Rena(igse)

Медный диск солнца дрожал в летнем мареве. Миновал полдень. Еле слышный шорох веток заставляет нервно дёрнуть уголком тонких губ. «Тихо», — беззвучный приказ движением руки вспарывает жаркую дымку, как тонкий щелчок тетивы. С того края словно подавились собственным дыханием, и всё затихло. Ни звука, ни треска, ни единого колыхания покрытых тонким слоем дорожной пыли листочков. Дорога, свивающаяся тугой петлёй на дне ущелья, мелко завибрировала — тем особенным образом, который замечают люди, затаившиеся средь камней и переплетений кустарника. Не привыкшие прятаться, но не видящие нужды в излишнем шуме, спугивающим добычу. О да, это была охота. На дичь, что пахла не лесом и свободой, но порохом и свинцом. Они не прячутся дольше требуемого — когда тяжёлая груженная повозка вступает под красноватые тени ущелья, мужчины, слившиеся с природой, мягким шагом отрезают путь вперёд и назад. Их не много, для renaigse хватит пятерых — двое воинов по обе стороны и тот, кто привёл их сюда, чтобы земля напилась горячей крови, полной страха и гибели. Ему всё равно, что они не воины, торговцы, везущие товар в Хикмет — в их повозках звенит сталь, а значит они часть беды, что накрыла остров морским приливом в тот день, когда первые корабли чужаков прибились к берегу Тир-Фради. Люди, снабжающие renaigse — уже мертвецы, дышащие и блеющие лишь по ошибке. По его, Винбарра, досадному недосмотру. Впрочем… это ещё можно исправить. Сегодня Хикмет не дождётся ни своей стали, ни своих людей. А может, людей среди них никогда и не было. Винбарр ловит испуганный, потемневший от ужаса осознания, взгляд смуглого торговца, судорожно сжавшего поводья, и лицо его рассекает подобие улыбки. Он прикрывает глаза, одним неуловимым движением отдавая приказ. И это становится началом конца. Каменные лезвия, объятые пламенем, отшлифованные любовно, как величайшие сокровища, вспарывают ткань и плоть так же легко, как ветер срывает с деревьев высохшие пожухлые листья, буйством стихии закручивая их в потоках раскалённого воздуха, подбрасывая к небу и швыряя оземь. Тир-Фради поёт в их венах током горячей крови, шумит в ушах, стучит набатом в висках — это всё во имя защиты и очищения. Как лекари прижигают раны, чтобы не допустить распространения заразы, так дети своей земли вырезают болезнь, впившуюся в остров сотней рук, не знающих настоящей жизни. Настоящего солоноватого алого, текущего меж цепких пальцев, впивающихся в незащищённый подбородок возницы и дёргающих назад, подставляя смуглое горло с пульсирующими венами безразличному солнцу. Винбарр почти чувствует, как благодарно дрожит земля, принимая на свои усталые плечи рухнувшего со вспоротой глоткой врага, выпускающего из безвольно разомкнувшихся пальцев не успевший выстрелить мушкет.

***

Когда Катасах ушёл, Мев пару невыразимо долгих мгновений смотрела ему вслед, потом несколько рассеяно улыбнулась, и цепко посмотрела на Потерю. На чудн’о выкрашенном лице хранительницы знаний отразилась нехитрая работа мыслей — если она хочет не опоздать на Совет, следует выдвигаться в путь уже сейчас, и именно так она бы сделала, если бы не одно «но». Это «но» смотрело зеленющими глазами из-под медной чёлки, и отмытое от чёрной краски лицо было возмутительно чуждым. — Что же Мев с тобой делать-то? — больше для себя, чем для renaigse пробормотала Мев, потирая подбородок большим пальцем. — И с собой не возьмёшь, и тут не оставишь — убьёшься, как пить дать, хоть привязывай за ногу, как ульга… На пару секунд эта идея кажется ей не просто забавной, но и дельной, так что она приподнимает изогнутые брови, накручивая на руку плетёную верёвку, но потом с сожалением откладывает её в сторону. Напугает до смерти Потерю, вот и всё. А захочет сбежать — сбежит, да и сожрут в ближайшем лесу. — Сиди тут, — Мев крепко берёт девушку за плечи и силком усаживает на циновку. — Ты — тут. Мев — не тут. Понимаешь? Мев, — удар кулачком в грудь. — Уходит, — тычок в сторону двери и изображение ходьбы двумя пальцами. — Ты, — болезненный тычок пальца в ключицу. — Сидишь тут. Для верности хранительница мудрости пару раз хлопнула открытой ладонью по протёртой циновке и выжидающе уставилась тёмным пронзительным взглядом на Потерю. Зелёные глаза сомнительно зыркнули сквозь вьющиеся прядки, и девушка торопливо перехватила руку Мев, прижимая её к ключицам и что-то быстро-быстро говоря на своём странном языке — слова были мягкие, почти без рыкающих звуков, ставших уже привычными, но скорость фраз была просто потрясающая. На секунду Мев подумала, что даже если бы они говорили на одном языке, ни ульга бы не поняла. — Нет, Мев не может остаться, постарайся не умереть. Сиди! — для укрепления эффекта Мев коротко прикрикнула и шлёпнула ладошкой по рыжей макушке девчонки. Та, прерывисто вздохнув, подтянула колени к груди и начала с независимым видом ковырять когтем дырочку на циновке, понемногу расширяя и так протёртое место. — Вот же renaigse, — хмыкнула она напоследок. — Ну развлекайся… И, уже притворяя за собой дверь, жёстким взглядом обшарила местность — нужно было найти Нанчина. Жалко, что звать его вслух было бесполезно — всё равно ведь не способен услышать на таком расстоянии. Она находит его почти на самой границе с лесом — тихо свистит потемневший от времени серп, освобождая дерево от высохших и слабых побегов. Нанчин заулыбался, почтительно положил серп под деревом и доложил незначительные новости, — на ближнем болоте разрослись бражные грибницы, точно в срок, ящеры почти полностью перешли на обычную еду, а камедь в этом году особенно терпкая, вот только собирать некому. Не успевают. — Если леволанов будут закармливать так же, как сегодня, она боится, не долго они будут питаться нормально, — хмыкнула вполголоса Мев, припоминая, что сколько ни говорила, а Синие Цапли так и встречали её с лепёшками для зверья. — С камедью и правда надо что-то придумать… Но сейчас другая забота. Собирается Совет — опять разговоры, разговоры, разговоры, никаких решений и снова разговоры… Нанчин закивал и сказал, что всё как обычно, он не удивлён, и надеется на мужество tierna harh cadachtas. Он пригладил ей торчащие пряди и сказал, что рад видеть её в отличном настроении, — видать тому поспособствовали tiern и Пропажа. Мев широко ухмыльнулась, блеснув острыми зубами меж тёмных губ. — Мев оставила Пропажу тут. Надеюсь, достаточно понятно объяснила, что идти за ней не нужно, — гортанный смешок срывается быстрее дыхания, но тёмный, тяжёлый взгляд остаётся серьёзным. Мев безумно нужен был совет со стороны — что делать с этой странной renaigse, что не ведает родной речи. Не просто ведь всё сложилось, так, как сложилось… Вот и выходило, что единственный человек, способный подсказать что-то дельное, обязан был быть на Совете. Нанчин нахмурился, оттопырил губу, что-то прикидывая и наморщив лоб, сообщил что он мог бы вполне присмотреть за ней, ведь все дела он сделал. Кажется да. Точно же сделал. Он повёл плечами и уверенно кивнул. — Было бы кстати, как бы не убилась — и в суп не спрячешь потом, больно много волос, — весело оскалилась Мев, кивая. — Присмотри за ней, пока Мев не вернётся. А там уже… Она неопределённо повела плечами. — Решится что-нибудь… Зорко оглядев компостную кучу, Нанчин поглубже притопил в ветки обломки каких-то костей, поднял стопку свежесплетенных корзин, поставил на голову блюдо с лепешками и засеменил в хижину жрицы. Перед входом по обыкновению, сложив поклажу на землю, он похлопал в ладоши, оповещая о своём приходе, и, подхватив вещи обратно, вошел спиной вперед — руки были заняты инструментом и снедью. Двери хижины мгновенно отрезали помещение от внешних звуков, узкая полоска света, пробивающаяся под створками, высветила крошечные пылинки, завертевшиеся в потоке воздуха. Он уставился на Пропажу, которая к тому времени расковыряла половичок до состояния двух половичков — один пошире, другой поуже, и, мерно отбивая ногой какой-то странный ритм, скользила кончиками пальцев по алтарному камню. «Молится?» — пронеслось сомнение в голове Нанчина, прежде, чем, широко растопырив пальцы, языком жестов показал, что вот он, Нанчин, теперь с ней будет тут сидеть и делать дела. Внезапно глаза его вылезли из орбит и он схватился за голову. Трясущимися руками он попросил обождать, а сам куда-то умчался, не затворив дверь. Пропажа с любопытством посмотрела ему вслед. Он вернулся с большой корзиной и двумя синими ягодами. Положив их перед носом девушки, он строго показал, что ты вот эту, раздвоенную, ни в коем случае не бери, и с куста не рви тоже, и даже смотреть на неё пожалуйста не смей. А вот эта, с плоским концом и есть та самая, чтобы наполнить корзину доверху. С горкой, — немного подумав, добавил старик, жестикулируя как можно медленнее и как можно более понятно. Напоследок он ткнул в Пропажу огромной круглой лепешкой, изрядно подостывшей, и велел далеко не уходить, — леса дикие и нехоженые, их знает разве что tierna harh cadachtas, ну и может tiern. Сам же он, на ходу выворачивая тунику парадным шитьем кверху, забежал в оружейную и выскочил оттуда с огромной туго набитой торбой, — намечался базарный день, и так некстати он чуть не позабыл о нём! — а в его планах было наменять хотя бы с десяток голов лошадей и побольше цветных лент. Говорили, в этот день даже renaigse придут меняться. Перед выходом он зашел в святилище и, чуть не вывихивая пальцы, попросил флегматично пьющую чай старуху накрасить его поужаснее и покрепче, — всё ж базар, надо держать марку. Старуха кивнула, и жирно зачерпнула свечной копоти. Она хмурилась и старательно выводила полосы, высунув от усердия кончик языка. Когда Нанчин увидел отражение в блестящем железном зеркале, тут же приосанился — выглядел он в меру свирепо и в меру солидно, — потом коротко бросил что-то о гостинцах и побежал на Тропу Великой Охоты. Пропажа так и застыла у кромки леса — в одной руке сжимая серп, в другой завёрнутую в ткань лепёшку, и в дополнение ко всему держа на локте пустую корзину с одиноким образцом ягод. — Потрясающе сходила за клюквой… — высоко взметнув брови, пробормотала девушка, проводив взглядом торопливо семенящего туземца. Лес молчал, сочувственно всколыхнув ветром сочно-зелёные листья. Он, как и все вокруг, не понимал слов той, что была теперь лишена даже имени. А, казалось, ну что может случиться с городской девчонкой на болотах, раскинувшихся за знакомой с босоногого детства деревней? Каждая кочка знакома, каждая веточка — светлый привет из детства… Яркие мелкие ягодки, что звонко лопаются на языке, кисло брызгая соком на нёбо, заставляя счастливо жмурится, будто вновь возвращаясь на десять лет назад, в солнечные летние каникулы, проводимые с бабушкой… А потом болотные огоньки, кружащие у щиколоток, измазанные красным соком пальцы, тянущиеся к ломким веткам — ухватиться, удержаться, вытянуть увязшие в искристой мути ноги. Та, что звалась теперь Пропажей и Находкой, помнила тот особенный, отчаянно-пугающий хруст ветви под рукой, и затяжное мгновение перед тем, как болотная вода хлынула ей в лицо, залепляя глаза и рот, распахнутый в гортанном крике. А потом ранняя весна резко сменилась жарким летом, час перед началом темноты — сверкающим полуднем, а родной край — пугающим, пёстрым, рыкающем и щелкающим шумом, вливающимся в уши кипящим воском. Люди были не просто чужие и странные. Люди её не понимали. Несколько часов безумия растянулись для девушки в пытку, притухшую лишь с мягкими прикосновениями Катасаха и грубоватой заботой Мев. — Я проснусь — и всё закончится, — неубедительно соврала себе Потеря. — Или сойду с ума настолько, что поверю в происходящее. Одно из двух, и всё чудесно… боже помоги мне, пжалст… Или я пойду вразнос, и тебе будет мучительно стыдно за меня перед местными. Верхушки деревьев отозвались еле слышным стуком глянцевых листьев. — Мир, ты готов? Я иду! Кто не спрятался — чур не жрать! — отчаянно храбрясь, Пропажа бросила лепёшку на дно корзины и с преувеличенной бодростью пошлёпала в глубину леса, мерно покачивая острым серпом, стремясь всем своим видом показать окружающей потенциальной опасности, что она самая опасная опасность в этом лесу. Через десять метров renaigse споткнулась в первый раз. Мерно мыча под нос незамысловатый мотивчик, девушка, зажав в одной руке образец нужной ягоды, приподнимала узким серпом все доступные травинки, разлапистые еловые ветви и побеги. Ничего синего мир не был готов ей предложить даже в ответ на приятную, хоть и несколько резковатую мелодию, рождающуюся на подживающих губах. От нечего делать в корзинке оказалось два гриба, красивая шишка, несколько белых цветов невнятного происхождения, и ни одной синей ягоды. Вернее, одна-то как раз была. Та самая, данная безответственным провожатым, оставившим потенциальную приманку для волков одну в лесу, становившемся всё глуше и непролазнее. — Так, — прочищая горло, обстоятельно заметила Пропажа. — Милая моя, ты в полной и непролазной… чаще. Renaigse получала необыкновенное удовольствие от выражения своих мыслей вслух — когда языковой барьер окутывает тебя, как плотное ватное одеяло, отчаянно вопящий разум жаждет слышать хотя бы обрывки родной речи. Особенно, когда темный и сырой лес ласково обступает со всех сторон, заставляя панически впиваться побелевшими пальцами в рукоятку серпа. — Хей! — выкрикнуть громко, запрокидывая голову к небу, от чего медная чёлка всколыхивается порывом ветра. — Ау! Люди! Кто-нибудь?.. «Кто-нибудь вроде волков, которые тоже не понимают твоих воплей, интерпретируя их как мольбу милосердно сожрать?» — сладко спросил внутренний голос. И не зря. Лес глухо, словно лениво и зло дразнясь, подхватил обрывки её крика, играя затухающим эхом, уносящимся выше и выше… В траве, где до этого мерно что-то шуршало, дёрнулось в последний раз и замерло. Всё затихло, оставляя самым громким звуком мерный шум дыхания Потери, торопливо облизавшей от чего-то пересохшую верхнюю губу. «Мне это не нравится», — беззвучно, цепко оглядывая притихший лес. — «Оч-чень не нравится…» Время растянулось, как смоляная янтарная капля, раскатанная между пальцев и липнущая к ним смесью хвойного запаха и медового блика. Очень хотелось крикнуть, рвануться куда-нибудь в сторону с прогалины, метнуться за деревья, чтобы только взметнулся медный плащ волос за плечами… Что-то первобытное стучало барабаном в висках, током крови шумело в ушах. Резкий порыв воздуха ударил её в спину, заставляя машинально бросится вперёд, удерживая равновесие. Медные пряди хлестнули по щекам, стремительный поворот, взрыхляющий под пятками сырую землю… Никого. Только вырванный чьей-то когтистой лапой шмат дёрна и травы вперемешку с почвой. «Лучше бы это были волки» Если бы небо потемнело, как перед грозой, окрасились красным ручьи и капли росы, скрутились и сгнили бы листья, пожелтели и разом осыпались иголки — Потеря бы сразу поняла, что можно не бежать, а лечь и умереть. Но природа была скупа на спецэффекты. И девушка побежала. Быстрее, быстрее, стремясь обогнать приближающийся откуда-то сверху треск ломаных веток. Оскальзываясь на вдруг ставшей такой скользкой грязи и влажном мху, падая на четвереньки, почти сдирая ладони о коренья, лезущие под руки. Кровь бешеным током, первобытным пленом азарта погони и ужаса загнанного зверя закладывала уши, билась сердцем о рёбра. Ещё секунда, ещё одна проклятая секунда, и незримая когтистая рука, сжимающая, казалось, лёгкие девушки стальной хваткой, резко рванёт назад, обрывая судорожный ритм дыхания… Она никогда так и не узнает, волей какого случая выпростанный из-под земли засохший побег ударил её под щиколотку, бросая меж корней гигантского дуба. Забилась, спиной вжимаясь с шершавую кору, прижимая подбородок к груди и прикрывая сбитыми в кровь пальцами голову. Замерла. И мир замер вместе с ней. Но звук не прекращался — сверх того, где-то невыразимо близко к Потере раздался глухой удар, словно что-то огромное на полной скорости влетело в дерево и… «Господи святый твою мать никогда никогда больше никуда никакой мать вашу черники клюквы запрусь в подполе и не выйду никогда» …сломало его, как заигравшийся ребёнок ломает башню из кубиков, разлетающихся во все стороны. Renaigse вскочила на ноги, спружинив от земли, как потерявшая себя кошка. Узкие ладошки с ломкими чёрными ногтями панически зашарили по шершавой коре дерева, словно полная безотчётного ужаса, она истово молилась о каком-нибудь спасении, ручке двери посреди леса, кнопке отключения, чтобы из-за кустов вылезли полудурки-сокурсники с камерами и завопили, гогоча, что это розыгрыш… Ничего, конечно же не случилось. Зато под рукой оказался крепкий сук, и, не помня себя от ужаса, Потеря крепко сжала его и оттолкнулась ногами от земли.