репка

Федор считает, что все контролирует, но контроль — не в том, чтобы ограничить доступ кислорода, а в том, чтобы не попросить перекрыть дыхание насовсем. Андрей едва дышит, но бьется в голове еще мысль, что сильнее — нельзя. Федор, выпрямив руки, давит ему на горло двумя ладонями, каждый его палец будто свинцовый, и через трахею сочится воздух с сипом, с огромным усилием. Перед глазами плывут разноцветные круги. Губы пересохли давным-давно. Федор зияет черными дырами глаз. Андрей дотрагивается до себя, уверенный, что ничего не почувствует — ведь он задыхается, в последние мгновения — или минуты? — он сосредоточен только на том, чтобы сделать еще один слабый вдох. И все же кровь, почти покинувшая голову, льется вниз живота, и он ощущает сладкую судорогу, которая почти как агония, только не так сильна. Федор на миг убирает руку, чтобы поправить ногу Андрея, сползающую с его плеча, и кислород врывается в легкие широким потоком, Андрей с хрипом вдыхает, забыв про член, забыв про спадающее возбуждение, ничего более волнующего, чем дыхание полной грудью, он не испытывал. И тут же Федор вновь запрещает ему дышать. Его движения все быстрее, он вбивается в Андрея рвано. Смотрит не отрываясь, и его лицо расплывается перед глазами. Андрей устает сопротивляться. Губы расслабляются и разъезжаются в улыбку. Он больше не видит Федора. ...Обжигает пощечина — хлесткая, ровная, точно по щеке, такие надо учиться раздавать, чтобы не оставить синяка под глазом и не разбить губы, чтобы лицо не повредить. Андрей со вдохом выныривает из мягкой неги, пытается отстраниться, но его хватают — за плечо, за подбородок. — Ты почему не сказал? — твердит Федор. — Ты обещал. Ты обещал сказать, если слишком сильно. Андрей фокусирует на нем взгляд. Каждый вдох царапает горло. Он дотрагивается до шеи, морщится. — Было хорошо, — хрипло отвечает он. Федор, выругавшись, оставляет его в покое. Андрей пытается принять сидячее положение. Голова болит. Хорошо, что есть еще неделя до следующего города. Успеет голос восстановить. Федор возвращается. Приносит чай. Пахнет медом. Он сидит напротив, пока Андрей, дуя в кружку, пьет. Федора гложет вина, это очевидно. Ему всегда стыдно смотреть на то, что он сделал, на следы, которые оставил, он терзается болью, которую причинил, и никак не поймет, что неправильного в этом ничего нет, пока обоим приятно. Но Андрей молчит. Скоро Федор начнет извиняться. Ему нравится, как просит прощения Федор, как заставляет себя смотреть в глаза, как искренне сожалеет. Так же искренне он рычит, что Андрей — сука и не заслуживает другого отношения. Так же искренне говорит, что это не так, он не думает так на самом деле. И его так разрывает от несоответствия того, что он хочет и что может позволить себе. Того, какой личностью он себя представляет и что делает, стоит подарить ему иллюзию контроля. Андрей пьет чай. Слезы уже давно высохли, глотать почти не больно. Немного неприятно. Федор смотрит на него. Федор несчастен. Опустив кружку на пол, Андрей улыбается. — Иди ко мне, — просит он. Федор опускает глаза на секунду, но подчиняется. Подбирается ближе, садится рядом. Кладет ладонь на затылок и начинает было: — Я не… Андрей кладет палец ему на губы. Тихо. Сегодня можешь не извиняться. Ты ни в чем не виноват. Ты поймешь. Федор качает головой. Тянется и целует. — Ты сумасшедший, — шепчет он. Он уже понимает.