Многое в жизни бывает лишь раз. Даже счастье. Не верите? Ведь люди привыкли к тому, что счастье приходит и уходит. Оно — непостоянно, но периодически мы его ощущаем. Только счастье у всех разное. Даже если вам кажется, что вы уже знакомы с этим чувством, всё равно не догадываетесь, что то счастье, которое вы испытываете в эту секунду, отличается от счастья в любой другой момент. Счастье всегда разное. Поэтому оно тоже бывает только раз. У меня было счастье. В последний день две тысячи двадцатого года, когда он переходил в две тысячи двадцать первый. Рассуждая так, можно даже предположить, что я был счастлив почти два года… много. Но если быть реалистом, это был всего один день. Почему так мало?
День, когда хочется проснуться от кошмара, как никогда раньше. Красные стены, выстрел, крик — всё становится явью. От реальности, увы, не проснуться. Можно только забыть. Но такое не забывается. Йеджи не забудет. Не забудет то, как он пытался подружиться, то, как ужасно она себя повела по отношению к нему; его первое сообщение, как Хёгва, и последние слова, как Минхо. Он сказал, что ему не нужно раскаяние. Минхо не был жестоким. Он был подавленным. И когда ему нужна была помощь, никто её не оказал. Они хотели поймать его, наказать, но никто не подумал о том, в чём нуждался сам Минхо. «Узнайте моё имя» — последнее задание, за текстом которого скрывалось «Помогите мне». Вот только один крик о помощи, даже безмолвный, способен всех вокруг сделать глухими. Йеджи не разговаривает несколько часов. Хёнджин поддерживает её молчание до самого дома. Они возвращаются под утро, успев дать показания полицейским. Если быть точнее, показания давал только Ёнджун, так как был в комнате в тот момент. И он единственный, кто смог заставить себя говорить. Ёнджуну не так тяжело, потому что он не привязался. Но надо отдать должное — проявляет понимание и не давит. Ни на кого. Первые слова Йеджи произносит, когда они стоят с братом у двери. Он стучится, чтобы родители им открыли. Его рука дрожит. Он весь дрожит и не скрывает этого. Но сейчас… сейчас откроется дверь, и им надо будет спрятаться, сделать вид, что они в порядке, что ничего не произошло, и поддерживать эту ложь до тех пор, пока родителей не вызовут в отдел. Зачем молчать? Почему не рассказать, не выговориться? Им кажется, что если они откроют рот, скажут хоть что-то, просто не выдержат, выплеснут все эмоции. Голова гудит, словно заключена в тиски, пара слов — и расплющит. Йеджи понимает это, когда говорит ту единственную фразу, стоя перед дверью: — Это мы, — звучит так, будто по горлу проходятся острым осколком. — Мы убили его… Он ведь ничего не сделал. Он ничего не сделал. Минхо не был плохим человеком, он заслуживал только хорошего. Почему жизнь была к нему так несправедлива? Нет. Это не жизнь. Это люди. Люди были к нему несправедливы. Почему они так поступали? Её глаза снова слезятся, горло болит. Больше она ничего не сможет сказать. Мать, открыв дверь, сразу замечает состояние своих детей. Йеджи больно прикусывает внутреннюю сторону щеки, лишь бы не дать отчаянному стону вырваться наружу. Хёнджин обнимает её за талию и притягивает к себе, чтобы она могла уткнуться в плечо и, возможно, почувствовать хоть какую-то поддержку. — Что случилось? — встревоженно спрашивает мама. Сын открывает рот, но слова отказываются выходить. Он обнимает сестру покрепче и тянет за собой в дом, минуя ничего не понимающую мать. Она будет долго интересоваться, до тех пор, пока не получит ответы, иначе нервы съедят её. Но сегодня женщина предпринимает только одну попытку: она приоткрывает дверь в комнату Хёнджина, чтобы поговорить с ним, и видит, как он, лёжа на кровати, обнимает Йеджи, гладит по голове, не предпринимая ничего, чтобы остановить её рыдания. Мать понимает, что лучше попробовать завтра. Сестра старается, чтобы её не слышали, плачет в его футболку, чтобы быть более беззвучной, чтобы даже он её не слышал. Потому что Йеджи не хочет показывать слёзы несмотря на то, что за те часы, проведённые на допросе, где она не могла успокоиться, убрать картину крови перед глазами, эти слёзы видели все. Она могла бы спрятаться от всех в своей комнате, если бы не страх. Закрыть бы шторы, не пускать свет, но тогда в воображении появятся монстры. Хотя… разве она сама — не монстр? Ей не должно быть страшно наедине с такими же, как она. Но ей страшно. Пусть лучше брат видит её слабой, чем кто-либо другой. Ему можно. Хёгва сломал всех. Но начал не он, а они. Они сами подписали себе приговор, в котором есть примечание маленьким шрифтом: будет больно. Никто, как обычно, не заметил, и последствия оказались самыми предсказуемыми. Хёгва исчез, но страхи остались. Рюджин не забудет. Когда она возвращается домой, всё как обычно. Ни один мускул не дрожит на её лице, можно подумать, она приходит со скучной вечеринки, только дико уставшая, и вот-вот ляжет спать. Но родители не знают, что она просто очень хорошо держится. Она же актриса. Сейчас Рюджин закроет за собой дверь, её комната станет закулисьем, где уже не притворяются. Да, так она и сделала. Она выдвигает из-под кровати большой чемодан с фотографиями, которые накопились за всех эти годы. Эмоции дают знать о себе, когда она открывает его. Руки хаотично перебирают все фотографии, мнут, выкладывают, бросают в сторону; выражение лица меняется на отчаяную решимость найти нужное фото. Иначе она не выдержит, внутри сердце ещё раз кольнёт — и произойдёт разрыв. Рюджин останавливается, когда касается той самой фотографии, сделанной два года назад. Первый день учёбы, общая фотография её класса и параллели. Они стоят далеко друг от друга, но это неважно. Она узнала его сразу. Маленький солнечный мальчик, улыбающийся на камеру. Только видно, что через силу, что улыбка эта — вымученная, и стоит он будто не с ними: чуть в стороне от остальных. Ты всегда чувствовал себя таким? — Ты не лишний, — солёные капли не щадят старую фотографию. — Ты никогда не был лишним… Рюджин стискивает зубы до скрежета, боль отдаётся в деснах, прежде чем она выкрикивает: — Ты никогда не был лишним! Она будет кричать это до тех пор, пока сорвётся голос, пока её тело не сожмётся в позе зародыша, пока она не повалится без сил на пол и не останется только отдышаться в поту, будто пробежала кросс. Но не сходи с ума, Рюджин. Он тебя не услышит. Больше не услышит. Ёнджун не забудет. Субин не забудет. Юрим не забудет. Потому что это их прошлое. Его неотъемлемая часть. Их грызёт совесть. Их так сильно грызёт совесть, что зудит в груди. Если бы можно было расчесать — хоть до крови, что сочилась бы алой струйкой из глаз вместо слёз — они бы это сделали. Немедленно. Избавились бы. Чхве — основные. Они не давали ему покоя, размеренного дыхания, обычной жизни подростка. Человек не должен каждый день находиться в обществе стервятников, готовых его загрызть. Но, к сожалению, почти все так и живут. И стервятники они друг для друга. «Я ни в чём не виноват, это всё — вы» — не то, чего станут придерживаться Субин и Ёнджун. Они не будут себя оправдывать. Они — стервятники. И признают это. Они не оставили от Минхо ничего, кроме обглоданных костей. Юрим не знала, что вредит. Она делала это косвенно, она травила не его, но от этого легче не становится. Недавно Хо поняла, что должна думать о чувствах других людей. Даже если тебе кто-то не нравится, это не значит, что стоит сбрасывать со счетов других. Кто-то дорожит этим человеком, кому-то больно за него. И прямо сейчас ей больнее, чем она могла себе представить, потому что её совесть грызёт за двоих людей: и за Чэрён, и за Минхо. Перед вторым уже не извинишься, а первой она уже говорила «Прости», но разве от этого что-то поменялось? Ей не стало легче. И сейчас, не имея шанса извиниться перед Минхо, она понимает, что легче и не станет. Эта табличка с надписью «Виновна» повисла на ней камнем, булыжником по ощущениям. Она не могла передать, как ужасно себя чувствовала, и уж точно не в состоянии представить чувства Чэрён…***
Ли возвращается слишком поздно: под утро. Странно, что брат ещё не позвонил. «Может, сам задержался на своей вечеринке, » — думает Чэрён и издаёт смешок: Минхо на вечеринке до утра, ну конечно. Она достаёт ключи и старается как можно тише открыть дверь и войти. Он будет не в восторге от таких долгих ночных прогулок сестры. К сожалению, тихо не получается: девочка чуть не спотыкается в прихожей. Чэрён тянется и включает свет. Всё равно он уже услышал, скорее всего. Значит, придётся выслушивать нотации. Так бы это поджидало её утром, и то, она могла бы сказать ему, что пришла, например, в два часа ночи, а не в четыре утра, если он в это время уже спал. А он точно спал, иначе бы несколько раз позвонил за это время. Чэрён снимает верхнюю одежду, моет руки, отмечает про себя, что брат не выходит из комнаты. Неужели не слышал её? Девочка переодевается в домашнюю одежду и решает заглянуть в комнату брата. На удивление, его нет. Значит, он ещё там? Да быть не может. Чэрён, пребывая в очень лёгком шоке, возвращается к себе. Там её поджидает записка, она лежит на тумбочке у кровати. Подписана её именем. Он оставил ей записку? Да что такое? В этот момент звонит телефон, и Ли, даже не взглянув на дисплей, берёт трубку. Она уверена, что это брат. — Вот сейчас ты мне всё и объяснишь, — фыркает она, по-детски надув губки. Но голос на той стороне трубки совсем другой. — Это сестра Ли Минхо? Чэрён хмурится и всё-таки смотрит на номер. Да, это номер брата. Но кто говорит с ней вместо него? — Прошу прощения за поздний звонок. Её охватывает плохое предчувствие. Чэрён волнуется. — Что происходит? Кто вы? Мужской голос представляется, и только услышав про следственный отдел, Чэрён перебиваетего, спросив, что с Минхо. С ответом тянут. Ей даже кажется, что человек отключает телефон, но нет, он просто молчит. Долго. — Просим вас подъехать к двум часам дня. К сожалению, до тех пор мы не можем ничего вам рассказать. У Ким Намджуна есть принцип: о смерти родственника сообщать лично. Так всегда тяжелее сделать, чем сказать по телефону. Но если человек по ту сторону трубки один? Кто его успокоит? Будет сложно говорить в лицо о смерти брата, но тогда он сможет хотя бы поддержать. Намджун всегда за личный контакт и общение. Он работал в отделе уже пятнадцать лет и успел изучить любую реакцию на смерть родственника. Часто случалось, что человеку просто некому было помочь, если новость сообщали по телефону, и он совершал глупости, замыкался и не приходил в участок, да что угодно. Если рядом будет полиция, они смогут оказать должную помощь в случае того же шокового состояния или впадания в истерику. Намджун бросает трубку и зарывается длинными пальцами в тёмные волосы, потянувшись. На часах четыре утра, а он всё ещё в офисе. Дело с подростками испортило ему возможность уйти пораньше. В кабинет входит другой мужчина, помоложе. Белоснежная рубашка на нём контрастирует с чуть смуглой кожей. Лакированные туфли стучат по полу, и Намджун открывает глаза. По этим звукам он и понимает, что кто-то приходит. Чуть не заснул. — Всё указывает на самоубийство, — сообщает Тэхён, подавая бумаги и фотографии трупа. — Неизвестны только причины. — Я не могу перестать проводить параллель, — задумчиво произносит Намджун, рассматривая фото. — Между этим делом и тем, что происходит в школе «Хирано»? — Да. Но, наверное, я просто устал. — Я не верю, что та ученица совершила самоубийство. — Именно поэтому мы и едем завтра туда, — Ким встаёт с рабочего места и хватает пальто. — В ту закрытую школу? — уточняет Тэхён. — Да, а пока, — он застёгивает последние пуговицы. — Пойду отосплюсь немного, к двум мне надо быть здесь. Тэхён останется ненадолго, надо закончить кое-какие дела. Неудивительно, что Намджун неосознанно проводит параллель: оба самоубийства происходят в одно время, поэтому их коллеги направляются в «Хирано», а они — к этому пареньку. В той школе безалаберные офицеры вердикт выносят быстро — конечно, самоубийство, девушка спрыгнула с крыши. Правда в том, что им просто заплатили. Убийца не пойман, и Намджун и Тэхён возьмут это дело на себя даже под угрозой увольнения. Чэрён не может унять бешеный стук своего сердца. Зачем ей в участок? Что с Минхо? Она глядит на записку и раскрывает её. «Извини, но мне пришлось воспользоваться твоим компьютером. Я оставил там документ, прочитав который, ты узнаешь, что тебе делать дальше. А пока… Помнишь наш старый MP3-плеер? Я записал туда кое-что. Возьми и послушай. У меня одна просьба: не плачь». Эта фраза настораживает её. Боже, что за шутки? Только сейчас Чэрён замечает тот самый MP3-плеер. Надо же, оппа нашёл его и поставил на видное место. Девочка берёт его и присаживается на пол. Она надевает наушники и чувствует невероятную тоску. Она совершенно одна в этом доме. Сидит на полу, осматривает пустую комнату с открытой дверью, ведущей в маленькую гостиную, в которой тоже никого нет. Это чувство схоже с тем, как обычно она ждёт Минхо со школы. Может, это глупый розыгрыш? Всё же он на вечеринке, там наверняка есть пьяные люди, которые могли забрать у него телефон, запереться в какой-то комнате и пошутить. Чэрён готова придумать любое оправдание тому, что она услышала по телефонному разговору. Даже пусть у этого оправдания не будет логики, с Минхо всё в порядке! С её братом всё в порядке, она уверена… Что-то заставляет её помедлить, прежде чем нажать на «play». Как будто её жизнь изменится после того, что она услышит. Устройство старое, без помех не обходится. Но когда оппа говорит, все посторонние звуки становятся тише. Даже его тон звучит странно: торопливо, взволнованно и вместе с тем — уверенно, грустно и шутливо, как при стараниях разрядить обстановку. Где-то он говорит медленно, отчеканивая каждое слово, призывая вслушаться. Одно остаётся неизменным в его голосе: забота и безграничная любовь к сестрёнке. «Я начну с банальной фразы, Чэрён~а: если ты слушаешь это, скорее всего, меня… Скорее всего, я нашёл своё место. Просто выслушай меня, какими бы занудными тебе не покажутся мои высказывания». На этом моменте он тепло улыбается. Она знает. «Мы не знаем, сколько нам бороться. Раньше я задумывался о том, как долго живу. Уже восемнадцать лет. В какой-то степени, кажется, что это много. Но сейчас, когда мне осталось лишь несколько часов, я понимаю, что это ничтожно мало. Некоторые животные живут максимум восемь лет, людям так повезло на их фоне. Но мы не пользуемся возможностью прожить эту жизнь так, чтобы ни о чём не жалеть в конце своего пути. И я не знаю, что должен был сделать, чтобы почувствовать себя так. Наверное, потому что я просто ничего не хочу. Все сказки и мечты, которые я преследовал, остались в детстве. Это — пройденный этап. Ты так мило возмущалась, когда я отвёл тебя зимой к реке Ханган. Я просто хотел побыть с тобой… в последний раз. Вообще-то я надеялся на проведённое вместе Рождество, но у меня сохранились фотографии с прошлого, так что ничего страшного. Это последнее, чего я хотел. Жизнь — это то, что нельзя тратить впустую, потому что потом будет сложнее принять факт того, что ты уже в конце, но так ничего и не сделал. Поэтому я хочу, чтобы ты прожила эту жизнь так, чтобы ни о чём не жалеть. У тебя есть мечты, стремления — всё, чтобы стать счастливой. Не упускай этого. У меня нет ни мечт, ни стремлений, я чувствую, что застрял, и это давит на виски. До тошноты. Ты можешь ненавидеть меня за то, что я ушёл, но просто знай, что мне спокойно. Я искал своё место. Твоё место — жизнь, моё — в твоём сердце. Так что я рядом, даже если ты меня не видишь. Не ищи виноватых. Я уверен, что буду счастлив, поэтому не ищи. И да — через несколько месяцев твой день рождения. Больше я не смогу подарить тебе подарок. Надеюсь, тот всё ещё на тебе?» Рука инстинктивно тянется к кулону на шее и сжимает так сильно, что острые края звезды впиваются в кожу. Она дрожит, кажется, кулон сейчас сорвётся. Чэрён глотает слезы, которые текут непрерывным потоком, чтобы слышать, что он говорит. Так бы уже завыла раненым зверем. «Я знаю, что нельзя поздравлять с днем рождения заранее, но хочу воспользоваться этой возможностью. С днём рождения, Чэрён~и, с днём рождения. с днём рождения, с днём рождения, с днём рождения…» Она жмурится, жадно пытаясь поймать ртом воздух. В горле саднит, глаза щипет, каждая мышца напрягается и болит. «На долгие годы вперёд. Проживи ещё лет восемьдесят, прежде чем прийти ко мне, хорошо? Я хочу от тебя отдохнуть». В наушниках слышится слабый смех. — Не смейся, — шепчет она невнятно хриплым голосом. — Это не смешно, не смейся… «Не спрашивай себя, почему я это сделал. Не спрашивай себя, как быть без меня, потому что я с тобой. Живи, Чэрён, просто живи. Договорились?» Девочка качает головой по сторонам, с тяжестью, будто её заставляют. Любое движение сейчас — душевное потрясение, боль и страдания, которые не уступят своё место катарсису. Никогда. «Мне так не хочется завершать наш разговор… Но надо отдать должное — впервые я говорю больше тебя. На самом деле, в моей голове столько мыслей, которые я не могу передать. Это тяжело. Легче закончить. Я люблю тебя, сестрёнка. И я не прощаюсь». Впервые за весь монолог Чэрён вдыхает. Не чисто, скорее, со скрежетом в горле, словно до этого она не дышала вовсе и там образовалась ржавчина. Только глаза не твердеют за всё это время: такие же мокрые, красные, полные боли и ненависти — к себе, к нему, к жизни. Она не провела с ним последний день. Он оставил её, что бы не говорил. И она не хочет такой жизни, пусть он и просит любить то, что ей сейчас дано. После записи играет песня. Или, может, это повесть боли? Там кто-нибудь есть? Меня кто-нибудь слышит? Его никто не мог услышать. Все были рядом, но не с ним. И все слышали, но не слушали. Его не было в этом мире, только существо, материя, в которой не было жизни. Осознает ли кто-нибудь по-настоящему, Если это — конец нашего начала? Мир давно прогнил. Если счастливому началу был положен старт, то люди всё угробили. Но они не понимают. Однако это не меняет действительность. Осталось ждать конца. Он неизбежен. Возможно, после конца и будет новое начало. Клич, рывок от одного вдоха — Это всё, чего мы ждём. Иногда единственный выбор, что мы сдедали, Меняет абсолютно все. Некоторые из нас просто ждут, пока что-то изменится, верят, что когда-нибудь у них откроется второе дыхание и они совершат в своей жизни переворот. Это полностью их выбор. Один, даже самый незначительный, который может изменить всё. И не всегда он правильный. Даже не так. Редко выбор бывает точно верным. Даже если нам кажется, что мы поступили правильно, в бочке мёда найдётся ложка дёгтя. И найдёшь ты её не сразу. Это всё, чего тебе хотелось, И всё, чего хотелось бы миновать. Одна дверь распахивается, Другая — закрывается. Не всё идёт так, как мы хотим. Мы открываем одну дверь, но перед нами закрывают другую. Мы можем выбрать одну из них, но это не значит, что за ней будет сказка. Жизнь не бывает сказкой. Это только отрезок, который ты можешь продлить, но никогда не сделаешь бесконечной прямой. И препятствия на пути будут нелёгкими, потому что не свернёшь, не обойдёшь, только пройти через. Или перепрыгнуть. Если повезет, справишься, нет — споткнёшься. Иногда молитвы бывают услышаны, О других молитвах никогда не узнают. Иногда мы держимся за ангелов И даже не подозреваем об этом. Ты молился, но тебя не услышали? Не спеши разочаровываться. Ты не молился, потому что не веришь? Не спеши пускать все на самотёк. И в той, и в другой ситуации молись себе, сделай всё сам. Только от тебя зависит, что будет дальше, извне — не помощь, а поддержка. Моральная. В твоей голове. Ангелы реальны. Они предстают в образе людей, наших друзей или родителей, тех, кто нам дорог. У каждого из нас свой ангел. Значение слова «Ангел» слишком преувеличено. Ангел — это просто человек, который о нас заботится. Просто оглянись, посмотри на окружающих тебя людей. Может, ты увидишь среди них своего Ангела? Не знаем, сможем ли мы справиться, Но знаем, что не должны показать свое поражение. Никогда не сдавайся. Иди до конца. Борись, борись, борись. Если чувствуешь, что проиграл, не показывай этого. Так ты не обманываешь других. Ты просто заставляешь себя поверить в том, что это не конец. Мы держимся… и отпускаем. Мы держимся. Постоянно. Мы держимся за людей, за воспоминания, за чувства — за всё в этом мире. Почему-то отпускать гораздо тяжелее. Этому надо учиться. Так будет проще, так всем будет проще. Песня заканчивается. Глаза Чэрён становятся безжизненными. В тот день… она видела брата в последний раз. Она не сможет отпустить.***
Джису не забудет. Не забудет всё то, что говорила ему, всё то, что он ей говорил. Не забудет, как заботился о ней, как она о нём заботилась. Не забудет о том, что чувствовала, о том, что он заставлял её испытывать новые эмоции. Не забудет о последних мгновениях, когда видела его живым, о том, как рухнула на пол вместе с ним, когда он выстрелил себе в голову. Он посмотрел на неё перед этим. Потом закрыл глаза, и она услышала его голос в последний раз. Не забудет о том, как оставил одну. Они были на этом мосту два раза. Вместе. В первый раз они разговаривали здесь, смотря на разноцветный поток воды. Во второй раз она призналась ему в своих чувствах. Они были здесь вместе. До сегодняшнего дня. Сегодня она здесь одна. Теперь всегда будет одна. На ней даже нет куртки этим морозным утром. Она не помнит, как приходит сюда, всё как в тумане. Джису не чувствует холода. Она вообще ничего не чувствует, кроме дыры, образовавшейся в груди. Её будто полоснули ножом, вырвали сердце и сжали, расплющили. Оно рассыпалось прахом. Казалось бы, бьётся, слышно, но почему тогда Джису его не чувствует? Если это и стук, то приближающейся неизбежности. Она так привязалась, но Минхо решил отрезать эту нить, даже не спросив. Он любил обрывать на корню все её попытки. Даже их переписка за всё время… SnowQueen18: Спасибо. SnowQueen18: Я постоянно создаю проблемы. SnowQueen18: У меня правда такой ужасный характер? SnowQueen18: Я люблю тебя. Leeminho: И я люблю тебя. Он ответил только на последнее сообщение. И это так много значило для неё. Он ответил, потому что знал, что скоро… что скоро… Джису сидит на мосту, смотрит вдаль, но всё мутно — слёзы застилают глаза, не давая разглядеть ни одного очертания. Всё размыто. Без Минхо она наполовину слепа. Потому что он вёл её, он был путеводителем, когда она не могла найти выход. И даже тогда она была слепа, не замечала очевидного. А теперь… слепой человек остаётся без подмоги. Беспомощность. Именно это чувствует Джису. — Вернись, Минхо, — шепчет она как в бреду. — Прошу, вернись ко мне… Будто сейчас она протянет руку над этим обрывом, и кто-то подаст ей в ответ. Минхо. Его тёплая рука к её холодной. Он согреет её, она слишком привыкла к его теплу. — Вернись… Он протягивает руку. Она не видит, но чувствует. Нет. Это обман ощущений. Дождь. Начался дождь. Зима, морозное утро и дождь. Капли тёплые. Но это не Минхо. Он не вернётся, потому что человек. Он может уйти, вернуться. Но если человек уходит так, то уже не возвращается. Капли дождя тёплые, а её слезы — горячие, обжигающие, как будто сам Минхо изнутри пытается её согреть. Джису обнимает себя двумя руками. Нет, всё так же холодно. Ничто не заменит его руки. Посторонние звуки становятся настолько приглушёнными, а всё вокруг так меркнет для неё, что она не замечает громко подъехавшую машину, свет фар которой отражается на ней. — Вот она, — сообщает хёну Субин. У братьев сердце болит. Она вся намокает, сидит на замерзшем мосту, смотрит вдаль. Кто бы не говорил, что слёзы с дождём смешиваются, это не так. Видно — она рыдает. Единственное, что выдаёт то, что она не окоченела в таком положении — это слёзы и подрагивающие от всхлипов плечи. В какой-то момент дождь прекращается. Только над ней. Ёнджун держит зонтик, а Субин опускается на корточки перед сестрой. — Пойдём домой, ты заболеешь. Она не отвечает. Даже не смотрит на него. — Хватит с тебя, пойдём, — старается он звучать твёрже. — По нему даже небо плачет, а мне нельзя? — вырывается у неё. Братья переглядываются, и Ёнджун тоже присаживается на корточки рядом, продолжая держать зонт. Субин снимает с себя куртку и укутывает в неё Джису. Они сидят с ней до тех пор, пока девушка не ослабевает от своих криков, слёз, пока ей не остаётся ничего, что можно сказать, о чём можно ещё попросить, насчёт чего ещё извиниться и в чём ещё признаться; до тех пор, пока им не выпадает шанс отвезти её домой, а после — присматривать, потому что она точно заболевает. Физически. Но для неё это ничего не значит. С душевной болезнью всё равно не сравнится. На следующий день Джису проснётся с засохшими слезами на щеках.***
Ирон не забудет. Чанбин толком не знал его, но точно не забудет, как успокаивал Ирон. Она же подарила ему монету Яншэн. «Исцеление». — Он знал об этом, он же знал об этом! Ему должно было стать только лучше. В этот тяжёлый момент с ней Сяо Цзы. Она обнимает её, хотя Ван эти объятия ничего не дают. Объятия почему-то считают элементом поддержки. Но ведь не с каждой горечью они могут справиться. Чанбину невыносимо видеть такую Ирон, и ещё более невыносимо — не иметь возможности быть рядом. Он остаётся с ней до последнего, слушает её, говорит с ней несколько часов, поддерживает, как может. Она благодарна. Настолько, что даже притворяется, что успокоилась. Он не верит. Она убеждает, но с условием, что созвониться с ним ещё через пятнадцать минут, и следов слёз уже не будет ни на глазах, ни на щеках. Ирон обещает. Она встаёт на руки, как делает, когда волнуется, в надежде, что солёные капли потекут обратно. — Давай же, ну… Но от каждой попытки плакать хочется только сильнее, и в очередной раз, когда она вспоминает Минхо, руки ослабевают и девушка, потеряв равновесие, падает, беззвучно плача от собственной ничтожности. Она не была в списке, но от этого не легче. Ирон заставляет себя включить видео ещё раз, но останавливает спустя всего несколько секунд. Она закрывает рот ладонью, чтобы не закричать. Он сказал «Прощай» не просто так.***
Спустя три дня светит солнце. Спустя три дня Кай так и не дозванивается до Чэрён и решает сегодня пойти к ней. Он беспокоится. Спустя три дня, когда он собирается, слышит новость. Хюнин Кай идёт по залу, одновременно надевая толстовку. — Не беспокойся ты так, — машет рукой сестра. — Ты слишком переживаешь. — Она не берёт трубку, не отвечает на сообщения, — тревожится он. — Это ж кто тебе голову так вскружил, — ухмыляется та, увеличивая громкость телевизора. — Особенная, да? — Она, — Кай вздыхает и невольно улыбается. — Она замечательная. Нуна умиляется, а брат трепещет: — Ладно, я пошёл. Но голос ведущей новостей останавливает его: «В реке Ханган найдено тело молодой девушки. Неизвестно, было это самоубийство или же применение насилия к жертве. Личность пока не установлена. Если вам известна какая-либо информация о родственниках девушки, пожалуйста, сообщите. Внимание: уберите детей от экрана, следующие кадры могут вас шокировать». Оператор приближает курсив камеры к телу, покрытому белой простынью. Труп лежит на берегу реки, вокруг суетятся журналисты. Простынь чуть одёргнивают, видно лицо: бледное, вздутое, как губка. Этот канал известен тем, что транслирует экстренные выпуски новостей без цензуры, к которой в Корее обычно относятся очень строго. Поэтому людям со слабой психикой смотреть его не рекомендуется. У Хюнин Кая крепкая психика. Но не настолько, чтобы видеть Чэрён такой. Её лицо не улыбается, не светится, не подаёт никаких признаков жизни. Потому что она мертва. «Неизвестно, было это самоубийство или же применение насилия к жертве…» «Неизвестно, было это самоубийство или же применение насилия к жертве…» «Неизвестно…» Чэрён. Ноги подкашиваются, и парень падает. Это не она. Это не его Чэрён, это другая девушка. — Братец? Эй, что с тобой? — сестра рвётся к нему. Она обхватывает его лицо руками, даёт слабую пощёчину, чтобы он пришёл в себя, но он только смотрел сквозь телевизор, перед ним всё ещё образ живой Чэрён. Все посторонние звуки пропадают, и он будет находиться в этом трансе до тех пор, пока осознание не обрушится на него ледяным потоком. Это. Не. Она. Потому что… Ли Чэрён живее всех живых. Так думал каждый. Кроме самой Чэрён. Она сама не поняла, как пришла к реке тем ранним утром, как оказалась у водной глади, как ей оставалось только залезть на парапет и спрыгнуть. Они были тут в последний раз с Минхо. «Я просто хотел побыть с тобой… в последний раз», — говорилось в аудиозаписи. Наверное, Чэрён тронулась головой после этих слов. Потому что всё, о чём она думала, всё, что занимало её мысли: «Это не последний раз». Я иду, оппа, я иду к тебе. Остаётся один шаг. Она хочет увидеть его, просто увидеть его. Она скучает. Её окутывает бред, такой сильный, что хоть ударить по голове, услышать хруст — и очнуться, снова мыслить адекватно. Галлюцинации. Когда они возникают? Когда ты сошёл с ума или когда сильно желаешь того, что не сможешь получить? Непонятно, первое с ней или второе. Но она отчётливо видит Минхо. Он там, вдалеке, вода ему по пояс. На лице сестры возникает улыбка. Долгожданная встреча. Она сорвётся к нему и обнимет, что есть мочи. Глаза всё ещё болят от недавних слез горечи, но сейчас на их месте будут другие. Слёзы счастья. Моего брата зовут Ли Минхо. И он не оставил меня. Она делает шаг вперед, и под ногами несколько секунд нет ничего. Перед тем, как холод окутывает её тело, Чэрён ещё раз глядит на лицо брата. Он ждёт её. Моего брата зовут Ли Минхо. И он счастлив. Как только она оказалась в реке и почувствовала, что вода забивается в лёгкие, Черён очнулась. Она широко распахнула глаза, пришла в себя, перед ней больше нет его, только тьма и паника, накрывшая с головой. Она поняла, что сделала. Паника и попытка спастись — не лучшее сочетание. В такие моменты ты не соображаешь, не знаешь, как — только бы выбраться. Понимаешь, что если не хочешь жить, но все равно отчаянно за это хватаешься, значит, хочешь. Это способ проверить, понять себя, но он слишком опасный. Бывает слишком поздно. Оппа и её обманул: был галлюцинацией. Она не успела выбраться. Моего брата зовут Ли Минхо. И он жив, пока о нём помнят.***
Спустя три дня не только нашли тело пятнадцатилетней девушки. Спустя три дня не только Кай потерял себя. Спустя три дня они встретились. Не готовы, но это надо сделать, пока рассудок ещё не покинул их окончательно. Надо с ним попрощаться. Он попросил прочитать эти письма после того, как всё закончится. Вопрос в том, конец ли? В этом никто не уверен. Они стоят во дворе дома Юрим, перед ними мангал с зажжённым огнём. В руках конверты, подписанные их именами. Снаружи сдержанность эмоций, внутри — полная неготовность и непередаваемая боль. Тишина нарушается только искрами костра и один раз прозвучавшим голосом Ёнджуна: — Все готовы? Никто не отвечает, потому что готовых нет. Кто вообще придумал, что молчание — знак согласия? В восьмидесяти процентов случаев это не так. И первым не в состоянии начать никто, Йеджи это знает. Ей остаётся только перебороть себя и раскрыть конверт с письмом первой. «Здравствуй, милая девочка с забавными косичками и задорными глазками. Меня зовут Ли Минхо, и я хочу с тобой дружить. Можно?» Уже после этих слов она не выдерживает. Она закатывает глаза к верху, чтобы сморгнуть непрошенную влагу, и поджимает губы. Глотает вставший поперёк горла ком и делает глубокий, неровный вдох. «Это слова, которые я хотел сказать ещё при первой встрече. Мне нужен был друг, и я выбрал тебя. Не получилось. Ты не была первой, но последней. Я перестал искать. Я просто устал искать». «Прости, что не оправдала твоих ожиданий», — ответила бы она ему сейчас, да только отвечать некому. «Я всегда был один, Йеджи. Я привык, что мысли, которыми я хочу поделиться, должны оставаться при мне. Но я пишу это, зная, когда ты прочитаешь, меня не будет. Поэтому я должен передать их, чтобы они не умерли вместе со мной. Я решил поделиться с вами. Но не в этом письме. Субин расскажет». Йеджи на секунду глядит на Субина, который от нервов мнёт в руке конверт. «Тебе я хочу сказать другое: не вини себя. Ты хорошая, не вини себя. Не сомневайся в людях вокруг тебя, они хотят помочь. И ты можешь помочь им. Не жалей ни о чём, ты не виновата. Не виновата. Запомни». Хван Йеджи молодец. Она выдерживает. Остаётся бросить письмо в костер, отпустить Минхо. Она подождёт остальных. Первые строчки, которые читает Ёнджун, гласят: «Мне нечего тебе сказать. Ты придурок». «Конец?» — усмехается он треснуто. У парня хорошее чувство юмора. Ёнджун переворачивает лист. Есть продолжение. «Если додумался перевернуть лист, значит, не так уж безнадёжен. Хорошо, ты был им. За последние дни ты немного изменился, Чхве Ёнджун. Ты больше не эгоист. Но тебя я не прощаю». Внутри щемит. Ёнджун думает, что давно потерял совесть, но она даёт о себе знать. «Однако и не хочу, чтобы ты корил себя за что-то. Моё мнение окончательно изменится, но только в одном случае. Я не хочу говорить, в каком, ты сам должен понять». И он понимает. «Спасибо, что не был мудаком в последние дни, я тебя даже немного уважаю». «Этот сарказм неуместен, придурок, » — подумал Чхве, сдержав все эмоции одним вдохом. Это тяжело. Это невероятно тяжело. Если бы ему сказали раньше, что он будет скорбить по этому человеку, Ёнджун бы засмеялся в лицо. Сейчас остаётся только молча согласиться. Юрим раскрывает конверт, зная, что там будет написано. Она знает, что почувствует. Казалось бы, должна быть наготове, но от этого не проще читать. «Ты знаешь, что такое буллинг? Буллинг — это то, чего ты никогда не испытывала, поэтому от того, что я объясню, ничего не изменится. Даже когда человек говорит, что он кого-то понимает, — он ни черта не понимает до тех пор, пока не испытает сам. Я знаю, что не смог заставить тебя полноценно почувствовать себя на месте тех, кого травят, и знаю, что сами попытки поставить тебя на их место — неправильно. Так я становлюсь ни чем не лучше таких, как ты». Юрим не равно мишень для травли. Но сейчас она понимает, что когда над кем-то издеваются, смеются, может, даже бьют, эта боль — лишь отчасти физическая. Она больше моральная. Это страшнее, хуже. «Я не успел донести до тебя это, поэтому всё, что мне остаётся — попросить: не трогай. Если захочешь, просто подумай сначала о том, что тебе это даст. Признание таких же, как ты? Может быть. Но самоуважение и гордость ты потеряешь навсегда. Тебя не будут травить, потому что ты сама травишь. Но и как к человеку никто относится не будет. Ты услышала меня». Это даже не вопрос, он утверждает: ты услышала меня. Минхо ведь был одним из таких, а теперь его нет. Нет из-за таких, как они. И только сейчас она задаётся вопросом, зачем вообще всё это делала, а ответа не существует. Минхо был сильным. Все эти люди сильные, до поры до времени. Лишь бы им не дали подножку, которая приведёт уже не к падению на пол, с которого можно встать, а к падению в пропасть, из которой не выбраться. «Не плачь, Джульетта», — первое, что читает Рюджин. Сейчас ей бы хотелось стать Джульеттой, как никогда раньше: вкусить яд и не мучиться. Но жалкое желание жить не даёт этого сделать. К собственному стыду. «Поздравляю, ты стала главной героиней. Одна только просьба: не затмевай страсть массовки. Нет слабых ролей, бывают слабые люди. Но это тоже роль, потому что, на самом деле, эти люди сильнее главных героев. Я говорю не о себе, потому что я даже не актер. Я сценарист. Спектакль ещё не окончен». Спектакль ещё не окончен. Это — правда, которую она готова принять. Она готова принять всё: любую роль, любой конец — но смерть Минхо она не примет. Какой спектакль без сценариста? На что опираться, если несведующего импровизация может загнать в могилу? «Я оставляю свой пост, но никому его не передаю. Это — моя история, и я уже знаю конец. Задание: угадай концовку. Даже сейчас я даю задание, надоел, не так ли? Но подсказка будет одна, самая банальная: знаешь, как угадать конец? Надо к нему прийти. И это — самое сложное. Вы же справитесь? Я на вас поставил. Тебе выпала редкая возможность, Рюджин. Я разрешаю изменить сценарий». Даже тут загадки на поверхности. Что им делать дальше? Ясно одно: путь тернист, и чтобы дойти до конца, им надо с кем-то бороться. Он на них поставил. Главный. Он — автор идеи и тот, через которого им надо пройти, чтобы найти свой конец. Субина ждёт больше разъяснений: «Послание тебе я писал последним. Я торопился, поэтому тут мало информации, но она важная». Чхве хмурится и принимается читать настолько сосредоточенно, насколько возможно. «Джисон в опасности. Он направляется в отель Соран по адресу ***. Это твоё дело, но я бы на твоём месте… нет, не остановил бы. Просто сберёг. Просто помни, что он всё делает из лучших побуждений. Ты будешь зол, когда узнаешь правду, но держи себя в руках. Иначе неизвестно, чем всё обернётся. Но не говори Джисону о моём письме, о том, что едешь к нему, если решишься на это. Подыгрывай ему. Лжецов надо обманывать». И всё. Больше ничего. Ему Минхо не пишет о своих чувствах, в отличие от писем остальным, но легче не становится. Напротив, у него в послании — целый механизм, инструкция к действиям, мера спасения друга. И только ему решать — найти Джисона и разочароваться в нём, или жить дальше, получая от него сообщения о том, как всё хорошо. Джису не хочет открывать конверт, читать письмо, сжигать его, отпускать Минхо. «Прости. Я обманывал тебя. Оставил тебя. Больше всего мне жаль, что я подпустил тебя, иначе нам было бы не так тяжело прощаться». Она до сих пор не верит в это. Все три дня Джису провела в кровати с температурой, в бреду повторяла его имя и видела — поклясться готова, что видела! — Минхо рядом. Он держал её за руку, заботился. «Я не понимаю, что в тебе нашёл. Просто в какой-то момент ты стала… собой. Я увидел настоящую Джису. Хочешь, я тебя с ней познакомлю? Настоящая Джису любящая, заботливая, храбрая и сильная. И я не хочу, чтобы она пряталась, потому что она — прекрасна». Для других её глаза — сталь. Она смотрела на людей как сквозь стекло, будто бы они — ничто. Минхо заставил смотреть на себя иначе: убрать оболочку и показать, что глаза — не сталь, а хрусталь. И сейчас он трещит по швам от одних только попыток сдерживаться. «Мне было хорошо с тобой, Джису. Спасибо». За что? За что ты благодаришь? Эти немые вопросы задавала себе девушка. Ты забыл всё плохое? Следующие строки будто ответили на её вопрос: «Я помню каждое мгновение. Все моменты: плохие, хорошие. То, о чём я попрошу тебя, будет эгоистично с моей стороны: забудь меня, но помни. Самое сложное задание из всех, что я давал, правда? Я хочу, чтобы ты вспоминала наши дни, потому что этих моментов больше не будет: ни коротких, ни долгих, ни ненавистных, ни нежных — больше не будет ничего. Вспомни меня однажды, дождливым днём — просто чтобы поддерживать во мне жизнь». В конверте не только письмо. Её подарок. Кольцо с половинкой сердца. Минхо не вернул его, он просто хотел дать понять, что рядом. Он жив рядом с ней. И никогда они ещё не были ближе. «Но я также попросил забыть меня. Я имею в виду, Джису, пожалуйста, живи дальше. Отпусти меня, оставь в прошлом году. Я не хочу говорить, что мы — ошибка, потому что это не так. Но нам точно не суждено идти вместе. Я не знаю, как так вышло, это, наверное, единственное, что я не учёл. Моя оплошность, из-за которой ты пострадала. Но первую любовь несложно пережить, оставить в прошлом, двигаться после нее дальше. Так что ты справишься, Джису, потому что я — первый. Это у меня ты — единственная». Она не выдерживает. Он убил в ней не только Снежную Королеву Лию. Он убил саму Джису. Сколько нужно страданий, чтобы в один день он написал ей, что жив, что всё подстроено и впереди у них ещё много незабываемых встреч? «Я знаю, что прошу многого, противоречу сам себе, но в отношениях с тобой я по-другому никогда не мог. Поэтому ничего страшного, если ты скажешь твёрдое «Нет» в своей манере. И есть кое-что, что я так ни разу не сказал тебе вслух, только написал однажды в сообщении. Жаль, что я так и не успею сказать это, но воспользуюсь возможностью написать еще раз: я люблю тебя. Прости». Из груди вырывается сдавленный крик, приглушённый письмом, которое она прикладывает к губам. Вдох — выдох, вместе с тем — слёзы. За что ей прощать? За то, что снял с неё маску? За то, что заставил посмотреть на всё иначе и прибавил смелости к принятию себя? За то, что подарил первые эмоции и лучшие моменты в жизни? Ей бы самой перед ним извиняться за всё, что было в прошлом. Если бы одними извинениями можно было его вернуть… Пора. Приложив все усилия, несколько подростков возносят руки над мангалом с огнём. По последнему слову на прощание. Йеджи. — Прости, что с опозданием… Я хочу с тобой дружить. Можно? Бросает. Ёнджун. — Я не разочарую тебя. Обещаю. Бросает. Юрим. — Я защищу Чэрён. Доверься мне. Я не подведу. Бросает. Субин. — Неудивительно, что ты нашёл покой. Ты хороший человек, Минхо. С тобой просто случилось много плохого. Бросает. Рюджин. — Эта история — один большой урок, которого нет в школе. Это — знания, в которых нуждается общество. Спасибо. Бросает. Джису. — Что бы ты не говорил, о чём бы не просил… я не забуду. Я отпускаю тебя, Минхо. Но я не забуду. Бросает. Никто не забудет.***
Сегодня особенно сильно моросит. Холод с улицы передаётся через окно, хотя оно закрыто. А может, холод этот от чего-то другого? Например, от ожидания. Ведь он знает, что скоро произойдёт. Длинные пальцы парня тянутся к плотному стеклу. Он отбивает ими незамысловатый ритм. Может показаться, что незамысловатый. На самом деле, он отсчитывает. Раз. Два. Три.Не бывает конца без начала.