Rena(igse)

Они обступили Хиррана. Тот затряс руками, приподнял девицу на колени, держа за волосы. Кто-то схватил её за руки и поморщился, осматривая ногти. Зашипела, забилась в хватке, но куда деться, когда плотно схвачена за длинные волосы почти у самого основания шеи? Хирран ещё раз слабо встряхивает за сжатый в ладони хвост, и из горла его находки вырывается странный, гортанный сип — отзвук не столько боли, сколько мутного, слепого страха. Страха того толка, что сковывает человека по рукам и ногам, свивается в круг шеи тяжёлой змеёй, и шепчет беззвучно, скользя отравленным жалом по кромке уха, — «это безумие?» — А мы так и подумали, Мев неспроста идёт! — Раздери меня левольг! Один чёрный коготь, оканчивающий указательный палец, был обломан почти вполовину, и охотник, осматривающий руку, ошпарено отдёрнулся от странной девчонки. Потому что, отойдя от затрещины, видимо, она пожелала получить вторую, клацнув зубами около бесцеремонных пальцев. — Эта мне детей чуть не сожрала у реки! Над головами собравшейся любопытствующей толпы прокатился неуверенный шепоток — немало из них застали перепуганного сына Хиррана, за руку тащащего со стороны реки Айриш. Смеялись, широко улыбаясь — видно, по ушам от рыбака получили, раз так мелькают босые пятки. А теперь вон оно как оборачивалось? Да быть того не может! — Ты чего такое притащил, Хирран?! Дохлая болотница? Что это такое, Хирран? Один из тех, кто не поверил мужчине, широко ухмыльнулся, прищурившись. Только вот развить свою мысль он не успел — за спинами собравшихся раздались причитания и по-старушечьи певучая ругань. Стремительная крепкая фигурка врезалась в толпу и, распихав всех локтями и верными тычками деревянной палки, коротко оценила ситуацию и, раздосадовано цыкнув сквозь зубы, щедро огрела рыбака по шее. Всё было чудесно. Пока он не припёрся! Размашистый шаг, клокочущий голос — о да, старая Гаанга была вне себя от ярости, сжимая в сухих, но всё ещё хранящих силу, руках тяжёлый посох. — Разошлись, разошлись! — гортанно прикрикнула mal, щуря золотистые глаза из-под дряблых век. — Девок никогда не видели, досантатово семя? И, словно вопреки собственным словам, Гаанга впилась жёсткими, цепкими пальцами в подбородок речной находки, как если бы та была приведённой с торгов живностью. Да и с той, верно, обращались бы куда ласковее. — Она хотела сожрать мне детей, — Хирран опустил голову перед mal, пока та, словно не видя мутной пелены ужаса в широко распахнутых глазах девчонки, методично рассматривала ей зубы, скользя пальцем по кромке резцов. — Скидыш вайлега! Ты эти зубы видел? — дробно захихикала старуха, щуря дряблые веки. — Такими зубами едят траву и мягкое мясо, как мы едим. Чем ей живую плоть драть, баран! Слабый стон разочарования прокатился в воздухе — собрались посмотреть на болотницу, а ни клыков, ни жала, ничего, что заслуживало бы внимания. Глупый старый Хирран, лучше бы воткнул острогу в глазницу находке прямо на реке, да и дело с концом. — Надо же. Железные зубы… — mal нахмурилась, ловя взгляд и не думавшей кусать старческие руки чужачки. Там, где она была готова вырываться из рук мужчины, справилась одним взглядом древняя старуха. А может, даже не она сама — взгляд находки устремился над острым плечом Гаанги. Туда, где над серым резным столбом арки, символизирующей вход в деревню Синих Цапель, на пожелтевшей от времени нити мерно звенели под порывами ветерка нанизанные вразнобой полые трубочки. Крутились нитки, ткалась незамысловатая мелодия, отражались в болезненно-мутных глазах качающиеся подвесы. А спутанный разум чужачки, казалось, качался вслед за музыкой ветра в жарком, душном мареве. Старуха цепко хватает её за челюсть, медленно поворачивая голову, подставляет чёрные веки под слабые лучи солнца, словно надеясь высветить под ними письмена, дергает за волосы — шершавые от ила спутанные пряди натягиваются в иссохших руках, выдерживают рывки, и темнеет лицом Гаанга, мрачнеет её насмешливый взгляд. — Хоть вешай её на этих волосах, всяко выдержат, — раздражённо сплёвывает, не понимая, что ей теперь делать с чужачкой. Безопасно ли просто убить или лучше сжечь, а сердце закопать отдельно? А есть ли у неё вообще сердце? Узкая старческая ладонь бесцеремонно ложится на лопатки и надавливает, стремясь почувствовать биение человеческого сердца или, что вероятнее, мёртвое, пустое молчание полых рёбер. — Может, так оно и лучше? — рискует, спешно облизав пересохшие губы, предложить Хирран. И тут же натыкается на жёсткий взгляд mal. — Может, ты знаешь наверняка, что она уйдёт в землю раз и навсегда? Может, ты мудрей doneigada? Ну так и молчи! Гаанга вцепилась в плечи девушки, поставила её на ноги и встряхнула, от чего грязные тусклые пряди мерно мотнулись, покрывая плечи. Чёрные веки слабо опустились, блеснула тонкая полоска меж ресниц, но новых чёрных слёз не потекло по измаранным щекам. Могло показаться, что чужачка даже перестала дышать. — Встречаем Мев, потом все — ко мне! Ты и дети! Накликали мне беду на народ! — Куда… это, mal? — уже не так уверенно переспросил Хирран, и, подкрепляя свои слова кивком, указал на схваченное за волосы существо. Пожалуй, теперь он не понимал, болотница ли это, renaigse, или ещё что-то. Не человек, но мало ли на свете нелюдей?! /Что/ это конкретно? — Лицо красит по-нашему, когти — как у болотниц… Нелюдимая решит! Нелюдимая — мудрее всех нас, — зацокала языком mal. — Благодари en on mil frichtimen, что в этот день tierna harh cadachtas посетит нас. Поднимай и пошли. Я потеряла слишком много времени с тобой. Старуха сердито поковыляла в деревню, опираясь на копейное древко, заменяющее ей посох. За ней поспешили жители, поторапливая друг друга, а уже за ними, крепко сжимая пальцы на волосах непонятного создания, мерной тяжёлой поступью волочил болотницу Хирран. Приближался час нелюдимой. Всё стихло в напряженном ожидании. Мерно качнулись в мареве прогретого воздуха полые трубочки на вратах. Послышался тяжёлый, нечеловеский шаг. Наконец в деревню вползли огромные леволаны — ящеры с матово блестящей плотной шкурой, под которой медленно перекатывались мышцы. На среднем из них, опустив слабые ноги по обе стороны спины, сидела нелюдимая Мев и с любопытством посматривала по сторонам. Её не смущала не собственная физическая немощь, ни иррациональный ужас, внушаемый людям вопреки слабости её телесной оболочки. Рожки в её зелёных волосах украшали прелестные белые цветы, и сама она пребывала в прекрасном расположении духа. Впрочем, увидев приготовленные ко встрече корзины с едой, она недовольно поджала губы. Ящерицы замерли, и хранительница мудрости ловко сбежала на землю. Опередив её медленно затапливающую глаза ярость, Гаанга проковыляла к ней и затарахтела: — Да будет земля жирной под твоими ногами, tierna harh cadachtas, и да примешь ты благосклонно скромные дары нашего племени. Хранительница мудрости коротко выдохнула. — Приветствую тебя, Гаанга, mal Синих Цапель, да не знают скудности ваши воды. Tierna harh cadachtas и её звери благодарят тебя за дары, да будут здоровыми дети и матери вашего славного клана. Только пожалуйста, Гаанга, — сложенная щепотью кисть покачнулась, акцентируя просьбу, — впредь не нужно ставить все эти корзины, — вам самим поди мало еды. Ну, а tierna harh cadachtas тяжело потом переучивать зверей на нормальную пищу, да? — Наши славные добытчики нашли твою пропажу, забирай, да не падет на нас твой гнев, нелюдимая… Гаанга метнула злой и предупреждающий взгляд в сторону Хиррана и, крепко схватив потерянно зыркающую по сторонам девчонку чуть повыше локтя, подтолкнула её к хранительнице. Подтолкнула — и прищурилась пытливо. Вот сейчас и решится, одна ли это из дочерей теней, renaigse или лютый болотный зверь… — Пропажу Мев? Означенная пропажа сделала ещё два неуверенных шага, чуть поджав напряжённые руки с измаранными в глине пальцами к груди — не то стремясь защититься острыми, но такими ломкими чёрными когтями, то ли прикрывая обнажённые плечи и грудь, стянутую узким куском тёмной ткани. Грязные пряди тяжёлым, красным от глины плащом укрывали ей спину, но не могли скрыть всего, что так хотелось скрыть под этими острыми и недружелюбными взглядами. — Мудрость твоя беспредельна, о великая! Мы сразу так и подумали, что ты решила нас испытать, — проворковала жрица Синих Цапель, затем страшно вытаращила глаза, и смятая синяя туника, брошенная чьей-то меткой рукой, влажно шлёпнулась у ног той, что ещё так недавно рекли то renaigse, то мертвой, то не-человеком. Верхняя губа чужачки дёрнулась, как у рыкнувшего зверя, мелькнули зубы, но короткий злой клёкот остался всё так же непонятен. Она не говорила, как люди, если это можно было вообще назвать речью. Хранительница мудрости деловито осмотрела Пропажу единым тяжёлым взглядом, полном болотных огней и смутных, неуловимо пугающих теней. Девушка застыла под этим леденящим рептильим взором, почти не дыша — мышцы её закостенели, лицо застыло восковой маской в ожидании очередного удара, очередного тычка покрытых узорами пальцев. Ничего не случилось. Только зло сощурились глаза на прокушенной губе да невесомо коснулись маленькие ладошки измаранных в иле и глине волос. От этих лёгких прикосновений шла такая пригибающая к земле ярость, что колени Потери подогнулись, и только когда тёплые руки придержали её за плечи, вдруг с изумлением, на мгновение пробившим поволоку взгляда, поняла, что гнев этот направлен вовсе не на неё. — Да будут жирными ваши уловы, mal Гаанга, а леса не оскудеют травами и ягодами. Мев благодарит, что нашли её Пропажу целой и невредимой, — злобно пропела она, поворачивая раскрашенное лицо к старухе, и во взгляде её не было ни тени сочувствия или осуждения. Просто в один миг перед внутренним взором Потери протекли равнодушной лентой воспоминания о жёсткой ладони на волосах и короткого удара, когда она попыталась освободиться… Эти блёклые, подёрнутые пеленой картинки, словно вытащенные чьей-то жёсткой рукой на поверхность, абсолютно точно принадлежали ей и были отражением действительности. А вот последовавший за ней образ словно вместе с колким, холодным льдом вложили через бессознательный взор в разум: вот та, что пришла с ящерами и не навредила, свивает из воздуха крепкую верёвку и, обернув ею талию Потери, крепко привязывает к своему поясу. Видение истаивает так же плавно, как до этого закрыло ей очи. Девушка мелко вздрагивает, но послушно делает шаг поближе к ведьме. — Так, ну ладненько, показывай, — хранительница мудрости легко вскинула глухо звякнувшую торбу на плечо и привычно поцеловала амулет, словно подводя итог. Старуха засеменила перед ней, опираясь на копейное древко, вслух переживая о том, что за беда приключилась с деревней и что повлекло смерть их родича. Пропажа спустя пару мгновений поняла, что лучше держаться странной невысокой ведьмы и поплелась следом. В конце концов, она не била её, не впивалась в челюсть, пытаясь рассмотреть зубы, не тянула за пальцы с диким, по-детски злым любопытством… Она была безопаснее всего, что окружало девчонку, пусть и вселяла тяжёлый страх в сердце. —…мы и не знаем, может то рыба гнилая была. Может черви выели ему разум. Но оставил, оставил нас Маху… Хранительница мудрости остановилась так резко, что Пропажа чудом не уткнулась с размаху носом в закостеневшие лопатки. — Ты вот Гаанга, давно живешь. А ты лекарь, Гаанга? или ты doneigada? — вкрадчиво уточнила ведьма. Старуха спешно застучала посохом. — Что ты, нелюдимая, что ты… Гаанга же должна понимать, не приведет ли смерть Маху за собой смерть всем Синим Цаплям… — Так вот потому и Мев здесь. Для этого она здесь. А ты не плоди смуту. Гаанга не выдерживала взгляда Мев — никто не выдерживал, по правде говоря. Нелюдимой стоило остановить своё немигающий рептилий взор на чьём-нибудь лице, и даже самого храброго из воинов пробирал леденящий, замогильный ужас. Что уж говорить о старой mal, суеверной и простой, как древко копья без наконечника? Они спокойно пересекли деревню, провожаемые тревожными взглядами, шепотками и быстрыми знаками, напоминающими обережные. В полном молчании пересекли поле, направляясь к сложенному из брёвен костровищу… Пропажа не сразу поняла причину паники. Воздух. С каждым шагом он становился все слаще и отвратительнее. Запах гнилости. Запах давней, дурной смерти. Сколько же пролежал этот мертвец на солнцепёке и… Откуда тут вообще мертвец?.. — Ладно, уйди. Мев тут сама. Гаанга торопливо попятилась, они остались у погребального костра вдвоём — ведьма с зелёными волосами и её негаданная потеря. Её та-чего-не-ждёшь-встретить. Мев чтила такие знаки превыше иных. Хранительница мудрости остановилась, уперев руки в колени, и отдышалась. Махнув рукой на костровище, она грубым голосом процедила. — Она с тобой потом разберется. Посмотрит, увидит, скажет, — и уж точно разберется. Мев этого так не оставит. Поняла, ты, renaigse? Потеря не поняла. Только запрокинула чуть лицо к небу и прерывисто втянула сквозь зубы дурманящий голову воздух. — …не поняла, — подытожила ведьма. Для пущей ясности в голове сдерживающей рвотные позывы Пропажи возникла миниатюрная хранительница мудрости с рожками на голове и она сама, уходящие из деревни, и она по-прежнему привязана веревкой к чужому поясу. После очередного видения по лицу renaigse скользнула тень ужаса и тонкие, измаранные глиной пальцы схватились за виски. Неловкий шаг назад, полусогнутые ноги… Слабый то ли вой, то ли стон сорвался с губ. Едва ли болотная ведьма понимала, какую смуту внесла в незащищённое сейчас сознание своими картинками. Своим… способом общаться. Насвистывая что-то похабное и улыбаясь несуразно большим ртом, хранительница мудрости взошла на костровище и плюхнулась у ног мертвеца. Над сложенными к погребению брёвнами откуда-то сверху продавилась воронка серо-жёлтых нехороших волн. Ведьма тянула из них призрачные ленты и будто вышивала ими на том, что было перед ней. К счастью, Пропажа не видела подробности и сосредоточилась на том, как бы удержаться на дрожащих ногах. Шли минуты за минутами, растянувшиеся в вечности, как капли смолы. Ноги не держали. Нашарив на ощупь что-то низкое и каменное, девушка рухнула, как подкошенная. К удушливому сладковатому запаху смерти она так и не привыкла, и в то и дело мутнеющем взгляде легко читался страх занять место этого старика и самой стать такой — холодной, закостеневшей, бесконечно и бесправно мёртвой. Высоко над головой в бирюзовом небе плыли облака глубоких оттенков серо-сизых цветов. Душное томление среди жестоких грубых людей она с радостью променяла бы на парение где-нибудь надо всем, среди холодных диких ветров с океана, закручивающих огромные кучи, устремленные к высокой чаше вулкана… Стать меньше, чем человек, и неизмеримо большею. Даже въевшийся в кожу страх высоты сейчас, забитый глушащим эмоции ужасом, не казался помехой. Ведьма что-то бубнила, будто с кем-то спорила, смеялась и взмахивала руками. Воронка ушла куда-то наверх, и Мев, вытирая рот локтем, наконец пошла обратно в деревню. Потеря поднялась и поплелась следом, явно не чуя ни ног, ни ярко сформированных каких-то желаний идти или нет. Она ничего не хотела, ровным счётом ничего. Даже передвигалась неуверенно и слабо, как ненужная и надломанная кукла без души в фарфоровом тельце. Зелёные глаза пусто смотрели на землю под ногами. У деревни их с почтением встретили и вывели во двор. Гаанга тут же стояла и ждала вердикта, мерно постукивая окованным железом посохом о рыхлую землю. — Она посмотрела вашего Маху! — закричала хранительница мудрости, привычно говоря о себе в третьем лице. — Можете спать спокойно и не ждать смерти Синим Цаплям! Наш брат умер от времени, что сделало слабым его кровь! Она протянула жрице мешочек, в котором что-то глухо перекатилось, и показала собравшимся жителям еще один. — Она забирает себе от Маху, и вам оставляет от Маху. Можете начинать, Мев закончила! Все закивали. — …осталось только одно дело… — температура вокруг ведьмы вдруг упала на пару градусов и среди летнего зноя Потеря задрожала от пробирающего до костей холода. — Мев… не любит многое. А знаете, что Мев не любит больше всего? Хирран захрипел и повалился на землю. С тихим рокотом из земли показались огромные корни, до хруста ребер обвили его и волоком потащили к Мев, не заботясь ни о мелких камнях, попадающих под щёку и раздирающих смуглую кожу, ни о том особенном звуке, с которым мерно стукалась голова мужчины о землю. Мев улыбнулась большим зубастым ртом, показывая длинные страшные клыки. Зашуршали охранные жесты. Деревенские отвернулись, все, кроме Гаанги. Она с мольбой схватила за руку хранительницу мудрости, только взметнулись истёртые вышитые рукава, обнажая некогда крепкие, а теперь такие ломкие запястья. — Он не хотел! Я сама его накажу, нелюдимая! Смилуйся, у него дети!.. Чёрные, словно поглощающие собой весь свет глаза уставились в Пропажу, и словно по хребту прокатилась колкая волна крохотных злых молний. В голове девушки, сплетаясь из тягучего тумана, возник вопрос не столь слов, сколько ощущений, сплетения настоящих и вероятных событий. «Сильно бил? Убьём или пусть живет?» Вот корень, обвивающий шею мужчины с реки сжимается чуть плотнее и… И тут же сменяется видение, развивает, как змеиные, свои кольца удавка, мешком падает на землю, хватая воздух ртом, обидчик. И вновь зелёноватый туман заползает под чёрные веки, прокручивая первую картину, пахнущую сырой землёй и мёртвой кровью… Пропажа резко замотала головой, вновь оскалившись, но как-то жалобно. Дёрнулся уголок залитых чернотой и засохшим багрянцем губ, широко распахнулись глаза — зелёные, как мутные озёра в лесной чаще. Измаранные в глине руке дрогнули и опустились — словно ей больше нечего было скрывать. Воистину, девчонка испугалась Мев превыше любых взглядов, обычно касающихся кожи, словно сталью и острым камнем. Но в ней же было и её спасение. На поляне посветлело. Хранительница мудрости погрозила пальцем посиневшему Хиррану. Корни ослабили хватку, выпуская из плена удавки крепкую шею, и ушли под взрыхлившуюся землю, словно и не было их. Мужчина шмякнулся на землю лицом вниз, что-то противно хрустнуло, но, судя по шевелению, это была не шея. Более не оборачиваясь назад, Мев взбежала по морде ящерицы и уселась, прикрывая устало веки. Леволаны вразвалку пошли вон из деревни. Настроение было категорически испорчено. В голове Пропажи возникла, выступая из тумана, смутная картинка — хрупкая фигурка, привязанная за пояс к другой, находящейся на спине диковинного ящера. В руках той, что стоит на земле, плетёная корзина, и она уходит следом за ведьмой с зелёными волосами. По измазанному в чёрной краске лицу промелькнула неясная тень, а губы медленно приоткрылись в тени болезненного стона. Эти странные картинки, это безжалостное давление на отчаянно пытающийся скрыться от чёрных глаз пугающей женщины разум… Впрочем, справляясь с накатившей паникой, медлила чужачка недолго. Она метнулась, подхватывая влажную синюю тряпку, что ещё недавно была ей одеждой. Оскользнулась пару раз на сырой земле, но, торопливо натянув ткань на плечи, не разбирая, правильной стороной или изнанкой, подхватила на руки плетёную корзину. Руки дрогнули от напряжения, однако ноги уже несли её прочь. Прочь от детей, обирающих мертвецов, и родителей, что учат их чёрствости. Прочь от перекрестья клинков-взглядов, прочь от древней старухи с тяжёлым посохом и острым взором птицы, прочь от своей неслучившейся смерти.

***

С моря дул резкий северный ветер, и тяжёлые кучевые облака отливали сизым и оранжевым в плоских лучах разомлевшего солнца. Где-то далеко от Фрасонегада, над кратером вулкана стояла высокая фигура и свинцовым взглядом осматривала долину от подножия до самого побережья. Взгляд прорезал земные толщи, искал в запахах, перескакивал по глазам птиц и зверей и искал причину беспокойства. Что-то изменилось в воздухе, что-то исказилось и изменило мир Тир-Фради. Впрочем, сейчас это было невероятно далеко и от Мев, мерно покачивающейся на прогретой летними лучами спине леволана, и от её нового приобретения, широко шагающего следом и вовсю шарящего любопытным взглядом по сторонам. Шумные кроны деревьев трепетали на лёгком ветерке, и безымянная находка чуть ёжилась под скользящими касаниями воздуха, холодящего влажную кожу. В ботинках неприятно хлюпало, ледяная ткань оттягивала плечо, корзина, накрытая ветками, — руки с подсыхающими глиняными разводами. Синие штанины, стягивающие ноги, матово блестели, когда сквозь плотные переплетения ветвей и листьев проскальзывали золотистые блики солнца. Наконец показалась Тропа Великой Охоты. Деревянные колокольца постукивали на ветру. Ноздри девчонки с корзиной с удовольствием вдыхали таинственный запах свежести сумеречного леса, который смешивался с ароматом остывающей еды и рождал совершенно невероятное сочетание. Над деревьями неподалёку поднимались столбики северного сияния. Вглядываясь между стволами, она замечала пристальные взгляды рослых призрачных фигур, и очень старалась не сходить с тропы, прикрываясь тяжелой корзиной от особенно навязчивых глаз. Ящеры остановились. Девушка качнулась, едва успев сойти с траектории толстого тяжёлого хвоста. Не задавая вопросов, она поставила корзину и села на корточки рассмотреть блестящего жука. Кто-то дернул её за плечо. Она вздрогнула и обернулась. — Мев спрашивает, как тебя зовут! — грубый голос хранительницы мудрости снова окликнул её. Она сидела на спине ящера, сложив ноги, а в глазах искрили коварные тенланы. Солнце и ветер согрели влажную ткань, но, высыхала на теле она медленно, давя увеличившимся от воды весом на шею и плечи, а потому находка неосознанно сутулилась, словно надеясь стать меньше и незаметнее, скрыться в тенях спин леволанов. Оказаться меньше, чем тень от тени. Оклик Мев вновь швырнул её в это состояние, девчонка настороженным зверьком запрокинула голову и рыкнула что-то сквозь губы. — Из-за тебя Мев чуть не забыла, зачем шла к Синим Цаплям, renaigse! — на этот раз большой рот жрицы разъехался в довольно приятную и наверное даже тёплую улыбку. От уголков рта и до ушей по её лицу расходились красивые выпуклые круги и линии, аккуратно пересеченные линиями раскраски. Недоумение тенью коснулось большеротого лица Мев, и девушка повторила рыкающий звук, на этот раз сопроводив его тычком чёрного ногтя в сторону своего уха. Кажется, она не слышала или не понимала. Выслушав ответ, она почесала за рогом и зашевелила губами, стараясь повторить услышанные звуки. — Рыжая! Мев нихера не понимает из твоих слов! — она заклекотала, смеясь. — Но ничего! Мев будет говорить с тобой, пока ты не поймешь. — Она внимательно смотрела в сторону девушки у корзины. Ну или содержимого корзины. — Ты знаешь что. Ты не бойся давай. Люди Тени в основном мирные. Если будут спрашивать вопросы — говори, пусть идут нахуй! То есть к Мев шли. МЕВ! — маленькая ладонь сердито шлепнула по амулетам. — Мев! Мев! Поняла, ты, renaigse? МЕВ!!! — Мев, — безукоризненно точно повторила девушка, сверкнув глазами из-под покрытой красной глиной чёлки и указала пальцем в сторону хранительницы. Помолчала, подумав, ткнула себе в грудь кулачком и что-то прощебетала, что-то длинное и непонятное. Наверное, это было её имя, только вот на него с радостью бы откликнулись лесные звери, нежели кто-то с речью вроде Мев. Темные губы причмокнули, и процессия продолжила путь. Наконец они дошли до деревни. Не успела ведьма спешиться, а девушка поставить корзину, к ним подскочил старик с темными полосами на лице, ткнулся носом в щеку жрицы, схватил корзину, подскочил от неожиданности, подняв глаза на безымянную девицу, и куда-то убежал. Их незаметно обступили Люди Тени с прозрачными глазами и черными полосами на лицах. В голове девушки раздался громкий шепот множества голосов. — Мев, — снова повторила с оттенком вопроса renaigse. Кажется, ей было неуютно, но не стоило ожидать чего-то иного, когда выглядишь, как свежий утопленник. Мев подошла к девушке, взяла в руку грязную длинную прядь и показала её собравшимся. — Это, — говорит, — личная собственная Пропажа Мев. Она её потеряла, оказывается, и вот нашла. Никому нельзя ничего с ней делать, не спросив у Мев. Племя молча согласилось, визуально разом теряя интерес к странной девчонке, измаранной в глине и иле. В конце концов, её привела нелюдимая Мев — а слово Мев закон. И если было сказано, что странная чужачка неприкосновенна, так тому и быть. Как бы аппетитно она ни пахла. Легко прочитав понимание в прозрачных глазах соплеменников, Мев кивнула сама себе, и, крепко перехватив смуглыми пальцами грязное узкое запястье, потащила Пропажу в свою хижину, кивая по сторонам, тараторя так, чтобы закрыть паузу и тоном продемонстрировать свою лояльность к чужачке, которая явно была… какая-то не такая. А с этим следовало разобраться. — Тут у нас святилище en on míl frichtimen, — маленькая ладошка небрежно машет в сторону увитых корнями каменных створок. — Даже если бы ты понимала, что я тебе называю, легче бы не стало. Работает и работает, хотя можно было бы и без него… Здесь должен быть скот, но мы его распустили. Тут была оружейная, но её занял Нанчин, он Молчаливый Брат. Слышит даже то, чего не следует, и к счастью всегда молчит. Очень полезно, особенно на Совете. Оружия мы не держим, потому что каждый из anemen shadi по сути оружие. — Она сложила щепотью ладонь, придавая словам дополнительный вес. — Да ты не смотри раненым ульговым щенком, запомнишь как-нибудь. Если хоть слово разберёшь, беда речная. Давай шмотки свои, постираем. Сейчас мой minundhanem придет, подлечит. Раздевайся, говорю, — Мев резко умолкла и требовательно протянула ладонь. Позже она бросила на настил хижины свернутую цветастую тунику и портки. Она подошла вплотную и посмотрела на своё новое приобретение снизу вверх — медная чёлка renaigse касалась кончиками прядки самых высоких рожек Мев, но любой, кто посмотрел бы на них со стороны, понял бы, кто тут главная. И дело было даже не во внешнем виде. Вовсе не в нём. — Одевайся, ну, — Мев нетерпеливо дёрнула найдёныша за прядку и ткнула пальцем сначала в синие штанины и надетую наизнанку странно скроенную рубаху девушки, а потом в сторону сухой одежды. — Я глаза закрою, чо ты. Вот так. И демонстративно прикрыла маленькими ладошками лицо, расплываясь в широкой улыбке. Это нарочитое ребячество возымело нужный эффект и сквозь широко растопыренные пальцы Мев увидела, как неуверенно дрогнули уголки бледных губ и по-детски гладкое лицо renaigse словно тронуло лучиком солнца. «Сколько же тебе лет на самом деле, девочка?» — мысленно протянула хранительница мудрости, пристально следя за рваными движениями найдёныша, прыгающего на одной ноге, пытаясь стянуть закостеневшую синюю ткань с бёдер. Теперь, когда та оказалась перед Мев без единой нитки на белой коже, она не готова была поклясться, что renaigse только вошла в пору юности. Тело её было телом молодой женщины, но стоило пёстрой ткани укрыть покрытые разводами засохшей глины плечи, а мешковатым штанинам, перевитым блёклыми повязками в области икр, оказаться на бёдрах, взгляд вновь цеплялся за мягкие черты лица. «Как она интересно со своим временем так обходится… Сколько же тебе лет…» — Стой, — Мев вдруг перехватила тонкое запястье и подкрепила слова жестами. — Глина, ил, снова глина… Волосы — одна красная глина целиком и полностью. Нельзя так. Хранительница мудрости склоняет увенчанную рожками голову к плечу и смотрит на чужачку немигающим взглядом, словно пытаясь дотронуться маленькими ладошками до той искры сознания, спрятавшейся, точно за панцирем черепахи, в глубине зрачков её глаз. Мев не целительница, но знает, как смотрят леволаны, что сходят с ума от жаркой крови, пролитой на терпкие, опасные травы. Мудрой, древней, Мев не нравится этот взгляд на лице девчонки, и она болезненно сжимает пальцы на покрытом глиной предплечье, кратко встряхивая. — Идём. Она ведёт renaigse по сухому песку, липнувшему к ступням, нетерпеливо дёргает за руку, когда та напрягается под крепкими пальцами Мев и настороженно затихает под любопытным взглядом кого-нибудь из Людей Тени. Мев косо и строго смотрит — «ничего тут интересного, не сейчас!» — и утягивает найдёныша под падающие тени хижины. Все их деревня окружена пронизывающими землю озерцами, такими крохотными, что даже она с её коротким шагом вброд перешла бы на раз-два-три. Но для нужного им как раз подходит. — Давай сюда одежду, — Мев требовательно сжимает и разжимает пальцы на протянутых вверх ладонями руках, тянет за край туники, поторапливая, и не прекращает улыбаться своей широкой, пугающей улыбкой. Люди боятся мудрую, древнюю, Мев. Эта — просто не знает ещё, за что именно, а потому неуверенно дёргает уголками бледных губ, рассечённых красноватым подсыхающим порезом. Когда взгляд Мев фиксируется на этой ранке, она раздражённо скалится и трёт бровь. Опять вспомнила. Влажные дорожки капель медленно очерчивают резьбу на камнях, укрывающих водоём, насыщенная зелень мшистого покрывала скрывает под собой обтёсанные временем и водой углы. Мев усаживается, скрестив ноги, на прогретое летним солнцем покрывало и, подперев кулаком подбородок, немигающим взглядом леволана смотрит на спину renaigse. «Не знала ни ран, ни увечий?» На гладкой коже девушки — россыпь бледных родинок и ни единого шрама, что стягивают тело самой Мев жёсткой сетью. Мутная с зеленью вода блестит, облекая бёдра, как земля облекает молодой росток, и с шумом разбивается на сонм брызг, когда, подняв высоко над макушкой сложенные купелью ладони, renaigse смывает с меди волос красноватую глину. Трёт вьющиеся прядки между пальцев, скоблит острыми чёрными коготками — с таким остервенением, такой торопливостью, что Мев видит, как ходят под тонкой кожей лопатки и как очерчиваются позвонки у шеи, стоит Потере наклониться к водной глади, окуная тяжёлую ношу волос. Мев видела девушек, что смывают с себя пыль и грязь так, будто они — лучшее, что давала Тир-Фради природа. Видела тех, кто увиты шрамами и ранами, для которых вода — касание бога, забирающее застарелую и привычную боль. Эта девушка окуналась в мутную зелень так, будто возвращалась в объятия матери, давшей ей жизнь. С первобытной жадностью, дивно преображающей черты лица, с таким восторгом в глазах, что древняя Мев на мгновение подумала, что правы были глупые дети, приняв renaigse за болотницу из старых сказок. Да-а, ей бы жить в этом озерце, и больше ничего не нужно… Мев усмехнулась и лениво дёрнула девчонку за чистую, потемневшую от воды медную прядку. — Вылезай. Дождавшись, пока renaigse наконец откинет влажные после купания пряди за спину и выжидающе уставится на неё, протянула ей обратно одежду, в которую та облачилась. Тихо ступая по пыльной земле, той же дорогой вернулись они в хижину. Мев шмыгнула куда-то и вернулась с круглым пирогом на доске, разломанным на четыре неравные части. Пряный запах, которому не нашлось названия в сбитом с толку разуме девушки, исподволь обволакивал лицо и веял теплом домашнего очага, сложенного из гладких, шлифованных камней. — Ты пока подожди есть, — Мев прекрасно понимала, что максимум, доступный разуму renaigse, заключался в мягком, почти извиняющемся тоне хранительницы, но на всё-таки продолжала говорить тихо и плавно, как с диким зверёнышем. — Сейчас tiern придет. Все вместе и поедим, ладно? А я, смотри, сейчас en on mil frichtimen тоже дам. С этими словами она положила самый маленький кусок пирога на резной камень в дальнем углу, некогда в пору безбрежной юности любовно очищенный от мха и земли. Над ним взвились невесть откуда взявшиеся цветные ленты и спрятали пирог под собой. Мев спрятала лукавую улыбку, когда зелёные глаза чужачки широко распахнулись, а брови взметнулись к линии волос. Да, то, что прекрасно отвлекало детей Тир-Фради, работало и на находке. Довольно кивнув самой себе, Мев устроилась, скрестив ноги, на выцветшей подстилке на полу, жестами приглашая девушку сесть рядом. Впрочем, решиться на это та не успела. В дверь громко постучали. Мев заулыбалась и как будто похорошела, показав в сторону входа большим пальцем с коротко обрезанным ногтем. Бутоны на рожках раскрылись почти полностью. — Он знаешь, какой хороший. Лучший лекарь на острове. Ни одной смерти за все эти годы, представляешь? Сейчас она была похожа на обычную молодую девушку, почти ровесницу Пропажи. Повысив низкий хрипловатый голос, она добавила с теплотой: — Заходи-заходи, minundhanem! У нас гости. — Да, уже передали, minundhanem, — раздался раскатистый баритон. Пригибая голову, вошел высокий туземец. Миновав низкий для него проход, он с видимым удовольствием распрямился и снял шлем из клыкастого черепа с черными перьями, аккуратно положил его у входа и разулся. Мев заёрзала. Перед её лицом оказался сжатый кулак. Хранительница мудрости быстро зыркнула в его жёлтые тёплые глаза. Туземец слегка кивнул и улыбнулся. Хранительница мудрости захлопала в ладоши и бережно начала разгибать большие грубые пальцы широкой посечённой руки. На раскрытой ладони сидела жёлтая бабочка с плотно сложенными крыльями. Расписные крылышки не знали ни единого залома. Бабочка целеустремлённо побрела к белому пальцу Мев и расправила плоские солнечные крылья. Спустя мгновение она уже порхала под потолком хижины, где дремали еще тысячи таких же хрупких созданий. Опустив веки, Мев ткнулась ему носом в щеку и поднесла миску с водой. Он омыл руки и умылся, проводя по бритой голове блестящими ладонями. Ответно замочив её щёку мокрым носом, он прикрыл глаза и что-то тихо проговорил ей в ухо. Тут же о его макушку шлепнула маленькая ладонь Мев и звякнули браслеты. Туземец протянул renaigse ладонь. Та тоже осторожно вытянула руку навстречу, не сводя настороженного взгляда с лица, словно ожидая подвоха. Он аккуратно пожал ей палец и тут же выпустил белую кисть. — Они её били, Катасах. — Ладно-ладно, давай-ка посмотрим. У него были лучистые жёлтые глаза, мягкая, будто слегка виноватая, улыбка и спокойный голос. Он протянул находке руку ладонью вверх, как андригу, и спросил: — Можно тебя осмотреть? Мев показала, мол раны на теле надо найти. Renaigse дрогнула, нервно приподнимая верхнюю губу в подобие звериного оскала, но назад не отшатнулась. Пара напряжённых вдохов, словно попытка успокоить рванувшееся сердце, тень, укрывшая лицо… Девушка упрямо сжимает губы, только-только начавшие терять болезненную голубизну, и двумя резкими движениями стягивает с плеч пёструю ткань и высоко вздёргивает подбородок, словно внешнее бесстрашие поможет поверить в настоящую храбрость, которой находке так не хватало в эти минуты. Впрочем, как выяснилось по недоуменно взлетевшим бровям Мев, раздеваться было необязательно. Та натянула тунику обратно на Пропажу. Мужчина взял nadaig за руку и пробежал пальцами снизу вверх, от пальцев с острыми ногтями до плеча, немного приминая тунику и слегка надавливая. Он нахмурился только осматривая её голову и неодобрительно покачал головой. — Дай эту мазь свою. Мев протянула ему кусок чего-то жирного и пахнущего резко и тяжело. Он мягко намазал разбитую губу девушки. Судя по дёрнувшемуся лицу, рану защипало. — Нельзя никого бить. Да чего там. Со всеми можно договориться, — он заглянул в рот девушки и заулыбался, обнаружив амальгамовые пломбы, — ууу, смотри, как интересно, — железные зубы у renaigse. Заглянув поглубже, в горло, он пожал плечами. — Странно, — Мев подошла поближе и мягко коснулась его большой руки, словно беззвучно что-то спрашивая. Тот неуловимо дёрнул головой, будто отмахиваясь — не сейчас. Он сосредоточенно внюхивался, слушал дыхание, считал пульс, ощупывал кости и суставы, выискивая малейшие повреждения и готовый вступить с ними в диалог с единственно возможным исходом: выздоровлением. — Она не говорит, — Мев сделала в воздухе неопределенный жест, и проснувшиеся бабочки закружили под крышей хижины. — Нет причин ей, чтобы не говорить. Ну то есть я не нашел. И кстати, она совершенно здорова. — Она всё равно ничего не понимает, ни единого словечка, — поморщилась хранительница мудрости, бездумно ведя пальцами по предплечью. — Я слышала много раз речь renaigse, я знаю диалекты нашего народа. Она говорит. Но говорит, как говорит лес — сонмом звериных звуков и клёкотом птиц. Похоже на наш язык, но всё-таки не он. Откуда она такая?.. Когда осмотр закончен, лекарь поднимает руки на уровень лица ладонями к renaigse — древнейшее выражение добрых намерений и вместе с тем попытка дать понять, что всё в порядке, единственной и уже начавшей подживать раной оказалась прокушенная губа и чуть пульсирующий след удара под волосами. Недостаточно сильный, чтобы с ним нужно было что-то делать, так что оставалось положиться на течение времени и сытную пищу. Туземец снял верхнюю тунику, положил под рукой оружие и брызнул на руки чем-то едким. От запаха защипало в глазах. Жёлтые весёлые глаза украдкой поглядывали на хранительницу мудрости, оглядывая её то так, то эдак, отражая на неё блеск амулетов и неразборчивый шёпот ласковых прозвищ. Мев поставила на пол пирог и внимательно уставилась болотно-зелёными очами на мужчину. Он отправил в рот половину куска, и с набитым ртом сообщил, что только матушка умела печь такие знатные пироги. — Он ест как вайлег, — Мев облизывает пальцы и тоже бубнит с набитым ртом. — Мне нужно много сил, работа сама знаешь какая, — проворчал он и запихнул остатки пирога за щеку. — Ну ты видишь, renaigse, пол-дня у печи, чтобы в два укуса все употребить. Она чуть щурится, как щурятся камышовые кошки, и почти не обращает внимание, как внимательно ощупывает её профиль цепкий и любопытный взгляд Пропажи. Девушка смотрит на неё, обжигаясь пальцами о горячую корку пирога, чуть дует на покрасневшую кожу, забывшись, и всё равно, медленно пережёвывая каждый кусок, не может отвести взора то с одного лица, то с другого. Мев почти физически ощущает этот пристальный взгляд, будто невидимые мягкие ладошки трепетно касаются острых рожек и зелёных небрежно обрезанных прядок. С тем мерным убыванием пирога чувствуется, что взгляд теряет свою прежнюю остроту. Мев ухмыляется про себя — и щенки ульгов, и маленькие дети, и вот такие вот Пропажи чувствуют одну простую истину. Горячая, сытная пища — первый шаг мира, аккуратный звоночек, что если вред и будет потом нанесён, то по крайней мере не сразу. Мев умеет приручать зверей. Мев иногда забывает, что люди — чуть-чуть сверх того. Хлопнув себя по лбу, он вдруг выпалил: — Где моё воспитание! Я — Катасах, вождь Речных Целителей. Ну и жрец. Тоже. Мев ты уже знаешь ведь? Она — моя minundhanem, — он посмотрел на нее, и та смущенно улыбнулась. — А ты кто и откуда? — большой кулак гулко стукнул о широкую грудину. Пропажа, облизав жирные пальцы с острыми когтями, любопытно склоняет голову к плечу, отчего медные прядки тяжёлой волной скользят вбок по спине. Она медленно шевелит начавшими возвращать здоровый розовый цвет губами, что-то для себя решая, потом с оттенком вопроса повторяет слово, на которое пришёлся удар в грудь мужчины: — Ката… сах? И, словно подкрепляя ассоциативный ряд, указывает обломанным чёрным когтем на хранительницу: — Мев! Катасах весомо кивает, когда девушка верно вычленяет из явно непонятной ей речи его имя, и смотрит на Мев, та тоже кивает. — А говоришь, не понимает. Все она понимает. Тут в чем-то другом проблема. Надо подумать. Возможно, renaigse не знала, какую часть слова нужно выделить голосом более сильно, но ушедшие разумом и nadaig не смогли бы и того из чуждого потока звуков. Потом тень сомнений накрывает девичье лицо и, неуверенно покрутив кистью в воздухе, Пропажа осторожно добавляет последнее изученное ей слово, чей смысл пока ускользающе непонятен: — На’ху’й? После «нахуй» оба хохочут. Катасах смеется от души, запрокинув голову. Мев стонет ему в плечо, цепляясь пальцами за оплетающий шею шнурок. — Ахахахаха, это ты её научила, я понял, понял. Ты недаром наставница детей Тир-Фради. Винбарр оценит, да. Потеря неуверенно дёргает уголками губ, словно не понимая, что весёлого в повторённым за Мев словом. А впрочем, она ведь действительно не понимала, из всех фраз вычленяя только имена, которые с заботливостью пряхи надёжно привязывала к людям и голосам. К повадкам и взглядам. И эта медленно растущая в её сознании сеть перекрывала безотчётный животный страх, который Катасах чуял, но пока не понимал. Ведь renaigse была в безопасности — чего ей боятся? Мев разливает чай по глиняным плошкам, и они сидят в молчании некоторое время, грея ладони о шершавые стенки сосудов. Потеря осторожно касается приоткрытыми губами тёплой жидкости, а потом довольно осушает свою порцию в два-три глотка. Катасах одними глазами указывает на это и Мев так же взглядом отвечает — «поняла». Кажется, Потеря знакома с чаем. Мелочь, но ещё одна крупица, указывающая на то, что она не бездумное дитя леса. Отшельницы обычно не узнают заваренных трав, им вода — единственное питьё. Со стороны алтаря протягивается переливчатая лента и тянется в плошку хранительницы мудрости, она быстро сёрпает и выливает остатки на алтарь. Тёмная влага стремительно поглощается выщербленным резным камнем. — Там Совет скоро. Надо сходить, tierna harh cadachtas. Заодно посоветуешься, — Катасах мягко смотрит лучистыми глазами на Пропажу. — Мы тебе обязательно поможем. Не переживай. Словно в ответ на ласковый тон, порозовевшие от чая губы дрогнули в улыбке и девушка чуть наклонила голову вниз, кивая. Не было ни единого сомнения, что она не поняла ни слова, но тон говорил ей о многом. Она не стала повторять вслух обрывки фраз и звуков, но сосредоточенный взгляд выдавал слабые попытки уловить три знакомых слова в потоке гулкой речи. —Ты тоже будешь? — Мев говорит вполголоса, хотя нет в хижине никого, кто бы мог уловить её слов. Всё равно, что с глазу на глаз, только… не совсем то. — Да надо бы, надо бы. — А Праздник ещё же. Кажется, не в один день? — Да вроде не в один. Ммм… Праздник… — он хитро смотрит на хранительницу мудрости и есть в этом взгляде такое невыразимое, что Потеря в неловком смущении отводит взгляд в сторону, будто присутствует при чём-то, чего видеть ей не следует. Видимо, Мев тоже так посчитала, опомнившись и обеими руками отворачивая голову Катасаха от себя. — В стену смотри давай! — деланно строго отмахивается. — Не надо на Мев при гостях смотреть!.. Пользуясь моментом, он хватает её за ребра, и Мев смеётся, выкручиваясь из крепких объятий. Глаза её горят, как болотные огоньки. Те самые, за которыми пойдёшь и себя потеряешь. И Катасах терял, и находил в этих огнях что-то сверх всего прочего. Спустя пару минут чаепитие продолжается. — Ладно, я пошёл, — он поцеловал Мев в макушку, шумно вдыхая запах цветов на рожках. — Там тебе лежит с собой, — промурлыкала Мев, улыбаясь чему-то своему. — Увидел. На Совете встретимся. Да ведь? — кажется, сколько лет не пройди — он будет спрашивать это с затаённой надеждой, как влюблённый мальчишка, задыхающийся от переполнявших его эмоций. Мев, невероятная Мев. Его Мев. — Да.