Нефритовый дворец для гуциня и флейты

      — Может, не надо? — едва ли не жалобно спросил Лань Цзинъи.       — Надо, — твёрдо сказал Лань Сычжуй. — Так полагается.       — Поздновато для этого, я считаю, — возразил Лань Цзинъи. — Письмами обручённые обмениваются, а мы…       — Именно поэтому и нужно хотя бы одно написать, — строго сказал Лань Сычжуй. — А то как-то не по-людски. У вас и так всё шиворот-навыворот.       — Хм… — сказал Лань Цзинъи, но поспорить с этим утверждением было сложно: они с Цзян Чэном сначала переспали, потом побывали на «свидании» в брюхе ночной твари, потом ещё много чего между ними было, не вслух будет сказано при непорочных юношах, потом Цзян Чэн его вообще похитил и вынудил на три поклона, а первый поцелуй затерялся где-то между. — Но я и писем никогда не писал.       — Мы тебе поможем, — сказал Оуян Цзычжэнь.       Поскольку на него насели с двух сторон, Лань Цзинъи сдался. Он со вздохом принёс лист бумаги и кисточку и сел за стол. Лань Сычжуй сел напротив, Оуян Цзычжэнь остался стоять у окна. Цзинь Лин с демонстративно равнодушным видом валялся на кровати. Негласное примирение между неукротимыми булочками состоялось, но ланьлинская булочка всё же хотела, чтобы последнее слово осталось за ней, поэтому твёрдо намеревалась поучаствовать в происходящем.       — Для начала обращаются к тому, кому адресовано письмо, — сказал Лань Сычжуй.       Лань Цзинъи вывел вверху листа «глава клана Цзян».       — Ты его по-прежнему так называешь? — удивился Лань Сычжуй.       — Нет… иногда, — буркнул Лань Цзинъи.       — Тогда не стоит так к нему обращаться. Вы же не посторонние люди.       — О да, ещё какие НЕ посторонние, — фыркнул Цзинь Лин.       — Обратись к нему так, как ты обычно его называешь, — сказал Оуян Цзычжэнь.       Оба они, и Лань Сычжуй и Оуян Цзычжэнь, вытянули шеи и посмотрели на лист бумаги. Лань Цзинъи так и не рассказал, как называет Цзян Чэна в личном общении, так что они надеялись, что узнают это теперь. Но Лань Цзинъи только небрежно вымарал «глава клана Цзян» и ничего не написал.       — «Муженёк» напиши, — ядовито посоветовал Цзинь Лин. «Юньмэнскому муженьку от гусуланьской жёнушки».       — Я тебя стукну, — пообещал Лань Цзинъи относительно спокойно.       — Слышали, как Цзэу-цзюня называет жена? Господин Сичэнь. Звучит очень даже достойно, — сказал Оуян Цзычжэнь. — Можешь обратиться к главе клана Цзян по имени.       Лань Цзинъи подписал поверх вымаранного «глава клана Цзян» несколько корявое «господин Ваньинь», поглядел на него пару мгновений и тоже вымарал.       — Ладно, — бодро сказал Лань Сычжуй, — оставим это на потом. Идём дальше.       — Дальше пишут, от кого письмо, — сказал Оуян Цзычжэнь.       — А разве не в самом конце? — задумчиво возразил Лань Сычжуй.       — Это в официальных письмах в конце, а в личных — в начале, — со знанием дела сказал Оуян Цзычжэнь.       — Хм… — опять сказал Лань Цзинъи.       — Как глава клана Цзян тебя называет в… — Оуян Цзычжэнь едва не сказал: «В постели», — но вовремя остановился и сказал: — В личном общении?       — По имени, — дёрнул плечом Лань Цзинъи и подписал чуть ниже вымаранного: «От Лань Цзинъи».       — По-моему, фамилию писать не нужно было, — заметил Оуян Цзычжэнь. — Технически ты ведь уже не Лань, а Цзян. Это может привести к недопониманию.       — Моя фамилия меня вполне устраивает, — возразил Лань Цзинъи. — Вэй Усянь вон тоже фамилию менять не стал и ничего…       — А что глава клана Цзян по этому поводу думает? — спросил Лань Сычжуй.       Лань Цзинъи пожал плечами. Об этом у них разговора не заходило, а фамильных списков клана Цзян Лань Цзинъи не видел, потому не знал, что был в них вписан как «Цзян Цзинъи, урождённый Лань».       — В общем, лучше вымарать фамилию, — настоял Оуян Цзычжэнь.       Лань Цзинъи вымарал.       — А ещё лучше, — сказал Цзинь Лин, — кому-то назваться…       — А ещё лучше кому-то заткнуться, — перебил Лань Цзинъи.       — Ладно, — бодро сказал Лань Сычжуй, — оставим это на потом. Идём дальше.       — Дальше нужно написать, как ты страдаешь, — со знанием дела сказал Оуян Цзычжэнь.       — Кто страдает? — поразился Лань Цзинъи.       — Ты страдаешь.       — Я? По чему мне страдать? — воскликнул Лань Цзинъи.       — По…       — По твёрдому и упругому своего муженька, — ехидно вставил Цзинь Лин.       Лань Цзинъи машинально начал писать, тут же разразился бранью и перечеркнул написанное. Цзинь Лин скорчился от смеха.       — Напиши, что у тебя мокрые рукава… — начал Оуян Цзычжэнь.       — Скорее уж штаны! — простонал Цзинь Лин, катаясь по кровати.       Этого Лань Цзинъи уже не стерпел. Он подскочил к кровати, схватил подушку и стал выколачивать её о Цзинь Лина. Тот не остался в долгу. Подушечный бой продолжался минут пять. Лань Сычжуй и Оуян Цзычжэнь переглянулись, но вмешиваться не стали. Цзинь Лин швырнул свою подушку в Лань Цзинъи, соскочил с кровати и встал в оборонительную позицию, выставив перед собой меч.       — Да ладно тебе! Чего взвился? С кем не бывает! Дружеский стояк у каждого случается!       — Что-что? — переспросили все.       — Дружеский стояк, — повторил Цзинь Лин. — Ну, внезапно, ни с того ни с сего, когда обрадуешься чему-нибудь, или когда бесишься вот так, или когда встретишься с кем-то после долгой разлуки, или когда…       — Вздор, — сказал Лань Цзинъи.       — Никогда такого не было, — покачал головой Лань Сычжуй.       — Только утром, — однозначно сказал Оуян Цзычжэнь.       — Если у тебя случается по вышеупомянутым поводам, — резюмировал Лань Цзинъи, — то ты просто извращенец. И поверь мне, стояк «дружеским» не бывает. Это всегда очень даже НЕ дружеский стояк.       Цзинь Лин, кажется, растерялся. Лицо его покрылось пятнами.       — Я… я не извращенец! — заорал он.       — Угу, ты «дружеский» извращенец, — кивнул Лань Цзинъи и вернулся к письму. — Цзычжэнь, что там с рукавами? Почему именно мокрые?       — От слёз, — важно сказал Оуян Цзычжэнь. — Это метафора тоски по любимому.       — Лучше вставить это стихотворной строфой, — сказал Лань Сычжуй.       Лань Цзинъи застонал, точно у него разболелся зуб:       — Говорю же, главе клана Цзян стихи не нравятся. Я спрашивал.       — От пары строчек хуже не будет, — возразил Оуян Цзычжэнь.       — Да не умею я… — отмахнулся Лань Цзинъи.       — Мы тебе поможем, — с энтузиазмом сказал Оуян Цзычжэнь.       — «Рукава мои мокры от слёз»… — предложил Лань Сычжуй.       — Дались вам эти мокрые рукава… — проворчал Лань Цзинъи, возя кисточкой по бумаге.       — «Так тоскую…» — начал Оуян Цзычжэнь, но Цзинь Лин его перебил:       — «По нефритовому ***».       Все покраснели.       — Цзинь Лин, заткнись! — рявкнул Лань Цзинъи.       — Фу, это было грубо, — поморщился Лань Сычжуй.       — И не смешно, — добавил Оуян Цзычжэнь.       — Зато в рифму, — осклабился Цзинь Лин.       — Ну да, ну да, мы уже все поняли, что в стихосложении ты мастер, — сказал Оуян Цзычжэнь, состроив постное лицо.       — «Так тоскую, что не представляешь», — докончил Лань Сычжуй, строго посмотрев на Цзинь Лина.       Тот фыркнул и экспромтом выдал: «Зато я представляю, как прочитаешь Это письмо, сразу ноги мне переломаешь! Не ломай мне ноги, как же я их раздвину, если ты мне их переломаешь?»       — Хм… — сказал Лань Цзинъи.       — Хм… — повторил Оуян Цзычжэнь.       — Хм… — не удержался Лань Сычжуй.       Пожалуй, все трое подумали, что если Цзян Чэн получит письмо в таком виде, в каком оно пребывает в настоящий момент, то сказанные экспромтом вирши Цзинь Лина окажутся пророческими.       — Лучше обойтись без стихов, — сказал наконец Оуян Цзычжэнь.       — Да, пожалуй, лучше без стихов, — согласился со вздохом Лань Сычжуй.       — А я что говорил? — воспрянул Лань Цзинъи.       — Значит, оставим метафору с мокрыми рукавами и идём дальше, — бодро провозгласил Лань Сычжуй.       — А может, и метафору вымарать? — на всякий случай спросил Лань Цзинъи.       — Метафору оставим, — разом сказал Оуян Цзычжэнь и Лань Сычжуй.       Лань Цзинъи дёрнул плечом и бросил вымарывать несостоявшуюся стихотворную строфу.       — И что дальше? — без энтузиазма спросил он.       — Дальше комплименты, — авторитетно сказал Оуян Цзычжэнь. — Вот за что ты его любишь? Почему считаешь красивым? И всё в том же духе.       Лань Цзинъи смутился. Подобные мысли и вопросы его вообще не посещали! Всё случилось слишком… внезапно. Он отреагировал на ту мимолётную улыбку. Красивым или некрасивым он Цзян Чэна не считал. Не смог бы даже подробно описать его внешность, если бы от него потребовали досконального отчёта, к примеру, сколько у главы клана Цзян родинок и шрамов и где они расположены. У него были довольно общие представления о Цзян Чэне: на шее — кадык, на плечах — мускулы, между ног — ну, понятно, что у мужчины между ног… Но он очень хорошо знал выражения его лица, тональность его голоса и запах его тела и полагал, что этого достаточно.       Заданный в лоб вопрос застал Лань Цзинъи врасплох. Лань Сычжуй заметил его смятение и тут же пришёл приятелю на помощь:       — Обычно добавляют какие-то героические описания внешности. Профиль — как орла, взгляд — как у тигра…       — Хм… — сказал Лань Цзинъи.       — Главу клана Цзян можно сравнить с богом войны, — подсказал Оуян Цзычжэнь, которому нравились метафоры.       — Почему? — удивился Лань Цзинъи.       — Ну, у него всегда такое сердитое лицо, — пояснил Оуян Цзычжэнь.       Все задумались, припоминая, как выглядят статуи богов войны в храмах.       — У него не сердитое лицо, — тихо, но твёрдо сказал Лань Цзинъи.       Все уставились на него в изумлении.       — Когда он сердится, лицо у него совсем другое. Просто… у него такое лицо, вот и всё.       — Ха, эксперт выискался, — фыркнул Цзинь Лин.       — Я знаю. Я спрашивал, — ещё тише сказал Лань Цзинъи и вздохнул.       — Ну… с богом войны можно сравнить ещё и потому, что он храбрый и отважный, — выкрутился Оуян Цзычжэнь. — О подвигах упомянуть — вообще замечательно выйдет!       — О подвигах?       — Хотя бы и о том происшествии с гигантской змеёй. Ему наверняка польстит, если ты напишешь, как ты ему благодарен, — рассуждал Оуян Цзычжэнь.       Цзинь Лин фыркнул и ехидно возразил:       — Поздненько будет благодарить.       — Почему? — не понял Оуян Цзычжэнь.       — Уж он его наверняка «отблагодарил»… не щадя хризантемы своей, — переиначил известную сентенцию Цзинь Лин. — Ему бы польстило, если бы он написал, как ему понравилось «благодарить»!       — Дурак, — сказал Лань Цзинъи спокойно. — О таком в письмах не пишут.       — Только в любовных письмах, — строго добавил Оуян Цзычжэнь. — А наше не такое.       — А какое? — с неподдельным изумлением спросили Лань Цзинъи и Цзинь Лин.       — Благопристойное письмо будущему… ой, то есть… ну… — запнулся Оуян Цзычжэнь. — В общем, личное письмо супруга супругу!       — Ага, не любовное, — ехидно заметил Цзинь Лин. — Сплошь и рядом тоску по нефритовому в благопристойных личных письмах обсуждают!       — Я про это не писал! — возмутился Лань Цзинъи. — Я машинально! Это ты виноват! А я потом вымарал!       — Ладно, ладно, — миролюбиво поднял руки Лань Сычжуй. — Напиши, что он подобен богу войны своей доблестью. Звучит очень даже ничего, правда? Яростен в бою и…       — …и в постели, — проскрипел Цзинь Лин.       — С этим не поспоришь, — вызывающе кивнул Лань Цзинъи.       Цзинь Лин не ожидал, что Лань Цзинъи с этим согласится, и стушевался.       — Про постель не пиши, — строго сказал Лань Сычжуй.       — Не спятил же я… — фыркнул Лань Цзинъи и незаметно вымарал «в постели», которое успел приписать после «в бою».       — Ладно, идём дальше, — потёр руки Оуян Цзычжэнь. — Продвигается неплохо!       — И всё меньше похоже на благопристойное личное письмо, — пробормотал Лань Цзинъи, глядя на испещрённый помарками лист бумаги.       — Дальше напиши, что с нетерпением ждёшь следующей встречи, что дни тянутся, как годы и…       — Мы вчера только виделись, — возразил Лань Цзинъи.       — Тогда напиши, что часы тянутся, как годы, — не смутился Оуян Цзычжэнь. — Каждый час подобен году, едущему на панцире черепахи…       — Цзычжэнь, тебе бы книжки писать, — фыркнул Лань Цзинъи.       Оуян Цзычжэнь довольно зарделся. Вообще-то именно этим он и собирался заняться после завершения обучения. У родителей были грандиозные планы по поводу его будущего, но у Оуян Цзычжэня были свои грандиозные планы, которые с родительскими ничего общего не имели. Оуян Цзычжэнь хотел стать знаменитым поэтом. Задатки ведь у него были. И любовь к метафорам.       Лань Цзинъи тоже невольно изобрёл метафору: он послушно написал про черепаху, умудрившись перепутать иероглифы, так что часы теперь ехали на кролике в доспехах.       — Может, хватит? — устало спросил Лань Цзинъи. — И так много чего в письмо напихали…       — Когда перепишешь, — строго сказал Лань Сычжуй, — останется немного.       — Ещё и переписывать? — простонал Лань Цзинъи едва слышно. Переписывания в любом виде он не любил особенно. Слишком уж часто его заставляли переписывать сочинения и отчёты о ночной охоте. А теперь ещё и письмо переписывать (которое, к слову, отправлять он вообще не собирался)!       — А зачем переписывать? — вмешался вдруг Цзинь Лин. Он подскочил к столу и схватил черновик.       — Отдай! — Лань Цзинъи вскочил. Ухмылка на лице приятеля ему не понравилась: Цзинь Лин определённо что-то задумал!       — Цзинь Лин, не дурачься, — велел Лань Сычжуй строго. — Мы ещё не дописали. Отдай письмо Цзинъи.       — И так сойдёт, — продолжая ухмыляться, сказал Цзинь Лин и… как ярмарочный фокусник, вынул из рукава голубя.       На мгновение все опешили, потом пришло осознание.       — Это ведь почтовый голубь? — воскликнул Оуян Цзычжэнь.       — Это ведь почтовый голубь Юньмэна? — воскликнул Лань Сычжуй.       — А ну отдай письмо! — завопил Лань Цзинъи, который быстрее остальных сообразил, что именно Цзинь Лин собирается делать.       Все принялись носиться кругами по ученическому павильону, пытаясь догнать Цзинь Лина. Опыта у того было больше: когда нужно, он умел задать стрекача, даже Цзян Чэну не всегда удавалось его догнать!       — Отдай письмо! — вопил Лань Цзинъи. — Отдай голубя!       — Ты сначала определись, голубь или письмо! — вопил в ответ Цзинь Лин, разумеется, и не подумав сделать ни того, ни другого. Он деловито привязывал письмо к голубиной лапе.       Лань Цзинъи изловчился, прыгнул вперёд и сшиб Цзинь Лина с ног, оба свалились как попало. Цзинь Лин невольно разжал руки, голубь вылетел из них, вспорхнул на окно и — поминай, как звали!       — Голубь! — вопил Лань Цзинъи, пытаясь выбраться из-под Цзинь Лина. — Голубя ловите!       — Что ты так переживаешь! — пыхтел Цзинь Лин, орудуя локтями. — Я помогаю приятно оживить вашу семейную жизнь!       — Голубь улетел, — виновато сказал Лань Сычжуй. — Драки запрещены правилами, перестаньте. Если старшие услышат, накажут всех.       — Плевать я хотел на наказание! — продолжал вопить Лань Цзинъи. — Этот павлин бесхвостый у меня получит!       Лань Сычжуй и Оуян Цзычжэнь переглянулись и принялись разнимать приятелей. Лань Цзинъи напоследок стукнул Цзинь Лина по макушке. Цзинь Лин не очень метко лягнулся в ответ.       — Успокойтесь! — строго сказал Лань Сычжуй. — Если не прекратите, я сам старшим пожалуюсь.       Лань Цзинъи одёрнул одежду и погрозил Цзинь Лину кулаком.       — Всегда есть шанс, что голубь не долетит, — утешительным тоном сказал Оуян Цзычжэнь.       — Хм… — мрачно сказал Лань Цзинъи. — А я-то завтра собирался в Юньмэн…       Из-за происшествия с письмом Лань Цзинъи очень не хотелось в Пристань Лотоса. Страшно было даже представить, что Цзян Чэн сделает. Лань Цзинъи даже хотел прикинуться больным, чтобы не ехать, но были непреодолимые обстоятельства, по которым он этого сделать не мог: непреодолимые мясные булочки, которыми его обещал угостить Цзян Чэн, если Лань Цзинъи приедет. Цзян Чэн очень хорошо запомнил советы Вэй Усяня — что путь к сердцу Лань Цзинъи лежит через желудок — и до буквы им следовал: если Лань Цзинъи начинал артачиться, Цзян Чэн пускал в ход тяжёлую артиллерию — посулы накормить Лань Цзинъи тем или иным блюдом, которого в Облачных Глубинах, разумеется, нет и не может быть из-за многотысячных правил и ограничений. Ну как тут устоять?       — Всегда есть шанс, что голубь не долетел, — сказал Лань Цзинъи сам себе.       В Пристани Лотоса всё было как обычно: адепты потели на плацу, из кухонь тянуло вкусным мясным запахом — у Лань Цзинъи даже слюнки потекли.       — А где глава клана Цзян? — спросил Лань Цзинъи у первого попавшегося адепта.       — В зале Лотосов, — ответил тот.       — А какое настроение у главы клана Цзян? — осторожно продолжал расспрашивать Лань Цзинъи.       — Злой как чёрт, — сказал адепт и поёжился, — как всегда.       Лань Цзинъи успокоился. Если всё, как всегда, то Цзян Чэн вовсе и не «злой как чёрт». Просто у него лицо такое, вот и всё. «Может, и не долетел», — удовлетворённо подумал Лань Цзинъи и пошёл в зал Лотосов.       Цзян Чэн сидел на кресле-лотосе в очень небрежной позе и потягивал вино из сосуда. Лань Цзинъи поклонился со всем старанием, на какое был способен.       — А, приехал… — лениво сказал Цзян Чэн.       — Хм… да… — отозвался Лань Цзинъи.       — Ну давай, рассказывай, — велел Цзян Чэн неопределённо.       — Что рассказывать? — не понял Лань Цзинъи.       — Как ты там страдал по моему «твёрдому и упругому», — ядовито пояснил Цзян Чэн.       Лицо Лань Цзинъи залила густая краска.       — Это не я! — воскликнул он. — Это всё Цзинь Лин!       Цзян Чэн выгнул бровь. Лань Цзинъи затараторил:       — Сычжуй меня заставил вам письмо писать. А Цзинь Лин стащил черновик и к почтовому голубю привязал! А голубь взял и улетел! Я не такое в письме писать собирался! Я всё лишнее вымарал!       — Вымарал? — повторил Цзян Чэн и фыркнул. — Вымарал или не вымарал, а ведь написал сначала.       — Я не виноват, это всё гусуланьская выучка, — с досадой сказал Лань Цзинъи.       — В смысле?       — Когда начинают диктовать, у меня рука сама на уровне рефлексов записывать начинает, — пожаловался Лань Цзинъи. — Сычжуй мне диктовал метафору, а Цзинь Лин взял и ляпнул…       — То есть по моему «твёрдому и упругому» ты не страдаешь, — уточнил Цзян Чэн скептически.       — А что мне по нему страдать-то? — пробурчал Лань Цзинъи в сторону.       — А что там насчёт кролика в доспехах? — поинтересовался Цзян Чэн, сощурившись. — Тоже Цзинь Лин?       — Какой кролик в доспехах? — опешил Лань Цзинъи. — Про кролика в доспехах там ничего не было.       — Ну как же! Ты, значит, считаешь, метафорически выражаясь, меня кроликом в доспехах? В каком, интересно, смысле кроликом? Озабоченным кроликом? — с самым невинным видом принялся расспрашивать Цзян Чэн.       — Я про кролика ничего не писал, — испуганно возразил Лань Цзинъи. — И вовсе вы не… не озабоченный.       — Значит, я недостаточно усердно супружеский долг выполняю? — очень-очень высоко выгнул бровь Цзян Чэн.       — Я ничего подобного не говорил! — воскликнул Лань Цзинъи. — Я просто сказал, что не писал про кролика и что вы не озабоченный, как кролик. Зачем сразу «недостаточно усердно»? У меня и без этого от ваших… усердий хризантема трещит!       Он съёжился, а Цзян Чэн вдруг расхохотался, накрывая лицо ладонью.       — Ты просто глупый ребёнок! — выговорил он, задыхаясь от смеха.       Лань Цзинъи обиделся, но вслух ничего возразить не посмел. Цзян Чэн просмеялся и с самым серьёзным видом сказал:       — А может, каждый раз, как ты будешь делать глупость, мне делать с тобой что-нибудь непристойное? Из вымаранного?       Он явно имел в виду «Дао благопристойного брака». Лань Цзинъи вздрогнул всем телом и беспокойно спросил:       — Вы ведь это не всерьёз? Вы ведь ничего такого со мной делать не собираетесь?       — Хм, — неопределённо сказал Цзян Чэн, поднимаясь с кресла-трона, — посмотрим…       Он взял Лань Цзинъи за руку и потащил за собой из павильона Лотосов в свой собственный. Лань Цзинъи упирался и бормотал:       — Вы ведь это не всерьёз? Я умру со стыда, если вы меня заставите сделать что-то непристойное!       Цзян Чэн затащил его в павильон, легко зашвырнул на кровать.       — Хм, — опять сказал он, — для начала прекратим всеобщие страдания. Видишь ли, мой «твёрдый и упругий» тоже страдает в твоё отсутствие. Не до «мокрых штанов», конечно, — оговорился Цзян Чэн, посмеиваясь.       — Вот вы теперь меня всю жизнь этим будете попрекать… — жалобно сказал Лань Цзинъи, красный как рак.       — Попрекать тебя мой «твёрдый и упругий» будет, — возразил Цзян Чэн.       Времени на раздевание он решил не тратить, удовольствовался лишь тем, что заголил Лань Цзинъи хризантему, заголился сам и позволил Лань Цзинъи любоваться подушкой следующие полчаса. Пожалуй, самое непристойное в этом было, что дверь в павильон осталась незапертой, хоть и притворенной. К позе этой Лань Цзинъи был привычен, так что тут же успокоился: ничего непристойного Цзян Чэн делать не собирается, просто припугнул его шутки ради. Он уткнулся лицом в подушку, чтобы заглушить стоны, и терпеливо, но не без удовольствия ждал, когда «отстрадает» явно НЕ дружеский стояк Цзян Чэна. Тяжесть тела Цзян Чэна была приятна, его собственное тело наливалось сладостью удовольствия, и Лань Цзинъи настолько осоловел, что заснул буквально в ту же минуту, когда Цзян Чэн с него слез.       Цзян Чэн в который раз испытал противоречивые чувства. С одной стороны, ему хотелось встряхнуть Лань Цзинъи за шиворот и рявкнуть: «Паршивец, ты что удумал — засыпать подо мной!» А с другой стороны, хотелось протянуть руку, чтобы потрепать Лань Цзинъи по волосам, и, быть может, лечь рядом и даже обнять. Цзян Чэн нахмурился и поглядел на безмятежное лицо Лань Цзинъи. Пожалуй, всё-таки второе. Он привалился рядом, предварительно одёрнув задранное одеяние Лань Цзинъи, и некрепко привлёк его к себе спиной. Лань Цзинъи даже не проснулся.       На губах Цзян Чэна появилась разбитная ухмылка, точно он подумал о чём-то неприличном, но тут же сменилась светлой мимолётной улыбкой, в которую и влюбился Лань Цзинъи в самом начале.       Лань Цзинъи проснулся, всем телом ощутив горячий мясной дух дымящихся где-то поблизости мясных булочек. Он распахнул глаза, тут же сел, взъерошенный и помятый. Одеяние сползло с его плеча, лобная лента покривилась на левую бровь. Он всполошился и принялся приводить себя в божеский вид, услышав, как фыркнул Цзян Чэн.       Глава клана Цзян сидел на краю кровати, вытянув ноги в сторону, а на столе стояла миска с восхитительными мясными булочками. Лань Цзинъи протянул руку и сцапал одну. Но когда он протянул руку за второй, Цзян Чэн отодвинул миску так, чтобы Лань Цзинъи не смог дотянуться. Лань Цзинъи тоскливо воззрился на мясные булочки.       — Представь себе, — медленно сказал Цзян Чэн, — что в бездонную пропасть упали бы… хм… я и корзина с мясными булочками. Кого бы бросился спасать?       — Мясные булочки! — моментально ответил Лань Цзинъи.       На виске Цзян Чэна взбухла вена.       — Вот как? — сквозь зубы сказал он.       Лань Цзинъи поднял палец вверх и пояснил:       — Когда бы я бросился спасать корзину с булочками, вы бы это увидели и рассердились… и наверняка что-нибудь придумали бы, чтобы вытащить нас обоих и хорошенько вздуть меня Цзыдянем за этот выбор.       Цзян Чэн чуть округлил глаза, потом звонко расхохотался и небрежно передвинул миску обратно к Лань Цзинъи. «Ага, — подумал Лань Цзинъи, — значит, ответ верный». Времени он терять не стал и принялся набивать рот булочками: кто его знает, что ещё Цзян Чэн захочет спросить! Цзян Чэн молчал, но, как показалось Лань Цзинъи, выжидающе чего-то ждал. Лань Цзинъи проглотил последний кусок, похлопал себя по груди, потому что тот встал поперёк горла, и проворчал:       — Хотите, чтобы я о том же и у вас спросил?       — Нет, — после паузы ответил Цзян Чэн.       — Не стану я у вас спрашивать, — сказал Лань Цзинъи.       — Хм? Почему? — пожалуй, угрожающе протянул Цзян Чэн, из чего стало ясно, что он всё-таки хотел услышать от Лань Цзинъи этот вопрос.       Лань Цзинъи покраснел, отвёл глаза в сторону и пробормотал:       — Потому что я и так ответ знаю.       Цзян Чэн попытался изобразить на лице презрение, но не вышло, слишком уж довольная у него была физиономия, чтобы перекроить её в презрительную мину.       — И чтобы больше никаких писем, — сказал Цзян Чэн. — Иначе никаких мясных булочек. И никакого «твёрдого и упругого»!       Лань Цзинъи покраснел ещё гуще.       — И кстати… что это ещё за «дружеский стояк»? — вспомнил Цзян Чэн одно из вымаранных выражений.       Лань Цзинъи принялся лепетать какие-то оправдания. Цзян Чэн прижал ему ладонь ко рту и назидательно сказал:       — Стояки дружескими не бывают. Я тебе сейчас покажу, насколько НЕ дружескими бывают стояки.       Лань Цзинъи сделал многозначительное лицо. Похоже, метафора, придуманная Лань Цзинъи случайно, пришлась Цзян Чэну впору!