* * *
Руки немеют, дрожа от слабости. Собственная чакра беспорядочно плещется, контроль на ней уже давно утерян к гребаной матери. Еще немного, продержись, дерьмо, только продержись! Не так, верно, ты себе представлял собственное поражение? Не так благородно, не так искупающе искренно, чисто, почти идеально? Такая смерть для казекаге честь и гарантия особого места в истории, диктуемой короткой человеческой памятью. Думаешь, выкрал у судьбы счастливый билет? Хрена собачьего, как говорит Канкуро, хрена собачьего, Гаара. Сколько вас таких вот идеалистичных, жертвенных юнцов полегло на войне? Сколько вас поляжет вновь просто из-за того, что вы слишком восприимчивы, психологически уязвимы, слепы? Таким нет места во взрослой жизни. Вы до нее просто не доживаете. Так бесконечно жаль. Смотри же, смотри ей в лицо. Страшно, правда? Нет, не так. Чудовищно, омерзительно, панически страшно. В шестнадцать рано умирать, ты прав. Так трагически рано. Пустые глазницы напротив зияют первозданной тьмой и ледяным спокойствием. Все величие забвения вызывает вовсе не трепет, а совершенно справедливое, инстинктивное желание тикать куда подальше. Но ты не бежишь. И знаешь, почему? Ты всегда был гордецом, Гаара, да. Хуже всего, что ты даже не храбришься. Ты абсолютно убежден в том, что сделал все правильно. Для кого правильно? Где эти сраные возвышенные критерии твоей правильности? И почему внутри дерьмово вовсе не от поражения, а просто… «Я не собираюсь смиренно смотреть на то, как мой брат умирает…» «В братья мне достались два идиота, которых я еще и имею неосторожность любить…» И еще один голос, далекий, сильный, не по-девчачьи низкий и резкий, но отчего-то теряющий всю наносную уверенность в какой-то момент. «Ты явно сошел с какого-то другого конвейера. Таких, как ты, больше не делают». Таких самоотверженных идиотов и правда больше не делают… Где ты, Наруто? Не хочу быть здесь единственным самоотверженным идиотом. В чем-то же он прокололся, верно? Так дерьмово понимать, что там, где-то внизу, стоит Канкуро, бесящийся от собственного бессилия и понуждаемый созерцать последние минуты брата. Баки, его верный, неизменно преданный Баки берет на себя командование и готовится нанести по врагу решающий удар. Где-то в солнечной Конохе, что затаилась в бескрайней зелени густых лесов страны Огня, Темари наверняка просыпается от дурного предчувствия. Где-то Наруто давится слишком большой порцией лапши быстрого приготовления и закашливается, стирает выступившие слезы, вновь опускает палочки в бульон. Он о них не подумал, правда? Молодость слишком эгоистична, ответственность за себя перед другими приходит лишь с возрастом. И он, наверное, вновь делает в своем стремительном росте несколько шагов вперед. В глазах врага нет ни осуждения, ни сочувствия, даже любопытства в них не осталось. В них теплится что-то вроде уважения и немного сумасбродного злорадства. Он одолел джинчуурики, чем не повод гордиться собой? И он терпит, ждет, пока Гаара отведет тонны холодного песка за высокие оборонительные стены деревни. Какое благородство. Или просто жест благодарности за отличный бой? Кто знает этих акацук? Но, верно, и среди них есть такие же люди, которым ничто человеческое не чуждо. То, что взрывной снаряд был лишь отвлекающим маневром, Гаара уже понял. Это, конечно, ни о чем положительном еще не говорит. Впрочем, сил уже не осталось. Разведенные пальцы в последний раз напряженно вздрагивают, и песок с грохотом осыпается на пустынные земли за пределами деревни. Рука безвольно опускается. Гаара делает судорожный, отчаянный вздох, чтобы чуть слышно, исключительно для себя на выдохе произнести: — Простите… А потом сознание радушно обволакивает пугающая и желанная в своей безразличной отстраненности тьма.* * *
В смерти есть свое очарование. Гаара видит и ощущает ее бережные, но слишком холодные и склизкие объятия, обещающие лишь вечный покой и тишину. Соблазн забыться слишком велик. Однако Гаара всю свою жизнь был независимым, внушающим ужас, жестоким, но все-таки ребенком. Он не привык терпеливо дожидаться последнего удара. И он слишком хорошо знает, что такое – вырывать зубами собственную жизнь из загребущих лап судьбы. Теперь он уже не ребенок и не трус, он нашел в себе силы посмотреть на мир иначе, простить его – просто все еще никак не может простить себя, – он, шутка ли, захотел и стал казекаге. Разве этого не достаточно, чтобы убедиться в собственной смелости и жажде сопротивления, борьбы, если хотите? Он и сейчас отчаянно цепляется за ускользающие крупицы сознания. Но в груди зияет дыра. Нет того, второго, который по воле его отца всю жизнь провел с ним бок о бок, который то и дело выручал его из передряг, с которым они вместе могли с упоением предаваться мести и сладким моментам жалости к себе. Они не всегда, почти никогда не воспринимали друг друга всерьез. Шукаку кривился при виде одинокого, бесконечно хнычущего мальчишки. Гаара же до оторопи его боялся, потом привык, а еще позже научился находить удовольствие в слепом подчинении року. И все же убийство ради убийства его не привлекало, в потенциальной жертве он обязан был видеть соперника. Странные были времена. Жуткие, но полезные с точки зрения самоанализа, коим Гаара любит увлекаться чрезмерно. Или все-таки… любил? Он слышит голос. Детский, озорной, доверчиво звенящий. Мелькают короткие, вьющиеся на концах массивными кольцами пшеничные волосы, связанные в легкомысленные и неряшливые два хвоста. Оранжевые шорты и разбитые коленки. Разводы краски на едва обласканных солнцем, раскрасневшихся от бега щеках. Девчонка лет пяти стирает изгибом локтя слезы и рычит, злится на себя за слабость, но упрямо несется вперед, чтобы вновь споткнуться, растянуться на земле. Детский кулак отчаянно впечатывается в мягкую, глинистую почву. Девчонка поднимается и, не обращая внимания на рассеченные коленки, бежит дальше. Там, вдалеке, виднеется скорчившаяся фигурка мальчишки того же возраста. А нет, ему уже шесть. Он вот-вот поступит в академию. Гаара откуда-то совершенно точно это знает. А девчонка уже рядом, раскидывает руки и, подавшись вперед, падает на изгвазданные, разодранные колени, чтобы обнять хнычущего мальчишку со спины. Песок решительно взметается вверх, но, вдруг застыв, обрушивается на землю, подняв клубы пыли. Мальчишка поворачивает голову к плечу. И Гаара сглатывает. Ярко-красный от плача шрам в виде бережно выведенного кандзи. Жутковатые синяки вокруг глаз. Растерянный взгляд цвета застывшей, бледной бирюзы… — Гаара… — мягко, с придыханием. — Гаара, — уверенно, твердо. — Гаара! – раздраженно и требовательно. Знакомый голос, только отчего-то он помнит его другим, этот заметно мягче и женственнее, у этого голоса полутонов в разы больше, чуть больше выразительности и игривого растяжения гласных в ударных слогах. — Не оставляй меня здесь одну, гребаный ты предатель! – отчаянно, дерзко. Или нет, не так. Отчаянно-дерзко. — Будь мужиком! Тебе шестнадцать, ты, наверное, дико горячий и крутой, раз стал казекаге. Почему она всегда так себя ведет? Неужели это единственное, что сейчас могло прийти ей в голову? Дико горячий и крутой мертвый тип. Наруто, в самом деле! Гаара открывает было рот, чтобы возразить. Но бесцветная пустошь вокруг застывает, раздается отвратительно тихий, кладущийся треск, и мир рассыпается обломками кривых зеркал. — Стоп! – звучит другой голос, он более сух и точен. — Есть пульс. Не усердствуй. Сократи объем излучения чакры немедленно, если не хочешь спалить его заживо. — Я не хочу, — растерянно и обиженно бормочет Наруто. Его ощущения вновь обретают свои полноценные вес и объем. Привычным зудом обращают на себя внимание. У него чудовищно раскалывается голова, ему зверски хочется есть и спать. На груди чувствуется давление и тяжесть. Желудок уже крутит от энергетического воздействия. Хватит. Уберите руки! Достаточно. Его сейчас вырвет. Дерьмо, Гаару как будто мимолетно опустили на дно океана с его чудовищным давлением, а затем играючи вернули на сушу и поставили на ноги. Видимо, именно так сегодня и выглядит радикальное воскрешение. Потому что Гаара никогда раньше не слышал о чудесным образом выживших после извлечения биджу. Их просто не существует. Гаара то ли счастливчик, то ли первопроходец. Он открывает глаза, и яркий солнечный свет с точностью заточенного ножа вскрывает нервы. Как больно, проклятье. Дышать! Не забывай дышать. Гаара делает первый самостоятельный и глубокий вздох, нутром ощущая, как поднимаются и скрипят от напряжения ребра, как мышцы робко наливаются силой, скрепляя реберный каркас. Те руки, от которых еще мгновение назад шло обжигающее излучение, коротко вздрагивают и отстраняются. Когда он вновь открывает глаза, то напарывается на бесконечно усталый, но безумно радостный взгляд синих глаз напротив. Они, похоже, тоже приобрели выразительный изгиб контура под густотой длинных светлых ресниц. Лицо Наруто сохранило озорную детскость, но заострилось, заиграло полутенями и тенями, вытянулось. И волосы, наверное, самую малость стали короче, или ему просто кажется. В последний раз, когда они виделись, ей было тринадцать. Теперь она на пороге шестнадцатилетия. Но все такая же упрямая и отчаянная девчонка. И она вновь спасает его. Ей еще не наскучило? — Ты, — он прокашливается, чтобы заставить голос звучать как прежде, — что-то говорила о горячем и крутом. Не то чтобы ему это так принципиально важно, просто ему надо знать. Всенепременно знать, насколько Наруто изменилась. — Дурак, — она стискивает ладонью его плечо и заливается краской. Нет, в этом плане ничуть не изменилась. И, может быть, сегодня, спустя почти три года, он обязательно уделает Саске с разгромным счетом. Ведь кое-что в отношениях между мужчиной и женщиной он начал понимать.* * *
Что есть глубокая взаимная симпатия, если не неловкое, давящее молчание с откровенным взглядом друг другу в глаза? Наруто жарко в ее удобном, недавно приобретенном комбинезоне. Гаара с каким-то нездоровым интересом заворожено следит, как томительно долго капля пота скользит по блестящей коже шеи, мягко очерчивает ключицу и пронырливо сбегает вниз, за ворот простой сетчатой майки. Возможно, будет лучше, если он просто это запомнит, чтобы потом периодически дорисовывать в своем воображении картину целиком. Даже у таких выдержанных и внешне невыразительных парней, как он, есть свои грязные секреты. Наруто в этом плане вовсе не уникальна. Одно время Гаара наблюдал за походкой и жестами Темари с не меньшим интересом. Отмечал длину юбки, давление бюстгальтера, женский характер. Да, всенепременно, характер должен быть жестким и целеустремленным, страстным. В общем, подростковая дурость. Пубертат. Он читал об этом и ознакомился на собственной шкуре. И еще он совершенно точно уяснил одно на примере Канкуро: никогда не стоит демонстрировать то, чего тебе остро, вот прямо сейчас хочется. Девчонки этого не ценят. В силу юности они фантазируют совокупляться обязательно с каким-то романтическим контекстом, откровенной демонстрацией чувств и вселенским крышесносным оргазмом. Так дико романтично, что Гаара предпочитал лишний раз вообразить красивую, зрелую женщину с обложки журнала, которым периодически делился Канкуро, а себя – милым растленным мальчиком. Те еще ощущения, боги! Так вот, что касается Наруто, она, несомненно, обладает всеми характеристиками сильной и упертой девушки. У нее хорошая, крепкая фигура. Тощей она никогда не была. И то, что Гаара сейчас лишний раз отмечает это, еще не показатель ровным счетом ничего. Ему просто природой уготовано быть неприлично озабоченным. Все парни проходят через это. Только кто-то справляется лучше, кто-то хуже. Глубокая взаимная симпатия, говоришь? Да брось, ты же просто таращишься как щенок на зрелую сучку. Девушки всегда созревают немного быстрее. Но Наруто не сучка из фантазий, девушка другого толка и уровня. Та, что не единожды рисковала собой, пытаясь спасти тебя, что назвала тебя другом, что доверилась тебе. Стыдно, очень стыдно думать о том, что инстинктом заложено, а потом уже вспоминать, что он, Гаара, в общем-то, ее названный друг, близкий человек, которому не стыдно довериться. — Тут обычно люди пожимают друг другу руки, говорят какие-то напутственные слова, но я не очень-то все это умею... – привычно мнется Наруто. В их мальчико-девочковых отношениях это уже переводится как: «Прояви себя. Прикрой мою неловкость. Будь мужчиной». Женщины, девушки вообще понимают, какой силой обладают эти слова? Едва ли. Гаара протягивает руку и, не дожидаясь решительных действий со стороны Наруто, приподнимает песком ее ладонь и скрепляет рукопожатие. Она смущенно опускает взгляд, и Гаара гадает, есть ли за этим что-то большее, чем дружеская симпатия, глубокая связь, общая детская драма. Может быть, определенно, есть, и зачастую это вовсе не так плохо, как может показаться. Гаара не оставляет ей повода для сомнений: большой палец нежно касается ее руки. Проводит по тыльной стороне ладони и замирает на тонком перешейке между большим и указательным пальцами. Наруто чувствует этот жест и вовсе сконфуженно мнется. Ее щеки вспыхивают румянцем неопытности. И Гаара готов поклясться, что не позволяет вести себя так же только потому, что для мужчины это якобы неприемлемо. А еще… Блядь. Канкуро говорил, что девочки в их возрасте хотят ничуть не меньше. Он смотрит вслед неторопливо удаляющейся компании, когда слышит тихий голос Канкуро справа за спиной: — Пять баллов за выдержку. Как будто он вообще мог себе позволить что-то другое в присутствии своей семьи, двух наставников из другой деревни и еще четырех подростков за спиной Наруто!