный выбор был сделан от хорошей жизни, что Вэй Усянь и правда делает неоценимый вклад в их будущую победу, но злился всё равно. Чувствовал себя лишним и одиноким в своей же семье. Спрашивал себя — было бы всё иначе, не приведи отец домой Вэй Усяня много лет назад? И ненавидел себя за это, потому что искренне любил шисюна, нет, брата. Просто… Просто он не справлялся. А тут ещё и Лань Ванцзи, казалось, полностью занимающий всё свободное время Вэй Усяня, как будто имеет на это какие-то права. Который не рос с ними и вёл себя как последний сноб со всеми, кроме шисюна. И на что ему это сдалось, столько людей вокруг, куда более подходящих такому педанту, как он, в товарищи, а уцепился именно за Вэй Усяня. Который и раньше послушанием и излишним уважением к традициям и принятым условностям не страдал, а сейчас так вообще использует тёмную ци, для клана Лань это немыслимо. А тот и рад, взирает вдохновенными очами и уши развесил, будто верит, что Второй нефрит клана Лань действительно будет ему верным другом, а не променяет в конце концов на все свои бесконечные правила. Такой дурак наивный и восхищённый, жуть. Такая малость, и уже забыл с кем рос, шалил и играл? С кем учился и соревновался, делил еду и комнату! Заставляет Цзян Чэна чувствовать себя преданным. А он ведь так хотел поговорить, да только так и просидел ночь в чужой палатке. Один, как самый последний никому не нужный дурак. Цзян Чэн злится и рубит мечом деревья в ближайшем лесу, надеясь, что ему хоть немного полегчает. Он устал от противоречий. Но решаться они от этого даже не начинают. Возможно, ему не следует злиться. Наследнику клана должно быть сдержанным, держать свои истинные эмоции и мотивы в узде, чтобы не давать окружающим удобный повод себя спровоцировать. Благородному мужу не должно завидовать чужим успехам или чужой дружбе. Цзян Чэн не чувствует себя ни наследником клана, ни даже благородным мужем. Только жадным и несчастным мальчиком. Даже смешно. Вэй Усянь бы посмеялся, может быть рассказал бы своему новому дружку, как особо забавную историю. А Цзян Чэн сражается яростнее обычного с врагами, тренируется всё свободное время и просто старается забыть, что есть ещё какая-то жизнь кроме войны. Получается хреново. Больше всего хочется хорошенько подраться с Вэй Усянем. А потом выпить с ним же, получить поддержку, обещание, что он всегда будет рядом, правой рукой, а не недостижимым талантом, который в конце концов растворится как миф, потому что не может кто-то подобный вообще в мире существовать. От единственного ныне человека, способного заметить, что что-то идёт не так, он попросту бегает, благо это не сложно. Его сестра безусловно лучшая в мире, но Цзян Чэн примерно знает, что от неё услышит. И знает, что она будет права, а потому слышать не хочет вовсе. А Янли слишком тактична, чтобы заявиться к нему на тренировку или оторвать от дел. И далеко не воин, чтобы вылавливать его на поле боя. Впрочем, она всё равно всегда незримо рядом, и неважно, знает ли о его терзаниях или же нет, немного их облегчает. Дополнительной порцией супа, редкими встречами, в основном по вечерам, мягкой всепонимающей улыбкой… Она удивительная, самый чуткий и добрый человек из им виденных, преданный и заботливый. Возможно не будь её, и поиск невесты для самого Цзян Чэна был бы задачей куда как проще. Как-то так вышло, что и его брат, и его сестра — неповторимые, в своём роде незаменимые люди, способные менять всё, весь мир вокруг себя, а он один просто в меру талантливый и со склочным характером, таким склочным, что коротать бы ему отрочество в одиночестве, если бы не они. Как будто это он в их троице приёмыш с улицы, честное слово. Вэй Усянь прервал его на середине очередной тренировки, спугнув всех тех, кто составлял Цзян Чэну компанию. Ныне немногие готовы были с прямым лицом оставаться в обществе его брата, несмотря на все его заслуги, несмотря на то, что кто-то его уважал скорее, чем презирал, несмотря на то, что он вовсе даже не отказался от светлого пути, что раньше считалось невозможным. Ты либо практикуешь один путь, либо другой, оба — невозможно. Но Вэй Усянь воистину является воплощением девиза клана Цзян, пускай часто совсем не там, где следовало бы. Сейчас он приближается обманчиво легко, но явно говорить собрался о вещах серьёзных. — Шицзе за тебя переживает, — говорит Вэй Усянь, — ты от неё бегаешь, и постоянно рвёшься взвалить на себя больше, чем можешь потянуть. Война в разгаре, и мадам Юй с дядей Цзяном сейчас ругаются больше обычного, всем нам от этого тяжело. Не добавляй ей хлопот. О том, что волнуется не только шицзе, но он сам, Вэй Усянь вслух не говорит. Цзян Чэн это в принципе и так знает, сам такой. Не волновался бы — не пришёл бы, не начал сомнительный разговор на скользкую тему, в исходе которого не уверен. Однако знать и чувствовать — разное, даже слишком. И он вскипает невысказанной злостью, цепляется к чужим словам. — А ты теперь у нас отлично знаешь, кто и сколько может потянуть? И вообще, действительно, зачем мне напрягаться, если мне никакие достижения не светят, не то что тебе, да?! Исчезать так надолго, возвращаться с помощью тёмной ци и не объяснять толком, что случилось — это не волновать сестру, конечно, а тут сразу я виноват, я должен был обо всех подумать, даже если толком ничего, слышишь, ничего плохого не сделал! Матушка и отец ссорятся? А не напомнишь ли, из-за кого, почему это происходит?! Почему происходило всегда? Ты вон вообще особо ничем и не интересуешься, у тебя теперь вечная дружба со Вторым нефритом, что тебе какой-то там родной клан и проблемы в нём, ты и сам по себе молодец, скажешь нет? Вы все такие молодцы, мне вас никогда не догнать, конечно, куда уж, только и годен, чтобы поучать, в остальное время даже вспоминать не утруждаешься, что у тебя брат есть, и даже сообщить, где тебя искать ночами, — Цзян Чэн сам не верит ни в одно своё слово, но продолжает, не в силах остановиться, ведомый бессилием и непониманием, неуклюжий в своих чувствах, волнении что о себе, что о других. Он злится, даже если знает, что никто и ни в чём перед ним не виноват, просто не может сам себя остановить. Вспоминает, как ждал ночами напролёт, когда Вэй Усянь вернётся к себе, просто поговорить, посидеть вместе и выпить, и так и не дожидался ни его самого, ни ответов, как отчаянно хотел удивить его хоть чем-то, стать лучше в чём-то. Защищать свою семью, быть самым сильным. Но получалось лишь идти за матушкиными словами о собственной никчёмности и неизменным безразличием отца. Вэй Усянь не находится, что ему сказать, ему плохо удаётся подбирать слова в таких ситуациях, особенно если они происходят столь внезапно. У него не хватает опыта, чтобы понять, что следует делать и говорить в таких ситуациях. Он мог бы ответить тем же, и раньше непременно бы ответил, и Цзян Чэн в глубине души надеется, что ответит. Так они были бы наравне. Но то ли общество Лань Ванцзи всё же сильно влияет на брата, то ли всё, произошедшее за последние месяцы настолько его изменило, то ли оба фактора вместе, и Вэй Усянь молчит, сносит поток упрёков и это злит ещё сильнее. А потом смотрит на него не обиженно, но абсолютно разбито, по больному, как не смотрел даже на скандал, следующий сразу за его воссоединением с семьёй. Когда Цзян Чэн выдыхается, тихо ещё раз просит поговорить потом с сестрой, потому что она же волнуется. И уходит. Цзян Чэн ненавидит сам себя, знает, что скорее всего своей цели добился — здорово задел одного из немногих близких людей. И тоже совсем не знает, что ему с собой делать.