репка

Андрей кружит по сцене, пьяный и беззаботный, пока Федор проверяет, весь ли мерч выложили на стол, хватит ли плакатов для подписей и вообще, куда делся шнур от ноута?.. Он замечает, как Беседин тяжело смотрит на Андрея, тоже возмущенный его безалаберностью, и заставляет себя досчитать до десяти; на цифре "пять" он не выдерживает, подходит поближе и рявкает: — Может, тоже делом займешься? Андрей, остановившись, смотрит на него. Спрыгивает со сцены и певуче говорит: — Не злись, солнце. Он кладет ладони на плечи Федору и глядит в глаза, губы его разъезжаются в улыбке. Он больше мешается под ногами, чем помогает, но Федор все равно злорадно радуется, что не позволил ему прохлаждаться. На мите Андрей снова ведет себя безобразно, хихикает с каждой девицей, забросившей на него ноги, тянет время. Федор снова пытается считать, и на этот раз его хватает до цифры "четыре". На очередном фото он хватает Андрея за загривок, сжимает шею так, что тот тихо говорит: — Ай. И на фотографии, наверное, он навсегда остается с удивленно вылупленными глазами. До него, видимо, что-то доходит все-таки, не весь мозг пропил за треть тура, и больше он не выкобенивается. Они заканчивают мит, уходят в гримерку. Федор пьет из горла бутылки воду, Андрей переодевает футболку. Мурлычет что-то себе под нос. Оборачивается, светя волосатой грудью, и снова лыбится. — И пульс на три счета-та-та-а-а, — тянет он, едва попадая в ноты. Федор похлопывает его по щеке, проверяя реакцию. — Я не пьяный, — заверяет Андрей и безбожно врет. Он со второй попытки ухитряется схватить запястье Федора, неожиданно и нелепо мажет ему по ладони сухими губами. Федор раздраженно отталкивает его. Он устал. Было бы куда проще, если бы не приходилось таскать на себе пьяного Андрея между концертами, если бы не приходилось бэчить ему каждое слово и вытягивать свои треки практически в соло, пока Андрей лакает воду и пытается отдышаться. Концерт проходит как всегда: девочки беснуются, тянут руки, и Андрей падает в толпу. Его лапают, к нему под одежду лезут, а он бессовестно наслаждается. Федор вовремя затягивает его обратно на сцену, Андрей как ни в чем не бывало поправляет уехавшие почти к коленям штаны, хватает микро и коротко обнимает Федора. Коротко, но достаточно, чтобы почувствовать, что в трусах у него не все мягко и спокойно. Потом они остаются на баре в этом же клубе. Андрей глушит воду. Весь взмокший от пота, свежая футболка уже потемнела под мышками и между лопаток. Федор неосознанно проводит ладонью по его спине, а Андрей тут же тянется к нему и укладывает голову ему на плечо. Бормочет, задевая губами мочку уха: — Федя, я так устал. Как лимон выжат. Катастрофически устал. Ка-та-стро-фи-че-ски... Федор без труда вычисляет, какие треки гонял в плеере Андрей в поезде перед концертом. Начинает считать до десяти, но понимает, что больше не злится — весь запал израсходовал на сцене. Он гладит Андрея по плечу, а тот доверчиво прячет лицо в изгибе шеи Федора, и от его дыхания бегут по коже мурашки. Сзади подходит Беседин и громогласно объявляет, что карета подана, и вы, голубки, можете идти сосаться на заднем сидении, только потом не удивляйтесь, что ваши голубые флюиды нормальных людей превращают в пи... Андрей с неожиданной прытью толкает его локтем под ребра, и закончить фразу Беседину не удается. В машине Андрей плюхается на переднее сиденье, отодвигает его по максимуму назло Беседину: тот, сидя за ним, коленки чуть ли не к ушам прижал, чтобы ноги влезли. Федор не удерживается от ухмылки. Он тоже устал. Катастрофически. Но если Андрей напивается до беспамятства, чтобы перезарядить батарейки, то с Федором такое не прокатит; хотя бы пару городов, молит он мироздание, пару городов не тащить все на себе. Андрей накидывается и виснет на нем, шепчет в эйфории глупости, а Федора никак не может отпустить напряжение ни на секунду. В квартире все продолжается: накрыт стол, коробки с пиццей высятся на углу пирамидой, пластиковые стаканы стоят по соседству с бутылками. Андрей на миг замирает, увидев все это, и Федор почти физически чувствует его сомнения: продолжить праздник и умирать завтра весь день или проявить здравомыслие и попроситься уйти спать? Но спустя миг Андрей решительно садится за стол, и ничего не остается, кроме как остаться рядом с ним. Они пьют не то чтобы много, но на скопившуюся усталость алкоголь ложится тяжело. Курить в комнате запрещено, и они то и дело выходят на балкон в подъезд. Глаза слезятся от сухости, от тупой усталости, и никто не может сказать: хватит. Андрей выползает за Федором курить, приваливается в темноте к стене. Вспыхивает оранжевый огонек. Федор наклоняется к его ладоням, чтобы прикурить. Затягивается. В голове все плывет. Он сначала думает, что ему мерещится, а потом понимает: не-а, Андрей действительно хрипло и фальшиво поет: — Катастрофически тебя не хватает мне, жгу электричество... — Кашляет. Затягивается. Продолжает: — Пульс на три счета-та-та... Федор кладет руку ему на грудь, туда, где бьется сердце, и Андрей глубоко вдыхает. Клетка ребер поднимается под пальцами Федора. Сигарета падает на пол с россыпью рыжих искр, а к ладони прижимается рука Андрея. — Федь, — тихо зовет он и быстро, взволнованно продолжает: — Мне с тобой действительно важно, понимаешь? Я и не мечтал, что мы с тобой. Вот так с тобой будем. Федор не понимает, что именно — они, что они — будут. Он пытается в темноте разглядеть лицо Андрея, а тот принимает это за приглашение и торопливо наклоняет голову, касается губами щеки. Федор чувствует запах табака и горечь пота, чувствует, как обжигает щетина, а потом — поцелуй на уголке губ. Он вздрагивает, сердце Андрея начинает биться быстрее, колотится в ребра прямо под ладонью. Свою сигарету Федор тоже роняет. Андрей сжимает пальцы на его руке крепче, почти до боли, а второй скользит по затылку, и по всему позвоночнику, от шеи до крестца пробегает дрожь. Федор на выдохе прихватывает его губы своими, даже не целует — просто сжимает нижнюю на пробу, зажмурившись, не зная, к чему все это приведет и зачем он это делает. Сердце Андрея отбивает чечетку, ладонь его становится влажной от пота. Я просто пьян, говорит себе Федор и считает до десяти. На два он прижимается к Андрею ближе, его костяшки пальцев вбиваются Федору в грудь. На четыре Андрей целует его так, словно в первый и последний раз. На шесть его тело становится таким горячим, что того гляди воспламенится. После восьми Федор забывает считать. Он вжимает Андрея в стену, и тот подчиняется с такой готовностью, словно всю жизнь этого ждал. Чуть сгибает колени, чтобы было удобнее, и раздвигает ноги, пуская Федора ближе к себе. Цепляется в плечи и спину. По всему телу судорога проходит, до того хочется вбиться в него. Дыхание Андрея шумное, рваное. Поцелуй — сбивчивый. Губы его соскальзывают на щеки, на подбородок, шею. Влажно мажут, и Федор никак не может его поймать, пригвоздить к месту, к себе. Вцепляется зубами ему прямо в горло, и Андрей всхлипывает. Замирает наконец, словно бабочка, проткнутая иглой. Все как наваждение, и Федор тянется к его животу, ниже, куда никогда не помышлял даже. Андрей мнет его футболку в пальцах, весь дрожит от нетерпения, и Федор вдруг остро вспоминает, как каждый раз обласканный, возбужденный толпой Андрей прижимался к нему в тесном объятии, и каждый раз Федор чувствовал все изгибы его тела, все его желания. Он проводит ладонью по его члену через джинсы. Андрей выдыхает едва слышно: — Федь... сделай еще так... Он поплыл, потек — Федор видит это, чувствует. И голову это кружит сильнее алкоголя, сильнее любой шмали. Он вжикает молнией на ширинке, лезет к нему под резинку трусов — по блядской дорожке, по жестким волосам на лобке — к обжигающему члену. Андрей обнимает его так, что дышать сложно. Прячет лицо в изгиб плеча, словно ему стыдно. Федору тяжело, будто он держит его на руках, — Андрей навалился всем весом, повис на нем, колени его обмякли. И эта сиюминутная власть над ним удивительна. Федор прижимает его к стене, будто закрывая собой от всего мира, и ласкает — не слишком нежно, сухой рукой, неудобно повернув локоть. Он касается кончиком носа загривка Андрея, где тонкие мягкие волосы начинают рост, и хочет в следующий раз кусать его там, прижавшись грудью к спине... Яркость этого желания почти пугает его. Андрей, уязвимый, мягкий в его руках, изнемогает, почти всхлипывает. Федор проводит большим пальцем по головке его члена, по кругу размазывая смазку, и быстро, в несколько движений делает ему хорошо, так хорошо, что Андрей съезжает по стене вниз, утягивая за собой Федора. Федор опускается на колени между его ног и целует, кусая губы, словно наказывая. Андрей не сопротивляется. Он податлив, как кукла. Федор вытирает ладонь о его футболку, а он только лыбится. Вложив ему в рот сигарету и подкурив, Федор отползает к противоположной стене, тоже закуривает. Сердце и у него отбивает канкан, в ушах звенит, и нужно срочно подрочить, но руки дрожат, сил ни на что больше нет. Андрей кое-как натягивает и застегивает джинсы. Ноги он раскидал в стороны, словно приглашая выебать. Они молча курят. Потом слышат шаги в подъезде. Дверь на балкон со скрипом открывается, в проеме появляется Беседин и, поглядывая на них, говорит: — Вы чего застряли? Мы решили, что вы вниз упали. — Да нет, — отвечает Андрей, — просто болтали. Голос у него звучит почти нормально. Федор затягивается, избегая разговоров. Беседин стоит над душой, словно ожидая откровений, остается перекурить. Садится на пол, хотя ему никто не предлагал. Федор нервничает и благодарит темные ночи, хотя уже начинает замерзать — они выскочили без курток, ведь думали, что это всего на пару минут. — Слушай, Влад, — томно говорит Андрей, — я бы спать лег. Разгонишь всех? Беседин начинает ворчать, что он ему не мамка — отправлять гостей домой, но делает это для виду; Федор знает, что уже через полчаса квартира будет в их распоряжении, и они смогут отдохнуть. Он встает первым, протягивает Андрею руку, помогая подняться. Они бредут за Бесединым, и вдруг Андрей, обняв Федора за шею, шепчет: — У-ми-ра-ю, — и проводит по уху языком. Федор усмехается, вполсилы отталкивает его, но никак не может прекратить улыбаться.