***
Наверное, одно из сонма чудес Тир-Фради заключалось в нетронутой простой красоте природы, пронизанной теми же незримыми призрачными нитями, что и всё живое. В каждом тонком листочке, в каждом слабом лучике закатного солнца, тепло окрашивающего облака багрянцем — кружева единого замысла, вяжущего мелкими и крепкими узелками все души острова меж собой. Высокие силуэты деревьев расступались, обнажая укрытый травой полукруг поляны. Хитрый Данкас выволок откуда-то бурдюк и достал из торбы плошки. — Брат мой, как ты мог знать, что мы согласимся прийти? У меня вон Мев недообнятая… — Катасах обшаривал карманы на предмет безоара: сильно напиваться он не имел права. — Будь мы в иных отношениях, я бы даже зарделся от чванства собственной важности. Но я слишком давно и слишком хорошо вас всех знаю. Впрочем как и Советы, — он подавал полные плошки и тепло посматривал на окруживших его вождей. Дина сидела у ног Винбарра, обняв его колени, и молча наблюдала за хозяйничаньем Данкаса. — Вообще я рад, что твоя брага перекисает, — Катасах опустил нос в плошку, — это означает, раненых было не так много. Это хорошо. До следующего обвала в Квенваре. — Да брось. — Винбарр коротко стукнул своей плошкой о его, — старику недолго осталось. Выборы пройдут, и я разнесу это место к ебеням. Твои пересказы о раненых знаю наизусть. И ответы управляющего тоже знаю. Моё терпение не безгранично. — Буду носить тебе в яму свои лепёшки, — Данкас сладко зажмурился. — Тебя же осудят и накажут. И — здравствуй, яма. — Ага, свои же. За помощь своим же. За это надо выпить, — Винбарр неприятно улыбнулся. Плошки стукнули. Дина поморщилась от едкого зелья и только крепче обхватила ноги своего возлюбленного, своего смутьяна. Он рассеянно перебирал ее косы и думал о чём-то своём. — А знаете, я на пару мгновений поверил, что Сохор хоть что-то услышит, — отхлебнув из своей чашки, вдруг выдал Катасах и эмоционально махнул рукой в сторону. Плеснуло спиртовым запахом. Данкас, помолчав, задумчиво натянул рукав своей туники и осуждающе цокнул языком. — Меткость — это не твоё, — деланно пожурил он лекаря. — Хоть бы в лицо целил, ну что ты переводишь необходимые жидкости! Отжимать обратно в чашку, что ли? — Поверил он, — жестко усмехнулся Винбарр. — А во что ты ещё веришь? В справедливость к изгнанным и конец радуги? — В болотниц, жрущих Синих Цапель. И в то, что однажды Совет не закончится вот этим, — он широко обвёл рукой поляну, предусмотрительно отставив в этот раз чашу. — Сказочник~ Волосы Дины под рукой, бездумно перебирающей пряди — грубые и жесткие, как осока у реки, которую сейчас в красках описывает Данкас, подхватив песню безумной Гаанги, разукрашивая её яркими подробностями, пополняемыми на ходу уморительными деталями. Винбарр улыбается, когда, подскочив с места, друг широко распахивает глаза, для пущей сочности образа поставляя к губам пальцы, изображающие жвалы, и дребезжащим тоном угрожает Катасаху отгрызть что-нибудь жизненно необходимое. И, кажется, Данкас имел ввиду отнюдь не голову. Катасах гогочет от смеха, лениво отмахиваясь от «страшнющей болотницы, поедающей детей и гулящих мужей», и, кажется, увидь их кто, пошли бы по деревням байки, одна другой забористей. Дина ластится под ладонь, беззастенчиво выставляя напоказ всю свою женственность, а хмель играет с сознанием Винбарра странные несмешные шутки — мерещится мягкая волна рыжих волос под дрогнувшими пальцами, каштан становится совсем красным, заплетённые косы — вьющимися прядями, свободно ложащимися на спину и цепляющимися за всё подряд, стоит только… …только что? Винбарр не помнит. «Это всё настой», — устало растирая переносицу двумя пальцами, легко обманывается он. — «И усталость». Некстати пересыхают губы и, потянувшись к плошке, бездумно облизывает их почти черным языком. Собственный разум смеётся над Винбарром, и в ту бесконечно долгую секунду, прежде чем жгучая влага опалит рот, он чувствует незнакомый привкус и не понимает, откуда тот появился. — Кажется, тебе не стало легче, — Катасах чуть хмурится, заметив лёгкое изменение в лице друга. Дина тянет Винбарра за руку прочь с поляны, и он, слегка покачиваясь, прощается с друзьями. — Мы тоже пойдем, да, брат мой? — Данкас угрожающе изображает болотницу, и коварно атакует Катасаха. Тот отвечает шальным хохотом, и шутливо накладывает на себя охранные жесты. — Нононо, даже не думай, твои чары минуют меня! Катасах — верный муж! — Тьфу какой ты скучный, — Данкас надул губы и помог приятелю собрать плошки. Ладонь Дины, обхватывающая запястье, — чуть жестковатая, вытертая копейным древком, и по-охотничьи крепкая. Вечерние тени ложатся на смуглую кожу, и, наверное, раскрасневшаяся от хмеля, она сейчас безумно красива. Но привычка — ироничная вещь, затмевающая взгляд. Темный взгляд, расширившиеся зрачки, губы, льнущие к шее — ей всегда было безразлично окружение, место, время. Жадная до его внимания, Дина была готова брать, что предложат, отдаваться, когда берут. Была ли это любовь или одержимость — никто бы не взялся судить. Это была Дина. И ничего сверх того. Она стащила с него рукавицы и броню, нехитрым привычным способом открывая его навстречу себе. Стремясь попасть в фокус белёсых глаз, прижимая к себе его раскалённые ладони. Чужой далёкий взгляд сквозь неё саму, минующий душу, пробивающий спокойным холодом её жар. Ей хотелось визжать от ярости. — Куда, куда ты смотришь, mal??? Смотри на меня, только на меня, только мой, единственно мой mal! — она нервно облизывала губы, прижимаясь к нему всем телом, собирая собой весь его запах. Винбарр вдыхал аромат ночи, выдыхая призрак ушедшего дня. Хмель уходил и уносил с собой воспоминания о падении в деревья, доставал из памяти встречу с en on mil frichtimen, и улыбка его красивых тёмных губ провожала их прекрасную, полную заботы и дикой нежности, встречу. Ещё эта женщина перед ним. Цветок Тир-Фради. Её косы бежали сквозь его узловатые пальцы. Рывок, и её голова в его руке. Он вглядывается во влажно блестящие глаза, в дрожащие губы. Она замирает и чутко слушает, почти не дыша, так же как и всегда, пытается читать и угадывать его. И так же, как и всегда, видит в блеске глаз только себя — не его, а свою похоть, не его неутолимый голод. Такова Дина. Если бы она понимала, каково и как это много, — хотеть и обладать целиком, полностью, всей душой, до самых тёмных и мрачных её глубин, принимая безраздельно, не осуждая, не оценивая, сливаясь, становясь бесконечно целым… Пальцы, рассеянно перебирающие жёсткие пряди Дины, внезапно провалились в пушистую паутину беспечно несобранных мягких волос. Уголки его рта расправили горькие складки у щёк. Уже более бережно он утопил ладони в её гриве и мягко повернул к себе лицом. Девушка ликовала. Теперь он здесь. Он здесь и сейчас наконец! Мой! Со мной! Винбарр снова внимательно смотрел в прекрасно симметричное лицо, рассматривая шнуры и ленты в косах, в смутном ожидании обжечь взгляд камедно-рыжим, неудобно и невовремя рыжим, непривычно мягким и длинным. Рассеянная улыбка смягчала его тревожный поиск. Но его взгляд споткнулся о её напряжённый взгляд, и он, вздохнув, чмокнул её в нос.***
Выпала роса. Не открывая глаз, Винбарр сдвинул со своей груди посапывающую Дину и сел. Вчера после Совета он так и не дошёл до святилища. — Дочь йоглана, — пробурчал он, не убирая однако ладонь с украшенной татуировками узкой спины. Продрав глаза, он вздохнул и принялся обшаривать кусты в поисках одежды. Зашнуровав наконец всю броню поверх туники, он ещё раз оглядел полянку со следами вчерашних разнузданных игр. Чего-то не хватало. Из сжатого кулака Дины торчали тонкие кожаные шнурки. Аккуратно, чтобы не разбудить, мужчина потянул, и в руку ему упал маленький зелёный амулет в виде четырёх листьев. Скривив в ухмылке красивые губы, он умилился наивной женской хитрости: ревнивая подруга чуяла опасность за версту. Вместе с первым лучом солнца он поднялся на взгорье и осмотрелся. Румяное утро обещало день, полный новых свершений. Ноги сами несли его в Стейгер-Фалаг, к святилищу en on mil frichtimen. Деревня Ткачей Ветра гудела с щедрой добычей после базарного дня. Джазаг наконец удачно сбагрил кому-то лошадей renaigse, и можно было больше не думать о корме и о стёртых о гранит копытах. Женщины хвастались друг другу щедрой добычей и цокали языками. Мужчины довольно переглядывались, — на носу была новая вылазка, а значит новая добыча к будущему базару. Благодушно отвечая на приветствия, Винбарр не сбавлял шаг, отмечая про себя, что после Совета в деревне появилось больно много девчонок из Воинов Бури. Это означало только одно: к нему придёт говорить Дердре. Впрочем судя по заливистому щебетанию женской половины молодёжи Ткачей Ветра, парней она тоже не забыла привести. Он немного замешкался, пока отсыпал бусин детворе, когда его догнал Джазаг и двинул кулаком в плечо. — Да не пойдет трещинами скала под твоими ногами, mal, где ты потерял свою волчицу? — Так вот что интересует соратников на самом деле, — процедил Винбарр, не сводя с него холодный спокойный взгляд. — Да ладно, чихать я на неё хотел, — Джазаг воровато оглянулся и приобнял вождя за талию. — Люди говорят… Дина проплыла мимо с перекинутыми через плечо шелками аль-садской окраски и связкой цветных плетеных браслетов. Когда на ней не оставалось ничего кроме них, все тревоги и заботы обычно отступали на второй план. Мужчины проводили её взглядом, и Джазаг продолжил. — Люди говорят, на этом Совете ты наконец дал слабину, и дристал как ульг на сранине, когда начал препираться с вождями. — Ну да, ну да. Всегда так делаю. Каждый Совет. Чуешь запах, да? — Джазаг невольно облизнулся, глядя как презрительно скривились губы вождя. Он приблизился ещё ближе и дрожа вдохнул воздух за ухом Винбарра. — Так я и думал. Пойду надаю им по соплям. — Придурок, займись делом, а не собирай сплетни. Угости людей из Воинов Бури в конце концов Издалека злые карие глаза Дины наблюдали разговор, и только она одна понимала, что означали эти неловкие прикосновения и интонации невпопад. Или думала, что понимала. Когда шумный двор остался позади, и святилище разомкнуло свои ворота, Винбарр наконец расслабился. Пустые разговоры раздражали и отнимали у него силу. Заземляли и делали частью толпы. Затягивали в бесплодные страсти, огрубляли и заземляли его высокий дух. Набрав у входа в святилище песка, он закинул его в рот, немного пожевал и хорошенько проплевался. — Да поглотит земля мусор, что не способен вобрать doneigad. Он провел ладонями по лицу, касаясь рогов, и побежал вниз, предвкушая долгожданную встречу. Корни сплелись вокруг портала в святилище. Над алтарём поднимались восхитительные полосы свёрнутых энергий. В полумраке алтарного грота нежно и тихо мерцали грибницы. Раздавалось едва различимое эхо всех когда-либо произнесённых здесь молитв. Стараясь не шуметь, он поставил меч у выхода и снял броню. Опытный боец по тёмным пятнам и небольшим порезам на тунике мог с лёгкостью описать времяпрепровождение её владельца в течение последних нескольких суток. Он аккуратно стянул рукавицы и сапоги, тунику вслед за ними, закрыл глаза и плавно покачиваясь, пошёл к алтарю. Тысячеликий бог наслаждался красотой торса своего лучшего произведения, своего лучшего служителя, своего верного защитника, своего жреца жрецов. Впрочем, восхищение его было лишено того плотского, чем полны были его возлюбленные дети, даже самые лучшие и совершенные из них. Ушло в бесконечную бездну лет время, когда en on mil frichtimen владел лишь одним-единственным ликом и был непозволительно близок к своему острову. Не так, как ожидалось от души Тир-Фради… Эмоции — слишком яркие для бога, слишком глубокие в своей тьме и жаре, — запекались на сердце шрамами и червоточинами, уродуя саму суть. Но вместо того, чтобы обуздать их, направить в созидание, тот-кто-владел-одним-ликом предпочёл отсечь их вовсе. Влил ток своей крови в реки и озёра, растащил жилы и вены на травы и корни, выменял кости на хребты гор и сердце, обожженное сердце бога… Вулкан до сих пор хранил его затухающий, нестерпимый огонь. Сквозь смеженные веки вспыхивали сладкие токи его Тысячеликого возлюбленного. Счастливая улыбка озаряла хищное лицо Винбарра, смягчая черты. Он расслабленно покачивал головой и все приближался шаг за шагом к алтарю. Каждое прикосновение стоп к земле отдавалось вибрацией, каждый глоток воздуха — пьянил. Всё вокруг было пропитано древней, первобытной силой, кружащей голову вернее любых настоев. Коснувшись алтаря, рука нащупала нож и пьяно и азартно рассекла руку, и лезвие раздвинуло кожу над сердцем. Алая кровь веселыми брызгами окропила алтарь и белоснежную грудь. Винбарр открыл глаза и улыбнулся, обнажив длинные зубы. Нет ничего крепче, чем узы меж сердцем острова и его жрецами. Нет ничего вернее, чем живой ток крови, несущий след самой жизни, ещё не остывшей на мёртвых камнях. Нож вдоль кожи как зарок, как обещание, как растянутая в смертном обрывке вечности жертва собой. — Ты единственный, кто не приходит просить, ты единственный, кто приходит отдать последнее тому, у кого есть всё и даже больше, — каждый из тысячи ликов был исполнен гордости за возлюбленное чадо. Сколь горько было en on mil frichtimen видеть, как тьма, накатывающая на остров с берегов бескрайнего бушующего моря, по капле отравляет его, столь ярко отдавалось теплом осознание, что его прекрасные дети по-прежнему способны быть такими… И Винбарр, воистину, был одним из его лучших творений. Если не лучшим. — Я видел Совет, — вкрадчивое эхо голосов, сплетающихся в единое звучание. Многоголосый хор, попадающий нота в ноту, слог в слог. — Я так разочарован случившимся… и в то же время я так горжусь тобой, и верю, что ты способен справиться с этим ядом. Винбарр лёг щекой на холодный камень алтаря и промурлыкал: — Не переживай, Отец, они всего лишь люди, я справлюсь, даже если их больше. Даже если проиграю, я справлюсь, слышишь? Твоя любовь делает меня сильным. Тысячи корней оплели его, сращивая разрезы, подъедая остатки подсохшей крови. — Я в тебя верю, не могу не верить, — беззвучным шепотом, потоком ветра, лохматящего волосы как под рукой из плоти и крови. Как он мог в него не верить, когда знал его верней и лучше любого смертного? Знал и понимал так, как может понимать только божество. — Даже сливаясь с nadaig, ты не поддаёшься одним инстинктам, — с мягкой вкрадчивостью, дыханием природы, вибрацией гор. — То дитя Тир-Фради, что могло быть убито, но не погибло… Я оценил. Сердце Винбарра чуть не выскочило из груди. En on mil frichtimen, отец всей жизни, душа вулкана, суть Тир-Фради, похвалил его! — Всё ради тебя, Отец, — прошептал doneigad и спрятал лицо в руки. Он был счастлив как ребёнок. Невыносимо, нечеловечески счастлив. С такой поддержкой нет ему преград, с таким одобрением он сможет всё, и возможно, — даже больше. Всё ради Тысячеликого! — Ну-ну, дитя, я знаю, ты не обманешь моих надежд: угроза отовсюду, и кроме тебя и твоих братьев-nadaig, некому меня защитить. Винбарр нахмурился и уставился в тысячи глаз над алтарём. — Клянусь жизнью, никто не посмеет причинить тебе вред! — О, как ты горяч, мой мальчик, ты еще так неопытен, и не знаешь всей подлости человеческой натуры… Впрочем со временем это знание коснется и тебя. Приведи ко мне Мев, Винбарр. Она давно не приносила даров, видимо en on mil frichtimen обидел нелюдимую, а ведь именно мне она обязана своим счастьем… — Обещаю, Мев придёт. Не знаю правда, когда, — в уголках его губ появились горькие складки, — это же Мев! — но я всё сделаю, чтобы она исполнила служение в полной мере. Тысячи объятий обвили костистую спину Винбарра. — Как страшно потерять ребёнка, сын мой. Как страшно гнать от себя мысли, что однажды ты станешь как Мев и отвернешься от отца, утонув в своем счастье… Сердце молодого человека сжалось. — Никогда, никогда этого не случится. Я не устану повторять, что отказался от земного счастья, вернее всего того, что вкладывают в него люди, лишь бы ты был доволен. Как только приведу дела в порядок, удостоверюсь, что мои братья, дети Тир-Фради, сильны и живут в достатке, я приду к тебе, сделаюсь твоим навеки. Или на сколько ты позволишь. Моя жизнь и судьба безраздельно принадлежит тебе, en on mil frichtimen. Не успел он договорить, как тысячи цветов сплелись и укрыли его рогатую голову венцом Благословения. Винбарр поцеловал алтарь, и обессиленный встречей, пошёл одеваться. Он не видел, как затихает за его спиной мгновение назад пышущий силой и светом камень алтаря, тускнеет и теряя свои краски. Не видел, как последние капли крови чернеют и высыхают, поглощаемые побегами и корнями. А если бы даже и видел — ну что в этом такого? Раны, нанесённые самому себе, затянулись, лезвие ножа — очистилось от крови, а плечи надёжно укрыла туника и броня. Винбарр поднимался из мягкого мрака грота, до краёв души полный благословения и участия своего возлюбленного отца, и, несомненно, был счастлив в этом простом понимании и принятии en on mil frichtimen. Почти у самого каменного свода природной арки, вытесанной самим временем, нервно переминалась с ноги на ногу Дердре. Туника её была обтрёпанна по нижнему краю, а крохотные бурые пятнышки говорили о столь прочно въевшейся в ткань крови, что не вытравишь ни песком, ни золой. Впрочем, одно было ясно точно — кровь была не её. Свежие раны не терзали крепкое коренастое тело, но дрожь нетерпения то и дело прокатывалась по напряжённо впившимся в жёсткий пояс рукам. То был мальчишка, ряженный девицей, не иначе. Она резко приветственно кивнула Винбарру, и её курносое лицо повеселело. Видно, ждала она достаточно долго, и это ей успело надоесть, а жажда поделиться какими-то соображениями не давала покинуть свой пост. — Я уж подумала, ты решил там остаться навсегда, и я тут зря землю протираю! — Да благословит en on mil frichtimen Воинов Бури и тебя, Дердре, — Винбарр вышел из святилища ещё не весь, часть его пребывала в сладкой истоме близости с Тысячеликим богом. С усилием он сфокусировал взгляд на жрице Воинов Бури: короткие ноги и редкие волосы явно свидетельствовали о попорченной крови ее предков: то ли среди них затесался renaigse, то ли случился близкородственный брак. — Весь Совет ссыт говорить с тобой поодиночке, вождь. Их сплетни — всего лишь цветы их страха, — Она вплотную приблизилась к нему и высоко задрала подбородок. — Нам надо поговорить наедине. Не хочу лишних ушей. — Пойдём в святилище: надёжнее нет места, — он улыбнулся только глазами. Вернуться, и не отпускать. Никогда не отпускать. В животе сладко заныло. Дердре дёрнула челюстью, но мужественно поджала губы, и жестом велела свите ждать у входа. Она была воином и юной главой племени, и только ими, и тонких жреческих моментов не понимала. Нет, её любовь к родной земле была безусловна, она готова была огнём и мечом очищать её от renaigse и лживых предателей, затесавшихся в их народ, но… были вещи сверх её понимания. Он дождался, пока она соберётся с духом, и сбежал вниз по ступеням. Маленькие глаза Дердре таращились в темноту, она то и дело накладывала дрожащими руками охранные жесты, шаг за шагом спускалась всё глубже, потея от напряжения. Даже если бы Винбарр захотел объяснить ей всю смехотворность необходимости защиты от него, он бы не смог передать словами этого простого в своей искренности чувство покоя рядом с алтарём. Нет. Совсем не с этим камнем. С тем, что крылось за пустым символом места. Спустя дюжину мучительных минут она наконец оказалась у алтаря, и вытерев локтем нос, с размаха шлепнула разрезанной ладонью об алтарь. Ей тут же полегчало, и она уселась перед Винбарром. — Мои люди приносят скверные вести, да и я своими глазами видела, — она скалится чуть, но тут же встряхивает головой, понимая безуспешность попытки скрыть ярость. — Всё больше и больше дорог строят renaigse, мне это не нравится! Пахнет кровью, клянусь! Зачем им столько путей? Что они хотят везти по ним?! Она взяла его за руку и строго посмотрела в глаза. — Ты — сын nadaig, ты живешь для Тир-Фради, только ты сможешь понять, ты! Мы должны объединить наших воинов, одни мы не справляемся! Винбарр внимательно слушал, одобрительно покачивая головой. Опасливо поглядывая на движущиеся над алтарём багровые тени, Дердре понизила голос: — Угнали ещё несколько дюжин девчонок. Мы уже почти нашли того, кто утвердил эту мену, но подлец был одет как renaigse, и на нем не было краски. Он проглотил язык, и я не успела его допросить. — Храни нас en on mil frichtimen, — боль в груди Винбарра превращалась в клокотание кипучей ярости. — Очень скоро они уплывут на континент из одного из портов, и это всё, что известно. Я постараюсь через разведчиков выяснить точный день, но… Мне трудно думать, я не знаю, что делать, поэтому и пришла. Больше не к кому было идти. Дердре до скрипа сжимает зубы и ярость опаляет её изнутри, как сердце вулкана. Ей хотелось напоить меч кровью всех этих ублюдков, сделавших из её сестёр товар на потеху renaigse, но их было мало, их было чертовски мало… — Нужно же что-то сделать с этим! Как мы. Как они… Вырезать их всех, да и дело с концом! Не знай он её ещё с пелёнок, можно было бы предположить агрессивный флирт в этом полном страсти и робости взгляде: — Значит, союз между нами, mal? — Союз, mal. Да станет его свидетелем en on mil frichtimen. Кровь на их хлопнувших ладонях смешалась. Белёсые зрачки Винбарра стали еще белее, он сжал губы и процедил: — Благодарю тебя, mal. Кузни Ведлога будут полны сталью Стейгер-Фалага. Вместе их племена только станут сильнее. Как вода и масло, не смешиваясь, не растворяясь, обогащая друг друга.