Изморозь

Сяо Синчэнь считал, что отходить ко сну всегда следует в одно и то же время, и своих домашних к этому приучал. Кроме дней, когда он отправлялся на ночную охоту, он старался, чтобы ночь наступала вовремя, как и утро, как и вечер следующего дня. Это была не пустая прихоть — ослепнув и потеряв возможность ориентироваться по зрению, он начал приучать себя к внутренним часам, что позволяло всегда понимать не только где он находится, но и в какое время суток, а значит, избавляло от беспомощной растерянности. Этот вечер не стал исключением. Когда история Цзычэня подошла к концу, он поднялся на ноги и проговорил: — Пора отправляться спать. Он услышал, как рядом завозилась А-Цин, как его друг занялся очагом, приглушая на ночь огонь, и сделал шаг к Цзычэню. — Друг мой, надо устроить тебя на ночь, но мы живем бедно. Я отдам тебе свое одеяло и здесь наберется достаточно соломы, если тебя устроит подобная скудная лежанка. Цзычэнь глухо ответил: — В прошлом мы странствовали с тобой и спали на голой земле. Почему ты думаешь, что за минувшие годы я разнежился и откажусь от проявленного тобой гостеприимства? — Прости меня, — пристыженно ответил Синчэнь. — Мне не следовало так говорить. Но меня беспокоит… — Не беспокойся, — оборвал его Цзычэнь. — А где спят твои… домочадцы? — Мой друг делит со мной ложе, — просто ответил Синчэнь. — А-Цин спит в гробу. Мы уступили ей гроб, потому что он просторный и мягкий, а она девушка, ей лучше бы спать одной. — Вот как, — только и ответил Цзычэнь. Синчэнь улыбнулся. Его друг, что-то напевая себе под нос, раскладывал солому и одеяла в наиболее теплом углу комнаты — Синчэнь проверил сам и убедился, что Цзычэнь не замерзнет, даже если ночью поднимется ветер и снова придет туман. А-Цин, распрощавшись со всеми, отправилась в свой гроб, а Синчэнь вышел во двор — насладиться спокойной и тихой ночью. Он стоял, обнимая себя руками за локти, подставив лицо осеннему ветру, и счастливо улыбался. Сейчас, в эту минуту, у него было все, чего он только мог желать — его семья, его дом, пусть похоронный и холодный, но свой, и друг, разыскавший его несмотря ни на что. И дни впереди обещали быть такими же счастливыми и спокойными. Синчэнь понимал, что в некотором смысле лжет самому себе, пытаясь избежать разговора с Цзычэнем наедине — и что рано или поздно ему не миновать этого разговора. И он как мог оттягивал тяжелый момент объяснения, который потребовал бы вскрыть ноющее прошлое, как нарыв — после этого, может быть, и станет легче, но попытка коснуться мыслями прошлого заставляла сердце кровоточить. Даже если в самом Цзычэне найдется столько великодушия, чтобы простить его — сам себя он не простит никогда. Потому он и позволил этому вечеру пройти за рассказами и разговорами, и с удивлением слушал историю Цзычэня — потому что не знал о нем ничего, не расспрашивал о прошлом, считая неприличным — а Цзычэнь не говорил сам. Синчэнь подумал, что и о домочадцах своих тоже многого не знает — потому что не спрашивает, потому что так решил: не задавать вопросов, не искать ответов. Но пришел Цзычэнь и принес с собой прошлое, назвал его настоящим именем, и во всем окружающем: в запахах, в воздухе, в самом этом ветре — ощущалось предчувствие перемен. Синчэнь впервые за многие годы задумался о том, что можно будет пойти дальше — и совсем не обязательно делать это одному. И что есть люди, которые по своей воле выбрали остаться рядом с ним. Эти мысли навевали грусть и тревогу, и в то же время вызывали счастливую улыбку. — Даочжан… — тихо позвали из-за плеча. — Эй, даочжан, ты чего тут застыл, как статуя? Пойдем спать… Синчэнь позволил своему другу взять себя за руку и увести на ложе. В дальнем углу похоронного дома слышалось ровное дыхание Цзычэня. Рука его друга скользнула было привычно под ворот ханьфу, но Синчэнь, улыбаясь, отвел ее и прижал палец к его губам. Его друг прихватил палец зубами, облизнул, а потом прижался к губам жадным поцелуем — словно боялся, что и этого не достанется. Синчэнь вздохнул, забрался на постель и притянул к себе своего друга. Они целовались, невинно и нежно, как в самые первые разы, когда боялись лишний раз коснуться друг друга, не понимая, правильно ли истолковывают чужие желания — и уснули, не размыкая рук.