Rena(igse)

Утро наступило возмутительно рано и возмутительно громко. Казалось, не успел утомлённый разум отбыть в мир весьма специфических сновидений, как через щели в стенах денника пробились ранние лучи, безошибочно находя глаза Потери, и невдалеке с шумом хлынула вода в деревянную лохань, и зафырчали лошади. С мученическим стоном девушка перевернулась, утыкаясь лицом в смятое сено и пытаясь натянуть сбившееся одеяло на голову, но чьи-то руки уже поймали край ткани и бесцеремонно дёрнули на себя, призывая вернуться в мир живых. Нанчин сиял, почти посрамив резкое утреннее солнце. Активно жестикулируя, пока провожал на умывание, он агитировал, что наверное давай учить язык уже, а то очень много дел, что требуют более глубокого понимания, чем язык жестов. Хранительницу мудрости я упросил, и вроде бы как она даже дала добро. Разумеется, Нанчина Потеря понимала с пятого на десятое — что-то про язык, речь и «быстрее». Но, по правде говоря, на фоне абсолютного и тотального непонимания остальных местных, с этим улыбчивым стариком она могла бы вести подлинно высокоинтеллектуальные беседы. Например, как использовать смятую до резинового состояния смолу, она поняла почти моментально. — Ты спас мои пломбы, дедуль, — закидывая за щёку смолу, улыбнулась Потеря. Он тут же полез ей в рот, причитая, что сначала Люди Тени едят утреннюю еду, а уже потом зажёвывают. Чудом отбрехавшись от внезапной стоматологической помощи, она всё-таки сообразила, в чём совершила ошибку, и виновато развела руками. «Ну, соррян, не совсем в курсе». Дальнейший «круг почёта» мимо денника и мелких источников Потеря совершила почти машинально, пару раз плеснув прохладной водой в лицо и оттерев руки и виски от налипших высохших колосков и той особенной пыли, оседающей на коже после ночи на сене. Хранительница мудрости заорала, восседая на ящере: — Renaigse! Мев долго не будет ждать! У неё терпение на исходе! Леволан стоял в начале Тропы Великой Охоты и чутко рассматривал блестящих стрекоз через третье веко. Когда она увидела, что девчонка побежала к ней, ящер развернулся и вразвалку пошёл в чащу, припадая на лапы. — Среди деревьев будет намного проще. Деревья не смеются над произношением, — сложённая щепотью рука мерно покачивалась, придавая словам вес. Где-то сбоку захихикало. — Ладно, не так обидно смеются. Пригладив волосы, Потеря сцепила руки в замок за спиной и выравняла шаг так, чтобы не обгонять болотную ведьму. Она не совсем понимала, что от неё требуется, но призыв идти рядом был ясен без слов. — Нанчин сказал, ты вроде бы хорошо управляешься по хозяйству. Вот и будешь ему помогать. Нет, конечно если не хочешь — иди на все стороны сферы, Мев никого не заставляет. Выживешь — расскажешь! — она хрипло засмеялась. — А вообще дел много. Очень много. Людям Тени лишние руки не повредят, нет. Наконец они вышли на укромную полянку, спрятанную за узким проходом в скале. — Здесь можно учиться, кричать тоже можно. И конечно тут тебя никто не сожрет. Разве что скука. Знаешь, бывают такие скучные, скучные люди. Им везде скучно. Даже с самими собой… Ведьма с зелёными волосами всё говорила, и говорила, и говорила — гортанно, непонятно, отрывисто, иногда причудливо растягивая гласные… Потеря щурилась на солнце, любуясь, как покачиваются при каждом шаге мелкие белые цветы на рожках её спасительницы, и улыбалась про себя чему-то неясному. Когда они доходят до крохотной поляны, укрытой от солнца и ветра высокими тёмными соснами, вершинами прокалывающими светлое утреннее небо, Мев толкает её в плечо и кивком указывает на землю вокруг них. Потеря покорно опускается, подтягивая под себя ноги, и, с любопытством следя за плавными движениями ведьмы, зарывается руками в сочную траву, щекочущую поджившие ладони, пропускает тонкие стебельки меж пальцев, и вдыхает тонкий, ни с чем не сравнимый свежий аромат леса. Наконец перестав копаться в тканевой выцветшей торбе, Мев тоже опускается на землю, скрещивая ноги, и ставит между ними неглубокую плошку из обожжённой красноватой глины, покрытую изломанными повторяющимся резными узорами. Пара движений раскрашенных тёмных рук, и из непрозрачной бутылки выползло что-то вязкое, одновременно похожее цветом на сироп шиповника и топлёную лакрицу. — Пей, — пусть Потеря не понимает ни слова, короткий приказ сопровождается тычком края плошки в губы, и в нос ударяет душистый и пряный травяной запах. Кому угодно она могла отказать, вышибая подозрительную смесь из пальцев. Кому угодно. Но не Мев. На самом деле, у Потери не было выбора пить или не пить — в одиночку в этом диком и чуждом крае ей было не выжить. И как бы испуганно ни стучало сердце, как бы ни впивалась в кисти дрожью привычка не брать лекарств из чужих рук, девушка крепко зажмурилась и, шумно выдохнув, как перед прыжком в бездну, разомкнула губы. Вкуса она уже не почувствовала. Чернота опустилась на веки бархатной шторой, и весь мир опрокинулся, переворачиваясь вместе с ударом земли в спину. Потеря хотела закричать, но губы скрепило немотою. Она хотела вскочить, но тело налилось свинцом и тянущей, болезненно-сладкой негой. Ей не хотелось больше ничего. Ни бежать, ни призывать на помощь, ни утирать скатившиеся по полыхающему виску солоноватые прохладные капли. Весь мир сошёлся на слухе, обостряя его, делая куда важнее в эти моменты, чем острое зрение и внятная речь. Узкая женская ладонь огладила лоб, отводя с него мягкие пряди, и Потеря попыталась выгнуться, подставляя измученное жаром лицо под мертвенно-холодные пальцы. И не смогла пошевелиться. Потом пропали и эти ощущения. А вместе с ними — в уши хлынул низкий, вибрирующий шёпот. Потеря не могла поклясться, что говорит женщина — звучание то нарастало, то затихало, меняло тональность, перетекая подобно прибойной волне, с шумом и плеском разбивающейся об острые скалы. Matir — мама, давшая тебе жизнь, cred — сердце, укрытое за cnam, костями… Cwen тянутся к небу сильными ветвями и пронзают землю корнями, стремясь во мрак. Meinei укрывают остров надёжнее всех бастионов, и, стоя на их вершине, ты можешь услышать голос природы, вибрирующий в самой сути твоей anem. Потеря тянется своим cred к частому пульсу земли, что в этот самый миг для неё дышит сонмом трав и ветров, переплетает рыжие пряди и луговые травы, свивает нити побегов вдоль синеющих вен на запястьях. И слушает, слушает, слушает. Blau — глаза… …что-то меняется, сгущая воздух, наполняя лёгкие изнутри влажным туманом, словно дымкой горячих источников. Память играет с разумом, и, словно проступая из сонма воспоминаний, Потеря видит раздвоенную радужку и четыре зрачка, уже не помня, кому они принадлежат, но ещё стремясь к ним всей anem. Земля вибрирует под лопатками и проваливается в небо, покрываясь изнутри разломами. Плечи и грудь обдаёт жаром, словно смыкаются чьи-то сильные руки, привлекая в кольцо объятий. Неощутимые плотью, но чем-то свыше её, касания пальцев вдоль позвоночника, лёгкое тепло дыхания у скулы, словно клеймо, проступающее под тонкой кожей… Ещё мгновение, и Потеря вспомнит что-то очень-очень важное, но мир под ногами по кусочкам истаивает, и её тянет к земле, словно захватывая в эпицентр урагана, скручивающегося вокруг тела в тридцать три кольца. Весь жар концентрируется на запястьях, и тело кажется до ужаса хрупким и смертным. Чем глубже она силится вглядеться в слои земли, тем сильнее обдает её жаром. И вот уже она теряет прежнюю лёгкость и продавливает собой красные полосы глины, наслаждаясь холодом подземных вод, словно шоколад, разламывает тяжёлые пласты гранитных пород, и задохнувшись нагретой зеленоватой плазмой почти у самого ядра, она замирает, увидев внимательный взгляд бесконечно мудрых глаз. — Очень хорошо, — раздается шёпот где-то в её костях. Проморгавшись, она увидела над собой хранительницу мудрости. Та провела пальцем у неё под носом и облизала испачканный багрянцем палец. Вечерело. Начинали сильно пахнуть ночные цветы. — Кровь пошла: хватит на сегодня. Когда заживет — продолжим. Тёмные глаза глянцево блеснули в сумерках. — Допивай, ну. Не выливать же. Потеря покорно опрокинула в себя последние вязкие капли и, облизывая верхнюю губу, вдруг замерла, скользнув мутным и пьяным взглядом по раскрашенному лицу болотной ведьмы. — Повтори! — с той жадностью в голосе, которой могут быть полны только провёдшие годы и годы в изоляции от человеческой речи и в шумном порту услышавшие родной язык через перекликивание чаек над головой и неясную брань иностранных моряков. — Повтори, повтори! — умоляюще не сводя взгляда с чужого рта. С немой мольбой — «дай знак, что я не сошла с ума, что пусть не все слова, но я слышу в устах твоих знакомую речь!» Мев говорила с сильным акцентом, растягивая гласные, Потеря поняла это, как только начала понимать речь. Сложив щепотью ладонь и подняв брови, хранительница мудрости медленно повторила: — Она говорит, продолжим занятия, как только зарастет твой разорванным знанием мозг, раздери тебя тенлан. Немного подумав, она добавила: — … а потом прожуй и выплюнь обратно ртом. Видя полную панику, ведьма улыбнулась, подсказывая мимикой, что это шутка и должно быть смешно. Паника, впрочем, заключалась в том, что Потеря понимала каждое третье слово. — Ты не будь серьёзной такой. Жизнь — это вообще несерьёзная штука. Нельзя слишком близко принимать всё к сердцу. Или где там у тебя душа, renaigse… Торба со стуком наполнялась ритуальными принадлежностями. Закончив, Мев встряхнула её, и начала просачиваться в трещину между скал, о чём-то говоря с кем-то невидимым или с самой собой. — Вот это экспресс-курс… — прицокнув языком, вслух протянула Потеря и подтёрла мокрый нос, чудом удерживая равновесие после того, как выбралась из щели между скал. — А так и надо, что у меня плывёт перед blau? Выплюнула вопрос, и замерла, ещё раз качнувшись из стороны в сторону. — Blau, — снова повторила, как раскатывая сладость леденца по языку. — Глаза. Снова помолчала. Потом резко тряхнула волосами и, пьяно улыбаясь во весь рот, резко пригладила спутанные кудри, задержав ладони на шее и зарываясь пальцами в прядки. — Невероя-ятно… — Воды попей, попустит. Дня через два. — Слушай… ммм… А я теперь не того? — тревожно уточнила Потеря. — Не лишусь последней мозги от этого? Понимать это хорошо. Сходить с ума по… Молоку? …не очень. — Молоко ставит на место мозги. Делает их звон созвучным звону нашего острова и en on mil frichtimen. А ещё мы им зверей усыпляем. —…я это заметила, — опять против воли расплываясь в улыбке, счастливо выдохнула Потеря, шатаясь из стороны в сторону, как сомнамбула. — Всегда знала, что я животное, но чтобы настолько… Лиса-лиса убежала в леса… Так. Стоп. Можешь меня стукать, если я начну заговариваться. Или мне потом будет стыдно. — Говори-говори. Из тебя должно выйти лишнее. Тебя рвёт лишними словами. Как после синих ягод, знаешь? — Не знаю. Я волчьи ягоды никогда не ела, ты же про них? Не знаю, как они у вас называются и не уверена, что ты понимаешь все мои слова, — рассветное солнце ещё не припекало, но уже золотило тонкие листочки и подсвечивало мелкие цветы в зелёных волосах Мев. Потеря поймала себя на том, что они прошли уже половину пути бок о бок с гигантскими ящерами, а она в пятый раз сворачивает шею, пытаясь рассмотреть крохотные нежные бутоны на рожках. «Интересно, это обруч или правда рога?» Нетрезвое сознание некстати вытолкнуло на поверхность смутное воспоминание о ком-то другом, увенчанном похожими украшениями поверх растрёпанных волос, и тело бросило в жар. Рука предательски потянулась к горлу, чтобы поправить сбившийся шнурок амулета, но пальцы цепанули воздух, и Потеря недоуменно прочертила кончиком ногтя вниз по ключицам. Чего-то не хватало. Хранительница мудрости косилась на девицу и загадочно улыбалась. — Renaigse, скажи ей, как тебя угораздило найти minundhanem? У неё даже воображения не хватает придумать, когда ты успела, а главное где! Гдеее?! — свернутая щепотью ладонь вынырнула из-под локтя. Она даже пересела лицом назад, чтобы видеть глаза Пропажи. Той бил в лицо свет, поэтому хулигански-недоуменную интонацию Мев она скорее чувствовала, чем видела. — Слово anem я уже знаю, — невольно улыбаясь уголками губ в ответ на весёлый тон болотной ведьмы смущённо протянула Потеря. — А вот «minundh» это что? Если это слово означает что-то, что можно найти… И относится к душе… Что-то связанное с божеством или ангелами? Ну… детьми бога… с крыльями… Угадала? И, помолчав, совсем тихо и задумчиво добавила: — Не знаю, правда, есть ли у вас такое в легендах… Болотная ведьма пугающе улыбнулась, чуть подавшись лицом к девушке, и гортанно протянула: — На-адо же, какая бы-ыстрая — слова разбиваешь на осколки, как горную породу… Ну вот и думай, крути, верти, дроби зубами, — Мев оскалилась, демонстрируя крепкие клыки, — словечко-то, может и поймёшь разумом, если anem… Болезненный тычок раскрашенного пальца пришёлся в ключицу совсем рядом с яремной впадиной. — …молчит… Не ожидавшая от хранительницы мудрости такой подлости, Потеря неловко отпрянула, и небо ударило её в глаза вместе с коснувшейся лопаток земли. Воистину, если бы не необходимость, она бы ни за что больше не пила этой вязкой, пугающе воздействующей на тело жидкости. Болотная ведьма обожала загадки и ребусы. В этом они с Катасахом были похожи. Он собирал ей занятные головоломки из узелков, и она обычно потешно злилась, когда с неделю проразмышляв над путаным клубком, вынуждена была признавать поражение. И тогда он подцеплял мизинцем незаметную петельку, легко тянул, — и головоломка растягивалась красивой шелковистой нитью. Но в тонких загадках энергий и причинно-следственных связей чужих судеб Мев была знающей. Никто лучше неё не постигал суммы связей и парадоксов бытия и всего того, что за его пределами. Однако в собственной судьбе она была непроходимо слепа. Вот и сейчас, узелок за узелком, она навязывала догадки и заметки о чудаковатой renaigse, скупо подмечая мелкие детали, но не складывая их в стройные выводы… Потеря, немного отлежавшись на прохладной земле, протяжно и чуть обижено что-то простонала, но всё-таки поднялась на ноги, тяжело опираясь о собственные колени. Постояла в полусогнутом состоянии, потом выпрямилась, прогнулась в пояснице, и сладко потянулась, протянув руки к небу. — Нет, ужасная вещь это ваше Молоко… Полезная. Но всё равно ужасная. Когда они наконец вернулись к деревне, сознание понемножку начало светлеть, и Потеря шаталась по менее широкой амплитуде, лишь изредка потешно зависая на одном месте и раздражённо массируя ломящие виски. — Нанчин! — прокричала Мев, едва леволан сошёл с Тропы Великой Охоты. — Иди посмотри! Renaigse понимает! — Свершилось чудо, — прыснула от смеха Потеря, но покорно помахала кистью в свою сторону. Мол да, чужая понимает. Чужая даже понимает дословный перевод renaigse. Хотя и говорит с жёстким акцентом. Старик упер руки в бока и сощурился. Потом он растопырил пальцы и сообщил, что особой разницы не видит: они друг друга и так прекрасно понимают, ведь да? Потеря икнула и яростно закивала. — Ты, дедуль, вообще мой маяк понимания в этом чужеродном мире, — активно подкрепляя речь жестами, девушка мельком подумала, что ещё неделя-другая, и можно спокойно считать профессию сурдопереводчика освоенной. По крайней мере в отношении Нанчина. — Что я и говорил, — подтвердили его брови, и он развёл руками. — Ладно, некогда ей с вами, — сердито буркнула хранительница мудрости и развернула ящера в чащу, высыпаться. Глядя ей вслед, Нанчин осторожно показал, что идём проспишься, потому что завтра очень трудный день. Куча стирки, собирать камедь, надо с мукой что-то сделать, и напасти повязок, Молока и расходного для tiern. И эти ещё волосы твои — его пальцы запутались в пушистых прядях. Надо что-то придумать, а то могут навредить. — Ох, да… Расчесать бы их и заплести от греха подальше, — привычно закрутила в такт речи запястьями и пальцами Потеря. — Я, когда в лесу, собирая ягоды, влезла на дерево — кошмарно запутала ветками волосы. И… Она резко застыла с поднятыми руками и обрубила начавшуюся речь. Рассказывать про тонкие рыжие волосинки меж чёрных губ ей точно не стоило. — Иииии… это было нехорошо. Кровь с шумом застучала в висках, и стало понятно, что её предел сейчас — упасть лицом в сено и проспаться, мечтая о том, чтобы от этого Молока не было похмелья. Некстати вспомнилось, что Мев говорила пить много воды и надеяться, что отпустит через пару суток. — Метаболизм, давай, работай, работай, нам только двадцатник, ты не должен ломаться от какой-то местной гадости! Организм счастливо отдался жаром в грудь и между лопаток. — Подлюга, — буркнула Потеря себе под нос и пнула столб, поддерживающий крышу денника, мыском обуви. Выхлебав две плошки воды и накрывшись с головой одеялом, она надеялась, что хотя бы при свете полуденного солнца и под анестезирующими местными травами ей приснится что-то максимально лёгкое и приятное. Разум, впрочем, имел по этому поводу свои соображения. Тьма мягким пологом укрывает плечи, свивается тонкой нитью жара в круг шеи и опускается к груди, словно раскалённой спицей кольнув кожу. Руки слепо шарят по ключицам, но не находят ни самого амулета, ни кожаного шнурка. Только тепло, скользящее по ключицам оборванным шнуром, увлекаемым тяжёлым четырёхлистником в бездну, раскинувшуюся под ногами. Она бросается за этим ощущением, пытаясь поймать скользящий меж пальцев огонь, но хватает только воздух. И теряет опору, устремляясь за ним вниз в темноту. Она кричит от ужаса бесконечного падения, но её запястье хватает широкая ладонь, рывком тянет вверх и жжёт, жжёт, жжёт… Она с криком выдёргивает руку и оказывается сидящей с кем-то в кроне на дереве, смотрит, видит кого-то в броне, но не может вглядеться как следует — между ними ствол. И как бы она ни силилась повернуться, ствол закрывает её молчаливого спутника. Ей бы бояться, но пелена сна лишает и тени страха — только тянутся на ощупь руки вперёд, заставляя прижаться щекой к шершавой коре, только чтобы провести невесомо тыльной стороной ладони по чужой скуле. Сердце сладко щемит, и она безвольно опускает руку, словно подрезали нити, держащие марионетку. Пылающий лоб утыкается в кору, и хочется впиться пальцами в дерево до хруста — щепок, летящих в стороны, или собственных костей. Медленно запрокинуть голову, скользнув сначала приоткрытыми губами, потом подбородком по шершавой поверхности, уставиться в бездонную черноту неба, и выдохнуть тихо и безысходно. «Дай руку мне, побудь рядом со мной» «Кто бы ты ни был» Ей на запястье ложится большая рука, и аккуратно ведет шершавой ладонью к локтевому сгибу. Длинные узловатые пальцы сжимают её плечо, она уже слышит глухое прерывистое дыхание, но оглушённая звоном железа, закрывает руками голову и кричит. Тяжёлые ладони ложатся на глаза. Она пытается убрать их тонкими пальцами, но не может сдвинуть с лица. Она чувствует, как сзади кто-то высокий зарывается ей в волосы, обдавая горячим дыханием, и в ней поднимается волна парализующего ужаса. Собственные тонкие пальцы тянутся к мужским запястьям, перебирают дальше, нашаривая висок и что-то, на ощупь напоминающее гладкое полированное дерево. «Рога» — щелкает в сознании. Пальцы зарываются в чужие, жесткие волосы, и мелко вздрагивают в изумлении, когда рогатая голова ложится щекой в её ладонь. Равновесие превращается в оглушительный звон, и вот она уже готова кричать, теряя опору. Но странный спутник остаётся с ней, не имея опоры так же, как и она. Этот странный баланс между страхом и жаждой остаться, эта тонкая нить под ногами сорвавшегося в бездну канатоходца, а вокруг — и тьма, и жар, пробирающийся под кожу, и металлический привкус на приоткрытых губах… И единственное неизменное, что незыблемо — каменная хватка давящих рук. И высота, и глубина падения перестают иметь значение. Ужас сменяется чем-то другим. Она пытается оглянуться, и не может. Вокруг них вихрь из веток и листьев, становится невыносимо холодно, единственным источником тепла остается молчаливая фигура позади и горячая рука, приподнимающая её подбородок. Запрокинутым горлом чувствуя обжигающий зной, крепко зажмурив глаза до рези и цветных вспышек под веками, впившись неверными пальцами в чужие волосы, медленно ведя кончиками ногтей по коже… Ей хочется кричать от переполняющих сердце неясных и смутных чувств, выжигающих нутро, но с пересохших губ срывается лишь слабый стон. В кисти рук отдаётся болезненно-сладкой дрожью, и она поддаётся желанию впиться сильнее в волосы, зажимая пряди меж пальцев и чуть оттягивая. Сквозь рёв ветра она слышит, как замедляется тихое дыхание за спиной, и кто-то трётся щекой о её затылок, едва касаясь пальцами её напряженной шеи. Кто-то высокий, кто-то огромный, кто-то страшный. …кто-то крепко прижимает её к себе, и рёв ветра тонет в железном лязге. Сил бояться больше нет, и, словно срывая паутину с лица, она распахивает глаза, чтобы увидеть металлические крылья, блестящие острые перья, матово блеснувшие в сиянии солнца, которого нет. Она протягивает ладонь к железному перу и мягко нажимает пальцем на сияющую кромку и не чувствует, как тихо лезвие погружается в белую кожу. Кровь или ржавчина, — неважно, — палец аккуратно касается тонкого звенящего металла, за которым воет буря. Страх перед лязгом сменяется… благодарностью? И в тот же момент невидимая сила ставит их лицом друг к другу. Она смотрит, чуть наклонив голову к плечу, и медная волна волос скользит по спине, вьющиеся пряди ложатся на щеку и ласково щекочут ключицы. Изучающий взгляд, без всяких уловок, открыто скользит вдоль по-птичьи хищному носу, задерживается на зелёных завитках метки и опускается на чёрные тонкие губы. Он смотрит, зеркально наклонив к плечу рогатую голову. Смотрит чутко и настороженно, как взвиваются рыжие пряди, как играет с ними буря, как в пляске ветра касаются они шеи и щёк, и взлетают вверх снова, увлекая за собой в бесконечный дикий танец. Тяжёлый взгляд проходит снизу вверх по её шее, огибая скулы, змеино скользит по линии приподнятых бровей, дрожащих ресниц и вместе с горячим дыханием обрушивается ей на раскрасневшиеся губы. Она медленно поднимает руки, словно потянувшись к нему сквозь толщу морской воды, бессильным грузом лёгшей на хрупкие запястья. Пальцы невесомо проходятся по вискам, оглаживают контуры тонких линий — то ли шрамов, то ли ритуальных узоров… Ей до тянущей внизу живота боли хочется дотронуться до них, попробовать на ощупь и на вкус. Крохотный шаг вперёд, мелькнувший меж губ кончик языка, сбитое дыхание, огонь, свернувшийся в груди саламандрой… Подушечки пальцев мягко очерчивают тонкие тёмные губы и замирают, не прерывая касания. Его дыхание становится прерывистым, взгляд тяжелеет, он медленно покачивает головой и отстраняется, приподняв подбородок и не сводя с неё глаз. И только руки на её плечах чуть крепче сжимают, и начинают крупно дрожать. И в этом разладе побеждает здесь и сейчас. Он склоняет рогатую голову и проводит длинным носом по её холодной щеке, пока почти чёрные губы нервно нащупывают уголки её рта. Ей кажется, что можно продать и предать всё ради этой минуты. Пальцы, бездумно скользнувшие вверх по его скулам, тревожно замирают в тот момент, когда горячее дыхание обжигает губы. С еле слышным прерывистым вздохом она подаётся вперёд, жадно зарываясь пальцами в жёсткие пряди, и приникает к тонким губам. Старый мир сгорает за её плечами, щедро ложится чёрным густым пеплом на медные кудри — она не чувствует, не слышит, не знает… Ей восхитительно всё равно.

***

Первый раз Потеря выныривает из плена сновидений, когда на деревню опускаются сумерки. Небо уже чёрное, как ровная гладь пруда, затушены очаги, лёгкая дымка от залитых углей тянется, закручиваясь, в высь. Девушка, мерно покачиваясь и цепляясь полыхающими ладонями за любые выступы, спускается к крошечному водоёму, окружённому плоскими шершавыми камнями. Наклоняться в таком состоянии было попросту небезопасно, и Потеря опустилась на землю, перегнувшись через край и щедро плеснув прохладной водой в лицо, растирая прозрачные капли по горящим щекам и лбу. Она не помнила, что ей снилось, но кожа горела живым огнём и воздуха не хватало, даже откинув плотное одеяло в сторону. Прохладный ветерок обдувал влажное лицо, слегка остужая жар, и Потеря опустила оба запястья в тёмную гладь озерца. — Два дня — и меня отпустит… — слабо пробормотала она. Собственное еле заметное отражение пошло рябью от сорвавшихся с губ капель, и Потере казалось, что оно смеётся над ней. Второе пробуждение застало её посреди ночи, когда круглый лик луны бледно серебрил лес и крыши под собой призрачной патиной. Сердце билось размеренно и сильно, дыхание наконец выровнялось, и больше не жгло шеи тонкой полоской, не кололо у ключиц смутным жаром. Ночные фантомы развеялись в сознании, как пьяная дымка, истаивающая с каждым новым глотком пресной воды. Потеря долго лежала, уставившись сквозь неплотно подогнанные доски денника, слушая пофыркивание спящих лошадей и отдалённый стрекот ночных насекомых. Сон вновь смежил веки, принося с собой лишь мрак и тишину. С рассветом Нанчин находит её уже проснувшейся и рассеянно расчёсывающей длинные волосы простеньким деревянным гребнем, оставленным около циновки с вечера. Острые зубцы рассекают медь прядок почти машинально, без участия сознания, но когда старик касается плеча renaigse, она медленно поднимает лицо к нему и привычно улыбается. — Выспалась на ближайшую неделю. Вот, следую твоему совету и раздираю узелки. Жесты Потери пусть медленные и задумчивые, всё же понятны, и Нанчин несколько раз кивает, подтверждая, что понял её. — Дурной сон? — он бросает ей на циновку тонкие косички пёстрой ткани, и девушка, неловко нашаривая их, на ощупь заплетает себе косу. Выходит, откровенно говоря, криво, она больше привыкла к распущенным волосам или небрежным, домашним хвостикам-петлям, где лишь бы не мешалось. На вопрос, впрочем, отвечает быстрее, чем формулирует верный ответ. — Нет. Просто отхожу от Молока. Выпалила, резко покачав головой, и замерла, словно уставившись внутрь себя. И правда ведь, пусть не помнит, что снилось, но загнанного страха кошмаров не осталось в душе. Может, и вправду реакция на отвар?