Профессионал

      — Чёртов грубиян, — недовольно вздыхает Паула, поправляя жёсткие после химии волосы, застёгивает лямки содранного на плечи белья и, наклонившись над умывальником, обмывает лицо после резких поцелуев. Мыла, как всегда случается в дешёвых уборных, нет и в помине, а размазанная красная помада оттирается плохо. — Теперь ещё и марафет наводить. И что Стюарт, вчерашний пай-мальчик, в ней вообще нашёл? Девица как девица, долговязая, в любом городском ангаре таких хватает, да и худовата — на хребте и позвонках можно все партии отыграть; была б ещё жаркая внутри, чтоб искры сыпались, а тут — больно нужно было, зря только резинку угробил: ни разрядки, ни кайфа. Сплюнув в слив, Мёрдок подтягивает штаны и, не глядя защёлкнув потрёпанный ремень, небрежно закуривает, привалившись к кабинке.       — Ты, кажись, ему глянулась. Бедный малец, да?       — Чего это «бедный»? Какая баба захочет этого щербатого додика? — Паула наспех красится наново, глядясь в мутное отражение немытого зеркала. — Я ему не благотворительный фонд. Нечего спать с теми, кого я не хочу.       — А со мной понравилось, не? — хмыкает Мёрдок, привычно куря взатяг.       — Мог бы и постараться побольше, — косится Паула с сожалением и одновременно любопытством. — И с чего это к тебе девчонки липнут?       — Когда захочу, тогда и постараюсь.       — Хамло. Знаешь ведь, что нам такие нравятся.       — Так вот, касаемо щербатого додика Стюарта Гарольда Пота. — Сигарета заканчивается, горит у фильтра, и в туалете стоит дурной запах дрянного табака, мешаясь с резким послевкусием недожатого быстрого соития. — Либо он прекратит стирать об твой светлый лик руки, и мне насрать, как, либо ты уходишь к чёрту. Молодая женщина удивлённо вскидывает брови и тут же заливается смехом.       — О, так ты ревнуешь?       — Да похуй мне, кто с кем, — отрезает Мёрдок, тушит окурок об каблук и умывается, отскребая липкую от помады шею необрезанными ногтями. — Стюарт не девицу должен был притащить, а гитариста. Самого лучшего. Усекла, да? Моментально нахмурившись, Паула, так и не оправив задранную на пояс юбку, опирается бедром об расколотый умывальник.       — Я, блин, не догоняю, чего тебе надо, если ты только что прижимал меня к стенке.       — Дура, — Мёрдок сморкается в пальцы, вытирает ладонь об штаны и, ополоснув лицо, щурится на отражение: кажется, недельный синяк под бровью ещё не сошёл, — могла б отказаться.       — А зачем отказываться?       — Вот и уходи к чёрту.       — Чего-о?       — Чё, не усекла? Залившись злой бледной краснотой и почти похорошев от этого, Паула замахивается для пощёчины, — но тут же, айкнув, хватается за некрепко огретую левую щеку.       — Доигрываем этот вечер — и вали куда хочешь. Я не собираюсь терять из-за бабы сокровище, которое поёт хлеще Клауса Номи.       — Шикарно ты решаешь проблемы с составом, Никкалз. Козёл, — кусает та губы — впрочем, без вселенской печали, ещё раз трёт лицо, одёргивает подол и уходит, не захлопнув дверь. До окончания перерыва остаётся пять минут. Мёрдок отворачивает вентиль на полную, вцепляется в холодный умывальник и, шипя сквозь зубы, подставляется шеей под кран.       — Дерьмо. Опять гитариста искать.