Grab my hand, I'm drowning I feel my heart pounding Why haven't you found me yet? I hold you so proudly Traumas, they surround me I wish you'd just love me back
Смахивая со лба влажные кудри, Тео приглушенно сглотнул. Его грудь распирали рваные вдохи, перемешанные со звуками удушливых хрипов. Все его тело подрагивало, а по сгорбленной спине стекали прохладные струйки пота. Даже расстегнутые верхние пуговицы не спасали от гнетущего удушья, цепляющегося за парня своими цепкими лапами. Его горло распирал очередной приступ кашля, и Тео хотелось кричать. Ему просто хотелось закончить это все. Просто подойти к краю астрономической башни чуть ближе, чем нужно, и сигануть вниз. И плевать на чертову учебу, на свихнувшегося отца, который отживал последние месяцы в азкабане. Теодору просто хотелось запустить себе в лоб аваду, падая безжизненным мешком в ледяные воды темного озера. Возможно, он просто хотел быть чуточку ближе к усопшей матери, которая покинула маленького мальчика еще в далеком детстве, оставляя на попечение деспотичному отцу. Теодору просто хотелось мрачного спокойствия, которым он жил долгие годы до этого. Но он знал, что о подобных вещах ему теперь остается только мечтать. В очередной раз зашедшись в приступе кашля, Тео ощутил, как горло сдавило еще сильнее. Словно что-то липкое обхватывало изнутри его трахею, заставляя его тело сжиматься в крохотный комок, пытаясь избавиться от противного ощущения инородности. Он знал, что это такое, и от безвыходности ситуации ему становилось только хуже. Ханахаки. Впервые маленький Тео услышал об этом в далеком детстве, когда подвыпивший отец кричал на мать, выглядевшую куда бледнее обычного. У юного Теодора не было привычки подсматривать, но в этот раз он не удержался. Прислонившись к каменной кладке стены, он приоткрыл дверь, слыша шуршащий голос Амелии Нотт, его прекрасной матери. Женщина была ужасно бледна и словно задыхалась, пытаясь не упасть от изнеможения. Она покусывала потрескавшиеся губы не в силах ответить разбушевавшемуся мужу, который неустанно кричал: «кто он? кто этот чертов ублюдок?» А она молчала. И вдруг закашлялась. Её приступ был просто оглушающим, казалось, будто кто-то невидимый сдавливает ее тонкую шею, заставляя истошно хрипеть. Лишь с трудом Теодор остался стоять на месте, сжимая каменный выступ до побеления костяшек. Боль матери словно передавалось ему, сдавливая маленькое сердечко. И тут его мать затихла — на ее лице появилось странное выражение, а потом она, словно захлебнувшись, выплюнула огромное бледно-голубое соцветие, оплетенное капиллярами и вязкими потоками слюны. Эдвинн Нотт смотрел на это по-странному безучастно, скривив тонкие губы в неприятной ухмылке. — Твой мерзкий маггл, да? — с неприкрытым отвращением в голосе спросил он, избавляясь от цветка молчаливым «экскуро». Амелия устало опустилась на пол, дрожа от накатившей слабости и пугающего осознания — это конец. Женщина знала, охватившее ее заболевание убьет ее даже быстрее разгневанного супруга. Цветки, ранее крохотные, уже превратились в округлые соцветия, что не оставляло никаких шансов. Теперь даже взаимность со стороны ее возлюбленного вряд ли спасла ее тягостное положение. Тем более, ее дорогой Томас был уже давно и счастливо женат. Амелии Нотт оставалось лишь попрощаться. Прошептать что-то уже неразборчивое малышу Тео и корчиться от хриплых приступов удушья, с истерическими смешками загадывая, какой же из них станет последним. Так Теодор остался фактически один. Для отца он был лишь «мерзким отродьем его отвратительной мамаши», а напуганная тройка эльфов, которые не покинули поместье лишь из-за нахождения в нем юного Тео, совершенно не понимали, чего так жаждет маленький мальчик. И теперь Теодор это получил. Ту самую блядскую любовь, которую мечтал ощутить где-то на задворках сознания. Но теперь он понимал — все это потянет его в могилу, совсем не щадя измученного подростка. И осознавая это, Нотту было еще противнее задыхаться от боли, по утрам находя на измятой подушке крохотные соцветия, уже покрытые его кровью. Той самой чистой кровью, которой до сумасшествия гордился его отвратительный отец. Той самой кровью, которая теперь сыграла с ним злую шутку, заставляя оплевываться от мерзкого привкуса, залегшего где-то на корне языка. Той самой кровью, которой была испачкана ветка сирени, теперь лежащая прямо перед ним. Откинув голову назад, Теодор медленно стер остатки слюны с подбородка, силясь не расплакаться. Смерть, даже через призму событий, произошедших в его жизни, всегда казалась парню чем-то далеким, даже эфемерным. Маленький, да и уже несколько более взрослый Теодор часто представлял, как посвятит свою жизнь путешествиям и новой культуре, а после найдет для себя что-то еще, в конце концов тихо умирая в фамильном особняке, в котором наконец-то станет светло. Но все, абсолютно все его планы рушились. Коварная болезнь пустила корни в его сердце с самого рождения, решив открыться лишь на пороге совершеннолетия. И Теодор прекрасно осознавал, почему, а точнее из-за кого его легкие сейчас выкачивали последние остатки кислорода, словно зажатые в тиски. Но он ее не винил, впрочем, как и всегда. Пытаясь абстрагироваться, Теодор не мог вспомнить больше пары раз, когда он заговаривал с ней. Но даже один ее вид вызывал в его страждущем сердце сладостное удовлетворение. Ее дикие кудри цвета его любимой выпечки, ее тонкие губы, которые складывались в радостную улыбку, ее мягкий голос, — все. Абсолютно все манило Теодора, а внимательный взгляд кофейных глаз заставлял оковы, оплетающие его внутренности, делать новый виток. Но он никогда не пытался что-либо сделать. Ему нравилось лицезреть ее чудесный облик со стороны. Облик, не оскверненный общением с пожирательским сынком, как «ласково» величал самого себя Тео, по вечерам глядя в мраморное зеркало. Она всегда выглядела как что-то яркое, недоступное, и даже сквозь мрачный флер войны по-прежнему прослеживалась ее животрепещущая натура. И этим всем Тео был словно парализован. Его тело всякий раз немело, а звонкий голос отпечатывался на подкорке сознания. Особенно ее ласковое «Теодор», произнесенное лишь раз. И вряд ли она запомнила эту встречу, да и само его пребывание в библиотеке, но Нотт до сих пор ощущал это чувство стеснения и некоторой безысходности, которым отдавало его тихое «здравствуй, Гермиона». Он до сих пор ощущал ауру странного дружелюбия, в теплом «доброе утро, Теодор», которое, как нравилось думать Тео, она сохранила специально для него. Но сейчас все это, все эти сладостные воспоминания не имели никакого смысла. Сейчас Тео задыхался от мерзкого ощущения цветка, скреблющего его горло тонкими ветками. В объятия смерти он шел с любимым цветком Гермионы Грейнджер, той, что заставила его промерзлое сердце трепетать.И больше его уже ничто не беспокоило.