Нефритовый дворец для гуциня и флейты

      Голова трещала так, что даже попытка подумать о чём-нибудь вызывала тошноту, но Вэй Усяню удалось додумать мысль до конца. Она была необыкновенно краткой: «Твою мать!» — но содержательной, потому что подразумевала кучу всего, в том числе запоздалое сожаление, что он вчера так надрался, недоумение, потому что не помнил, где или с кем, и искреннее желание пойти и сунуть голову в бочку с ледяной водой, чтобы унять пульсирующий стук в висках.       Прежде всего, нужно было понять, где он. Вэй Усянь попытался открыть глаза, но веки казались слишком тяжёлыми, разлепить он их не смог. Тогда он пошарил по себе руками, чтобы понять, одет он или раздет. Одет, причём экипирован полностью: и верхнее, и нижнее одеяние на месте. Вэй Усянь вытянул руку и пошарил рядом с собой. Каменная плита, выпуклые очертания какого-то узора. Значит, он не в Цзинши и даже не в Облачных Глубинах; если бы он был в Цзинши, Лань Ванцзи давно бы раздел его и уложил в постель, а в другом месте, скажем, в банкетном зале, он бы так напиваться не стал (да и вряд ли бы ему позволили). Трактиром в Цайи это место тоже быть не могло: каменный пол для захолустного трактира — вещь неслыханная. Значит, где-то ещё. Опять накатила тошнота: слишком много мыслей для раскалывающейся головы!       Вэй Усянь вытянул другую руку, надеясь, что отыщет какую-нибудь подсказку. Пальцы ощутили что-то мягкое и тёплое. Он озадаченно помял это что-то, соображая, что это и что оно ему напоминает. Ощущения были такие, как если бы он трогал кролика. Кролика? Вэй Усянь сдвинул руку — всё ещё тепло и мягко. Какого же размера должен быть этот кролик?! Не меньше соба… Вэй Усяня тут же пробрала дрожь, не успел он додумать эту мысль до конца. Хмель с него махом слетел, такой сильный был испуг, вернее, давний страх перед злейшим врагом — собакой. Он подскочил, заставил себя раскрыть глаза и отполз, скользя каблуками сапог по каменному полу, в сторону.       Это действительно была собака. Фея. Она лежала поодаль, высунув язык, и с явным презрением смотрела на него, всем своим видом выражая отвращение: собаки чувствительны к алкоголю и не любят пьяных людей, а от Вэй Усяня исходило такое похмельное амбре, что будь тут Лань Ванцзи, ему бы хватило и одного вдоха, чтобы опьянеть. Это о собаках Вэй Усянь знал, так что несколько приободрился: теперь она к нему и близко не подойдёт! Но радоваться было рано, присутствие Феи могло значить только одно: он в Пристани Лотоса! И он смог в этом убедиться, пристальнее взглянув на узор под собой: это был герб клана Цзян. А лежал он на полу в главном зале, буквально в двух шагах от кресла-лотоса главы клана.       Фея между тем встала, протрусила мимо Вэй Усяня, не обращая на него никакого внимания, села у порога и принялась громко лаять. Вэй Усянь застонал, обхватил виски руками: его будто ферулой по затылку лупить начали, каждый звук отдавался в голове чудовищным образом.       — Заткнись, Фея! — простонал он, ища, чем бы в неё кинуть, чтобы собака умолкла. Под рукой ничего не нашлось.       Фея не умолкала, пока её не услышали. Сквозь лай зажмурившийся от нестерпимой муки Вэй Усянь различил шаги и презрительное:       — Проснулся?       Вэй Усянь нахохлился и разлепил поочерёдно оба глаза, пытаясь сфокусировать зрение на двери. На колени ему что-то прилетело. Он пошарил рукой — сосуд с вином. Опустошив его, он несколько пришёл в себя и различил, что на пороге стоят Цзян Чэн и Цзинь Лин. Цзян Чэн кривил губы, Цзинь Лин недовольно махал перед лицом ладонью.       — Фу! — сказал юноша, подразумевая запах алкоголя.       — Это ты своей собаке скажи, — буркнул Вэй Усянь. — Так громко лаять с утра пораньше…       — С утра? — хмыкнул Цзян Чэн. — Да уже далеко за полдень! Ты так надрался, что голову потерял?       — Голова у меня на месте. Кажется, — отозвался Вэй Усянь и пощупал голову. — Ещё бы понять, что я тут делаю…       Цзян Чэн фыркнул ещё презрительнее и перебросил ему второй сосуд вина. Прикончив его, Вэй Усянь смог вспомнить, почему оказался в Пристани Лотоса.       Это был Примирительный Банкет. С подачи Лань Сичэня враждующие стороны собрались, чтобы поговорить по душам. Разговора как такового не вышло: Вэй Усянь и Цзян Чэн только опрокидывали чарку за чаркой, будто соревнуясь друг с другом в стойкости, а Лань Ванцзи сидел туча тучей и, сузив глаза, следил за каждым движением Цзян Чэна, в любую минуту готовый взяться за Бичэнь или гуцинь, если почувствует недобрые намерения в поведении главы клана. Бедный Лань Сичэнь, как тамада на свадьбе, пытался разрядить напряжение и наладить между ними всеми хоть какой-то диалог, но выходило не слишком хорошо. Если Вэй Усянь и Цзян Чэн и заговаривали друг с другом, то принимались кричать одновременно и ругаться последними словами, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Вообще-то это как раз было признаком того, что диалог налажен, потому что для братьев такая брань была обычным делом. Лань Ванцзи вообще ни слова не произнёс за весь банкет.       — А где Лань Чжань? — спохватился Вэй Усянь, повертев головой.       — Первое осознанное слово — и опять о нём, — раздражённо сказал Цзян Чэн.       — О ком же мне ещё спрашивать, как не о любимом муже? — ухмыльнулся Вэй Усянь и сел по-турецки.       — Ханьгуан-цзюнь отправился за травами, — вмешался Цзинь Лин куда как поспешно. Ему не хотелось, чтобы они опять поссорились. Он на вчерашнем банкете насмотрелся и наслушался столько всего, что впечатлений ему бы на полжизни хватило.       — За какими травами? — удивился Вэй Усянь.       — За целебными. Чтобы лечить твоё похмелье… дядя, — ответил Цзинь Лин. Лицо его выражало сильнейшее сомнение, стоило ли так называть Вэй Усяня, но ему явно хотелось попробовать хотя бы разок.       Вэй Усяня передёрнуло.       — Фу, — сказал он, — не зови меня так. Я слишком молод, чтобы быть твоим дядей. Можешь звать меня «гэгэ», если уж тебе так хочется напроситься ко мне в родственники.       — Да ни в жизнь! — вспыхнул Цзинь Лин.       — Позорище! — сказал Цзян Чэн, проходя и садясь в кресло-лотос. — Надрался как сапожник.       — Преувеличиваешь, не так уж и много я выпил, — возразил Вэй Усянь, раскачиваясь. — К тому же если приглядеться хорошенько, то твоя физиономия красноречиво говорит, что не один я вчера надрался!       Под глазами у Цзян Чэна были тёмные похмельные круги.       — Но я не напивался до такой степени, чтобы валяться на полу в обнимку с собакой, — отрезал Цзян Чэн. — Я хотя бы смог встать и уйти.       — Я валялся на полу не потому, что напился и не смог встать, — живо возразил Вэй Усянь. — Не так уж и много я выпил.       — Почему же тогда? — насмешливо спросил Цзян Чэн.       — Почему… Я остался здесь, потому что в доме смертельно душно. А каменный пол прохладный. Меня просто от жары разморило, вот и всё. А эта жирная псина сама ко мне прилезла, она меня вечно донимает. Стал бы я обниматься с собакой, когда я их до смерти боюсь!       — Фея не жирная! — возмутился Цзинь Лин. — А ты напился в стельку.       — Пф! — отозвался Вэй Усянь.       — Если нет, не начал бы дебоширить, — сказал Цзян Чэн мрачно.       — Я? — удивился Вэй Усянь.       — Просто возмутительно себя вёл, — кивнул Цзинь Лин, отчего-то краснея.       — А что я такого сделал? — захлопал глазами Вэй Усянь.       — Ты так толкнул дядю, что едва ему руку не сломал, — сказал Цзинь Лин.       Вэй Усянь пригляделся и увидел, что рука у Цзян Чэна действительно на перевязи. А ещё почувствовал, что его собственное плечо саднит.       — Хм… — протянул он, — а может, дело было так: Цзян Чэн напился и меня толкнул, я толкнул его в ответ, он опять меня толкнул, а Лань Чжань едва не сломал ему руку за это?       Лицо Цзян Чэна побагровело, а Цзинь Лин несколько смутился, и Вэй Усянь понял, что доля правды в этом предположении есть.       — Ну ладно, допустим, мы едва не подрались, — сказал Вэй Усянь. — Допустим, я дебоширил, потому что хватил лишку. Но что в этом возмутительного?       Цзян Чэн только презрительно хмыкнул, а Цзинь Лин с запинкой сказал:       — Ты… ты до того напился, что стал приставать к Ханьгуан-цзюню. У всех на глазах.       — Пф! И что с того? — отозвался Вэй Усянь со смехом. — Я всегда к нему пристаю. У всех на глазах. Если уж на то пошло, то я имею полное право к нему приставать. Он ведь мой муж. Вот если бы я начал приставать к кому-то другому…       Цзян Чэн скривился, будто только что съел лимон целиком.       — Не к тебе же я приставал? — осенило Вэй Усяня.       — Вздор! — отрывисто сказал Цзян Чэн.       — Нет-нет, — поспешно возразил Цзинь Лин, — ты просто пытался сосватать дядю…       — Цзинь Лин! — рассвирепел Цзян Чэн. — Если ты ещё хоть слово скажешь, я тебе ноги переломаю!       — С кем сосватать? — поражённо переспросил Вэй Усянь. Ничего подобного он не помнил.       — Про Ханьгуан-цзюня сначала дослушай, — сказал Цзинь Лин и сильно покраснел.       — А я ещё с ним что-то сделал? — удивился Вэй Усянь и почесал крыло носа пальцем. — Не просто приставал?       — Дело этим не ограничилось…       — Ты спросил у своего драгоценного муженька, — ядовито перебил племянника Цзян Чэн, — холост ли он, а когда он ответил, что нет, то ты едва не заплакал…       — Я?!       — …и сказал: «Твою мать, что за жизнь пошла! Все шикарные мужики уже разобраны!»       — Он не так сказал, — пробормотал Цзинь Лин, краснея ещё сильнее, — не «твою мать».       — А ты думаешь, что я стану произносить такое вслух? — напустился на племянника Цзян Чэн.       «Что же я такого сказал? — исполнился любопытства Вэй Усянь. — Надо будет потом у Лань Чжаня спросить!»       — И что дальше было? — вслух спросил он.       — Дальше? Дальше ты начал хныкать и умолять Ханьгуан-цзюня, чтобы он развёлся и женился на тебе, потому что в качестве жены ты будешь лучше, чем его нынешняя партия.       — Он не так сказал, — ещё тише пробормотал Цзинь Лин. — Он сказал, что он лучше *** и ***. И ещё ***. Не говоря уже о ***. Я не совсем понял, правда, что это значит…       — Тебе рано о таком даже думать! — в голос воскликнули Вэй Усянь и Цзян Чэн, причём Вэй Усянь покраснел до корней волос.       — Всё ещё будешь настаивать на том, что «выпил совсем немного»? — язвительно спросил Цзян Чэн. — Или мне продолжить?       — А ещё что-то было? — нервно засмеялся Вэй Усянь. — Нет, подожди, ты мне сначала скажи, с кем я тебя сосватать пытался! Я же умру от любопытства.       — Да с кем только не пытался, — фыркнул Цзинь Лин. — Ты явно озаботился, что дядя всё ещё холост и… как ты там выразился?.. «ему некуда меч преклонить».       — Не смей повторять такие гадости! — взвился Цзян Чэн.       — Ого, — сказал Вэй Усянь и опять почесал крыло носа. — Пожалуй, признаю, что выпил несколько больше обычного. В трезвом уме я бы не выразился столь… метафорически.       — А это метафора была? — беспокойно спросил Цзинь Лин.       — Мгм, — отозвался Вэй Усянь, — но я тебе в другой раз объясню, что это значит.       — Не вздумай портить мне Цзинь Лина! — рявкнул Цзян Чэн.       Вэй Усянь поднял руки, будто говоря, что и в мыслях такого не держал.       — А всё-таки, — сказал он опять, — сосватать тебя… Ха-ха… С кем? Кто в своём уме за тебя пойдёт? Где найдётся такая добрая девушка?       — Ты, обрезанный рукав, меня с мужиками сосватать пытался! — не выдержал Цзян Чэн и запустил в Вэй Усяня светильником.       Вэй Усянь ловко уклонился и воскликнул:       — Цзян Чэн, не переводи добро!       Цзинь Лин побежал и принёс светильник обратно. Тот лишь слегка погнулся от удара о каменный пол.       — Мужика ещё тоже поискать надо, — добавил между тем Вэй Усянь, и в него полетел второй светильник. — С твоим дурным характером… да кто в своём уме… Цзян Чэн, светильники кончились. Ты ведь не швырнёшь в меня креслом?..       Цзян Чэн вскочил на ноги, тяжело дыша, и швырнул в Вэй Усяня Саньду, потому что ничего другого не нашёл, а кресло было слишком массивное, чтобы им швыряться.       Вэй Усянь пошарил за поясом, но Чэньцин не обнаружил.       — А где моя флейта? — воскликнул он. — Была бы у меня флейта, я бы показал тебе, как в людей вещами швыряться!       — Флейта? — ядовито переспросил Цзян Чэн. — Мне сказать тебе, что ты вчера пытался сделать с этой флейтой, или всё же не стоит?       — Ханьгуан-цзюнь у тебя флейту отобрал, — быстро сказал Цзинь Лин, подбирая Саньду, — потому что ты…       — Цзинь Лин! Не смей произносить такого вслух! — рявкнул Цзян Чэн.       — Ну… думаю, он пытался её съесть? — испуганно брякнул Цзинь Лин. — Зачем ещё он бы её в рот сунул?       Вэй Усянь стремительно начал краснеть:       — А попытался я её… «съесть», когда…       — Когда рассказывал твоему любимому муженьку, какой хорошей жёнушкой ты бы ему стал, если бы он на тебе женился, — припечатал Цзян Чэн.       Вэй Усянь закрыл лицо руками и простонал:       — Цзян Чэн, твою мать, что ты подмешал в вино? Я не верю, что можно допиться до такого… бесстыдства.       — А я не верю, что ты никогда не проделывал подобного бесстыдства! — едко сказал Цзян Чэн.       Вэй Усянь отвёл руки от лица, глаза его заблестели.       — Ну, не на людях уж точно, — протянул он, — а что происходит наедине между супругами — это никого не касается.       — Да вы вообще о чём? — недоуменно спросил Цзинь Лин, почесав затылок.       — Тебе это знать не нужно! — опять в голос воскликнули Вэй Усянь и Цзян Чэн.       — Хоть в чём-то вы соглашаетесь, — недовольно заметил Цзинь Лин.       Вэй Усянь и Цзян Чэн переглянулись и, фыркнув, демонстративно отвернулись друг от друга.       «Как я после всего этого Лань Чжаню в глаза смотреть буду?» — подумал Вэй Усянь. Хорошо ещё, что банкет этот был «для своих», присутствовали только породнившиеся кланы, не то бы Вэй Усянь опозорился (и Ханьгуан-цзюня опозорил) на весь свет! Он смущённо засмеялся и спросил:       — На этом всё?       — Ну, если забыть о том, что ты поделился секретом, как использовать меч не по назначению, то да, на этом всё.       — М-меч? — заикнулся Вэй Усянь и обхватил голову руками. — Я и о Бичэне проговорился?       — А ты ещё и с Бичэнем что-то вытворял? — поразился Цзян Чэн. — Вэй Усянь, как же далеко ты зашёл в собственном бесстыдстве?!       — Погоди, если я не проговорился… — всполошился Вэй Усянь, — тогда что ты имел в виду, говоря об «использовании меча не по назначению»?       — «Лань Чжань, возьми меня к себе на меч», — передразнил Цзян Чэн желчно.       — Ну, если у него духовных сил мало, почему бы и вдвоём на мече не летать? — пожал плечами Цзинь Лин.       — Молчи уже! — с досадой сказал Цзян Чэн.       — Цзинь Лин, — мягко сказал Вэй Усянь, — поменьше слушай своего дядю. Иначе останешься девственником до конца жизни, как он.       В него опять полетели светильники, один за другим, и Саньду. Вэй Усянь ловко уклонился. Цзинь Лин вспыхнул:       — Не нанялся я вам тут подбирать что вы кидаете!       Он вскинул голову и, демонстративно перешагнув через Саньду, пошёл к дверям, но у порога остановился и, прежде чем уйти, бросил:       — И вообще… с чего такая уверенность, что я всё ещё девственник?       Цзян Чэн опешил, а Вэй Усянь громко расхохотался:       — Цзян Чэн, тебя даже твой собственный племянник обошёл по всем статьям! И вправду: последний девственник Юньмэна!       — Вэй Усянь, я тебе ноги переломаю! — взвился Цзян Чэн, багровея лицом. — Ты что-то знаешь? Ты его подбил на какие-то непристойности? Что это за разговоры, что Цзинь Лин уже не девственник? Он ещё ребёнок!       — У многих в его возрасте уже по куче своих детей есть, — возразил Вэй Усянь, продолжая смеяться. — Но если хочешь знать, то я ни на что его не подбивал. И сомневаюсь, что он сказал правду.       — Почему? — прорычал Цзян Чэн, подумывая о том, чтобы всё-таки швырнуть в Вэй Усяня креслом.       — Почему? Потому что он даже не знает, что такое *** и ***, не говоря уже о ***, — старательно принялся объяснять Вэй Усянь, но тут почувствовал, что губы слиплись.       Он резко развернулся и увидел, что вернулся Ханьгуан-цзюнь. Услышав, какие непристойности говорит Вэй Усянь, он тут же наложил на него заклятье молчания. Вэй Усянь возмущённо замычал, показывая на рот руками.       Цзян Чэн фыркнул:       — Вовремя же ты явился, Ханьгуан-цзюнь, не то бы он выложился на полную. Неудивительно, что ты заставил его замолчать. Как, должно быть, тягостно такому благопристойному человеку, как Ханьгуан-цзюнь, слышать подобные пошлости!       — Не поэтому, — после паузы отозвался Лань Ванцзи.       — А? — не понял Цзян Чэн.       В следующую секунду у Цзян Чэна, что называется, произошёл «разрыв шаблона», ведь Лань Ванцзи совершенно спокойно ответил:       — Потому что *** и ***, не говоря уже о ***, предназначаются исключительно мне. С какой стати мне позволять Вэй Ину делиться с тобой подробностями нашей личной жизни?