Нефритовый дворец для гуциня и флейты

      Капля пота скатилась и повисла на кончике носа. Лань Цзинъи выпятил нижнюю губу, чтобы сдуть её. Было смертельно жарко, пот лился ручьём, спина затекла, а руки буквально отваливались, отягощённые мечом юньмэнской ковки. И почему так вышло? Лань Цзинъи надеялся отоспаться и отъесться в очередной свой визит в Пристань Лотоса, а в итоге оказался на тренировочном поле. Ученики послушно махали мечами, повинуясь счёту, который задавал лично глава клана Цзян, и даже взглядом возразить не осмеливались. Лань Цзинъи это терпеть не собирался.       — Почему и я должен тренироваться? — возмутился Лань Цзинъи, опуская меч. — Я ведь даже не ученик этого Ордена!       Ученики посерели лицами, но продолжали махать мечами, хотя Цзян Чэн оборвал счёт и подошёл к Лань Цзинъи.       — Ты задыхаешься, — сказал Цзян Чэн.       — Конечно, — буркнул Лань Цзинъи, — махать мечом на таком солнцепёке!       Цзян Чэн понизил голос, чтобы другие не расслышали:       — Ты подо мной задыхаешься.       Лань Цзинъи на долю секунды округлил глаза, лицо его стремительно залила краска, и он так хватил меч об землю, что рукоять и лезвие отлетели в разные стороны. Все, в том числе и Цзян Чэн, опешили, а Лань Цзинъи потопал с возмущённым видом в сторону павильонов.       — Куда это ты собрался? — Цзян Чэн пошёл следом за ним.       — Обратно в Облачные Глубины! Только оружие заберу…       Из павильона выйти не получилось: Цзян Чэн встал у дверей, не выпуская его.       — И даже не пообедаешь? — коварно уточнил Цзян Чэн.       Решимость Лань Цзинъи явно пошатнулась. Он наморщил лицо и спросил:       — А что на обед?       — Суп с корнями лотоса и куриные потроха.       Лань Цзинъи облизнулся и вернул меч обратно на подставку для мечей. Цзян Чэн ухмыльнулся и поманил Лань Цзинъи к себе пальцем. Лань Цзинъи подошёл — бочком, Цзян Чэн крепко взял его за воротник одеяния, чтобы подтянуть к себе ближе, и глубоко поцеловал. У Лань Цзинъи ноги подкосились, и он невольно ухватился пальцами за рукав Цзян Чэна.       — Что такое? — удивился Цзян Чэн.       — Перегрелся на солнце, — ворчливо отозвался Лань Цзинъи. Это было полуправдой. Конечно, он зажарился, но голову обнесло вовсе не от жары, а, разумеется, от поцелуя.       Цзян Чэн с самым серьёзным видом пощупал ему лоб и велел:       — Приляг. У тебя голова горячая.       Лань Цзинъи с видом мученика водрузил разбитое тело на кровать. Прилечь ему хотелось, но, быть может, в несколько ином смысле, чем подразумевал Цзян Чэн. А ещё лучше по самую шею залезть в речку или в пруд, каких в Юньмэне превеликое множество: вода в них всегда прохладная, смоет усталость и пот… Лань Цзинъи вздохнул, повозил по лицу ладонью.       — Но дыхательными техниками тебе заняться нужно, — сказал Цзян Чэн. — Никакой выносливости!       — По три раза за ночь — это я не выносливый? — с иронией в голосе уточнил Лань Цзинъи.       — Ты тяжело дышишь, — возразил Цзян Чэн.       — Даже у меня мозгов хватило понять, что так и должно быть! — возмутился Лань Цзинъи, заливаясь краской.       — Хм? — недоверчиво отозвался Цзян Чэн.       — Это вообще показатель… хорошего секса, — выпалил Лань Цзинъи. — Раз часто дышишь, значит…       Зрачки Цзян Чэна на секунду расширились, но тут же стали обычными. Он и виду не подал, что почувствовал себя болваном. На самом деле его конкретно напрягало, когда Лань Цзинъи начинал задыхаться — на нём или под ним. А вдруг ему станет плохо? Нарушенное дыхание — очень нехороший признак! А вот теперь ему говорят, что это в порядке вещей…       — Но дыхательными техниками всё-таки займись, — сказал Цзян Чэн, который привык, чтобы последнее слово оставалось за ним. — До обеда ещё есть время.       Лань Цзинъи вовсе не хотелось в оставшееся до обеда время заниматься медитацией.       — Я не могу здесь медитировать, — сказал Лань Цзинъи, делая неопределённый жест.       — Почему?       — Место не располагает. Мысли всякие будут отвлекать.       — Пристань Лотоса — большая, — возразил на это Цзян Чэн. — Просто найди самое неудобное место, где нечему тебя отвлекать.       — Ладно, — неохотно ответил Лань Цзинъи.       — Не слышу в голосе радости, — выгнул бровь Цзян Чэн.       Лань Цзинъи состроил такое лицо, что становилось понятно, что нисколько он не рад. Цзян Чэн усмехнулся, крепко сжал его подбородок и опять поцеловал — подсластить пилюлю. Ноги у Лань Цзинъи подкоситься в этот раз не могли, поскольку он лежал, но тёплый всплеск внутри недвусмысленно намекнул, что, перед тем как отправляться искать подходящее место для медитации, стоит переодеться.       — Одежду можно вашу взять? — выдавил Лань Цзинъи.       — Зачем? — удивился Цзян Чэн. Обычно Лань Цзинъи переодевался в одеяние клана Цзян неохотно.       — Проникнуться духом Пристани Лотоса, — язвительно отозвался Лань Цзинъи. Не мог же он правду сказать!       Тон его Цзян Чэну не понравился, он несильно толкнул Лань Цзинъи в лоб костяшками пальцев:       — Поговори мне ещё! На моём нефритовом тогда медитировать будешь!       Лань Цзинъи невольно подумал: «Было бы неплохо». Но Цзян Чэн угрозу в действие приводить не собирался. Ему ещё нужно было загонять до полусмерти адептов на плацу и распорядиться насчёт обеда.       Лань Цзинъи повалялся какое-то время в кровати, но одному было скучно, поэтому он встал, переоделся, скрупулёзно застирал штаны и положил их в полосу света, чтобы высохли, пока он будет искать место для медитации, и пошёл бродить по Пристани Лотоса. Наблюдательности у него хватило, чтобы заметить, что его чураются, но он не совсем понимал, почему так происходит.       Откровенно говоря, в Пристани Лотоса Лань Цзинъи побаивались и ещё не определились, кем его считать. Цзян Чэн покуда не объявил о трёх поклонах, только вписал имя Лань Цзинъи в фамильные списки клана Цзян.       Адепты и ученики Ордена терялись в догадках, почему этот Лань появляется в Юньмэне с завидным постоянством и зачастую бывает дерзок, но за это ему ничего не бывает. Если бы кто-то из Пристани Лотоса осмелился так вести себя с главой клана Цзян, его бы растянули и запороли другим в назидание. Но этот заезжий Лань максимум отделывался подзатыльником, причём не в полную силу: если Цзян Чэн кому-то давал подзатыльник, у того голова набок отлетала. Правда, кое-кто уверял, что этого Ланя Цзян Чэн всё-таки наказывает: раз он стонет, значит, ему плохо (на самом деле-то он стонал как раз потому, что ему было хорошо).       Самой популярной догадкой было, что Цзян Чэн взял себе Лань Цзинъи в ученики и лично его муштрует. Правда, обычно не было принято брать в ученики адептов из других кланов, но они, посовещавшись, решили, что глава клана Цзян заметил в Лань Цзинъи некий потенциал, когда они вдвоём завалили ту гигантскую змею, и решил, так сказать, огранить алмаз.       Они считали, что Лань Цзинъи смелый: вести себя так с главой клана Цзян — признак либо смелости, либо дурости, но вряд ли Цзян Чэн стал бы тратить время на дурачка, значит, Лань Цзинъи всё-таки смелый. Но в остальном он на них впечатления не произвёл. Если какой потенциал в нём и есть, то это уж точно не связано с физической силой: на плацу он уже через десять минут упарился и бросил юньмэнский меч. Удивительно только, что ему опять за это ничего не было. Глава клана Цзян скоро вернулся и, велев ученикам утроить усилия, отправился на кухню, чтобы проверить, как идёт подготовка к обеду, а этот Лань вышел из павильона и отправился бродить по Пристани Лотоса — как ни в чём не бывало.       Обойдя Пристань Лотоса на два раза, Лань Цзинъи пришёл к выводу, что неудобных, а значит, подходящих мест для медитации здесь нет. Понравившиеся ему уголки были или на солнцепёке, или близко к кухне — и то и другое медитации не способствует. «А может, пойти и завалиться спать до обеда?» — подумал Лань Цзинъи. Он приостановился и заглянул в Главный Павильон, где стояло вечно искушавшее его кресло-лотос главы клана Цзян. Выглядело оно внушительно и даже вычурно. «Ну, ничего ведь не произойдёт, если я на него присяду?» — подумал Лань Цзинъи.       Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, Лань Цзинъи воссел на кресло-лотос. Кресло было жутко неудобное, сидеть — жёстко.       — Неудивительно, что глава клана Цзян сидит с таким недовольным видом, — поёрзав, пробормотал Лань Цзинъи. — Тут и пяти минут не высидеть, а советы и банкеты часами длятся! Да это же самое неудобное место во всей Пристани Лотоса! — осенило его тут же.       Колебался Лань Цзинъи недолго. Он приноровился и залез на кресло с ногами, садясь в позу для медитации. «На кресле-лотосе в позе лотоса», — мысленно съязвил Лань Цзинъи.       Цзян Чэн между тем провёл инспекцию на кухне, придирчиво заглядывая в каждый котёл и в каждую сковороду. Похлёбкой он остался доволен, а вот на жарившиеся на сковороде куриные потроха он смотрел очень долго, хмуря брови и играя желваками на скулах. Кухари занервничали: главе клана Цзян явно что-то не нравилось, но спросить об этом никто не решался.       — Куриные потроха… — наконец сказал Цзян Чэн. — Слишком мало.       — Но это всё, что есть, — пролепетал один из кухарей. Другие с сомнением переглянулись: куриные потроха предназначались главе клана, неужели ему мало целой сковороды?       — Ну так раздобудьте ещё, — велел Цзян Чэн довольно свирепо, — если не хотите, чтобы я на жаркое пустил ваши!       Ему одному хватило бы, но Цзян Чэн собирался разделить их с Лань Цзинъи, раз уж пообещал ему — прельстил его! — что на обед будет не только похлёбка из корней лотоса, но и куриные потроха. Не хотелось его разочаровывать.       Лань Цзинъи всегда много ел, больше, чем сам Цзян Чэн, будто у него не желудок был, а цянькунь. О причинах такой прожорливости Лань Сичэнь упоминал, когда они с Цзян Чэном беседовали перед тремя поклонами.       Лань Цзинъи был сиротой и слишком мал, чтобы знать своё имя, когда попал в Облачные Глубины, но он знал, что такое голод. Вероятно, это осталось в нём на подсознательном уровне, и он всегда старался наесться до отвала, даже если не был слишком уж голоден.       Лань Сичэнь сказал, что зачастую закрывает глаза на то, что Лань Цзинъи потихоньку ворует с кухни орехи и каштаны, хоть это и явное нарушение правил. Страх голода прочно засел в нём.       — Ваша гусуланьская кухня явно не способствует, чтобы избавить от страхов детства, — ядовито заметил Цзян Чэн тогда и решил, что так закормит Лань Цзинъи, что тот и думать забудет о своих страхах.       В Пристани Лотоса были приняты общие трапезы, как и в Облачных Глубинах, но ученики и адепты всегда надеялись, что глава клана Цзян на них не появится. Аппетит пропадал начисто даже у самых стойких, когда Цзян Чэн обводил трапезную хмурым взглядом, будто подсчитывая, какие убытки наносит Ордену каждый такой обед. По счастью, глава клана Цзян не так уж часто обедал вместе со всеми: он обычно надирался в одиночку в главном павильоне или в своём собственном. В последнее время, как все заметили, пить он стал реже и не в таких количествах. Вероятно, потому, что Цзян Чэн помирился со своим шисюном, Вэй Усянем, — так думали в Юньмэне. Так оно и было, но Цзян Чэн резко отрезвил свой образ жизни ещё и потому, что пьянство до добра не доводит. До трёх поклонов оно доводит. Если не вдаваться в подробности.       На эту общую трапезу Цзян Чэн явился. Адепты сразу поскучнели, представив, как им придётся давиться едой под тяжёлым взглядом главы клана, и обречённо расселись по местам. Цзян Чэн распорядился оставить подле себя место и велел двум ученикам пойти разыскать и привести Лань Цзинъи в трапезную.       — Он где-то медитирует, — сказал Цзян Чэн и кивком указал на зажжённую палочку благовоний.       Ученики со всех ног бросились выполнять приказ, очень надеясь, что им удастся найти Лань Цзинъи до того, как Цзян Чэн потеряет терпение. Им посчастливилось, а может, и нет: Лань Цзинъи обнаружился в главном павильоне. У учеников вытянулись лица. Этот Лань совсем страх потерял: забрался на кресло-лотос с ногами и медитировал! Ученики переглянулись и принялись шептаться. Им нужно было решить один очень важный вопрос, прежде чем его окликнуть: как им его называть. Они были старше его, но предполагаемое особое положение Лань Цзинъи в клане Цзян их смущало: если он всё-таки ученик Цзян Чэна, то кто он им — шисюн или шиди? На всякий пожарный, они решили воспользоваться первым вариантом.       — Шисюн, — позвал один из учеников, — глава клана Цзян зовёт тебя обедать.       Лань Цзинъи и виду не подал, что слышит, хотя их появление он давно почувствовал, вернее, почуял: они принесли с собой запах кухни.       Позвав его несколько раз, ученики опять принялись шептаться и сошлись на том, что Лань Цзинъи, вероятно, так глубоко погрузился в медитацию, что не слышит их. Теперь предстояло решить, кто из них сообщит об этом Цзян Чэну, и они переругивались всю дорогу обратно до трапезной.       — Ну? — ничего хорошего не предвещающим тоном спросил Цзян Чэн, увидев, что они как ушли двое, так вдвоём и вернулись.       У учеников языки прилипли к гортани, но они кое-как смогли выдавить, что Лань Цзинъи медитирует в главном павильоне и его медитация так глубока, что он, видимо, вышел в Астрал и ещё не вернулся.       — Куда? — переспросил Цзян Чэн презрительно.       Повторить ученики не осмелились.       Цзян Чэн поднялся со своего места, велел начинать обед без него и вышел. Никто не притронулся к еде: благоразумнее было подождать возвращения главы клана.       Цзян Чэна Лань Цзинъи тоже почуял. Он хорошо знал этот запах разогретой на солнце кожи доспеха и солёный запах кожи тела.       — Вы на него посмотрите, — сказал Цзян Чэн, останавливаясь перед креслом-лотосом, — прямо в сапогах залез!       — Не мог же я сапоги снять? — отозвался Лань Цзинъи, из чего Цзян Чэн сделал вывод, что ни в какой Астрал Лань Цзинъи не выходил. — Но они у меня чистые, я ни во что ещё вляпаться не успел.       Лань Цзинъи наконец открыл глаза, они у него были узкие-узкие. «Похоже, не медитировал, а спал сидя», — решил Цзян Чэн и был недалёк от истины.       — Слезай, — велел Цзян Чэн, — идём обедать.       — Не могу, — после паузы ответил Лань Цзинъи.       — Ха? — поразился Цзян Чэн. — Как это не можешь? А ну слезай, пока я Цзыдянь не достал!       Лань Цзинъи явно смутился, но повторил:       — Не могу.       — Почему?       — Я сижу в позе лотоса, — не слишком понятно ответил Лань Цзинъи.       — Сам вижу, и что с того?       — Ноги для позы лотоса сплетают, так?       — Хм… да… — подтвердил Цзян Чэн, всё ещё не понимая, к чему клонит Лань Цзинъи.       — Вот и я их сплёл, — обречённо выдохнул Лань Цзинъи, — но это кресло-лотос такое неудобное, что у меня всё затекло… и я не могу обратно!!!       Цзян Чэн широко раскрыл глаза, опешив на секунду, и так расхохотался, что вынужден был взяться за бок, потому что его скололо. Лань Цзинъи обиженно шмыгнул носом. Цзян Чэн вытер заслезившиеся глаза ладонью и принялся вызволять Лань Цзинъи из злополучной позы.       — Ноги как ватные, — пожаловался Лань Цзинъи.       — Видно, не так уж часто ты медитируешь, — хмыкнул Цзян Чэн, растирая ему колени и голени.       — Неудобное кресло, я же сказал, — буркнул Лань Цзинъи.       — Ну так подушку бы подложил, что ли… — Цзян Чэн взял его за плечи и поставил на ноги. — Лучше?       — Нет, — однозначно сказал Лань Цзинъи, валясь обратно на кресло-лотос, — теперь такое чувство, будто мне в штаны муравьёв запустили.       — Подрыгай ногами, — велел Цзян Чэн, — пройдёт.       Лань Цзинъи так и сделал.       — Ладно, идём обедать, — сказал Цзян Чэн, подталкивая его перед собой.       В трапезной обнаружилось, что ученики и адепты так и не притронулись к еде. Цзян Чэн ухмыльнулся:       — Видишь, какая дисциплина?       — Ну, положим, — сказал Лань Цзинъи, — в Облачных Глубинах тоже не начинают, пока все не соберутся… Но у нас так… потому что сознательные. А у вас…       — А у нас? — сузил глаза Цзян Чэн.       — «А у нас Цзыдянь припас», — съязвил Лань Цзинъи.       Ученики и адепты посерели лицами. Этот Лань явно нарывался. Но Цзян Чэн, к их ужасу, только ухмыльнулся и ладонью пихнул Лань Цзинъи к столу.       — Ешьте, — велел Цзян Чэн. — И только попробуйте что-то на тарелке оставить!       В Юньмэне не доедать было не принято: считалось неуважением к кухарю. А не доедать в присутствии главы клана — неуважением вдвойне. Так что ученики и адепты давились и подчищали тарелки.       Для Лань Цзинъи такой проблемы не существовало, он всегда и всё доедал охотно. Похлёбку из корней лотоса он выхлебал довольно быстро и теперь подчищал куриные потроха, не обращая внимания ни на смотрящего на него Цзян Чэна, ни на косящихся в его сторону учеников.       — Вопиющая несправедливость, — вдруг чётко проговорил Лань Цзинъи, глядя куда-то перед собой.       — Что? — не понял Цзян Чэн.       Лань Цзинъи кое-что подметил. Перед Цзян Чэном стояла тарелка с нарезанными персиками — закуска к вину, — и он явно не собирался ни с кем делиться. Ученики в её сторону и не смотрели, но Лань Цзинъи был не из таких! У него слюнки потекли, так ему захотелось полакомиться сладким десертом.       — Персики, — сказал Лань Цзинъи возмущённо. — Могли бы и со мной поделиться!       Цзян Чэн, который в это время пригубил очередную чарку, поперхнулся, брызги полетели во все стороны. Ученики и адепты от такого нахальства опешили и застыли с поднесёнными ко рту ложками. Цзян Чэн свирепо на них воззрился, они спохватились и стали поспешно двигать челюстями. Лань Цзинъи, и не подозревавший, какую дерзостную и бесстыдную вещь только что сказал, явно намеревался подтянуть тарелку со злополучными персиками к себе поближе. Цзян Чэн, лицо которого пылало, схватил персики горстью и запихнул Лань Цзинъи в рот. Тот замычал.       Этим общая трапеза и закончилась.       — Я чуть не подавился, — ворчливо сказал Лань Цзинъи, когда они с Цзян Чэном уединились. — Нет, чтобы просто тарелку подвинуть. Зачем было все их разом мне в рот запихивать?       — Чтобы не сморозил ещё что-нибудь, — сказал Цзян Чэн, разминая пальцы.       — Что это вы задумали? — с подозрением спросил Лань Цзинъи, попятившись.       — А на что это похоже? — осведомился Цзян Чэн.       — Уж точно не на прелюдию, — вскинул брови Лань Цзинъи.       — Как у тебя, паршивец, язык повернулся при всех такое сказать? — грозно спросил Цзян Чэн, ухватив Лань Цзинъи за шиворот.       — А что я такого сказал? — запоздало спохватился Лань Цзинъи. — Что сразу жадничать-то? Ну, съел бы я пару кусочков, объел бы я вас, что ли?       Цзян Чэн сообразил, что Лань Цзинъи и не подозревает, какую двусмысленную вещь произнёс за обедом. Видимо, не до конца «Дао благопристойного супружества» прочёл или изучал исключительно картинки. Цзян Чэн отпустил Лань Цзинъи и впечатал себе ладонь в лицо.       — Вы что? — удивился Лань Цзинъи.       Цзян Чэн постоял так с минуту, потом отвёл ладонь от лица и ухватил Лань Цзинъи уже за воротник спереди.       — Ничего, — сказал он, ухмыльнувшись, — буду сейчас с тобой персиками делиться.       Цзян Чэн оказался необыкновенно щедр, уж поделился — так поделился! Лань Цзинъи успел налюбоваться и потолком, и подушкой, и стеной попеременно, и даже попутешествовать верхом, правда, не вдаль, а вглубь. После Цзян Чэн снисходительно объяснил ему, с какой стороны персики надкусывают. На лицо Лань Цзинъи поползла краска, когда он сообразил, что ляпнул!       — Будут тебе персики на завтрак, обед и ужин, — принялся подшучивать над ним Цзян Чэн. — Вот тогда увидишь, какой я «жадный».       — Глава клана Цзян! — жалобно протянул Лань Цзинъи.       — Кто тебе тут глава клана? — беззлобно ругнулся Цзян Чэн и положил руку на грудь Лань Цзинъи. — А всё-таки задыхаешься. Никуда не годится. И на тренировочном поле руки после полтораста взмахов дрожать начали.       Лань Цзинъи сморщил лицо:       — Ну и что с того? Я не слабак, только не надо подвигов от меня ждать.       Цзян Чэн поджал губы, сел, напрягши торс. Лань Цзинъи на всякий случай отодвинулся подальше к стенке. Цзян Чэну явно что-то не понравилось, но поди разберись так сразу, что именно!       — Я от тебя подвигов и не требую, — сказал, наконец, Цзян Чэн. — Просто сиди и не высовывайся.       Сердитое выражение на его лице появилось вовсе не потому, что он рассердился на Лань Цзинъи. Он вспомнил происшествие со змеёй и собственные мысли и чувства по этому поводу. Ему нисколько не понравилось липкое присутствие страха внутри, которое заворочалось, когда он услышал, что Лань Цзинъи сожрала змея. Он не хотел, чтобы Лань Цзинъи подвергался опасности. Именно поэтому Цзян Чэн и заставил Лань Цзинъи тренироваться, чтобы повысить его выносливость. Ну и упомянутая тревога о нарушенном дыхании, разумеется, тоже…       Лань Цзинъи вдруг фыркнул. Цзян Чэн покосился на него:       — Что опять?       — Если подумать, — с лёгкой ехидцей сказал Лань Цзинъи, — то подвиг я уже совершил.       — Это ты о свидании в змеиной утробе? — уточнил Цзян Чэн.       Лань Цзинъи помотал головой.       — Хм, — сказал Цзян Чэн, — тогда о чём?       Лань Цзинъи состроил серьёзное лицо и ответил:       — Три поклона с главой клана Цзян сделать — чем не подвиг?