репка

Он весь горит от прикосновений. Пьянеет от них больше, чем от вина. Началось еще до концерта, на мит-н-грите, когда каждая девочка, купившая самый дорогой билет, обнимала его. Он тянулся в ответ. Его стискивали в объятиях, к нему садились на колени, его целовали, и на скуле у него темнел росчерк чужой помады. Для него все это словно наркотик. Начинало разгонять. А на концерте он, облапанный десятками рук, отлетал еще дальше. Этого мало. Всегда мало. Он склонялся, нагибаясь к толпе, и его покрывали горячими ладонями, его обвивали ветками рук. Он плыл над их головами. Мало. Жарко. Недостаточно. Влетал в слэм — и различал среди сотни тающих прикосновений только тычки локтями. А потом возвращался на сцену, в прибой ласкающих рук. Все равно недостаточно. Он обнимает Федора за шею. Весь вбивается в него, прижимается так близко, что чувствует, как каменеет Федор от недовольства. Не чувствует такой нужды в объятьях, не страждет касаний, не понимает, что это такое — когда до тебя дотрагиваются, и твоя кожа, некогда словно вывернутая наизнанку, зарубцовывается, и ей становится мало, она уже не ощущает простой поцелуй, нет, ей нужен укус, она не реагирует на касание кончиками пальцев — надо пощечину. Надо так, чтобы искры из глаз. Хотя бы умом Федор это понимает. Если не сердцем, не натянутыми нервами — то умом. Андрей вваливается в гримерку. Скандируют его имя. Он больше не выйдет. Смотрит на Федора, прислонившись к двери, лопатками к жесткому. Тяжело дышать. Грудь словно придавило центнером стали. Губы пересохли. Какая же ты блядь, читает Андрей в глазах Федора. Даже если там, в темных омутах, нет ничего такого. Охочая до чужих рук шлюха. Он так не думает. Но Андрей видит то, что хочет. Чем сам себя корит. — Федь, — шепчет он. Голос сел. — Минут семь есть. Хочешь? Федор скручивает с бутылки пробку и поливает себе на лицо минералкой, запрокинув голову. Андрей ощущает холодную воду на пылающем лице так явно, словно она льется на него. — Жестко. Как ты любишь. Он не любит. Он не из тех, кто причиняет боль. Андрей прикусывает губу — сильно — и ведет ладонями по животу, по груди, собирая влажную от пота футболку складками. Волосы липнут к телу, с челки едва ли не капает. Запредельно жарко. Запредельно нужно, чтобы тело чувствовало больше, чем может дать чужая любовь. Больше — только похоть. И Федор срывается, он всегда ведется, он не может стоять и просто смотреть. Минералка летит на пол, разливается вода. Федор переступает через нее, в два шага оказывается рядом с Андреем. Выдыхает жаром в лицо: — Пять минут. Держи дверь. Его ладони — поверх рук Андрея на вздымающейся клетке ребер. Чуть наклонить голову. Посмотреть из-под ресниц. Даже играть не нужно, от этой жажды взгляд и так обдолбанный. Федор сжимает его нижнюю губу зубами, и это сходит за поцелуй. Судорожно шарит руками по телу, тискает бока, в пальцах комкая кожу, словно ткань, и это больно, черт, Федор, больно, божественно больно… Андрей с всхлипом втягивает воздух, пытается отстраниться. Губа болит, уже распухла. Не успевает ничего сказать — Федор за одно плечо разворачивает его лицом в дверь, будто учился в спецназе этому приему. Вот что он имел в виду — держать дверь. Навалиться на нее всем весом, чтобы никто не смог открыть. Он прижимается к Андрею со спины, по-звериному прикусывает загривок. Андрей почти чувствует эту соль на кончике языка. Подрагивают руки, но он быстро справляется с ширинкой. Штаны слетают до колен — как раз, времени нет возиться с одеждой. Его вдавливает со спины Федин вес, все его тело, каждый вдох считывается, как свой собственный. Острая кромка зубов — на мочке уха. — Не церемонься, — выдыхает Андрей. — Выеби. Что ломаешься. Знает, что Федор терпеть не может, когда Андрей так грубит. Поэтому и говорит. Чтобы выбесить. Федор заламывает ему руку так резко, что Андрей только и ахает от прошившей боли. Прогибает поясницу, подставляясь. Чувствует задницей через белье член. Федор врет ему, прикидываясь хорошим мальчиком. У хорошего мальчика на чужую боль бы не встал. Сука, выдумывает он мысли Федора. Андрей — ебаная течная сука. И послушно обхватывает губами пальцы Федора. Другой смазки не будет. Облизывает их, а Федор словно всю ладонь хочет сунуть в рот. Уголки губ наутро будут в трещинках. Пальцы Федора выскальзывают. Он отпускает онемевшую руку из залома и наваливается сзади тяжело, дышит в ухо. Все-таки не выдерживает и трепетно, медленно скользит кончиком языка по изгибам раковины. Он проникает пальцами в тело Андрея быстро, почти так, как хотелось, но портит все своей дурацкой нежностью. Андрей зло шипит: — Не облизывай меня, блядь. И Федор, схватив его за волосы на затылке, впечатывает лбом в дверь. Не так уж сильно. Просто обидный тычок. Почему ты так ненавидишь себя, Андрей? На этот раз, наверное, он угадывает мысли Федора. Но тот больше не пытается нарушить правила. Локтем сжимает шею Андрея. Душит он крепко, не вырвешься. Пристраивается головкой члена к узкому, еще не разработанному, и от него больно, от него распирает. Все падает. И похуй. Зато эти прикосновения Андрей чувствует каждым нервом. Задыхается. Царапает руку Федора, перекрывшую кислород. Перед глазами — цветные круги. Задница пульсирует и горит, медленно, Федор, ебать тебя, суку, в рот, медленно! Ноги слабеют. Дрожат ставшие ватными колени, пот катится по лицу, по груди, по спине. Вот только назад уже не сдашь, Федор давал ему тысячу шансов прекратить, Федор жалел его и обращался, как с хрустальным, но Андрей сам, вот этими нервными ручками, свинтил все предохранители, и нечего теперь ныть, что вышло жестче, чем рассчитывал. Федор обхватывает его обеими руками — поперек груди, поперек живота. Прижимает к двери. Воздух течет в горло, и Андрей жадно пытается им надышаться. Почти привык. Почти… Федор трахает его четко, так же четко, как произносит каждое слово в треке, втрахивает в дверь, словно это тоже часть работы. Он все быстрее, дышит неровно, прижимается взмокшим лбом между лопаток. Тупо скрипят кроссовки — Федор носком своей задевает пятку Андрея. В ушах звенит. Андрей тянется к своему члену — может, будет не так мучительно тяжело. Федор перехватывает его ладонь и сжимает, словно хочет сломать запястье. — Ты же хотел… чтобы больно, — рвано проговаривает он. — Вот и получай… получай свою боль. Я хотел, чтобы по-настоящему, думает Андрей. Я хотел, чтобы до конца. Чтобы на полную. Федор обнимает так отчаянно, когда кончает в него, что у Андрея екает сердце. Пару секунд Федор приходит в себя, а потом отступает на шаг. Его член выскальзывает из задницы, и Федор словно случайно проводит напоследок пальцами по ягодице. От его вороватого прикосновения внутри все переворачивается. Вжикает молния на его джинсах. Кажется, поднимает упавшую вечность назад бутылку и выливает остатки воды себе на лицо и на руки. Андрей так и стоит, привалившись к двери. Колени еще ватные. Синяки. Он чувствует, как они расцветают. Пульсирует болью губа. Он пытается пошевелиться, но ноги подкашиваются, и он налетает плечом на косяк. — Горе, — бурчит Федор. Он ловко натягивает на Андрея штаны и застегивает. Андрей ловит его руки. Не поворачиваясь, говорит: — Извини. Ты ненавидишь меня. Да? Я не могу по-другому. Меня выносит. Я как под кайфом. Мне нужно. Федор вздыхает. — Ты хоть раз признаешь, что тебе не просто нужно, а нужен именно я? — мрачно спрашивает он. Кладет ладонь на пах Андрея, и внизу живота все скручивается. Но время истекает. Федя как раз оказывается в другом углу гримерки, когда дверь открывается, и Андрей не успевает ничего ему ответить. Может быть, в другой раз.