***
Когда мое сознание очнулось, а вместе с ним и мое тело, резко дёрнувшееся, набравшее в грудь воздуха, я открыла глаза, однако не смогла ничего произнести — мой рот был закрыт чьей-то ладонью. Испугаться я не успела: запах знакомых духов не позволил мне это сделать. — Не кричи, — Дж.Б. склонился надо мной; в этой кошмарной темноте я могла видеть лишь его контуры. — Мы в чулане. Его не было на карте. Ты была в отключке двадцать минут, у нас осталось всего сорок. — Чем от тебя пахнет? — морщусь я. — Землёй. — Что произошло? — прошептала я. — Оливер вне игры. Я спас тебя от Понтия Пилата и апостолов, перевязал твои руки своими бинтами и затащил в кладовку, иначе они бы тебя сожрали, как львы. Чокнутые на голову. — Оливер? Вне игры? Дж.Б. усмехнулся, как будто это была его заслуга. Я с невероятным усердием подняла руки и с ужасом осознала, что почти не могу ими управлять, они торчали из моих плеч, как палки. Пугало, я, дотронулось ладонями до лица Дж.Б. — он все ещё был в балаклаве. — Спасибо. — Ты молодец, — я все пыталась разобраться, в каком положении мы находимся. И поняла: я полулёжа, а он рядом — на корточках. — Выдержала пытку. Знал, что тебя не надо оставлять, — бормотал он. — Я нашел одну вещь, — он лезет рукой в карман и вытаскивает звенящую цепочку. — Крест. — Почему ты в балаклаве? — Отобрал её у Оливера, — он приподнял край маски, а на его подбородке — запекшаяся кровь. — Сначала я думал, что это один из помощников жрецов, но никого нет выше Оливера на этой планете. И тупее. Мы с ним подрались за этот крестик, а ещё я сказал ему, что осталось всего десять минут. Господи, спасибо, — он целует крест и улыбается. — Сирена, предупреждающая о плохой погоде, прозвенела в нужный момент. — Оливер просто перепутал сирены? — Я же говорю, что он тупой…двигаться можешь? Встать? — моё тело так напряжено, что мне становится от этого больно. — Ты просто герой. Удалось что-нибудь найти? Я киваю: — Маленькую икону. — Что же они задумали… — он чешет подбородок. — Джастин, — я поднялась на колени. — Мне почему-то кажется, в этом доме и нет никакого помощника. Он кивает и встает вместе со мной. Я трясусь, чувствую, как резко поднялась температура, и какой теперь яркой кажется эта темнота. — Скорее всего, они собрали все оставшиеся подсказки. Благодаря твоим страданиям, мне удалось облазить большую часть дома. Спасибо, — он снова улыбается, а я хватаю его за нос. — Да не буду я больше тебя оставлять! Но нам никак нельзя появляться вместе. — У них мой пистолет. — Не правда, — и он достает его из-за пояса. Не могу объяснить, что я чувствовала в тот момент, но из-за некоторых действий Дж.Б. у меня перехватывало дыхание, как будто весь мир застывал, оставалась только эта его самодовольная улыбка, которая становилась всё шире и шире. — Там такое было! — он звучал как ребенок, хвастающийся новой игрой, которую придумал в своей голове. — Во-первых, когда ты отключилась, они безумно перепугались. Ты бы видела лицо Дилана, у него почти что случился инсульт. В эту же секунду зазвенела сирена, Оливер вылетел из кухни, в которой мы с ним «беседовали», оттолкнул всех, вырвался на улицу. Он даже не заметил, что я стащил его крестик. Я толкнул Томаса, который стоял с твоим пистолетом. Быстро, как тень. Чёрт, я такой быстрый. Я тихо засмеялась. — В общем, вот он, — когда Дж.Б. улыбался, у него приподнимались оба уха. — Никому больше не отдавай, ладно? — Как мне стрелять, если я еле двигаю руками? — Можешь кинуть его в чью-нибудь голову, — он схватился за дверную ручку. — Нас рано или поздно найдут, поэтому нужно выходить. Они будут пытаться отнять у нас подсказки эти чёртовы, поэтому… Лола, ты готова? Разве могла я позволить себе сказать «нет»? — У нас тридцать пять минут на то, чтобы сохранить крестик и икону. Тебя они ощупывать больше не будут, — он надевает мне цепочку на шею, и она больно цепляется за волосы. — В этот раз мне придётся побыть приманкой. Я видел, что Молли копалась в спальне, поэтому больше они туда не сунутся. Беги туда и прячься под кровать, ладно? — А что ты будешь делать? — я тоже вела себя как ребенок — схватила его за рукав большой кофты. — Притворяться дурачком, как обычно. И Дж.Б. открывает дверь.***
— Ну, — Элоди потягивает сидр через розовую трубочку. — Старая добрая парковка. Мы шагали с ней, взявшись за руки, и подол её платья щекотал мои лодыжки. Мне нравилось ощущать себя рядом с ней, как в фильме, который снимают на восточном побережье: героини, за спиной которых садится огромное оранжевое солнце. В толпе разъезжающих туда-сюда подростков на скейтбордах и велосипедах, мы разглядели Фила и его друзей, что-то шумно обсуждающих. — Биберу сегодня вынесли приговор! — сказала мне Кендис вместо приветствия. В ответ на это я просто быстро моргала, пытаясь понять, почему мне должно быть так интересно, что случилось с Бибером. — Это типа, — Билли жевал табак. — Это типа самое крутое, что случилось за последние два года. При том, что никто не знает, за что его посадили. Улётный пацан. Я смотрю то на Элоди, то на Фила, и они оба улыбаются. Фил ещё даже не перешел в старшую школу, но уже завел как можно больше друзей, посещал все существующие дополнительные занятия на свете, вечеринки, помогал двоечникам с домашкой, а с отличниками устраивал дебаты. Его полюбили даже старшеклассники, и он был абсолютно счастлив, потому что чувствовал себя нормальным, при этом думая, что таким он больше никогда не будет. Он очень боялся стать изгоем, боялся насмешек из-за того, что у него нет ноги, глупых прозвищ, мерзких кричалок. Несмотря на то, что я обещала ему, что не дам его в обиду, он не стал на меня полагаться, а шел своим собственным путем. В какой-то момент его имя стало нарицательным, в хорошем плане, и вечеринка не начиналась без его присутствия на ней. Его обожали. А когда я была с ним, обожали и меня. А Дж.Б. был полной его противоположностью. У него никогда не было друзей. Единственное, что я помнила о нем из старшей школы, так это то, что он вечно приходил в синяках, а когда дело доходило до директора, врал, что просто занимается в какой-то секции по борьбе. Его не трогали — он был тенью, ходил по коридорам таким быстрым шагом, что я не всегда успевала задержать на нем взгляд. Мы общались всего пару раз в жизни: нас как-то поставили вместе в пару на истории, и мы делали общий проект. Он просто принес мне свою сделанную часть, мы даже не сговаривались, и исчез в толпе. В день, когда мы должны были представлять проект перед всем классом, его арестовали. Мне пришлось рассказывать одной. И я понимала, почему Дж.Б. стал вдруг таким обсуждаемым — человек, о котором никто ничего не знал, вдруг заставил всех затрястись от страха. Все вокруг говорили, что он убил человека, доставали директора и учителей, но никто ничего не знал. Однажды он просто исчез из школы, и от этого все просто сошли с ума. В тот день, когда мы стояли на заброшенной парковке, окруженные такими же подростками, Фил сказал, что Дж.Б. опасен. А я не считала его таким. Я его считала никаким. На тот момент я ещё не знала силу слухов, но уже была уверена — верить им точно нельзя.***
Мне было страшно только по одной причине: я не знала, на что ещё способны эти люди. Перед моими глазами всё ещё был потолок, с которого осыпалась штукатурка, эти огромные глаза Молли зеленого цвета и слезы Элоди, падающие на свежие порезы. Я карабкалась на четвереньках по лестнице вверх. И когда Дж.Б. скрылся в задней части дома, я открыла дверь в спальню. Мои колени и ладони буквально утонули в огромном пыльном ковре, мне хотелось кашлять и чихать, из глаз даже полились слезы от раздражения, но я всё же тихо заползла под кровать, борясь с отвращением, стараясь не думать, сколько насекомых может жить под этой кроватью. Легкие мои были полны пыли, и я натянула на нос воротник толстовки. Я беззвучно двигала губами: «Меня здесь нет», как будто пыталась создать звуковое поле, как будто пыталась действительно исчезнуть. Тишина дома осела в моей груди. И только теплый крестик, который до этого Дж.Б. держал в своей ладони, прилипший к моим ключицам вместе с цепочкой, позволял мне сохранять рассудок. Всё пройдет. Всё закончится. Сирена, предупреждающая о шторме, всё ещё выла где-то вдали, давая нам последний шанс сбежать, уйти и никогда не оглядываться. Мы этим шансом не воспользовались. Пока я лежала там, на сыром полу, дырки в котором проели термиты, я вдруг почувствовала себя, как пару лет назад, когда потеряла всех на свете. От меня отвернулись друзья, со мной никто не разговаривал в школе. Единственным человеком, который был рядом, был Фил, но его как будто мне не хватало: у него были свои дела, свои друзья, учеба, планы и переживания — он не мог быть моей нянькой. Поэтому мне пришлось вытаскивать на поверхность саму себя. Мне пришлось тащить за собой свои ошибки, показывать их миру и говорить: «Да, это мое. Да, мне стыдно. Нет, они меня не убили». Не убили ведь. Поэтому я никогда ни перед кем не раскаивалась. Преимущественно из-за того, что не считала себя виноватой. Я ведь нападала только в том случае, если на меня совершили покушение. И как мерзко мне было, как жалко, когда я лежала на том полу и думала, что не могу никак больше ответить этим людям. Я знала, что должна была выиграть. Это единственное, на что я была способна. Мысли о жизни, проникающие в мою голову осколками от какого-то огромного моего собственного внутреннего взрыва, не давали мне прийти в себя. Перед глазами то и дело появлялась Элоди, вытирающая слёзы рукавами своего свитера крупной вязки, пришедшая ко мне поздно ночью со словами: «Мы больше не друзья. Не смей подходить ко мне завтра в школе». Что-то в ней было разрушено, что-то сломано, именно поэтому она не захотела оставлять целой и меня. Я задаюсь этим вопросом уже два года. За что она так поступила со мной? И порой мне кажется, что я никогда не найду ответа. У меня вместо воспоминаний — план военной операции. И я не знаю, когда закончится эта война, но меня не покидает ощущение, что жертв будет очень много. Я лежала на том полу и придумывала план мести. Я вытягивала вдоль тела перебинтованные руки, потому что в любом другом положении я испытывала невероятную боль. Я смотрела на старый деревянный необработанный каркас кровати в темноте, пыталась не закричать от какого-то гнетущего бессилия и всё думала о Дж.Б., который как самый лучший полководец моей придуманной страны ворвется в столицу (моё сердце), охваченную пожаром, и спасет всех жителей. Пусть он спасёт меня. Я прикусываю и без того кровоточащую губу, чтобы не зарыдать: пусть он спасёт меня. И в ту же секунду, как я произношу это шепотом вслух, чтобы убедиться, что у меня всё ещё есть голос, что я всё ещё жива, дверь в спальню со скрипом открывается. Дж.Б. Вот его ботинки. Вот его рука, пытающаяся до меня дотянуться. Я вылезаю из-под кровати и смотрю на Дж.Б., который говорит четверым людям позади него: — Я же сказал, что она здесь.***
— Кого ты там ищешь? — заговорщически улыбается Фил, близко-близко стоящий напротив меня и загораживающий мне вид. Я ударяю его ладонью по лбу и оборачиваюсь к Элоди, контуры тела которой тают в последнем закате мая. Она тянет ко мне ладонь: — А я поняла, кого, — Элоди разглядывает в толпе знакомое лицо. — Что же интересного он нам хочет рассказать? — Про Бибера что-нибудь, конечно же, — я закатываю глаза, но всё равно улыбаюсь и Филу и Элоди, и ноги давят горячий асфальт. — И всё же я не понимаю: как мы могли упустить новость о его аресте? — Всё дело в его папаше, — Билл практически сбивает меня на своем скейтборде, и мы оба визжим от смеха. — Он авторитет ведь. Крутой такой. Заброшенная парковка не кажется такой уж и заброшенной к концу дня: подростки, разбитые на компании, бегают по ней, как муравьи — от логова к логову. И я улыбаюсь, когда у меня получается разглядеть красное лицо Дилана в меркнущих солнечных лучах. Он обнимает меня. — Уже обсудили последние новости? — его большая ладонь лежит на моей макушке. Кэндис и Билли, которые всё ещё немного стеснялись компании старшеклассников, забрали Фила под руки и утащили катать его на скейтборде. — Мы думали, ты принесешь нам чего-нибудь интересного, — Элоди улыбалась во все тридцать два. Над нашими головами вдруг пролетели несколько мыльных пузырей, а за спинами взорвалась бутылка пива. Шум стоял такой, что я постоянно отвлекалась на происходящее вокруг. Через несколько часов эти дети, плюющие на асфальт парковки, целующиеся на капотах Доджей и размахивающие огоньками сигарет, встретят первый день лета громкими возгласами. — Все начали говорить об игре. — Об игре? — Элоди резко выпрямила спину. — Ты знаешь о ней что-нибудь, Ло? — он стал гладить меня по волосам. Конечно. Я стала изучать игру с момента аварии, и ни одна деталь не могла от меня ускользнуть. Два года старшей школы я жила мыслями о ней, и Элоди, мечтающая стать жрецом, не упускала возможности со мной о ней поговорить. Все ждали игру. Так же сильно, как и боялись её. — А есть какие-то новости? — После того, как Бибера арестовали, все только и обсуждают её. Мы с Элоди переглянулись: Бибер был для нас просто фамилией, выскакивающей иногда на уроках и в коридорах, особенно когда директор гонялся за ним с угрозой отчисления, потому что Джастин дерзил учителям чаще, чем с ними здоровался. Я и представить себе не могла, что однажды он вызовет такой резонанс в обществе. — Как связан Бибер с игрой? — Он пытался подать заявку два года назад, но его, конечно же не взяли, потому что играют только выпускники. Шуму было. Кто-то пообещал, что его возьмут заочно седьмым участником. Я многое пропустила после смерти отца. Целый год после случившегося для меня не существовало жизни: мне казалось, что это я умерла в аварии. И, более того, мне хотелось, чтобы это я в ней умерла. Возможно, эту мысль внушила мне бабушка. Но по сей день я не могу от неё избавиться. Она как жвачка в волосах, как самый жуткий кошмар, после которого ты просыпаешься в слезах, засыпаешь и он снова тебе снится. Это не закончится. Закончусь я. — Он многим говорил, что обязательно будет участвовать в новой игре. Элоди хмыкает, смотря куда-то вдаль на расплывающиеся тени в трескающемся от жары воздухе. Я пытаюсь поймать её настроение, но у меня не выходит. Через полгода она скажет, что мы больше не друзья. И я так и не смогу угадать, о чём она так часто молчит. — Если его не отпустят через два года, он сам сбежит ради этой игры, — улыбается Дилан. — Ты бы хотел участвовать? — я смотрю на него, щурясь. — Нет, — улыбается он и накручивает мои волосы на кулак. — Я никогда бы не стал в этом участвовать. Я смотрю на Фила, здоровающегося с ребятами из нашей школы. Среди них — темноволосая девчонка из средней школы, которую он целует в щеку. Старшеклассники практически таскают его на руках, и мой брат так громко смеется и так громко кричит что-то совсем непонятное с такого расстояния, что я сама улыбаюсь. Ему предстоит начать старшую школу через три месяца, а он уже притянул к себе таких людей, которым я даже боялась посмотреть в глаза. И вдруг мою грудь сдавила тяжелая, непомерная боль: я выиграю. Я обыграю даже Бибера, если он вернётся из тюрьмы. И мне будет плевать, насколько сильно он также жаждет этой победы.***
Дж.Б. силой вытаскивает меня из-под кровати за руки. Тело мое, уставшее, трескающееся по швам, всё ещё пытается подать мне сигналы боли, заставить меня с ней что-то сделать. Но я не могу. Я больше не знаю, что мне делать. На место физической боли приходит тупая, шершавая — моральная. Я смотрю на Дж.Б. через пелену пота, застилающего мои глаза, и не могу разглядеть контуров его лица, как будто он — помехи, как будто он — галлюцинация, ошибка в программе. Моему телу настолько плохо, что оно свалилось в его руки, как манекен. И даже сознание моё, за работу которого я так боролась и переживала, пытается сдаться только по одной причине: ему стыдно за то, что оно позволило себе дать слабину. Ему стыдно, что оно доверилось Дж.Б. Я пытаюсь найти ему оправдание, правда пытаюсь, но у меня никак не укладывается это в голове. Неужели я узнала о нем достаточно, чтобы начать его бояться? Неужели всё, чем он ради меня рисковал, было игрой? Я улыбаюсь из последних сил. Мы ведь действительно играем. — Глупый ребенок, — бабушка заплетала мне косы. — Когда же ты уже поймешь, что этот мир никогда не перестанет тебя ненавидеть? У этой истории нет сюжета и нет концовки. Это не путешествие. Ни один из героев не очнется вдруг от осознания, что он делает что-то неправильно. Никто не ринется исправлять свои ошибки. — Ты убила его. Почему ты думаешь, что это сойдёт тебе с рук? У этой истории даже нет антракта. Боль непрерывна, у нее — бесконечное число актов. Поэтому мы продолжим играть дальше. И я продолжу играть, как бы тяжело мне не было, как бы не ликовала Молли где-то на фоне. Я продолжу, потому что мне нельзя уходить со сцены. Я смеюсь: меня с неё смогут только вынести. Я на руках у Дж.Б., и мы всё ещё в спальне, и я выхватываю свой ненастоящий пистолет, и молю у воображаемого Бога лишь об одном: пусть он станет настоящим. Хотя бы на одну секунду. Я достаю пистолет из-за пояса и стреляю, закрыв глаза. И взрыв кажется настоящим. И звон разбитого стекла кажется настоящим. Жрецы облажались — их план — совсем не идеально выстроенная тактика. Война внутри моей головы реальней чем всё, что они придумали. Нас не слышно из-за стены дождя, из-за сирены и грома. Нас не слышно, и единственное, чего я боюсь — это не выбраться из этого дома. Поэтому я снова стреляю в темноту. И пули мне кажутся настоящими. — Не подходите, — процеживаю я сквозь зубы. — Я снесу тебе башку, Дилан! Он держит руки над головой и избегает моего взгляда. Томас, прижимающий к себе Элоди, шепчет мне одними губами: «это ошибка». Но никто не знает об ошибках лучше меня. Я чувствую, как ладонь Дж.Б. скользит в мой карман и резко оборачиваюсь, так что дуло пистолета утыкается прямо в его лоб. Такие большие, испуганные глаза. Мы сидим на холодном полу, и у меня замирает сердце, как только губы Дж.Б. начинают дрожать в улыбке. У меня замирает сердце, когда помимо сирены мы слышим ещё один долгий, самый громкий на свете звук. Этап пройден. Дилан, стоящий ближе всего к двери, первым ринулся к лестнице. За ним — Томас, подхвативший Элоди, и Молли, поскальзывающаяся на осколках зеркала, которое я разбила выстрелом. Мы с Дж.Б. остаемся одни, дуло пистолета всё еще упирается в его лоб. — Я нашёл ещё одну вещь, — улыбается он, и пот высыхает у него на потрескавшихся губах. — Она у тебя в кармане. Верни, пожалуйста, крестик. — Ублюдок, — я больше не могу сдерживать слёзы и плачу, пока срываю с шеи цепочку. — Я ненавижу тебя. Он улыбается всё шире: — Убери пистолет, чёрт возьми. — Ты говорил, что он ненастоящий. Мы смеёмся. Как приятно смеяться во время плача. Во время катастрофы. Во время конца света. Дж.Б. аккуратно отставляет от своего лба настоящий пистолет и целует крестик, который я только что ему отдала. — Спрячься под кровать, — шепчет он. — Не вылезай до тех пор, пока за тобой не придут. Они подумают, что что-то случилось. — Забери меня домой, — прошу его я, пока из моих глаз текут слёзы. Я уже забыла, какие они на вкус. — Забери меня. Он исчезает за дверью, как будто его здесь никогда и не было. А я плакала и плакала, выла громче этой чёртовой сирены под этой кроватью с торчащими пружинами. Я так громко плакала, что даже не услышала, как за мной поднялись наверх. Коннор Шепард заботливо взял меня на руки. Я так плакала, что его кофта стала мокрой. Так плакала, прижимая к себе настоящий пистолет, заряженный настоящими пулями, что потеряла сознание, как только Шепард вышел к лестнице. И если бы бабушка увидела это, она назвала бы меня предательницей. Но бабушки больше нет, и она никогда больше не сможет забрать у меня мои слёзы. Я пришла в себя, почувствовав свежий воздух, резко ударивший меня по щекам. Коннор Шепард сел на хрустящий гравий, и я лежала на нем, совсем не в силах руководить своим телом. Он убрал волосы с моего лица и улыбнулся: — Жить будешь? — У меня две вещи, — выдохнула я, смотря на побелевшего от страха брата. — Икона и маленькая свечка. — Молодец, — улыбается Шепард. — Получишь пряник. Я положила голову ему на плечо. Коннор обнял меня, как мать обнимает ребёнка, держа его на руках, перед этим показав кому-то в толпе два пальца. Я оглянулась, чтобы в лицах оставшихся подростков, выдержавших бурю, найти хотя бы одно знакомое. Фил, резко оказавшийся рядом, преградил мне вид: Соня Митчелл из десятого посылала мне воздушный поцелуй. — Что они с тобой сделали? — шептал Фил, осматривая меня. — Так нельзя. — Всё закончилось, — успокаивал его Шепард, не давая Филу ко мне прикоснуться. — Не переживай. У меня совсем не было сил думать о произошедшем. Ни толпа одноклассников, ни вышибала, ощупывающий четверых человек, ни Шепард, внезапно ставший заботливым отцом, не могли вернуть меня обратно в свое тело. Мне хотелось домой. Если у меня всё ещё был дом. Когда вышибала склонился надо мной, чтобы забрать найденные вещи, я схватила его за руку: — Передай жрецам, чтобы они придумывали задания получше. Он усмехнулся. Дерганный взгляд Фила отвлёк меня от попытки узнать, кто прячется за этой балаклавой. Шепард и брат через какое-то время подняли меня на ноги, и гравий щёлкал под подошвой кроссовок, и я только сейчас увидела, как сильно отцовская толстовка была запачкана моей кровью. Мне сделалось совсем жутко. Неужели я смогла это пережить? Коннор отдал меня в руки Фила и непонятно откуда взявшейся Сони, а сам поднялся на крыльцо дома с переданным ему мегафоном. — К сожалению, один из детишек не выдержал испытания и заскучал по мамочке, — толпа издала протяжное «у-у-у». — Оливер Маркес больше не сможет принимать участия в игре. — Где Джастин? — стала я оглядываться. — Он отдал что-то вышибале и сразу скрылся в лесу, — ответила Соня. — Не стал дожидаться этого цирка. — Лола Бретт, Джастин Бибер, Элоди Аллисон, Дилан Адамс, Томас Горвиц и Молли Уайт продолжат бороться за щедрый денежный приз от наших жрецов. Лучи десятка фонариков бегали от одного участника к другому. В завывании ветра слышались громкие возгласы поддержки. — Что именно жрецы сделали не так? — спросил меня Фил, пока Томас пожимал всем ладони на фоне. — Возомнили себя всемогущими. Соня усмехнулась, а я крепче схватилась за её костлявое плечо. Ветер играл с её темными волосами, и я почувствовала отчетливый резкий запах ладана, исходящий от её одежды. Мы были знакомы благодаря парковке. Она часто приходила туда со своими друзьями, но я не могу вспомнить, разговаривали ли мы с ней когда-то в жизни. — Встретимся с вами ровно через неделю,— Шепард опустил мегафон, однако из толпы послышалось громкое «где?» — Это уже взрослые разговоры. Дети подслушивать не должны. — Фил, я хочу домой, — я ни секунды не могла находиться в окружении этих людей. — Я могу вас подвезти, — вызвалась Соня, и если бы у меня были силы, я бы спросила, чего в действительности она от нас хочет, но Фил успел согласиться. И я просто этому поддалась. Дилан провожал меня взглядом, и мне бы хотелось, чтобы это был последний взгляд, которым он меня одаривает в жизни. У меня в груди — огромное саднящее пятно, с каждой секундой становящееся всё больше, как черная дыра, поглощающая все чувства, на которые я способна. Мне не остается ничего, кроме боли. И Дилан об этом знает. Я проспала всю дорогу до дома. Соня оказалась хорошим водителем, а Фил — навигатором. Она помогла дойти мне до дома, пока Фил ковылял сзади, и от чего-то рядом с ней мне было совсем спокойно. Я не боялась Соню. А она не боялась меня. — Не подумай ничего плохого, — она словно читала мои мысли. — Мы просто делаем с Филом проект про монастыри в нашем штате. Мы приятели и… — Спасибо, — я выдавила из себя улыбку, пока брат открывал входную дверь. Запах дома, а именно — кофе, который мама оставила на кухонном столе, апельсинов и имбирного печенья вперемешку с запахом мокрой земли, потому что Фил забыл закрыть окно перед выходом, заставили меня, наконец, опустить плечи. — Я не хочу это обсуждать, — тихо сказала я, протягивая Филу пистолет, который все это время лежал в кармане моей большой толстовки. — Скажи, как будешь готова, — Фил ставит костыли в угол у двери и опирается на ходунки. — Не буду я никогда готова, Филип, — я почему-то злюсь на него, стягивая с себя одежду по пути к своей комнате. В секунду, как я увидела свои перебинтованные руки, меня начало тошнить. Я схватила миску с фруктами, которая стояла на столешнице, и по полу покатились апельсины и яблоки, запрыгали по углам, пока я скрючилась на полу, выплёвывая остатки завтрака. Фил стоял надо мной, как статуя свободы. — Лола, хватит. Что мне сделать, чтобы ты остановилась? — Отрасти себе чёртову ногу! — заорала я, склонившись над миской, полной своей рвоты. И слезы вместе с потом капали на мои бинты. И Фил, до этого каменный, грузный, взял пальцами мой подбородок и поднял мою голову, чтобы я могла смотреть ему в глаза. — Разве ты делаешь это всё ещё ради меня? Я не знала ответа. Или просто боялась ответить. Около пяти утра, когда на улице ещё было темно, но небо уже было готово светлеть, в окно моей комнаты ударил свет фонарика. И это меня разбудило, потому что сон был и так нечетким, смазанным, мне будто было страшно засыпать. Я осторожно подошла к окну и встала за штору, чтобы меня не было видно. Но можно было и не прятаться — под моим окном стоял Дж.Б. Я тихо вышла из дома, даже задержала дыхание, когда проходила мимо комнаты Фила, а Дж.Б. терпеливо ждал у нас на лужайке, засунув руки в карманы старых потертых джинс. — Через три часа вернется мама, — предупреждаю его я, а он машет мне ладонью. — Машина за углом. И мы плетемся по росе, и птицы вдруг начинают петь во всей округе. Ветер качал деревья, и с них на нас падали капли дождя. Дж.Б. вытирал от них нос, я — обнимала себя руками от холода. Где-то звенели колокольчики на крыльце, пока мы залезали в тёплую машину. — У меня для тебя подарок, — Дж.Б. протянул мне коробку бинтов и антисептик, а я засмеялась. — Тебе помочь? Если бы кто-то мне сказал всего пару месяцев назад, что парень, о котором я слышала только самое плохое, будет перевязывать мои руки, которые мне изрезали самые хорошие люди, я бы не поверила. Но Дж.Б. действительно размотал эластичные бинты под моё тяжелое дыхание, обработал мои кошмарно вспухшие от запястья до локтя руки и осторожно их перевязал. Человеку, о котором я ничего не знаю, посвящается: ты потрясающий. Мне хотелось поблагодарить его, схватить за запястья, прочитать стихотворение, улыбнуться, сделать что-то, что могло бы стереть между нами определенную границу неловкости, но она была ещё слишком твердой, она была замотана в колючую проволоку. И даже несмотря на то, что в пять утра мы сидели в его странного цвета пикапе, смотря друг на друга исподлобья, мы не могли признаться даже самим себе, что ничего бы у нас друг без друга не получилось. — Я хотел объясниться, — он заводит машину, и мы ещё некоторое время молчим в дребезжании мотора. — Я полдома облазил, пытаясь найти хоть что-нибудь, постоянно натыкался на Оливера, хотя думал, что это помощник. От него воняло мокрой землёй, — машина двинулась с места, и мы тихо выехали из моего района под звуки просыпающегося мира. — Я не сразу понял, что он не стал участвовать в охоте на тебя и действовал в одиночку, — небо в облаках-синяках казалось слишком высоким после прошедшей бури. — Он тоже прятался от них, но мне нужно было спасаться, потому что за мной наблюдал Томас. Чёрт возьми, я так боялся, что он меня прирежет, — Дж.Б. издал нервный смешок. Я даже удивилась. — Поэтому я решил отобрать балаклаву у Оливера. В какой-то момент мы оказались на кухне, а на полу валялась мокрая земля. Он нашёл крестик в горшке с землей, знаешь, куда цветы сажают. И я не очень хорошо поступил с Оливером, — Дж.Б. не сводил глаз с мокрой дороги. — А потом случилось то, что случилось. Он очень испугался того, что остался один. Я вонял землей, надел балаклаву, спрятал у себя крестик. Я понятия не имел, что они с тобой делали. Если бы не сбежавший Оливер, даже не знаю, до чего они могли дойти. Я молчу. И мне горестно от собственного молчания. — Он их отвлёк, и я сбил с ног Томаса, забрал у него пистолет, схватил тебя и понес обратно на кухню, в тайную кладовку, которую обнаружил случайно. Это всё случилось так быстро, что казалось нереальным. Я пытался привести тебя в чувства, но ты никак не приходила в себя. Город в утренней дымке казался мне чужим, придуманным. Дж.Б. тоже в какие-то моменты мне таким казался. Он никак не отваживался на меня смотреть, даже когда мы стояли на светофоре, и лицо его было красным, а затем желтым, и всё не выдавало никаких эмоций. — Я знал: они меня просто так не оставят. Единственное, в чем они сомневались, так в том, был я Джастином или нет. Вообще мне кажется, — он чешет висок. — Что помощник был с нами хотя бы первый час, — он нахмурился. — В общем, я знал, что они сидят в гостиной. Твоя кровь была по всюду, как разметки на асфальте, — он бросил беглый взгляд на мои руки, и я тут же опустила рукава куртки. — Но по пути к ним меня привлёк шкаф в коридоре. Дилан уже в нем копался: замок был снят, но он скорее всего решил, что воск на последний полке — грязь. Мне пришлось отдирать её от стенки шкафа. — А как ты смог её заметить? — Мы в тюрьме свечки делали, — усмехнулся он. — Я решил отдать её тебе в качестве благодарности за твои страдания. А вот крестик должен был быть обязательно у меня, ведь это я отнял его у Оливера. Томас, кстати, поймал меня, чуть мне шею не сломал. Они решили, что тебя утащил помощник, он ведь был в той же балаклаве, — он снова усмехнулся. — Но я всё ещё был подозрительным, поэтому мне пришлось сказать, что ты, наверное, уползла наверх. И тогда мы пришли в спальню. Дж.Б. остановился на старой парковке, и от её пустоты внизу живота у меня что-то заныло. Как было непривычно возвращаться в места, которые больше не имеют той ценности и важности в жизни. После ссоры с Элоди, я не появлялась на парковке. Она, как и моя подруга, стали для меня абсолютно чужими. — Прости, что напугал тебя. — Напугал? — хмыкнула я, смотря на него. — Не существует такого слова, которое могло бы описать мои чувства в тот момент. Небо покрывалась розоватой сыпью облаков. — Почему ты соврал насчет пистолета? — Если бы ты знала, что он настоящий, ты бы боялась им пользоваться. А эти идиоты — тем более. Они бы никогда не выстрелили. Мы молчим. Руки Дж.Б. всё ещё на руле, словно он готов сорваться с места в любую секунду. — Ты знаешь, кто раньше жил в этом доме? — вдруг спросил он, поглядывая на меня. — Пастор. — Значит, церковь? — А? — Пастор, нательный крест, икона, свеча, — я выстукивала каждое слово ладонью по ручке дверцы. — И Соня. — Что? — Дж.Б. совсем потерял нить повествования. Он полностью обернулся ко мне. — Соня? — От неё пахло ладаном. — От кого? — Господи, Джа… — Я даже в Бога не верю! — он сжал переносицу. — Объясни мне нормально. — Соня Митчелл, — закачала я головой. — Она на два класса младше. Темненькая девочка, которая везде таскается с этими парнями из команды по плаванью. Мне кажется, она жрец. — Они не могли настолько спалиться, Лола, — он задумался, положив ладонь на свою голову. — Скорее всего, Соня — привилегия за то, что у тебя оказалось две вещи. Они ведь обещали привилегии. Я обомлела. Мне захотелось кинуться Дж.Б. в объятия и никогда его не отпускать. — Она сказала, что они делают проект про монастыри в штате. — С кем? — С моим братом. — Они же в разных классах! Они не могут делать один проект! — Дж.Б. просто ликовал. — Нам надо найти монастырь. Салон машины наполнялся сиреневым светом. В тишине сонного города, который столько раз издевался надо мной, который так сильно хотел от меня избавиться, я смотрю на улыбку человека, которому по каким-то невероятно странным причинам мне захотелось отдать навсегда свое сердце, потому что ни в ком я не была так уверена, как в нем. Он смотрел на меня, и щеки его пылали рассветом, и в холоде утра я чувствовала себя так же безопасно, как в собственной кровати. Я вдруг протянула Дж.Б. свою ладонь, и он схватился за нее. — Предлагаю отметить наш триумф завтраком в Макдоналдсе. — У тебя ещё нет заворота кишок? — усмехалась я, пока он держал мою ладонь. — Предлагаю подумать об этом по дороге в Макдоналдс, — и он завел машину. — Мне почему-то кажется, что ты всё ещё на меня обижаешься. Прошедший день, оставивший мне на вечность воспоминания на моих руках, казался совсем далеким. Мне так отчаянно хотелось забыть о произошедшем, что я хваталась взглядом за каждый дом, который мы проезжали, за каждое дерево, за лужу, в которой отражалось непомерно высокое небо. Мне хотелось создать себе новые воспоминания, жизнь, о которой я никогда не подозревала. Я, наконец, выдохнула. И уж точно не могла обижаться на Дж.Б. — Я жду, пока ты убедишь меня в том, что ты не обижена, — мы выехали с парковки, и Дж.Б. открыл окно, пуская в салон новый день. — Почему мы не общались раньше? — я ловлю руками капли дождя. — Ну, знаешь, я был слишком занят тюремным сроком, а ты — уничтожением своей репутации. Я аж приоткрыла рот от удивления. Дж.Б. заметил это и захохотал. — Я знаю о тебе всё, Лола Бретт. — «Не бойся незнакомцев. Бойся тех, о которых думаешь, что знаешь всё», — напомнила я ему его слова. Теперь рот открыл он. — Кто сказал, что я тебя не боюсь? Какой адекватный человек будет лежать, как камень, когда его режут ножом? Я изо всех сил пыталась не засмеяться. Как же это глупо, как по-детски наивно. — С тебя молочный коктейль, — бросила я, отвернувшись к окну, чтобы не видеть его самодовольную ухмылку и рассвет в карих глазах. — Поверь, это самый легкий пункт нашего договора. Самый сложный, думаю я, не привязаться к тебе, и сама себе улыбаюсь.