репка

Федор снова отчужден, Федор весь в работе — а разве когда-то бывало по-другому? Андрей опять выпрашивает его ласку, трется кончиком носа о висок, скользит губами по шее, но получает в ответ только взмах ладонью — сказал же, не мешай, потом. А когда наступит это проклятое “потом” — Андрей не знает, иногда кажется, что Федор вовсе бросит его, скажет собирать вещи и уебывать. И пока этот момент не настал, Андрей изо всех сил пытается втянуть его в свои игры, уговорить побыть вместе — работа никуда не убежит, неужели тебе интереснее слушать очередную бездарность, чем мои стоны, ну же, Федор… Тот опять отрезает, что сначала закончит. Надевает наушники с таким видом, словно забрало опускает, и утыкается в монитор, одна рука — на мышке, вторая — свободно лежит на подлокотнике. Сосредоточен и чужд. Андрей гипнотизирует взглядом его спину. Он уже настроился, он уже взвинчен, сам себя распалил, поверив, что вот оно, скоро, а в результате остался ни с чем. Плевать. Он все равно получит свое. Даже если Федор не станет участвовать. Андрей стекает с кровати, подбирается к креслу Федора и садится на пол возле него. Кладет затылок ему на колени и закрывает глаза. Не нужно видеть, достаточно просто представлять. Федор в наушниках не слышит — тогда пусть хотя бы чувствует. Он, ничего не подозревающий, машинально перемещает руку с подлокотника на голову Андрея, пропускает волосы между пальцев, одновременно щелкая мышкой. По одним только движениям ясно: Федор не смотрит на него, весь в своей работе. Андрей ластится к его руке, пытаясь поймать ртом его горьковатые пальцы, провести языком по холодному обручальному кольцу, и одновременно дотрагивается до себя, стоит так, что сил нет терпеть, и если Федор не хочет принимать участия, то пусть хотя бы не отнимает ладонь, Федя, постой, Федя, дай хотя бы свои пальцы в рот, Федя… Андрей не рискует вмешиваться сильнее, пусть и мог бы поймать свободной рукой запястье Федора, уткнуться губами в треугольник между линиями жизни и любви. Нет, тогда Федор точно разозлится и оттолкнет, а этого допустить нельзя, надо сейчас, надо с ним. Андрей торопится, чтобы успеть кончить, пока рука Федора касается его лица. Подушечки пальцев — по гладким влажным губам, по скуле, Андрей тянется за ними, но рука пропадает, щелкает по клавиатуре. Во рту все равно ощущение, что он еще здесь, металлический привкус. Андрей размашисто проводит по члену. Федор лишил его своих ладоней, остается только елозить головой по его бедру, по мягкой ткани домашних штанов. Андрей представляет, что это Федор нетерпеливо скользит кулаком по его члену, что Федор прижимает его виском к своей ноге, чтобы потом притянуть к паху, что это Федор… — Ты, блядь, больной! — резко раздается голос Федора одновременно с тем, как брякают о стол брошенные наушники. Андрей распахивает глаза, сжимает на миг у самого основания, где бьется как пульс, и кончает, глядя в глаза Федора. /// Федор видит, как резко расширяется зрачок Андрея. Как бешено горит румянец на его скулах. Как он со сбившимся дыханием давит стон. Как обмякает всем телом, и шея его расслабляется, и голова будто тяжелее давит на колени. Искусанные губы трогает улыбка. — Больной. Тобой, — говорит он. А рука его, до того судорожно ходившая по члену, обессиленно ложится на пол ладонью вверх. В голове не укладывается, что он решил просто сесть рядом и подрочить, а еще судорожно бьется мысль: блядь, как же он хочет, как пальцы неистово лижет, лишь бы получить внимание. И даже в полноценной реакции не нуждается, ему бы только касаться, чувствовать тепло тела, и он уже на седьмом небе. Спровоцировал все-таки. Сбил. Всегда своего добивается. Федор сталкивает его с коленей, быстро встает — он тоже не железный, он просто пытается вовремя и хорошо делать работу, а потом уже развлекаться, но Андрей… От того, как он развязывает пояс застиранного розового халата, от того, как он сбрасывает его с плеч, обнажаясь, внизу живота тянет. Федор вертит его расслабленное тело, будто куклу: давай, щекой на кресло, раз тебе так понравилось… Держись за него руками, чтобы не двигалось… И вставай на колени. Федор проводит ладонью по его спине от шеи до крестца, подхватывает за резинку трусы и стаскивает их вниз. Андрей старательно замер, подставил белые ягодицы. Федор облизывает указательный палец и проводит между ними, надавливает — и на раз въезжает в него, в его горячее гладкое нутро. Держа ладонь на пояснице, Федор ощущает привычную короткую дрожь, от которой вечно сходит с ума, которая — все равно что власть, символ, что Андрей весь его, и как бы он порой ни бесил, он все равно будет так вздрагивать, стоит дотронуться до него тем прикосновением, которое больше никому не доступно. — Сразу бы так, — выдыхает Андрей. — А то ломался… Он тянется рукой к халату, к карману, и Федор мгновенно понимает. На то Андрей предусмотрительно и рассчитывал. Что в очередной раз выбьет из колеи. Даже злиться не получается, так беспомощно его пальцы вслепую пытаются нащупать тюбик смазки, и машинально сжимаются в кулак, стоит снова тронуть его изнутри — так, как ему нужно. — Руки, — коротко говорит Федор и хлестко бьет ладонью по ягодице. Андрей ойкает и стискивает спинку кресла, вжавшись в сиденье щекой. Федор наскоро отвинчивает крышку, выдавливает больше, чем нужно, и влажными пальцами снова лезет в него, дурея от спины Андрея — лопатки, позвоночник, все ведь самое обычное, как у всех людей, но почему именно к нему такая бешеная, неутолимая жажда? Щиколотки Андрея стреножены его же трусами. Какое-то время он, помня о шлепке по заднице, старается подчиняться, молчит, только шумно выдыхает через рот. Но надолго заткнуть его не получается, Андрей выстанывает: — Федь, давай еще раз так, ммм, да… Федь, четыре пальца… Федя… Имя его устами — словно бархатное. Федор понятия не имеет, как так может быть. Но так, как произносит Андрей, никто и никогда его не звал. Федор наклоняется, целуя Андрея между лопаток, футболка прилипает к его мокрой от пота спине, загоняет четыре, как он просил, до конца, мышцы плотно обхватывают пальцы. Андрей вцепляется в кресло до побелевших костяшек. Пытается насадиться еще глубже. Иногда кажется, что в него вся кисть войдет, если продолжить… Но терпения на такое никогда не хватает. Федор выпрямляется, проводит ладонью по его спине, и Андрей весь тянется к прикосновению, благодарно урчит. Одна его ягодица розовая от хлесткого удара пятерней, а вторая беззащитно белеет. Федор вытаскивает пальцы. Замахивается — и звонко шлепает для симметрии. Андрей вскрикивает. От этого бьет в каждый нерв. Выдавив смазку на член, Федор пристраивается, толкается головкой под стон Андрея, под его торопливое: — Твою мать, Федя, Федор… Дотрагивается до его горящей кожи, входя на полную. Перемыкает все, что можно, последние предохранители сгорают от того, какой он узкий, как отдается. Федор вгоняет пальцы в его бедра, сжимает так, что скоро проявятся синяки. И трахает его, суку нетерпеливую, ебет так, что Андрей всхлипывает-вскрикивает, чуть ли не визжит на его члене, бешено надрачивает свой — опять загорелся, как можно быть такой ненасытной блядью… Все вокруг теряет четкость, остается только Андрей, его порозовевшая шея, его приоткрытые яркие губы, с которых летят стоны и имя, раз за разом — одно и то же “Федя, Федя, Федор!”. Кончая, Федор обнимает его, ложась грудью на спину, в нем по самые яйца, и какое-то время не шевелится. Не торопится вынимать. Замирает, положив голову между его лопаток, сплавившись с ним, и чувствует, как бешено бьется его сердце.