***
В конце концов, ты привыкаешь к боли. Каждый человек, который тебя однажды задел, становится просто шрамом на твоей заживающей коже. В конце концов, просыпаться по утрам перестаёт быть пыткой. Пыткой становится засыпать. Всю неделю до второго испытания я не могла засыпать: во всех четырёх углах моей комнаты стояли люди с ножами; в остро наточенных лезвиях которых отражался свет уличных фонарей. Я даже не могла попросить Фила ночевать со мной — мы не разговаривали, даже не смотрели друг на друга. И это было страшнее порезов, страшнее смерти. Молчание человека, ради которого я рисковала своей жизнью, заставляло меня сомневаться в смысле этой жизни. Я плохо спала, я почти не ела, еле двигала руками и глаза у меня начинали слезиться каждый раз, когда мама спрашивала, почему мы с Филом устроили друг другу бойкот. Интересно, как бы она отреагировала, если бы я сказала ей правду? Но меня беспокоила не только ситуация с Филом, но и с Дж.Б. Он не появлялся в школе, и это заставляло меня переживать. Вдруг он меня бросил? Вдруг у него появились проблемы? От мыслей о брате и Дж.Б. меня отвлекали только косые взгляды одноклассников. Если на всех участников мне было плевать, то ученики школы могли запросто сорвать мои планы. Я знала, что все ставят на меня, я не могла облажаться. Я знала, что если дам слабину, я потеряю рейтинг, я потеряю поддержку. И от меня ждали чего-то невероятного, на меня будто надеялись и каждый раз я слышала мысли проходящих мимо. И эти мысли мне не нравились. Когда они поняли, что я не позволю выгнать меня из игры, им стало интереснее меня мучить. Я отращивала броню. Ровно за день до второго испытания, четырнадцатого марта, когда я потеряла все эмоции и чувства, когда я стала серой тенью, сливающейся со школьной парковкой, Коннор Шепард поймал меня по дороге домой. — Как делишки, Матильда? — он кладёт ладонь на мой затылок, и я даже не сопротивляюсь. — Что новенького? — Почему ты не на машине? — Пришлось отдать ее для благих целей, — поднимался ветер. Коннор Шепард гладил большим пальцем за моим ухом. — А ты любишь на машинках мальчиков кататься, да? По коже прошли мурашки, как будто Шепард надавил на какую-то точку на моем теле, отчего меня практически парализовало. Я смотрела только вперёд на качающиеся деревья, широкий тротуар и детей, разъезжающих на трехколёсных велосипедах у перекрёстка. В холодной вечерней тишине слышались звонки-сигналки. — Я знаю, что вы с Бибером заодно. Но не волнуйся, я никому не расскажу об этом. Я шла молча. Мне просто нечего ему было сказать, ведь если начну оправдываться — подтвержу его догадки, но и отрицать не получится — он ведь действительно был прав, подготовленной лжи у меня не было. Буря не отступала. Мартовское небо, затянутое тучами, опускалось все ниже, обломки облаков падали на головы прохожих серым туманом. Коннор Шепард не отступал, пытался добиться моего признания. Он обнимал меня за плечи, и я не дергалась, но не потому что боялась его. — За вами следят, Лола, не делай вид, что не понимаешь, к чему я клоню. — За нами следишь только ты, — Шепарду нельзя было уступать. — Чего ты добиваешься? Я уже дала тебе ответ. — А я еще не задал вопрос. Мы шли дальше: за нашими спинами темнело небо. — Ты выбрала не того человека, Лола, и тебе за это достанется. Если жрецы узнают, что вы в паре, вас обоих сотрут с лица Земли. Я почему-то усмехнулась. То ли от нервов, то ли действительно от того, что звучал он очень глупо, как будто существовал в какой-то выдуманной вселенной, в которой ему не было места, и он отчаянно пытался получить шанс остаться. — За тобой интересно смотреть, потому что ты не сдаешься. Жрецам выгодно подогревать интерес к игре. — Какая им от этого выгода? — дыхание мое становилось тяжелее, Шепард все уменьшал расстояние между нами. Мы почти касались руками. — Они не получают никакой прибыли. — О, они получают власть. Власть намного лучше денег, — он довольно скалится. Через квартал — мой дом. Шепард замедляет шаг, и мне приходится ему повиноваться — он держит меня за рукав куртки. — Испытание начнется через шесть часов, и если ты хоть что-то сделаешь не так, ты потеряешь Джастина. Я этого не могу допустить. — Почему это? — я вдруг резко останавливаюсь. Его слова — гильотина. — В прошлую нашу встречу я предлагал тебе сделку. Я от неё не отказываюсь, я знаю, что рано или поздно ты ко мне прибежишь. И чтобы это случилось, я помогу тебе сейчас. Если ты потеряешь Джастина, ты сразу же вылетишь, Лола Бретт. И тогда я не разбогатею, — он хлопнул в ладоши, и я почувствовала, как от легкого испуга у меня немеют конечности. — Слушай внимательно. Вам нельзя будет брать рюкзак или сумку, поэтому прячь по карманам. Вам будет нужна еда и вода. Оденьтесь потеплее. Ложитесь спать сегодня в одежде. — Я не сплю, Шепард. — В этот вечер тебе лучше поспать, — небрежно обронил он. — Почему я должна тебе верить? — Не должна, — Шепард пожал плечами. Мы подходили к моему дому. — Это твоё право. Я просто говорю. — Почему, Коннор? — так искренне и наивно. Я смотрю на его улыбку — странную, неживую, и мне кажется, что я чувствую, какое у него внутри все ледяное. — Потому что, Лола, нам обоим нужны деньги. А Бибера еще и с работы уволили, — прошептал он, чуть наклонившись. А потом вдруг выпрямился, от чего я подскочила на месте. — Привет, Филли! Как твоя ножка? Я обернулась: Фил, только что вышедший из подъехавшего к остановке школьного автобуса, сплюнул на асфальт, смотря прямо на Коннора. На меня он даже не взглянул. — Какая кошка перебежала между вами? — Коннор достал из кармана куртки пачку сигарет и даже предложил мне. — А, я понял, та самая, которая недавно вышла из тюрьмы. Видишь, никто не одобряет вашего общения. Так он меня злил, так хотелось взять его сигарету и потушить о его наглую рожу. — Вали отсюда, Шеппард. — Важен каждый поворот, — только и бросил он, а затем скрылся в темноте мартовского вечера. Я еще некоторое время смотрела ему вслед. Мне казалось, что запах его духов впитался в мою куртку и шарф, что голос Коннора Шепарда, который однажды возомнил себя и судьей и палачом, никогда не исчезнет из моей головы. Я чувствовала необходимость поговорить об этом с Дж.Б., однако этот человек исчез так резко, словно его никогда и не было. Снова. Фил, к моему удивлению, всё ещё стоял у дороги, пока ветер гонял пыль вперемешку с сухими палками и листьями, и волосы брата путались, и сам он стоял, будто сжавшись, приклеившись к своему костылю. Я перешла дорогу, смотря по сторонам, хотя прекрасно знала, что машины здесь ездят очень редко — почти окраина города, спальный район, до которого не всегда и автобусы доходят. — Мама сегодня дома, — сказал вдруг Фил, оглядывая меня с ног до головы, как будто видел в первый раз в своей жизни. — Я не буду тебя прикрывать. — Я и не собиралась тебя об этом просить. Он кивнул, словно мы заключили сделку. Только вот её условия никому не подходили. — О чем вы разговаривали с Шепардом? Я хмыкнула. — О погоде, конечно же. Ветер сбивал нас с толку. Молчание брата, которое длилось неделю, отдалило меня от него настолько, что я не хотела даже смотреть в его глаза. Резкий звонок телефона напугал нас обоих. Мы обернулись к красной телефонной будке, и от этого громкого звука тряслись, кажется, даже стены домов, в окнах которых потихоньку зажигался свет. — Ответь, — еле слышно сказал Фил и побрел к нашему дому. Я увидела маму в промежутках жалюзи на окнах: она ходила по кухне с полотенцем, перекинутым через плечо. Мне вдруг стало так одиноко. Не молчание Фила отдалило меня, не мамино безразличие. Я. Сама. Выбрала узкий путь, по которому могла идти одна, и заметала за собой следы, чтобы никто не шел за мной. — Да? — я сняла трубку. — Я знал, что ты поднимешь, — голос Дж.Б. громче ветра. — Я в двух кварталах от твоего дома. За мной следят, нам нельзя пересекаться. Это уже не похоже на простую игру для школьников. — Никогда это ей и не было, — я вдруг почувствовала, как колени мои подкашиваются от какого-то успокоения, от ощущения безопасности, когда его голос звучал в телефонной трубке посреди начинающейся бури. Мы остались вдвоем. Я представила, как он залезает в телефонный аппарат в двух кварталах от меня, карабкается по проводу, свисает вниз, но возвращается и продолжает, лишь бы добраться до меня. И вот он — совсем рядом. Я слышу его дыхание. — У меня новости. Я нашел церковь. — Поэтому тебя не было в школе? — Ага, — он немного помедлил. Где-то там, на его стороне, я слышала шум машин. — Пришлось поездить по окраинам соседнего города. Церковь в двух часах езды от нашей границы, окружена лесом и болотами, думаю, поэтому она заброшена. Там и разрушенное кладбище неподалеку. Не знаю, что нужно будет делать, но место жуткое. Я бы там каникулы не провел. — За мной увязался Коннор Шепард, — выдохнула я и мне вдруг сделалось свободно. — Сказал, что нужно одеться теплее, взять воду и еду, спрятать по карманам, а еще нужно лечь спать в одежде. — Видимо, нас повезут в церковь, — задумчиво произнес Дж.Б. — Прекрасно. Хоть так узнаю что-нибудь о религии. — Я так понимаю, мы встретимся с тобой уже там. А еще Шепард знает, что мы с тобой заодно. Я услышала, как он выдыхает. Мне стало холодно. Я хотела задать ему волнующий меня вопрос до того, как он отключится, но никак не решалась. — Лола, я не знаю, что для нас подготовили, — говорил он медленно, как будто не знал, о чем говорить. — Но в таком случае нам нельзя контактировать, а лучше играть врагов. Я всегда буду на твоей стороне, но нам придется решать по ходу задания. Мне не хотелось вешать трубку. Дж.Б. был единственным человеком в мире на данный момент, который был не только со мной, но и за меня. — Возьми фонарик, карманный ножик, если найдешь. Пластыри, бинты, все, что поместится в карманы, — командовал он. — Если они хотят, чтобы мы выживали, нам пригодится не только еда и вода. По крыше телефонной будки начинают бить капли дождя, и асфальт совсем быстро становится черным. Мой дом начинает размываться, и холод, до этого держащий только кончики моих пальцев и нос, начинает обнимать меня всю. — Увидимся, — говорю я, но не слышу ответа. Только долгие гудки.***
Я плохо сплю. Но не только из-за кошмаров, а из-за собственных мыслей. Паранойя проедает мой череп, заставляет меня залезать под одеяло, поджимать ноги, пугаться каждого света фар, ударяющихся и отскакивающих от окна. Бабушка говорила, что если я буду всего бояться, то у меня остановится сердце. Как же мне хотелось, чтобы оно остановилось именно в эту ночь. Я не могла уснуть. Воспоминания скользили по наволочке и простыне, обхватывали мое горло, сдавливали, и я слышала голос бабушки. Я видела перед собой Молли, режущую мои руки. Я видела Дилана, подставляющего нож к моему горлу. Я не видела Дж.Б. Я не видела Дж.Б. Я не — Вставай, красотка, — мне даже приснился голос Коннора Шепарда. Или? — Нам пора. Я так любила мартовские закаты. Бывало мы засиживались с Элоди в моей комнате за просмотром ужастиков или подростковых фильмов, наш любимый — «Бестолковые», а потом смотрели за окно на клюквенные лучи, царапающие стекла, и становилось немного не по себе. Потом Элоди пропадала где-то ночами, и закаты и рассветы стали для нее обыденностью. Когда Коннор Шепард в балаклаве вел меня через мой дом, который, казалось, он знал наизусть, я думала об Элоди. О том, как мою лучшую подругу так же вытаскивают из теплой постели, ничего не знающую, ни о чем не подозревающую. Я думала об Элоди, пока мы проходили мимо комнаты Фила, и его постель была пустой. Коннор посадил меня на заднее сиденье и завязал мне глаза черной повязкой. — Зачем? — Вопросы запрещены, — ответил Коннор, закрывая дверь машины. — Кто их запретил? Сонный голос Томаса Горвица меня напугал. От него воняло сигаретным дымом даже на расстоянии, и это почему-то меня очень разозлило. Но не Томас сидел рядом со мной. И в машине пахло не только сигаретами, но и домашней едой. Как всегда пахло от одежды Дилана, которую он часто носил и дома и в школе. Мои сомнения подтвердились, когда он сжал мои пальцы. Я боялась, что он почувствует, как я дрожу. — Я пока не могу вам объяснить, — Шепард завел машину. За черной повязкой совсем ничего не было видно. Темнота. В какой-то момент я даже подумала, что все еще сплю. На каждом повороте я утыкалась в плечо Дилана, даже несмотря на то, что Коннор вел очень аккуратно. Видимо, не хотел, чтобы мы запомнили дорогу. Но каждый поворот был важен, и я стала считать. Дорога была рванной, скомканной, путь, казалось, постоянно обрывался и начинался снова. Ехали мы в тишине, даже без радио, чтобы по списку станций мы не поняли, в какой местности находимся. Дилан не разнимал моих пальцев, хотя первое время я сопротивлялась. Но самое странное — внутри меня не было ни обиды, ни злости на него за то, как он со мной поступил. Мне было все равно. Несколько лет назад я бы умерла за то, чтобы Дилан Адамс держал меня за руку, но мои глаза были закрыты, я не знала, что происходит вокруг, и представляла, что это меня держит Дж.Б., и мне становилось спокойнее. — Никто не хочет в туалет? — вдруг спросил Коннор, и машина начала медленно тормозить. — Я хочу, — грозный голос Томаса Горвица напомнил мне о его существовании. — Я не буду снимать с тебя повязку, — видимо, мы остановились у обочины. Машина немного наклонилась вбок со стороны Томаса. — Мы больше не будем останавливаться. Если кто-то из вас еще хочет сделать свои дела, скажите прямо сейчас. Никто? — он повернулся к нам. — В машине стоит камера. Если вы снимите повязку, об этом узнают. Без глупостей. — Да, пап, — голос Дилана вернул меня в реальность. Рядом со мной сидел именно он, а не Дж.Б. Как только обе двери захлопнулись, Дилан от меня немного отстранился. А затем его ладонь вдруг накрыла мое лицо, мне показалось, что он хотел снять с меня повязку. Я дернулась и ударилась спиной о дверь машины. — Да не пугайся ты! — воскликнул он. — Я думал, ты снимешь ее. — Я не собираюсь так рисковать. Инициатива Дилана меня действительно напугала. После первого испытания в доме он для меня — опасность. Он для меня — резко наступившая смерть. — Прости меня, — прошептал он, прочитав мои мысли. — Ло, прошу, прости меня. Мне было страшно. — А мне? — только и выдавила я из себя, стараясь не возвращаться мысленно в тот день, когда Дилан держал мои руки и предательски не смотрел мне в глаза. — Прости меня, — он резко прижал меня к себе, ладони его бродили по моей спине, гладили меня по волосам. А затем я почувствовала вкус его соленых губ на своих дрожащих. Дилан Адамс, парень из моих снов, моя несбывшаяся заветная мечта, мое новогоднее желание, целовал меня и плакал. Я не видела ни его слез, ни его самого, но я чувствовала его запах, я трогала его мокрое лицо, я хватал его за воротник куртки. Это длилось недолго. Мы целовались, пока по крыше машины били капли дождя, пока тишина вокруг нас позволяла нам читать мысли друг друга. Мы отстранились так же резко, как и слились в поцелуе, в вихре отчаяния и зыбкого одиночества. Внутри меня вдруг стало совсем пусто. Мы с ним, как последние две детали пазла, отклеились от картинки и стали абсолютным ничем, ничего не значащие друг без друга изображения. А затем я услышала голоса Коннора и Томаса вдалеке. — Молли не должна знать, — вдруг сказал Дилан. А мне стало обидно. Я почувствовала, как саднят все места моего тела, до которых только что дотрагивался Дилан Адамс. А потом вспомнила о камерах. И мы ехали дальше. И никому не было дела до моей боли, а значит, и я о ней должна была забыть. Раньше я так боялась потерять Дилана, боялась, что он перестанет замечать меня в коридорах, здороваться, звонить мне, смотреть на меня так, словно вокруг больше никого нет. Но в тот момент, когда я поняла, что потерять саму себя — намного страшнее, в тот момент я себя нашла. Мы ехали дальше, и Коннор Шепард мурлыкал себе под нос, а Томас Горвиц иногда осмеливался у него что-то спрашивать, а Дилан Адамс больше меня не касался, и я держалась за ручку двери, готовая вывалиться из этой машины на полном ходу. Через какое-то время я уснула, измотанная событиями поздней ночи, и во сне я слышала мурлыкание Коннора Шепарда и чувствовала, как дрожит машина, наезжая на кочки, и как все вокруг такое чужое и пугающее, и как мне больше нет спасения. — Ах ты, соня! — меня гладили по голове. — Приехали. Как только я подняла голову от сидения, с моей головы стянули повязку, и от резкого света фонарика закололо в глазах, так что еще какой-то время я сжимала веки, а по щекам текли слезы. Во рту оставался неприятный привкус неспокойной ночи, и Коннор Шепард заботливо протянул мне жвачку. — Приехали, — повторил он и помог мне выйти из машины. Мы были окружены серой пустошью, и где-то вдалеке за нашими спинами мелькал густой лес, заполняющий собой пробелы в огромном, почти бесконечном, пространстве. Фары машины освещали только немного дорогу впереди. Ни одного фонаря, ни одной подсказки. Нас было шестеро, не считая Коннора Шепарда и Фредди МакКалистера, одного из пловцов, который тоже пожертвовал для нас свою машину. Они с Коннором стояли в сторонке, смеялись над чем-то, явно над нашей реакцией, а потом вдруг одновременно хлопнули в ладоши, и Элоди, очутившаяся рядом со мной, нервно дернулась. От неё тоже пахло жвачкой, и выглядела она не так идеально, как обычно, — с запутанными волосами, без макияжа, на носу осталась красная полоска от повязки. — Задание проще не бывает, — голос Коннора Шепарда как голос судьи, выносящего приговор. — Полночь наступит через час, и с того момента начнется второе испытание. Вам нужно переночевать в этом монастыре… — Серьезно? — нахмурился Томас Горвиц, качающийся на своих пятках. Его белые кроссовки уже были запачканы грязью. — Серьезно, Томми, — передразнил Коннор, а Фредди, стоящий за ним, усмехнулся. — Ночь в этом монастыре. И вы проходите в следующий раунд. — Да хоть неделя, — хлопнул в ладоши Дилан, обнимающий сонную, сжавшуюся Молли. Она отчаянно избегала моего взгляда. Фредди МакКалистер, наконец, залился смехом, а когда замолк, то просто покачал головой, смотря куда-то вниз, на каменистую землю. — Вам нужно добраться до монастыря, — Коннор старался не обращать внимание на выпады и сомнения парней. — Идите вперед, детки, не прогадаете. В полночь начнется отсчет на больших часах у входа. В семь утра вы должны быть свежими, как огурчики. Выходить до окончания этапа запрещено. — Внутри есть туалет? — осмелилась задать вопрос Элоди. — Нет, — отрезал Коннор. Тень его ложилась на неровную землю, покрытую мхом. — Внутри нет ни еды, ни воды, ни отопления. Вы предоставлены сами себе. Вы выживаете сами по себе. — Какой урок мы вообще должны вынести из этого испытания? — Дж.Б., на которого до этого момента я даже боялась взглянуть, немного вышел вперед. — Отличный вопрос, дорогой. Ответишь мне на него, когда выберешься из монастыря, — Коннор Шепард улыбнулся всем нам и взглянул на часы. — Не торопитесь. У вас есть еще час. И он начинается прямо сейчас. Слова «не торопитесь» звучали как вызов. Все, как по команде, достали и включили фонарики, и с ужасом отметили, что дорога заканчивается через несколько метров. И вдруг голос Шепарда, как цунами, стирающее все на своем пути, заставил нас обернуться: — Совсем забыл сказать…внутри стоят камеры. За вами будет наблюдать вся школа. Всё началось с сумасшествия. Опьяненные беспричинным желанием добраться до монастыря, находящегося в неизвестной нам темноте, мы стали неуправляемыми. Фонарики замелькали в темноте под заводящиеся моторы двух больших машин Коннора и Фредди, и я бежала по дороге за Диланом, тащившим за собой Молли, у которой путались ноги. Под ними — пропитанная сыростью земля, комками отслаивающаяся от островков, не покрытых мхом. Я бегу куда-то вперед, куда сказал бежать Коннор, но не вижу ничего, кроме спины Дилана и Молли, кроме гниющей темноты. Вдруг пронзающий девичий крик, принадлежащий Элоди, заставляет меня резко затормозить и отскочить на несколько шагов назад, как будто меня ударило током. Меня ошпарило страхом, и мое тело покрылось волдырями паники. Спины Дилана и Молли тоже исчезли, и я слышала их голоса, но никак не могла понять, что происходит. Я почувствовала, как чьи-то холодные пальцы смыкаются на моем забинтованном запястье, и тяжело дышащий Дж.Б. потащил меня за собой. — Выключи фонарик, — скомандовал он. Я тут же заметила, что и его фонарик не горел. — Иди за мной. В кромешной тьме с еле заметными белыми точками-фонариками ребят, кричащих где-то в бесконечном пространстве, я шагала за Дж.Б., держась за его талию до тех пор, пока вдруг с визгом не провалилась вниз. Ноги мои по колено застряли в чем-то хлипком, мокром. «Болото», пронеслось в моей голове. — Отлично, — прошептал Дж.Б. где-то над моей головой. — Не паникуй. Он поддерживал меня за подмышки и вытянул вверх, и я почувствовала, как с моей ноги слезает кроссовок, и тут же жуткий холод схватил меня за лодыжки и потянул назад. — Забирайся ко мне на спину. Я послушалась и, дрожа от страха и холода и еще непонятно от чего, обхватила ногами талию Дж.Б., а руками — его шею, и он, сказав мне держаться крепко, начал скакать вперед с такой уверенностью, словно обладал ночным видением, как у сумасшедшего кота. В карманах тряслись упаковки сэндвичей, бутылка воды, ножик, который я взяла в отцовском гараже, о ребра билось сердце, в голове — тревога, пытающаяся вырваться через подступающие к глазам слезы. Но все было нормально. Все должно было быть нормально. Рядом был Дж.Б., который, видимо, всю неделю торчал в этом месте и выучил путь к монастырю наизусть. — Спускайся, — он остановился минут через пять, и я послушно сползла вниз, и ноги почувствовали сухую землю. И я стала уверенней. — Слушай внимательно. Мы сейчас в двухстах метрах от монастыря, только шли мы не прямо по болотам, как советовал Шепард, а оббегали их, соответственно, могли потерять время. Иди первой, включай фонарик только когда отойдешь от меня, через пятнадцать секунд. Иди ровно по диагонали, не сходи с пути. Почувствуешь камни под ногами, значит ты совсем рядом. Поняла? — он схватил вдруг меня за резинки капюшона. — Нас не должны видеть вместе. Будь моим врагом, Лола, ничем больше, ладно? — я киваю, а Дж.Б. прижимает меня к себе, держит мою голову на своей груди, пока мои замерзшие пальцы сжимают его шелестящую куртку. — Я не знаю, что нам предстоит пережить, но я на твоей стороне. Я верю ему. Я никогда никому так не верила. Он отпускает меня, ставит на точку старта, я отсчитываю пятнадцать секунд — пятнадцать шагов, включаю фонарик и начинаю бежать. Я надеялась, что бегу в нужную сторону, старалась не оборачиваться. Мама научила меня хорошей вещи: «никогда не оборачивайся». — Я была чемпионкой по бегу в средней школе, — она расчёсывала мои волосы. — Бегу первая и чувствую, что догоняют, а до финиша остаётся не так много. Я уже видела разноцветную ленточку впереди, — в зеркале — я десятилетняя, тёплый свет лампочек, засохшие цветы-гербарии, которые мама высушивала между страниц отцовских книг, наклеены на края зеркала. — Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто за мной бежит и спотыкаюсь. Потеряла секунды, прибежала вторая. Оглянувшись, пропустила, — она с улыбкой вздыхает, в ее голосе нет сожаления, просто принятый детской глупости. — Просто было интересно, кто бежит за мной. А так делать нельзя. Я вспоминаю о маме, когда бегу в нескончаемой тьме, и мне вдруг становится нестерпимо стыдно и грустно, пережимает что-то внутри — тоска по маме, сжимающая и без того еле бьющееся сердце. Я многого ей не сказала. Она обо мне совсем ничего не знает. Пока я думала о ней, силы мои совсем меня оставили. Колени заболели, дыхание было неровным, тяжелым, казалось, легкие могут вот-вот взорваться. И как только я сделала последний рывок, ощущая гравий под своими ногами, особенно под той, на которой не было кроссовка, понимая, что вот он, монастырь, высокий и непреступный, я наткнулась в темноте на одного из своих соперников. Томас Горвиц, которого я узнала, когда он схватил меня за шею мозолистыми пальцами, громко дышал прямо в мое лицо. Вот мы, готовые в любой момент вцепиться друг в друга, как два озлобленных бешеных пса. — Мы первые, — зашипел он. — Как ты обошла болота? — Слезь с меня, — я попыталась его столкнуть, но Томас навалился на меня всем телом. — Как ты обошла болота? — Когда увидела, что все тонут, остановилась и пошла долгой дорогой. Я чувствовала его тело, чувствовала его запах — чужой, прокуренный, холодный. Томас Горвиц, пловец, прокуривший свои легкие, заслуживший место в команде благодаря своему богатому папаше, встаёт с меня, но не протягивает руку. Вместо этого он бьет по гравию, и камни летят на меня, а я только и успеваю закрыть лицо ладонями. — Тебе не нужны враги, — усмехаюсь я. Слишком по-детски он поступает, слишком наигранно. — У тебя штанины по колено грязные и нет кроссовка. Враги мне не нужны. Но и лжецы тоже.