***
Нанчин вылавливает её через несколько часов после рассвета. Почти в буквальном смысле вылавливает — дожёвывая свой завтрак и болтая ногами в полюбившемся ей водоёме, Потеря чудом не навернулась вниз головой в пруд, когда на плечо легла мозолистая кисть и, слабо сжав, потрясла. — Твою ж.! Нанчин! Я думала смерть моя пришла, — сначала вскрикнув от испуга, под конец фразы она коротко усмехнулась, смущённая своей нервной реакцией. Старик с лукавством в глазах разулыбался и отрицательно покачал головой, мол, не волнуйся, ничего страшного. Ещё раз постучав по плечу, поманил Потерю за собой — дело есть для тебя, понимаешь? Лето наступило рано, рук свободных не хватает, ну что за беда, все деревенские заняты сверхважными делами, и ему, Нанчину, категорически требуется подмога. Они вдвоём устроились на вытертой циновке у стены хижины с теневой стороны, заслоняющей их от палящего летнего солнца. Старик высыпал у ног несколько плошек тёмно-красных, высохших и сморщенных ягод, значимо поясняя, что вот эти, совсем багряные, цвета запёкшейся крови, очень скоро могут понадобиться сбивать начинающийся жар, а эти, более светлые, не подходят, не долежали ещё, их надо отдельно. Потеря медленно вскинула брови и поражённо присвистнула. На её профанский взгляд эти ягоды отличались друг от друга минимально. Разве что у сломанного черенка были светлее в жёлтый те, что не долежали по критическому суждению Нанчина. Но спорить с человеком, который знает своё дело, она не стала. — Надо разобрать — разберём. Ох и много же их… Следующие полчаса они сосредоточенно рассматривали ягоды, по одной зажимая между пальцев и вдумчиво оглядывая с каждой стороны. Прошедшие контроль цвета укладывались в прямоугольную плетёную корзину под накинутой бежевой тканью, а не прошедшие — в такую же, но выставленную на солнце. Сакрального смысла Потеря не понимала, а вскоре и не у кого оказалось спросить — Нанчин, невнятно сославшись на другие дела, оставил свою рыжую помощницу в гордом одиночестве. — Вы же совершенно одинаковые… — устало ныла себе под нос Потеря, подняв на уровень глаз очередную пару ягод. — Ты багряная, и ты багряная. Ты сморщенная, и ты сморщенная… Одинаковые! Солнце припекало ноги, а подтянуть их обратно под себя было выше её сил — они чудовищно затекли, и теперь отдавались колкой пульсацией при любом неосторожном движении. Слой ягод на земле на самом деле становился меньше, но только не в понимании Потери. Она дважды отходила к пруду, окунала в него до лицо, то руки почти до локтя, несколько раз наполняла оставленный ей Нанчином кожаный бурдюк — пить по такой жаре хотелось катастрофически, а ещё больше тянуло залезть в воду по шею и отрастить себе жабры. Миновал полдень. С чувством зашкаливающей гордости за дело рук своих Потеря выложила последнюю правильную ягодку в корзину и накрыла её большими листьями. Дело было сделано. Встав и сладко потянувшись, она перекинула через плечо лямку бурдюка, на дне которого ещё что-то булькало, подхватила в обе руки по корзине и пошлёпала искать Нанчина, чтобы сдавать проделанную работу. — Вот! — наконец обнаружив старика за просушкой трав у очага, сияя как начищенный пятак, заявила Потеря. Две корзины тяжело опустились на землю, а девушка начала разминать натруженные кисти. — Я наконец закончила. Надеюсь, всё правильно разделила и… ты… ты чего делаешь?! Нанчин мерно ссыпал обе порции ягод в одну корзину, не слушая недоуменных причитаний Потери, распахнувшей глаза так широко, что в них можно было увидеть панически стучащее матерное слово, так и не облёкшееся в речь из уважения к Нанчину. Потом так же обстоятельно перемешал высохшие плоды и плотно затянул шнур вокруг натянутой ткани, превращая полотенце в крышку корзины. Затем поднял взгляд на девушку, улыбнулся, и невысоко поднимая пальцы, пояснил: наверное, лучше будет дать им досохнуть, чтобы не выкидывать в принципе неплохие, но недолежавшие ягоды. Пара дней промедления роли не сыграет. На побледневших скулах Потери медленно заходили желваки, а острые ногти до боли впились в ладони. — Я… я… заче-ем?! Нанчин, зачем я как идиотка сидела, их перебирала… — от обиды и вспыхнувшей в горле злости, она не могла подобрать слов и глотала окончания. — У меня руки уже сводило под конец, а ты… ты… просто их ссыпаешь снова?! Да на кой чёрт…! Она с шипением коротко выдохнула сквозь стиснутые зубы, и из горла вырвалось низкое рычание. Пальцы впились в собственные вспыхнувшие медью на солнце волосы и натянули пряди. — Это же просто несправедливо, Нанчин! Только не говори, что не мог мне сразу сказать, что передумал, не сейчас же тебе это пришло в голову! Не так сложно же было меня прервать… Занят. Занят был… Ты же сам говорил — дел невпроворот, так на кой ляд я маялась дурью вместо нормальной помощи? Нанчин благодушно выслушивал поток возмущения и только щурился, как очень довольный и ужасно хитрый кот. Наконец он, особенно изящно растопырив пальцы, изрёк, что здесь, на Счастливой Земле, на Тир-Фради, всегда всё — не то, чем кажется. И всегда нужно снять не один слой реальности, чтобы понять суть. Впрочем такая большая и умная девочка и сама эти вещи наверняка понимает… Большая и умная девочка хотела очень и очень много сказать, смотря на эту благостную улыбку Будды, но она пока ещё не забыла, кто её кормит и не даёт сдохнуть в одиночестве в лесу от клыков какой-нибудь местной гадости. И хоть ярость и обида сжимали горло птичьей когтистой лапой, заставляя дышать прерывисто и тяжело, Потеря коротко кивнула и, круто развернувшись на пятках, почти переходя на бег рванула в сторону поля. Отдубасить ни в чём не повинную траву палкой ей сейчас казалось пределом мечтаний. Впрочем, сделав пару раздражённых ударов и распинав по дороге мелкие камешки, Потеря улеглась на землю, приминая спиной высокую траву, и подставила лицо под палящее полуденное солнце. Тёплые лучи нагревали опущенные веки и щёки, а сорванные полевые цветы на длинных стебельках прекрасно размочаливались под острыми ногтями, окрашивая полосу под ними травянистым горьким соком. Дышать медленно, но верно становилось легче. Стебли протяжно захрустели под пальцами и лопнули, руки тут же рванули следующие, толком не разбирая, трава попадала под пальцы или цветы. Главное, что можно было рвать и крошить в труху. — Придумали тоже, развлечений им мало? Будто мне так легко, что можно издеваться? Злое, приглушённое бурчание, жгущее глаза солнце — Потере хотелось перевернуться на бок, обняв себя за колени, и просто выплакать всё сразу — реку, насмешливую толпу, страх чуждого и непонятного мира, тоску по дому и семье… и ягоды, эти проклятые ягоды! Вместо этого она подняла руку к небу, прикрывая глаза от слепящего солнца и чуть растопырив пальцы. Тонкие яркие лучи пробивались меж них, подсвечивали кожу красноватым светом, иллюзорно делая её почти прозрачной по краям на фоне сверкающего раскалённого круга. Почти… ненастоящей. «А если всё это — бред воспалённого сознания? Если меня, — меня-меня-меня! — нет уже? А есть мягкие белые стены, крепкие санитары, стягивающие запястья жёстким кожаным ремнём, и я, кричащая на них, брызгая слюной и пустым стеклянным взглядом видящая не белые халаты и шприц в вене, а благостного Нанчина, мешающего ягоды…» Уголки глаз защипало и пальцы перед глазами подёрнулись пеленой. — Не хочу, не хочу, не хочу… Не хочу! — губы кривились, что-то горячее и солёное потекло по щекам, и Потеря выгнулась, закрывая лицо ладонями и бессловесно воя, как раненый, но так и не добитый зверь. Рыжие волосы, попавшие под спину и прижатые плечами к земле, натянулись, когда, запрокинув шею, она упёрлась затылком в примятую траву и перекатилась на бок, утыкаясь влажной щекой в взрыхлённую собственными ногтями почву. Трава и кусочки тёмной, смешанной с мелкими камешками, земли тут же прилипли к коже, но Потеря едва ли отдавала себе отчёт в том, как выглядит со стороны. Страх и обида за всё сразу смешались с туманом, мутящим сознание, и она впивалась до боли в пальцах, до ломоты в запястьях в землю, и выла, мешая слёзы и грязь, выплакивая своё больное, изорванное ужасом нутро. Слёзы не очищали, лишь жгли, как соль разворошенную рану. По крайней мере, ей так казалось в те отчаянные минуты. Потеря никогда не умела выплакивать собственную боль — вопреки всему слёзы не приносили ей успокоения. Бывало раньше, проревев час, она оставалась лежать сломанной марионеткой, опустошённой и ни на что не годной. Вот и сейчас, свернувшись жалким клубком среди высокой травы и тонких стебельков, она обнимала себя за плечи и, затихнув, смотрела расфокусированным взглядом на тонкие и блёклые лепестки полевого цветка. «Вот и я, как ты — слабая и бесполезная», — пронеслось вихрем в голове. — «Жалкая». Острые ногти аккуратно погладили стебель цветка, и дрожащие губы сложились в слабую улыбку. Кажется, этот цветок назывался алтей.***
— И как? — хранительница мудрости жевала что-то очень невкусное, и исподлобья смотрела на Нанчина. Тот предположил, что возможно она обижена и уже сбежала, не ожидая от него подлости. — М, — Мев сосредоточенно пыталась достать из зубов это невкусное маленькими пальцами. — Вернётся, если сбежала. Если успеет вернуться конечно. Ведь должна успеть? Красивые брови поднялись вверх, и Нанчин уловил тщательно демонстрируемое безразличие, и согласился, что левольг её знает. — Ладно. Он тоже сказал «ладно», смешно согнув оба безымянных пальца.***
Долежав рядом с алтеем до того особого состояния, когда пробуя голос, понимаешь, что не разревёшься на втором же слове, Потеря поднялась с земли и начала вдумчиво оттирать с щёк и ладоней налипшую влажную землю. Простые механические движения давались ей без особых затруднений, так что краем сознания можно было принять, что она успокоилась. Так же вдумчиво расплетя косы и вытащив-вытряхнув из них мелкие камешки и травинки, девушка сплела волосы обратно, крепко перехватив пёстрой тканью. В довершение, словно неловкое прикрытие перед самой собой, когда по заплаканным глазам и так всё было ясно, Потеря нарвала букет из этих блёклых, тонколистных цветов вперемешку с травой. Как детский в своей наивности щит — «я тут не плакала, я тут цветы собирала». Путь обратно оказался вдвое длиннее, чем она думала — подгоняемая обидой, Потеря пересекла почти половину поля, раскинувшегося за деревней, и теперь была вынуждена идти обратно по колено в высокой траве. Один раз боковое зрение уловило какое-то шебуршание в стеблях, но ноги до того монотонно несли её вперёд, что Потеря даже не оглянулась. Оно и к лучшему. Кто знает, как бы среагировала на тень страха местная фауна. Добравшись до деревни, Потеря сунула свой букет в щель между досок, имитирующих стену денника, и устроилась у полюбившегося пруда, мерно замывая землистые разводы на руках и лице. Может, возвращаться в деревню сейчас не очень-то и хотелось, но чувство самосохранения цвело в Потере буйным цветом, и она прекрасно понимала, что одна не доживёт и до заката. Тут у неё есть пища и какая-никакая, но крыша над головой. Опять-таки, дикие звери и чёрт ещё знает что за воротами — вот, где страх и ужас. А не эти паршивые ягоды и насмешка от того, от кого не ожидала. Время, впрочем, шло своим чередом, не считаясь ни с Потерей, ни с местными — всё жарче светило летнее солнце, всё ярче играла под его лучами тёмная вода в прудах, всё тусклее становились воспоминания о тех неловких днях, когда она только начала сталкиваться с тем, что оказалась попросту не готова к реалиям нового мира. Да-а… Теперь она была уверена точно в том, что окружающий её мир не являлся плодом больного и напичканного лекарствами воображения. В иллюзиях двинувшегося разума, наверное, не должна идти кровь, когда из рук выскальзывает серп и рассекает штанину вместе с кожей. Не должна кружится голова от съедаемых по чуть-чуть ягод, раз и навсегда вытравливая из изнеженного городом и безопасной пищей уязвимость к растительным опасностям. Много чего не должно, наверное. А может, это всё и укладывалось в версию безумия. Потеря не знала и уже даже не хотела загадывать. Занимая измученный ум, она выучила весь местный жаргон и матюки, интуитивно разгадывая непонятное. И иногда ей хотелось увидеть, что же такое левольг или тенлан, чтобы впечатление от выражений сделалось полным. Впрочем, судя по активной жестикуляции Алтан (той самой девочки, некогда подсказавшей ей использовать песок при стирке) и страшным глазам, которые она делала каждый раз, когда упоминала местную фауну, встречаться Потере с ними лучше не стоило. Потеря… да-а… Она пыталась назвать своё имя местным, то, настоящее, которое носила все двадцать лет — когда как ярмо, когда как любимое украшение, — в родной стороне. Не получалось. Все — от Алтан и до Нанчина упрямо называли её Потерей Мев. Не больше, не меньше. Иногда девушка горько шутила самой себе под нос — «у девочки нет имени». Иногда ей физически становилось неуютно, ведь куда как проще было ориентироваться в незнакомом мире, имея точку опоры, — хотя бы в виде себя самой. Но кто она есть? Кто она такая? Тоненькая нитка родного языка — песни, которые Потеря насвистывала себе под нос за работой, — немного спасали, но пропасть между ней и окружающими людьми была просто чудовищная. Это там, под серым и низким небом города она могла считаться самостоятельной, умея приготовить курицу в духовке и заплатить за электричество. Тут все её сомнительные умения не стоили и ломаного гроша. Очаг посреди деревни не чета плите, а электричества тут и в помине не существовало. Как и горячей воды. Как и водопровода в принципе. Иногда Потеря всерьёз думала, что может продаться за горячие источники. В такие минуты она слегка усмехалась и качала головой, словно насмешничая над самой собой — подумать только, ещё какие-то недели назад она кривила нос при разговоре о содержанках, продающих тело в обмен на защиту и заботу, а сейчас остро поняла на что может толкать вот такое вот существование. Думала, и не знала, то ли радоваться, что всё ещё всерьёз не способна рассматривать своё тело как валюту, то ли слегка расстроиться. Впрочем, ни желания, ни возможности себя продать, Потеря не имела, так что все подобные вяло текущие мысли слабо связывались с действительностью. После полудня зарядил дождь — первый за все дни, проведённые Потерей на острове, но какой… настоящий, тропический. Тот, что приходит летом, за считанные минуты разрастаясь от крохотных капелек, брызнувших на нос, до сплошной блестящей стены, пригибающей к земле высокую траву, размывая почву и создавая ночь посреди белого дня тяжёлыми, низкими тучами, заслоняющими небо. Вдалеке над лесом перекатывалось отдалённое эхо грома, но тонкие нити молний не рассекали пока водный шквал, обрушившийся на деревню. То тут, то там мелькали суетливые женщины и мужчины, убирающие по хижинам всё, что по недосмотру осталось на улице, и пригибающие головы под тяжелыми ударами капель. Потерю переменчивое настроение природы застало за сушкой трав. Только-только девушка выложила последний пучок на деревянный настил под припекающим солнышком, мерно распределила травинки так, чтобы каждая высыхала именно так, как требуется, не заслоняя остальных… Небо почернело и ударил дождь. Обучение островной речи не прошло даром, и первым, что сорвалось с языка, было не родное сердцу протяжное «суууука», а его местная вариация. Когда она поняла, что физически не успеет сгрести в кучу аккуратно разложенные травы, то просто встала, уперев в бока руки и огляделась. Малышня у хижин возилась в быстро возникающей грязи, шлепая короткими ладошками и, казалось, не переживала никакого стресса по поводу тяжелых капель. С потекшей на по-детски круглые щеки краской Алтан с хохотом лупила пятками мокрую козу, и ехала на ней под навес. Мокрый Нанчин носился, высоко поднимая ноги, держа под туникой руки. Наверное, там было что-то важное. Она склонила набок голову, продолжая наблюдать. Двери хижины Мев с грохотом закрылись, — Потеря всё не могла взять в толк, где же источник шума, — и хранительница мудрости неторопливо вышла, и как ни в чем ни бывало, пошла к ящерам. На ней было непривычно мало амулетов. Спустя несколько мгновений она будто поняла, что идет ливень, остановилась, подняла голову, открыла большой рот и зажмурилась. Она щурилась, подставляя длинный тёмный язык тяжёлым каплям и кружилась, широко расставив руки для равновесия. Сильные струи дождя не вредили её раскраске. Краем сознания Потеря подумала, что или стойкости этой краски могут позавидовать все фирмы косметики её мира, или это была, — ауч! — сплошная татуировка по лицу. Вдоволь набесившись, и слегка отжав подол, она прошептала: — У нас урок. Идём, renaigse. И шёпот этот перекрыл шум разверстого неба. — Ох, сейчас? — Потеря засуетилась, не зная, за что хвататься. — Хорошо, минутку! Вопреки всему, она была странно счастлива — то ли хлещущему по макушке и плечам ливню, то ли чему-то, чему нет названия. Похватав уже промокшие травы в охапку, она сгрузила их в плетеную корзину, откуда предыдущие полчаса медленно вынимала и раскладывала на солнышке, и прикрыла сверху полотенцем, надеясь хоть так уберечь от вездесущей влаги. Подцепив ногтями створки ставень, Потеря привстала на носочки и, перегнувшись через подоконник, сгрузила корзину внутрь хижины прямо с улицы. Ей не хотелось терять ни минуты, к тому же босые ноги уже покрылись влажной грязью и с неё обязательно натекло бы на циновки. — Всё, я готова! — рапортовала renaigse и заправила за уши потемневшие от воды волосы. Оглядевшись, она увидела спину Мев и огромный хвост леволана, исчезающие в зарослях. Туча брызг, вылетающих из-под ног, взрезающих быстро заполонившие деревню лужи, мелкими брызгами оседала на щиколотках, но обуваться было некогда. Мев была не из тех, кто стал бы ждать её, а найти tierna harh cadachtas в лесу без ведьминого на то позволения и в принципе почиталось невозможным. — Ты вот что знай, renaigse, — хранительница мудрости снова сидела к ней лицом, на этот раз подложив под себя пятки и грациозно балансировала на скользкой от дождя глянцевой чешуе. — Это как ступени в святилище, — каждая всё труднее и труднее, и нужно накопить силу, чтобы войти. Чтобы дойти. Она не питала иллюзий насчет готовности или зрелости девчонки, однако знала древний закон, согласно которому из тысяч семян мудрости, что осыпают спящую душу, одно да прорастёт и разбудит. Если повезёт. — Язык — душа народа, так говорят. Она показывает тебе дверь к этой душе, и только ты сама решаешь, идти за неё или нет. Ключи, renaigse. Без ключей дальше нет хода. Изволь отыскать их в себе, — она широко зевнула, и неудобно свернувшись калачиком, сию же секунду уснула. — И вот что это только что было? — Потеря недоуменно протянула вслух, отводя с лица влажные пряди. — Привела, заснула… В прошлый раз я что-то пила, но сейчас-то мне что делать? Дождь монотонно стучал по её плечам и напитывал косу слезами неба, делая её похожей на тёмную тяжёлую змею, ползущую вдоль позвоночника к пояснице. Отрастающая чёлка лезла в глаза и тонкие струйки воды, текущие с неё, покрывали щёки и губы тонкими тёплыми полосами. Так и не дождавшись никакого ответа, Потеря забралась с ногами на ближайший камень, отмытый ливнем, и скрестила ноги по-турецки, размещая запястья на коленях с тем расчётом, чтобы полностью расслабить кисти. Может, если она даст телу отдых, разум ей что-нибудь подскажет? В голову совершенно ничего не шло, сливающийся в монотонный гул звук струй, хлещущих по ветвям и листьям, уносил любые мысли прочь, что уж говорить об идеях, как продолжить странное обучение, не имея ни малейшего понятия о сути процесса. Кожу неприятно тянуло под весом намокшей косы, и чтобы занять руки, Потеря потянулась к пёстрой ткани завязок, стягивая их в сторону и прядка за прядкой распуская плетение медных волос. Наконец они укрыли спину и плечи влажным плащом, на пол тона приглушая внешние звуки. Стало легче, но чего-то определённо не хватало, и, не думая вовсе, девушка рванула через голову насквозь мокрую тунику, подставляя под косые струи дождя обнажённую грудь и ключицы. Ставшая почти привычной фантомная теплота на месте амулета вновь запульсировала под стекающими по бледной коже каплями. Запрокинув лицо к небу и прикрыв веки, Потеря улыбнулась столь любимой, ластящейся к телу воде. Пока она размышляла под шорох дождя, из земли показались тонкие нитки побегов и начали оплетать её ногу. Когда она наконец обратила внимание на происходящее, перед ней стояла невысокая коренастая фигура, сплетенная из лиан и корней, покрывающихся бутонами на глазах. Отвесив челюсть, Потеря уставилась на явление. Явление зеркально повторило то же самое. Тем, что должно было быть ртом. В этот момент она забыла про всё на свете — про спящую рядом Мев, про корни, оплетающие её лодыжки, про собственную частичную наготу и то, что она вроде почти поверила в реальность происходящего. Немота скрепила ей уста, заползая под кожу тенью не страха, но какого-то безграничного изумления. Тёмные брови медленно поползли вверх. — Постигая душу детей Тир-Фради, ты постигаешь меня. А я постигаю тебя. Как Бездна, что взирает в Бездну. Бутоны на фигуре раскрылись, и ливень прошёл как-то сам собой. — Всё взаимосвязано. Однажды ты придешь ко мне, когда станешь достаточно сильна. Это не было похоже на голос человека, на рычание зверя или щебет птиц… Дыхание леса, шелест высокой травы, оплетающей ноги, сонм шороха качающихся под ветром ветвей. Потерю переполнили сильные чувства. Восторг, радость, сладкая тоска по чему-то забытому, но очень важному. С ней никогда не случалось такого. Разве что во сне. Пока они говорили, побеги заплели подсохшие волосы в сложную косу с заправленными в неё листьями. — Попроси хранительницу мудрости вернуться ко мне. Невозможно заставить любить. Кому как не тебе это не знать, — в странном голосе зазвучали грустные нотки. Пока Потеря пыталась сообразить, что происходит вокруг и внутри неё самой, фигура перед ней змеино расползлась по сторонам, шурша листьями и цветами. Умытое солнце укрыло деревья глянцевым блеском, и вдалеке поднялась радуга. Она приложила руку к груди. Сердце бешено колотилось. Спустя какое-то время хранительница мудрости потянулась и села, растопырив пальцы. Потянув узкими ноздрями воздух она слегка улыбнулась и спросила. — Ты готова? Потом, не дожидаясь ответа, достала плошку, налила того же, что и в прошлый раз, и протянула девушке. — Молодец, что убрала волосы. С фантазией… — Я… Я… — Потеря не могла справиться с голосом, а потому замолкла, так и не произнеся больше не слова, молча принимая чашу с пряным тонким ароматом, знакомо растекающемся в пахнущем озоном воздухе. — Пей. И спи, — покрытые чёрными узорами пальцы надавливают ей на лоб, когда чаша в ладонях пустеет, и Бездна опрокидывается ей навстречу. Тонкие побеги обвивают руки и ноги, заползают на живот, свиваются на груди змеиными кольцами — явь или сон? Широкая улыбка Мев кажется ей потусторонней, и вуаль, пеленой накрывшая глаза Потери, конечно же была вуалью смерти. — Слушай и запоминай, — ледяным порывом ветра обдувает виски, застуживая не успевшие высохнуть капли. Изморозью покрывает грудь и бёдра, в миг подвергая гниению и распаду корни, свернувшиеся на теле, рассыпая их в труху и пыль. Потоки закручивающегося воздуха подхватывают древесную пыль, сметая с кожи, как смели бы с каменного изваяния. Даже не открывая глаз, Потеря чувствует под спиной прогретую рыхлую землю, а под шеей и коленями — толстые корни, окружающие её подобием колыбели. Она лежит под сенью огромного, разросшегося за века дерева и чувствует себя ребёнком в объятиях бога. Тёплое дуновение ветра, низкий шелест кроны, лёгкое касание клонящихся к лицу трав, сонмом ароматов кутающих разум. Она — древесный сок, бегущий по молодым ветвям. Она — каждый бледно-зелёный листочек, только тянущийся к солнцу из лопнувшей почки. Она — крохотный бутон в тени леса, медленно разворачивающий бледные лепестки. Она — ручей, наконец впадающий в бурлящий речной поток. Она — крохотная частица острова. Vedrad — красный лес, Tír Dob — чёрные земли, Daintnem — зубья небес… Шелест листьев в раскидистой кроне всё глуше и торопливей, вливает рокочущий водопад слов в открытое сознание, переполняя его, выплёскивая через края, не понимая и не желая понимать меры смертного разума. Что не примет она — примет земля. Когда Потеря открывает глаза, первое, что она видит — задумчивое лицо Мев, склонившееся над ней. Она очень мало говорит. — Пойдем, сегодня без крови. Следующий урок сделаем пораньше. — Мев… — кажется, Потеря впервые обращается к болотной ведьме по имени, и не знает, имеет ли на это хоть какое-то право. — Я… мне… мне нужно передать тебе кое-что… Тонкие пальцы мнут подол торопливо натянутой на плечи туники, а упрямые слова не желают сложиться в предложения. Она же… хранительница мудрости, верно? Не покажется ли она Мев полной дурой, придающей значение… Ох, но ведь это вправду было! Она чувствовала, как вибрацию до самого сердца по предплечьям, как смесь крови и горной воды по устам — она чувствовала что-то, что за гранью её хрупкого, смертного тела! — Меня попросили. Сказать тебе. Попросить тебя. Вернуться. К Нему, — Потеря потеребила косу, и в пальцы легли вплетённые в пряди стебельки цветов. Очень тихо и неприязненно она спросила у пьяненькой Потери: — А что ещё они тебе сказали? Ты же понимаешь, что это важно, — то что они сказали… — Бездна смотрит в бездну, — мерно качнувшись с носков на пятки, монотонно проговорила Потеря. — Как я познаю язык, так он познаёт меня. Я стану сильнее — и приду к нему. Я приду… Она вдруг замирает, так и не закончив очередное закольцованное движение и встряхивается, словно приходя в себя. В глубине зелёных глаз плещется страх. — Мев. Мев, я боюсь. Это была… оглушающая сила. Хранительница мудрости грызёт губу и говорит ругательство на очень древнем языке. А потом внезапно берет Потерю за руку и заглядывает в глаза. — Надо идти за страхом. Страх — всегда врата. Но ты не спеши, renaigse. Чтобы прикасаться к силе такого масштаба, нужна большая мудрость. — Ты обязательно поймёшь, renaigse. Немного позже, — хранительница мудрости смотрит тяжело и почему-то печально. — Хорошо, хорошо, — Потеря кривит губы в вымученной улыбке и чуть сжимает свои ледяные пальцы на пальцах Мев. — Я… поняла. Рука Мев удивительно приятная на ощупь. Мягкая и гладкая, как чешуя рептилии, но очень тёплая. Неожиданно тёплая. Почти материнская. Что-то подступает к горлу Потери, и она сглатывает, отводя взгляд. Хочется сказать столько всего, захлёбываясь потоком слов, но она молча допивает последние капли Молока и убирает чашку в торбу. Отворачиваясь, занимая руки бессмысленным перекладыванием вещей, девушка замирает и еле слышно выдавливает, не поднимая взгляда на Мев. — Спасибо. За то, что не дала тогда умереть. И… в принципе, спасибо. За всё. Я слабая, я мало что умею… Я научусь. Обещаю. Хранительница мудрости прячет улыбку, и тихонько треплет её по бледной щеке: — Она знает, renaigse. Ты сможешь. Или не сможешь. Неважно. За весь путь обратно они больше не проронили ни слова. Если бы Потере не спалось той ночью, она слышала бы звуки тихого скандала, доносящиеся из хижины Хранительницы Мудрости.