***
Ни у кого не вызовет особых трудностей попытка представить ошарашенную кошку, которая в побеге от страшных соседских собак взлетела по абсолютно гладкому стволу на такую верхотуру, что ещё пару метров, и можно увидеть как минимум весь родной край, а как максимум — кошачью богиню Бастет, невероятно гордую своей подопечной. Так вот. Примерно с таким выражением на лице (с поправкой на принадлежность к роду людскому) в отчаянной позе неудавшегося покорителя вершин и застыла Потеря, впившись в ставший уже каким-то родным ствол дуба. Или ясеня? Но не клёна точно, нет. Напряжённые ноги обвивали ветку с таким пылом, будто это была талия любовника или последний оплот надежды, а судорожно сведённые пальцы не желали отлипать от шершавой коры. Вниз смотреть не хотелось. — Живут же как-то птички в гнёздах, — жалобно утешала себя вслух renaigse, отчаянно слизывая с губ солоноватые капельки слёз. — Заведу себе какого-нибудь… ястреба. Совьём гнездо… тут. Замечательно же! Облюбовавшая соседнюю ветку пичужка скептически склонила головку набок, словно оценив со всех сторон потенциальную конкурентку и найдя её исключительно непривлекательной для всяких порядочных ясных соколов. «Дылда пёстрая», — укоряюще читалось в крохотных глазках. — «Какое тебе гнездо, вали в свою деревню. Деревья — для пернатых!». — Высижу птенцов к весне, — улыбаясь дрожащими губами, подбадривала себя сомнительными шуточками девушка. — Красивых, как мама, ЛЕТАЮЩИХ, как папа. Чтоб хоть кто-то из нас смог СПУСТИТЬСЯ вниз БЕЗОПАСНО. На мгновение Потере почудился беззвучный смешок в воздухе и тонкий запах озона, но это было так мимолётно, так легло на напряжённые нервы усталостью сознания, не привыкшего к таким потрясением, что она не обратила никакого внимания. Наверное, даже не зря. Аккуратно скосив взгляд вниз, Потеря почувствовала, что тошнота опять подступает к горлу от открывшихся видов. Разбитая в хлам корзинка лежала у корней дерева, казавшись отсюда такой маленькой, такой… Девушка крепко зажмурилась, стараясь забыть заботливо подкинутую богатым воображением картинку, как она, так же переломанная и перекрученная, раскинула руки по залитой кровью траве. А именно это грозило её бедовому телу, если она хотя бы попытается разжать руки и перебраться на ветку ниже. Renaigse совершеннейшим образом не представляла, как она сумела забраться на дерево — память не подсовывала ей ни единого мгновения между тянущим ужасом, накрывшим с головой, и тем мигом, когда она наконец осознала, куда забралась, сдирая в кровь ладошки.***
Чудовище резко подпрыгнуло, цепляясь длинными лапами за стволы секвой, и поползло вверх, звеня оперением. Тяжело хрустнул ствол, и nadaig взвился в небо. Птицы умолкли и разлетелись, звери попрятались, и не было ничего живого на пути чудовища к Фрасонегаду. В последний раз охота случилась луну назад, и тяжёлый взгляд рыжих зрачков шарил под брюхом, выискивая дичь. Перья коротко звякнули, и nadaig камнем упал на полянку, хватая когтистой лапой землю возле пёстрой туники. Он уже зашёл на новый круг, когда сильная злая воля велела ему уйти. Годы срощения сделали своё дело, и вот уже железные перья вдвигаются в плоть, распарывая кожу, лапы ломаются в суставах и вжимаются, рогатая голова мотается от боли. Сворачивающийся в воздухе nadaig кубарем покатился по верхушкам деревьев, пару из них сломал, и с разгона врезался в ствол огромного ясеня. Спустя несколько минут Винбарру наконец удалось себя осознать, и он тяжело оперевшись на дрожащие руки, поднялся, но не смог встать и сполз по стволу. Из голеней выглядывали острые кости, лучевые торчали в разные стороны, и болело так, что в глазах бился пульс. Не успев как следует проморгаться, чтобы убрать лишнюю пару глаз nadaig, обиженно таращившегося из окон его тёмных глазниц, молодой человек шёпотом позвал возлюбленного отца. En on mil frichtimen не замедлил явиться. Он был жирной землей, он горел в ней слитками серебра и росами золота, он прикасался к листьям, давая им силу тянуться навстречу поцелуям солнца. Он хлестал дождями землю, давая утешение кипящему жерлу вулкана. Он стал нежными лозами, увивающими сломанные кости сына, и вправил их, с ласковой силой сращивая осколки переломов. К Винбарру подошёл огромный белый ульг и шершаво слизнул с висков проступившую испарину. Молодой человек вздрогнул, шутливо боднул и ответно лизнул того в нос. Но тут же подскочил, и немного сутулясь, побежал в сторону Фрасонегада. — Чтоб тебя, чтоб тебя, nadaig meneimen, ты, тупая скотина! Мы жрём только на дальних болотах! Мы не охотимся среди деревень, чтоб тебя! — бусины в его волосах тяжело постукивали о рога при прыжках. Он запомнил пёструю тунику и молил en on mil frichtimen, чтобы ребенок или кто там, был жив. Ну ладно, имел совместимые с жизнью раны. Их можно бы было подлечить. — Я — Хранитель Тир-Фради, и ты — Хранитель Тир-Фради! Мы должны действовать сообща, а не потворствовать прихотям! Животное! Нет! Ты хуже, чем животное! Ты renaigse! Сердце тысячеликого сердито стукнуло об его, Винбарра, сердце в груди. — Да ну, а чё он? — молодой человек обиженно косился по сторонам, сердито оценивая урон деревьям от падения чудовища. — Сын мой, не забывай, на всё моя воля. — шептали ему листья. — Кто же спорит, — надулся он, — у меня сегодня не день, а церемония жалости к себе. Ещё Совет этот… да бля~ять! Он резко остановился, увидев обломки корзины, и весь превратился в слух. Было тихо. Муравьи шуршали под прелой листвой. Где-то царапала коготками грубую кору белка. Никто не стонал, ничья кровь не капала и не тревожила ноздри. — NADAIG MENEIMEN, ТЫ УБИЛ РЕБЁНКА ТИР-ФРАДИ! ОТЕЦ ВИДИТ, ТЕБЕ НЕСДОБРОВАТЬ! — гнев привычно спрятал страх. Вслух же он прошептал: — Молись тысячеликому, чтобы я не нашёл тело, бестолковая сранина леволана. Он неслышно двинулся под деревья, чтобы найти бедного ребёнка и похоронить подобающим образом. Можно было не переживать о своей наготе. Тем временем потенциальный ребёнок Тир-Фради, крепко сжимая бёдрами ветвь дерева, в очередной раз потихоньку начал сдвигать тело назад к стволу, надеясь рано или поздно упереться спиной в надежную и прочную кору. Дальше этого момента ход мыслей Потери не шёл, так как она по-прежнему боялась смотреть вниз, а уж думать, как это — повиснуть на руках в поисках потенциальной опоры чуть ниже… невозможно. Слабые руки не выдержали бы её веса достаточно долго, чтобы найти на ощупь ветвь дерева и прочно упереться об неё ногами. Да и, честно говоря, подходящих ветвей в обозримой части ствола не предвиделось. «Как я только сюда залезла…» — страдальчески всхлипнула регайгсе, и шумно втянула через рот воздух. Собственно, когда внизу раздалась ругань (ооо, ругань Потеря могла узнать на любом языке, даже услышанном впервые…), девушка подавила в себе первое радостное «госпади спасибо!» и осторожно скосила глаза вниз. Винбарр замер, вслушиваясь, и вернулся к разбитой корзине. На верхушке громадного дуба что-то происходило. — Ты живой? Ты как там оказался? — мужчине не хватало воображения представить способ, которым двуногому можно было попасть на подобную высоту с таким смехотворно малым количеством ветвей на стволе. — Слезай давай, — успокоившись, он даже похолодел. — Руки-ноги на месте? — подозрительно чеканил он в крону вопросы и задумчиво чесал за рогами. Живой пацан облегчил его страх стать причиной гибели ребёнка Тир-Фради, и он успокоился и смог наконец взять себя в руки. Однако отсутствие одежды на разгорячённом падением теле здорово смущало. Не бежать же обратно, одеваться, и возвращаться к злосчастному дереву? Впрочем, что уж об этом жалеть. Renaigse, услышав явный оклик снизу, часто задышала, борясь с подкатывающей к горлу горечью (проклятая высота!) и, подумав, чуть наклонилась, с долей любопытства выглядывая из-за ветвей. Отзываться, впрочем, она не спешила. Довольно было печального опыта и попыток разговоров — впервые очнувшись на реке, Потеря честно и открыто попыталась заговорить с тем дурно воспитанным мужчиной. И что в итоге? Повинуясь воспоминаниям, имевшим вполне вещественные следы, девушка машинально потрогала кончиком языка прокушенную губу и поморщилась. По голове она получила в итоге, вот что. Тем паче, местного языка она по-прежнему не разумела, так что смысла кричать вниз тоже не было. Винбарр подошёл ближе, и склонил набок рогатую голову. Сопляк наверху затаился. Он разозлился. — Слушай, ты! Я спешу! Слезай давай, а то уйду и оставлю тебя одного! На растерзание комарам и ночным досантатам! Будешь в их сухих какашках рядом с жучиными крыльями блестеть своими горючими слезами! И скулить, что надо было слушать Винбарра! Будешь ныть — горе мне, молокососу, горе! Винбарр плохого не посоветует, ты! Мужчина, явно имевший какой-то своекорыстный интерес к её наличию внизу, не прекращал ругаться. Потом голос изменился, и с возмущением Потеря начала понимать, что… он передразнивает? Совсем что ли? «Ну чего тебе надо…» — немного поддаваясь панике, всхлипнула renaigse. — «Уходи, уходи!» Первый встреченный местный мужик её ударил и тащил за волосы, чудом не оторвав хвост от затылка. Вторая — древняя старуха, — впивалась пальцами и щупала, как средней паршивости козу на базаре. Дети, даже дети! Девочка — светлые косы, щербинка меж зубов! — стягивала с потерявшей сознание одежду себе на трофеи. Потеря ещё раз посмотрела вниз и, рывком подтянувшись, наконец уткнулась лопатками в ствол, надёжно перехватывая бёдрами крепкую ветвь. Откинулась назад, меняя поудобнее центр тяжести, пригладила свободной рукой лезущие в глаза медные прядки, и, уставившись перед собой, максимально тихо замерла. В такой позиции, по опыту босоногого детства, Потеря могла просидеть несколько часов, никуда не сваливаясь. Всё было хорошо в её плане. Кроме треклятого амулета на кожаном шнурке, решившем, что настал его час. Надорванный шнур заскользил по груди так стремительно, увлекаемый вниз бессердечным притяжением, что подвеска-четырёхлистник, сверкнув на прощание глянцем лепестков, полетела вниз. —…твою мать! — больше машинально, чем осознанно, вскрикнула девушка, только по чистой случайности не сорвавшись следом в попытке перехватить украшение за шнурок. — Что? Нормально скажи, сопляк! Не понятно нихера. Ты из какого клана? Какому вождю надавать за то, что ребёнок Тир-Фради не слушает Винбарра? Стать нянькой малолетке. Именно этого ему так не хватало в этот отвратительный день. — Всё короче. Я пошёл! Передавай досантатам: Винбарр сделал всё, что мог, и больше от него ничего не зависело! Он попятился, не сводя белесых глаз с кроны, в которой что-то шевелилось и сопело. Сверху летели листья и мелкие веточки, один раз что-то блеснуло и тихо упало в траву. Поскольку это был не труп сдохнувшего от угрызений совести пацана, Винбарр не придал значения. Приняв имитацию ухода за настоящий уход, Потеря устало выдохнула и, от переизбытка эмоций нервно и слегка истерично рассмеявшись, сплюнула: — Отлично, милая моя, одна потенциальная опасность свалила — осталась ты и твоя скорая смерть внизу. Аминь. Мелкий говнюк решил посмеяться над ним, над самим Винбарром. Он мотнул головой, поджал почти чёрные губы, вытряхнул пару звякнувших крыльев, и с разбега забежал на ствол, опираясь на воздух железными перьями. Настроение снова сильно испортилось. Однако ещё никому не доводилось смеяться над ним, над самим Винбарром, безнаказанно. Он по-паучьи переставлял конечности, вжимаясь в кору жилистым телом, и цеплялся за ветки узловатыми пальцами. Воображение рисовало ему обмоченную тунику мелкого засранца, и, например, заикание, — великолепный памятный подарок об их встрече. Когда сильные ветви кончились, он ощетинил перья и продолжил подъем, упираясь острыми лезвиями в ствол. Снизу раздавалось пугающее лязганье. Памятуя о когтистой напасти, чуть не убившей её некоторое время назад, Потеря малость запаниковала. Малость? Она была в ужасе. — Отче наш сущий на небесах?.. — неуверенно вопросила девушка, зябко поёжившись. Это была единственная молитва, которую она знала в принципе, и единственное же, что в данный момент лезло на её в иные дни колкий язык. Разумеется, на одну молитву она не рассчитывала, но как отбиваться от вероятного хищного зверя Потеря пока не решила. «Бить в глаза! В глаза, запомни, дура!» Шелест листьев над медной макушкой до щемящего сердца напоминал чей-то мягкий, понимающий смех. Наконец молодой человек преодолел последние пару-тройку локтей до пацана и остановился. Пацан оказался не пацаном, а девчонкой, Цветком Тир-Фради, да еще из anemen shadi, судя по тунике. Винбарру стало ужасно неловко за наготу и за ругань. Обычно ему приходилось оправдываться, чего не любил никогда, но воспитание не допускало ни малейшего хамства с женщинами. Да и что теперь сокрушаться-то. Голый и голый. Чай не на Совете. Он вытер нос локтем и быстро пополз вверх, цепляясь мозолистыми костистыми ладонями за ствол. Поравнявшись с её напряженными ногами, он откинул голову назад, воображая узкие лодыжки под цветасто перевитыми штанинами. Целомудренно спрятавшись за дерево, он перевёл дух и продолжил путь наверх. На уровне бёдер Пропажи он бросил оценивающий взгляд на её комплекцию, и с сожалением прикинул, что с такими узкими костями бедняжка смогла бы родить не больше семерых. Когда его рогатая голова оказалась у её груди, ему пришлось срочно и красочно, со всеми подробностями, вспоминать какие на вкус сопли вайлега, иначе неловкость ситуации поставила бы его в довольно затруднительное положение. Уперев крылья в ствол, он сложил руки на груди, немного отстранился, и свинцовый, почти ощутимый физически взгляд, начал в упор рассматривать незнакомку. Ветер в кроне шевелил жёсткие листья с легким шуршанием, и пушистые рыжие волосы девчонки поднимались над ее головой, приоткрывая длинную белую шею, и обдавал его незабываемым девичьим запахом. На его лице не дрогнул ни единый мускул. Потеря, широко распахнув глаза и медленно сбледнула в лице, начиная походить на те самые неумелые окрашивания художником портрета, когда между насыщенностью волос и мертвенностью кожи ложится неправдоподобно яркий контраст. Впрочем, к ней можно было проявить снисхождение. Ибо перед ней на расстоянии вытянутой руки находился, в худшем случае, ангел господний. С поправкой на то, что ангел был пролетевший от врат кубарем вниз на землю и стесавший своей мордой лица все ближайшие скалы, сохранив на оставшуюся вечность шрамирование по скулам и вискам. В лучшем же случае, это был преломлённый накатившим безумием образчик местной агрессивной фауны. Что тоже подходило. Раздвоенные радужки и зрачки не каждому даются от природы. Честно говоря, Потеря пока не знала, какой вариант происхождения этого создания она предпочитала. С одной стороны, ангелы, даже побитые жизнью, безопаснее. С другой стороны, ангелы и всякие такие личности бытуют с Той Стороны жизни, а значит, её тело уже догрызала местная дикая фауна. Если же, опять-таки, это была дикая фауна, значит Потеря ещё прибывала в мире живых. Пока что. — Ты кто… что… зачем? — разом позабыв, что её едва ли поймут, кем бы он ни был, дрожащими губами пробормотала девушка на грани слышимости. Распахнутые крылья её визави металлически поблёскивали, бросая на неё глубокие чёрные тени, голову венчали ветвистые рога, больше похожие на древесные корни — шлем, какое-то этническое украшение, или… Боже, ну не могли же они расти прямо из головы! На фоне всего этого абсолютнейшая и возмутительная нагота мужчины бросалась в глаза далеко не в первую очередь. Последней связной мыслью было отчётливое понимание, что в связи с этим местные лишились только что в её глазах последней капли порядочности и адекватности. Больше она не думала. Рогатая голова склонилась набок. Внимательные белёсые глаза в чёрных провалах над низкими бровями внимательно читали жесты и мимику обитательницы дерева. Кончик длинного хищного носа чуть нависал над плотно сжатыми тёмными губами. Время застыло. Она пахла страхом, женщиной, водой и чем-то незнакомым. Солнце пробивало её пряди почти насквозь, меняя их цвет с тёмно-красного на оранжевый. Ресницы Потери мелко дрогнули, голова зеркально чуть склонилась набок, как у любопытного птенца, ещё не решившего для себя, сорваться в панический полёт или можно остаться, замерев под гипнотизирующим взглядом змеи. Так, верно, чаровал когда-то мифический золотой полоз вышедшую к ручью девицу — без желания затмить разум. Просто… смотря. Дыша. Существуя. Скрежет металла разбил застывшее время, и оно посыпалось плоскими осколками куда-то вниз, куда девчонку звал страх. Когда на её реснице сверкнула крохотная слезинка, Винбарр рванулся ей навстречу, шурша ладонями по шершавой ветке. Горячая рука обвила её талию, головокружительный поворот, и небо застыло у них под ногами. Если бы Потеря могла кричать, она бы закричала. Если бы только могла. Рывком он дёргает куда-то, отталкивается от ветки, и они летят вниз головой. Или вверх. Тот краткий полёт, прыжок в никуда, выбивающий воздух из лёгких, разбивающий сознание на звонкие-колкие осколки водной глади, как будто швырнули содранный с шеи амулет в колодец с глубокой и тёмной водой. Забирай! Не жалко! Пуще гибели боящаяся высоты, она продала бы всё на свете ради этой минуты. Горячие широкие ладони перехватывают её поудобнее, и она чувствует, как он зарывается узким лицом в её волосы, она слышит как глубоко и медленно он дышит где-то возле уха, и чувствует каменные объятия, пока земля под ней становится смазанным пятном чёрно-зелёного и терпкого. Она чувствует как его босые ступни принимают на себя землю, превращая столкновение в чуть заметный поворот его головы и немигающий взгляд. Он пахнет лесом и нагретым камнем, она видит свои длинные рыжие волосинки между его тёмных губ. Она видит и почти физически чувствует его взгляд на своих губах и вздрагивает лязгу и хрусту тяжелых крыльев и его удаляющейся спине. Когда его босые ступни коснулись земли, Винбарр расцепил руки, напоследок втянул в себя запах этих тонких волос и зашагал к Вигшадхиру. Собирая крылья, он размышлял и не мог взять в толк, почему девчонка не была раскрашена в цвета Людей Тени, но на ней была их туника. К тому же ни одно из известных ему племен не славилось выдающимися способностями по древолазанию. Неважно. Его ждал en on mil frichtimen, Совет, выборы и — скорее всего — кровь. Много крови renaigse… — Плоть от моей плоти, — голос en on mil frichtimen разливался по телу сладкой истомой, — я давно хочу видеть тебя в святилище. — Я приду, — прошептал Винбарр, пока взгляд его блуждал по глянцевой зелени чащи, — с дарами, но после. Сейчас у меня дела, ты же знаешь. — Знаю, дитя моё, знаю… Тысячеликий бог нежно касался солнечными бликами, невесомо скользя по разгоряченному полётом телу. Так они и шли, не сбавляя шаг. Ещё несколько мгновений Потеря стоит, как воплощение своего прозвания, медленно облизав от чего-то пересохшие губы и чувствуя странный металлический вкус — не след лекарства, не отголосок крови… Она бессознательно сглатывает, делая шаг в сторону от дерева, и утонувший в высокой траве амулет болезненно впивается в защищённую лишь тонкой подошвой ступню. Тихо ойкнув, она сначала оступается, убирая ногу с острого предмета. Потом медленно наклоняется, подцепляя черными ногтями порванный шнурок, и что-то щёлкает в сознании. Потеря разворачивается со стремительностью горного потока, безмолвно рванув следом за уходящим мужчиной. — Дай ей себя догнать. — Зачем? — Без тебя она заблудится. — Ладно. Она догоняет его в несколько быстрых рывков, на полшага обгоняет, и, выравнивая поступь, идёт рядом, будто так и надо. Без единого слова. Без единого лишнего жеста. Не спрашивая — можно ли? — не потому, что он не поймёт, а лишь по той причине, что для Потери сейчас это было так же естественно, как дыхание. Где твой разум, где твой страх, дочь иных времён? Он на неё не смотрит, идёт широкими быстрыми шагами, чуть сутулясь. Но её присутствие рядом что-то с ним делает. Он слегка мотает головой, отгоняя что-то невидимое. Всё однажды заканчивается, закончилась и чаща, выводя их тропе меж начавших редеть деревьев. Когда она, уже видя вдалеке дым очагов, равняется с ним на дороге, руку словно обжигает холодом и теплом одновременно. Поднимая сжатый кулак, Потеря уже знает, что увидит там — протянутые меж тонких пальцев обрывки кожаного шнура, а там, на ладони, прижатый к вечно прохладной коже, блеснул изумрудным бликом краешек амулета. Того самого, что носила, не снимая, последние семь лет у самого сердца. С ним засыпала и просыпалась, ловила на грудь солёные брызги моря и жаркий песок, с ним спускалась под землю и скрывалась в тенях громадин зданий… Девичья ладонь ласково касается мужского предплечья в древнейшем из жестов, в простейшей из немых просьб. «Постой» Когда они поравнялись, en on mil frichtimen тихо смеялся и шепотом бормотал странные слова. — Она что-то хочет. Мужчина оглянулся через плечо. Тонкий кожаный шнурок в её руках — словно обманка, насмешка немой судьбы. Ну кто он ей? Час, распоровший вечность на два отреза. Случайный заступник в лесной чаще. Безымянный знакомый — и её имени не знающий… Дробно и ласково смеётся небо Тир-Фради, и, привстав на носочках, рыжая, как закатное солнце, девчонка, смыкает руки за его шеей, узелком стягивая края шнурка. Мягкие пряди щекочут щеку и ключицы — так близко, только руку протяни… Прохладный амулет ложится на грудь, и Потеря отстраняется от Винбарра, чуть улыбнувшись уголками губ.