Нефритовый дворец для гуциня и флейты

      Вообще-то Вэй Усянь пошутил, но вся загвоздка в том, что Цзян Чэн шутки не понял и воспринял его слова серьёзно.       Вэй Усяню случайно попалось на глаза «Дао благопристойного брака», в котором он тут же признал «отцензуренный» Лунъянский сборник. Размашистые кресты на страницах его немало позабавили. «Рука Цзян Чэна», — подумал Вэй Усянь. Цензором Цзян Чэн поработал на славу, вычеркнув из сборника все практики, что касались взаимодействия рта или языка и нефритового жезла. Какая целомудренность для мужчины его возраста! Впрочем, Вэй Усянь прекрасно знал, что до недавнего времени Цзян Чэн, несмотря на возраст, был девственником. Сложно его винить за то, что первые его шаги на пути развра… то есть бесстыд… Вэй Усянь поиграл бровями. На пути становления мужчиной. Что первые его шаги на пути становления мужчиной будут столь неуверенны.       Смеяться над тем, что Цзян Чэн тайком совершил три поклона, Вэй Усянь не стал, хоть Цзян Чэн явно ждал от него насмешек по этому поводу и был натянут как стрела, когда Вэй Усянь вообще заговорил об этом.       — Мог бы и сказать, — укорил его Вэй Усянь.       — Зачем? — сузил глаза Цзян Чэн.       — Я бы тебя поздравил, — подумав, ответил Вэй Усянь.       — Что это за пауза была? — возмутился Цзян Чэн.       — Хм… да… — неопределённо отозвался Вэй Усянь и помахал в воздухе «Дао благопристойного брака».       — Отдай! Где ты это взял? — взвился Цзян Чэн, но схватил лишь воздух, поскольку Вэй Усянь ловко перекинул книгу в другую руку.       — Нечего раскидывать где попало, — наставительно сказал Вэй Усянь.       Цзян Чэн знал, что он ничего не «раскидывал». «Дао благопристойного брака» он спрятал под сиденье кресла-лотоса, когда кто-то его отвлёк от чтения, а после позабыл вытащить из тайника.       — Нечего обшаривать где попало! — возмутился Цзян Чэн. — Ты слишком вольно себя ведёшь в чужом доме!       — Ну спасибо, — криво улыбнулся Вэй Усянь, — незачем мне лишний раз об этом напоминать.       Цзян Чэн осёкся. Он имел в виду вовсе не то, что подумал Вэй Усянь, но объясняться всё-таки не стал: было бы неловко оправдываться, не в его духе. Он поджал губы и буркнул:       — Отдай мне книгу.       — Пожалуйста, пожалуйста, — насмешливо сказал Вэй Усянь. — Что, без шпаргалки нефритовый к хризантеме пристроить не можешь?       Цзян Чэн стерпел. Насмешка за насмешку, квиты.       — Тебя бы в гусуланьские цензоры, — продолжал Вэй Усянь, посмеиваясь, — даже старого Ланя за пояс бы заткнул! Ты вымарал потрясающие вариации семейного досуга!       — У тебя это так называется — «семейный досуг»? — фыркнул Цзян Чэн.       Вэй Усянь пожал плечами:       — А что, скажешь, не так?       Цзян Чэн предпочёл промолчать.       — Что у тебя за пунктик насчёт оральных утех? — прищурился Вэй Усянь. — Считаешь, что рот только для того, чтобы сквернословить?       — Сплошное бесстыдство, — помолчав, сказал Цзян Чэн.       — Говоришь, как Лань Чжань времён юности… — хохотнул Вэй Усянь.       — То есть «Лань Чжань времён зрелости» так не говорит? — уточнил Цзян Чэн ехидно.       — Говорит, конечно, — не смутился Вэй Усянь, — но говорить — это одно, а делать — совсем другое. Мы с ним этот сборник от корки до корки…       — Хм? — усомнился Цзян Чэн.       — Ну ладно, от корки до корки, не считая одной, — поднял палец вверх Вэй Усянь. — Той, что на верёвке над водопадом. Это чистой воды безумие!       — Хочешь сказать, что вы… — Цзян Чэн споткнулся и проговорил быстро: — Даже «драконов, образующих круг жизни»?       Вэй Усянь кивнул и на секунду смежил веки, припоминая, как это было. Они с Лань Ванцзи остались не слишком довольны результатом. Удовлетворять друг друга таким образом было приятно, конечно, но хризантема Вэй Усяня осталась «неосвоенной», а это ему не очень-то понравилось: вроде и кончил, а осталась какая-то… недосказанность. Бичэнь в помощь.       — Никогда не поверю, чтобы Ханьгуан-цзюнь… — начал Цзян Чэн.       — Да было, было, — кивнул Вэй Усянь. — И «драконы круга жизни», и «вьюнок на стебле», и «заглатывающая угря змея», и что там ещё?.. И между прочим, ничуть не бесстыднее всего остального.       Цзян Чэн поджал губы. Вэй Усянь выгнул бровь и добавил:       — Или тебе мало памятки в картинках? Наглядное пособие нужно?       — Что ты мелешь! — сердито сказал Цзян Чэн, и на его скулах заиграла краска.       — Ну так сходил бы на экскурсию, — шуткой сказал Вэй Усянь, — и Цзинъи сводил бы.       — На экскурсию куда? — не понял Цзян Чэн.       — Да в бордель какой-нибудь. Там тебе всё расскажут и покажут…       — Что, по своему опыту знаешь? — язвительно спросил Цзян Чэн.       — Ну что ты, я до всего своим умом дошёл, я же гений, — широко улыбнулся Вэй Усянь.       Цзян Чэн испытал подзабытое уже желание его придушить. В юности он по десять раз на дню его испытывал. Ностальгия…       В общем, Вэй Усянь пошутил и забыл. Цзян Чэн — нет.       По здравому размышлению, Вэй Усянь был прав. Всё в сборнике Лунъяна было одинаково бесстыдно: от простого соединения хризантемы и нефритового жезла до упомянутых «драконов круга жизни», — и если сделал хотя бы одну вещь из перечисленных, то ты уже бесстыдник, если не сказать — развратник, и не имеет значения, были совершены три поклона или нет, бесстыдство остаётся бесстыдством, под каким благовидным — или неблаговидным — предлогом его ни совершай. Целомудренные мужчины нефритовые жезлы в хризантемы не пристраивают, следовательно, он — бесстыдный мужчина… с определённым набором понятий о приличном и неприличном. И менять нужно не содержание сборника, а собственное мировоззрение. Мысль эта Цзян Чэна, впрочем, нисколько не утешила.       Ну хотя бы с Лань Цзинъи они были на одной волне: юноша тоже считал подобные практики непристойными и заливался краской при одном их упоминании.       Но мыслишка эта не давала Цзян Чэну покоя: опять Вэй Усянь его обошёл! Дух соперничества точил его изнутри, как червь яблоко. «Он смог, а я, что ли, не смогу? — раздражённо думал Цзян Чэн. — Вот возьму и смогу!»       Но «смогу» оставалось только на словах: когда доходило до дела, Цзян Чэн практиковал исключительно техники нефритового жезла и хризантемы с небольшими вариациями. Их обоих это устраивало, и его, и Лань Цзинъи.       После очередной разрядки «не дружеского стояка» поочерёдно в четырёх «пристойных» позах, Цзян Чэн заложил руки под голову и какое-то время лежал, глядя сквозным взглядом в потолок. Лань Цзинъи дремал возле.       — Цзинъи, — сказал Цзян Чэн.       Лань Цзинъи встрепенулся и машинально ответил:       — Давайте попозже маленько. А ещё лучше — после перекуса.       — Ты о чём, паршивец, подумал? — поинтересовался Цзян Чэн, оттянув щёку Лань Цзинъи двумя пальцами.       — А для чего ещё вы меня обычно будите? — не смутившись, парировал Лань Цзинъи.       Цзян Чэн несколько смутился. Пожалуй, так и было.       — Хм… сейчас не для этого, — сказал он, хмуря брови. — Я хотел спросить кое-что… хм…       Провисло молчание. Лань Цзинъи выгнул бровь и покосился на Цзян Чэна. Судороги на его лице были явным признаком того, что он силится что-то выговорить, но не может. В таких случаях следовало либо перевести разговор на другое, либо ждать, когда Цзян Чэн произведёт на свет в муках желаемое. Лань Цзинъи решил подождать, а заодно вздремнуть. Но в этот раз Цзян Чэн справился с застрявшими в горле словами за минуту:       — Я не кажусь тебе… скучным?       — В каком смысле? — не понял Лань Цзинъи.       — Хм… в любом… во всех смыслах… — не очень понятно добавил Цзян Чэн и, увидев, что Лань Цзинъи непонимающе глядит на него, проскрипел: — В постели.       Лань Цзинъи плотно сжал губы и чуть округлил глаза. Такие подробности они ещё не обсуждали. Да и момент, на взгляд Лань Цзинъи, был неподходящий. Если только Цзян Чэн не собирался по косточкам разбирать то, что происходило в постели буквально четверть часа назад. «С него станется», — подумал Лань Цзинъи.       — Это не ярмарочное представление же, — уклончиво ответил он. — Тут речь не о скуке идёт, а… хм… об обоюдном… хм… чтобы «так ножны мечу пришлись, что и вытаскивать не хотелось», — на одном дыхании выпалил Лань Цзинъи.       — Ты мне сборник не цитируй, — сказал Цзян Чэн предупредительно, — я тебя человечьим языком спрашиваю, вот и отвечай так же, в гроб эти метафоры!       — Прямым текстом? — с сомнением уточнил Лань Цзинъи.       — Нет, кривым. Конечно, прямым! — слегка вспылил Цзян Чэн.       Лань Цзинъи состроил обезьянью гримасу:       — За такое в Облачных Глубинах хризантеме с ферулами свидание устраивают.       — Тебе с Цзыдянем свидание устроить? — поинтересовался Цзян Чэн и протянул руку к столу, где лежало его кольцо.       — Чтоб хорошо было, — выпалил Лань Цзинъи. — Не о скуке речь идёт, а о том, чтобы хорошо было… всем… хм… в итоге.       — То есть не со скуки ты засыпаешь, стоит мне с тебя слезть? — гробовым голосом уточнил Цзян Чэн.       — Если б со скуки, я б не дожидался, когда вы с меня слезете, — парировал Лань Цзинъи, густо краснея, — а во время… Самих бы так… измочалили… я б поглядел тогда, заснёте или не заснёте…       — Поговори у меня ещё! — возмутился Цзян Чэн.       — Сами же сказали, чтобы прямым текстом, — буркнул Лань Цзинъи. — Вообще не понимаю, к чему вы клоните…       — К вымаранным из «Дао» непристойностям. Так ли уж они непристойны, как мы думаем? — философски проговорил Цзян Чэн. — Да не смотри ты на меня так… Никто с тобой ничего подобного делать не собирается. Мы ведём умозрительную беседу, как два благочестивых мужа.       — «Два мужа» в каком смысле? — уточнил Лань Цзинъи.       Цзян Чэн так на него глянул, что Лань Цзинъи прикусил язык.       — Во всех смыслах, — строго сказал Цзян Чэн. — Как мужи и как мужчины.       — Умозрительная беседа мужей и умозрительная беседа мужчин — две большие разницы, — пробормотал Лань Цзинъи. — С чего вообще о непристойностях… мужам… и мужьям… вести умозрительные беседы?       — Чтобы супружество складывалось благо… прият… пристой… — Цзян Чэн замолчал и сердито поиграл бровями, пытаясь подобрать подходящее слово.       — Чтобы удалось, — подсказал Лань Цзинъи.       — Хм… допустим. Даже то, что мы лежим совсем голыми в одной постели, уже можно считать непристойным.       — Я не совсем голый, — с торжеством сказал Лань Цзинъи. — На мне лобная лента!       — Что ещё непристойнее, — хмыкнул Цзян Чэн. — И вообще… Я же тебе говорил, чтобы ты снимал её, когда мы… Меня её вид смущает… в процессе… хм…       — Не больно-то она вас смущала четверть часа назад, — фыркнул Лань Цзинъи. — Вы про неё и думать забыли, настолько всё… было пристойно.       За эту дерзость Лань Цзинъи получил щелчок по лбу — несильный, но со значением.       — Как мы определяем, что пристойно, а что нет?       — Ну… благодаря нашему воспитанию… или образованию, — подумав, ответил Лань Цзинъи.       — Да, пожалуй, ты прав… Но ведь человек всю жизнь чему-то учится, так? И самообразование тоже не последнюю роль играет, — важно объявил Цзян Чэн.       — Вы же не собираетесь… — потянул на себя одеяло Лань Цзинъи.       — Нет, — сказал Цзян Чэн, — я решил. Мы пойдём на экскурсию.       — Куда-куда? — переспросил Лань Цзинъи, лихорадочно пытаясь вспомнить, метафорой чего могло быть в Лунъянском сборнике слово «экскурсия». Кажется, ничего подобного ему не встречалось.       — На экскурсию, — повторил Цзян Чэн и добавил: — В бордель.       Глаза Лань Цзинъи широко раскрылись.       — Куда-куда? — переспросил он поражённо, полагая, что Цзян Чэн оговорился.       — Не кудакай, — сердито оборвал его Цзян Чэн. — Говорю же: в бордель, на экскурсию.       Горло Лань Цзинъи произвело на свет какой-то невнятный звук. Это могло быть чем угодно: от прысканья до банальной икоты.       — Как вам такое в голову пришло? — воскликнул Лань Цзинъи, краснея. — Как вы вообще себе это представляете? В бордель… с экскурсией…       Держаться дальше он просто физически не мог и, плюнув на последствия, стал кататься по постели в приступе дикого хохота. Цзян Чэн побагровел лицом.       — Хватит ржать! — сердито велел он. — Я не шутил. Вполне серьёзно говорю. Завтра мы идём на экскурсию в бордель. Расширять горизонты нашего… хм… нашей ограниченности взглядов.       Лань Цзинъи так смеялся, что и вправду начал икать. Цзян Чэн раздражённо встал, принёс ему стакан воды, а когда и это не помогло, то пуганул его Цзыдянем. В общем, успокоился Лань Цзинъи ещё нескоро.       — Да вы шутите! — простонал Лань Цзинъи, держась обеими руками за живот.       — Я похож на того, кто любит шутить? — осведомился Цзян Чэн, покручивая кольцо на пальце.       — Да вы ведь… «Здравствуйте, я глава клана Цзян, я пришёл к вам с экскурсией, чтобы расширить мои горизонты»… пф-ха-ха-ха…       — Не глупи, — строго сказал Цзян Чэн. — Во-первых, я буду под прикрытием. А во-вторых, не «я», а «мы». Мы идём на экскурсию в бордель.       — Я в Облачные Глубины вернуться должен, — возразил Лань Цзинъи.       — Я уже сообщил в Облачные Глубины, что ты задержишься в Пристани Лотоса, — безапелляционно сказал Цзян Чэн. — Непреодолимые обстоятельства не позволят тебе вернуться в Облачные Глубины завтра.       — Непреодолимая экскурсия в бордель, — съязвил Лань Цзинъи. — Я свои горизонты расширять не хочу, я их… углубляю.       За это Лань Цзинъи получил ещё один щелчок по лбу, на этот раз крепкий и звонкий.       — Даже если вы будете «под прикрытием», вас всё равно узнают, — сказал Лань Цзинъи обиженно. — Кто в Юньмэне не знает владельца Пристани Лотоса?       — Я и не собирался идти в бордель Юньмэна, — возразил Цзян Чэн спокойно. — Мы с тобой отправимся в Цинхэ. Я там гость нечастый. К тому же я замаскируюсь.       — Бороду, что ли, приклеите? — фыркнул Лань Цзинъи.       — И усы тоже, — к его ужасу, подтвердил Цзян Чэн. — Тебе и маскироваться не надо, тебя в лицо вообще никто нигде не знает.       — Вот уж спасибо на добром слове, — обиделся Лань Цзинъи.       Наутро Цзян Чэн встал ни свет, ни заря и старательно изменил свою внешность, довольно неплохо приклеив себе фальшивые усы и бороду. «А вот интересно, — подумал Лань Цзинъи, наблюдая за ним, приоткрыв один глаз, — у кого он эти усы и бороду оторвал?» Цзян Чэн долго гляделся в зеркало и удовлетворённо хмыкнул.       — Всё равно узнают, — проворчал Лань Цзинъи из-под одеяла, — ваши фиолетовые одеяния…       — Мои фиолетовые одеяния я сменю на тёмные, какие носят кто угодно и где угодно, — сказал Цзян Чэн. — Хватит язвить, вылезай и переодевайся. И не вздумай лобную ленту повязать! — И с этими словами он бросил на кровать свёрток одежды, предназначенный для Лань Цзинъи.       — Подешевле надо было покупать для маскировки-то, — проворчал Лань Цзинъи, разглядывая одежду, — ещё больше внимания к себе привлечём, чем если бы в своих пошли… Это что, золотая вышивка?.. Сколько вы за неё отдали?       — Не меньше годового дохода Облачных Глубин за каждое, — не без ехидцы похвастался Цзян Чэн.       — А потом говорите, что Пристань Лотоса еле концы с концами сводит… — проворчал Лань Цзинъи.       Цзян Чэн переоделся и опять поглядел на себя в зеркало. Сейчас он был похож на зажиточного столичного чиновника.       — Ну уж меч-то вас точно выдаст! — сказал Лань Цзинъи, неохотно переодеваясь. — Сколько, по-вашему, Саньду на белом свете?       — Саньду я с собой не возьму, — отрезал Цзян Чэн. — Притворимся не заклинателями. Обычные… хм… купцы из столицы.       — На экскурсии в провинциальном борделе, — ядовито докончил Лань Цзинъи.       Цзян Чэн пожалел, что не разучил гусуланьское заклятье молчания.       — И как же мы в Цинхэ да без мечей? — с сомнением спросил Лань Цзинъи. — Да туда неделю добираться!       — Полетим на мечах, а потом спрячем их в цянькунь, — сказал Цзян Чэн, начиная терять терпение. — Умишка не хватило самому додуматься?       — Ну, я же ещё не расширил мои горизонты, куда мне… — с притворным огорчением возразил Лань Цзинъи.       Цзян Чэн опять озадачился дилеммой — въебать или выебать, — но сумел преодолеть непреодолимое желание того или этого, сказал только:       — Вот в Цинхэ и расширишь… то, что в Пристани Лотоса углубить не сумел.       Каждому хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним, но оба понимали, что длиться препирательства могут бесконечно, памятуя об их характерах. Цзян Чэн наступил на глотку гордости и сказал:       — Когда вернёмся, можешь хоть весь Юньмэн съесть. Что ни захочешь, всё получишь.       — Если мне эта экскурсия аппетит не отобьёт, — фыркнул Лань Цзинъи, не зная, что его слова окажутся пророческими.       — Как будто что-то способно у тебя аппетит отбить, — хмыкнул Цзян Чэн.       На полпути к Цинхэ, проделанном в абсолютном молчании, Лань Цзинъи спохватился:       — А в Цинхэ вообще есть бордели? Нужно было в Ланьлин, там их полно.       — А ты откуда знаешь? — резковато спросил Цзян Чэн.       — Ланьлин ведь богаче всех остальных, там много людей, своих и пришлых, да и слухами земля полнится, — ответил Лань Цзинъи.       «Надо полагать, Цзинь Лин постарался», — решил Цзян Чэн.       — А Цинхэ — место мрачное, — продолжал Лань Цзинъи. — Может, тут борделя и вовсе нет.       — Бордели есть везде, — наставительно сказал Цзян Чэн.       — А вы откуда знаете? — прищурился Лань Цзинъи. — В каждом городе, где бывали, ходили… на экскурсию?       — Рот закрой, муха залетит, — велел Цзян Чэн сварливо.       Цзян Чэн уже успел подметить за то время, что они провели вместе, что Лань Цзинъи считает его мужчиной с определённым багажом за плечами. Лань Цзинъи не был уверен насчёт мужчин, скорее всего, нет, а вот женщины — наверняка. Мысль о том, что Цзян Чэн на момент близкого знакомства с Лань Цзинъи мог оставаться девственником, ему в голову никогда не приходила. Лань Цзинъи был уверен, что к тридцати годам все мужчины становятся уже мужчинами в известном смысле, за некоторым исключением (Ханьгуан-цзюнь, к примеру, как поговаривали, дожидался Вэй Усяня, но с ним всё понятно: первая и на всю жизнь любовь, смутные времена и всё такое…). Цзян Чэн создавал впечатление человека опытного. Если бы Лань Цзинъи знал, как дела обстоят на самом деле…       — А в Гусу борделей нет, — с гордостью сказал Лань Цзинъи.       «В Гусу бордель — это сами Облачные Глубины», — мысленно ухмыльнулся Цзян Чэн.       В Цинхэ бордель действительно был. Прежде чем войти, они невольно помедлили. Лань Цзинъи с явным сомнением посмотрел на Цзян Чэна. Тот перехватил его взгляд и буркнул:       — Раз уж мы здесь, войдём. Зря, что ли, летели?       — Распинаются о благочестии, клетки для свиней вывешивают на всеобщее обозрение, эдикты вывешивают с порицанием пороков, — проворчал Лань Цзинъи. — Зачем тогда вообще строить бордели и подбивать людей на разврат? Этих-то в клетки для свиней не сажают! — презрительно сказал он, увидев, что у дверей стоят «выставочные» женщины, завлекающие прохожих.       — Идём, — решительно сказал Цзян Чэн и взял Лань Цзинъи за локоть.       — Ура, — нарочно лишив голос выражения, сказал Лань Цзинъи, — мы идём на экскурсию, это так волнующе, никогда не был на экскурсии в борделе.       Цзян Чэн мысленно пообещал себе разучить заклятье молчания.       Едва они переступили порог, их перехватила хозяйка. Она окинула их быстрым, но цепким взглядом и сделала определённые выводы: богатые, заезжие, отец с сыном. Фальшивая борода и усы накинули Цзян Чэну лет десять-пятнадцать. Отец привёл сына, чтобы из него сделали мужчину, с такими запросами в бордель часто захаживают. «Сын» между тем озирался по сторонам, и лицо его было совершенно красное, так что хозяйка решила, что угадала верно. У «отца» лицо было похоже на морду тибетской лисы. «Очень важный господин, — решила хозяйка, — может быть, даже чиновник». Она приветствовала их, рассыпалась в комплиментах, которых, как ей показалось, они не оценили, поскольку лица у «отца» и «сына» стали совершенно одинаковыми — две тибетские лисы, иначе и не скажешь. Хозяйка не смутилась и спросила, чего бы им хотелось. Она вообще полагала, что её ничем не смутить и не удивить: она всё на своём веку повидала. Но когда «отец» раскрыл рот и сказал, зачем они пришли, хозяйка решила, что ослышалась, и переспросила, вытягивая шею, чтобы лучше слышать:       — Что-что?       — Мы пришли на экскурсию, — гробовым голосом сказал Цзян Чэн.       — Экскурсию? — опять переспросила хозяйка, и глаза её медленно начали лезть на лоб.       — Слово незнакомое услышала? — спросил Цзян Чэн, хмурясь. — Не знаешь, что такое экскурсия? Люди приходят и смотрят.       «Если она рассмеётся, — подумал Лань Цзинъи, незаметно дёрнув Цзян Чэна за рукав, — он же разнесёт этот бордель к Шинсяо!»       Но хозяйка борделя была тёртый калач. Если уж не всё, как выяснилось, так уж точно многое повидала на своём веку. Убедившись, что она не ослышалась, хозяйка, и глазом не моргнув, поинтересовалась:       — И что именно вы хотите посмотреть?       Цзян Чэн протянул ей сложенный вдвое листок бумаги. Говорить о таком вслух он просто не смог бы, поэтому загодя выписал названия «непристойных практик». Хозяйка пробежала глазами по списку из двенадцати названий. Такие встречались и в «Весенних картинах», но последнее её озадачило: «Два дракона, создавшие Круг Жизни». Бордель услуги предлагал разные, в том числе и для «странников южного ветра», так что с содержанием Лунъянского сборника хозяйка тоже хорошо была знакома. Что за странные уроки этот отец даёт сыну! Она ничем не выразила своего удивления, заметила только, что подобные запросы редки и обойдутся недёшево. Цзян Чэн ничего не сказал, только вытащил наполовину из-за пазухи туго набитый кошель и сунул его обратно. Убедившись в их платёжеспособности, хозяйка повысила градус приветливости и завела их на верхний этаж, где сдавались самые дорогие комнаты и… «экспонаты».       Хозяйка долго шепталась с прислужницей, давая ей указания. После набежали слуги, живой рукой переставили тахту от стены к центру комнаты, напротив постели, и расставили между ними две ширмы. Гостям предложили сесть на тахту и наблюдать через щель между двумя ширмами за тем, что будет происходить на постели. Цзян Чэн кивком подтвердил, что их это устраивает.       Мужчинами в борделе тоже торговали. Хозяйка выбрала двух подходящих юношей, объяснила, что от них требуется, и загнала на постель. Сама же прошла за ширму к гостям, чтобы давать им объяснения по ходу дела. Шлюхи разделись донага. Лань Цзинъи закрыл глаза ладонью. В Облачных Глубинах не принято было глазеть на голых людей, рука сама поднялась и прикрыла глаза — безупречная гусуланьская выучка. Цзян Чэн думал, что отучил Лань Цзинъи от этого: поначалу Лань Цзинъи прикрывал так глаза и наедине с Цзян Чэном, — но, вероятно, случился рецидив.       — Какой стеснительный юноша, — захихикала хозяйка.       Цзян Чэн взял Лань Цзинъи за локоть и заставил его отвести руку от лица. Раз пришли на экскурсию, мол, так смотри… и учись. Лань Цзинъи положил руки на колени, как примерный ученик. Уши у него были такие красные, что едва не сворачивались в трубочки. Цзян Чэн сидел с непроницаемым лицом.       Хозяйка прочистила горло и хорошо поставленным голосом, каким на банкетах объявляют прибывших гостей, провозгласила:       — «Вьюнок, обвивший стебель».       «Она что, каждую технику так объявлять будет?» — подумал Лань Цзинъи, и его рука невольно потянулась обратно к глазам, поскольку шлюхи за ширмой принялись демонстрировать, что хорошо обучены непристойностям. «Вьюнок» сменила «Заглатывавшая угря змея» и далее в произвольном порядке: «Склёвывавшая зёрна канарейка», «Слизывающая росу с камней пустынная черепаха», «Поймавшая угря цапля», «Меняющая кожу змея», «Заглатывающая яйцо змея» («Что-то больно много змей», — подумал Лань Цзинъи невольно.), «Заглатывающая змею цапля» («Ага, и змее не поздоровилось!» — невольно позлорадствовал Лань Цзинъи.), «Олень у солончака» («Да тут целый зверинец!» — опять подумал Лань Цзинъи.), «Ищущий убежище угорь», «Змея с высунутым языком»… К тому моменту, когда пришло время для «Двух драконов», Лань Цзинъи загибал пальцы уже на второй руке, подсчитывая неповторяющихся представителей флоры и фауны. Если бы он не делал этого, наверняка давно бы уже грохнулся в обморок, поскольку происходящее за ширмой было слишком натуралистично и непристойно и нисколько не походило на витиеватые описания в Лунъянском сборнике!       Цзян Чэн как будто в камень обратился. Лицо его по-прежнему ничего не выражало. Фальшивые усы и борода скрывали невралгию, атаковавшую его лицевые мышцы при первом же взгляде на происходящее за ширмой. Мысли были весьма лаконичны: «***».       К слову, в камень обратился Цзян Чэн не весь, вернее, в разной фактуры камень: «***» или не «***», но его нефритовый на вопиющее зрелище отреагировал весьма недвусмысленным образом! Это не означало, что ему нравится то, что он видит. Просто… «непреодолимых обстоятельств стояк».       Хозяйка, решив, что клиенты «дозрели», сделала шлюхам знак. Те, едва прикрывшись какими-то тряпочками, подхватили Лань Цзинъи под руки и потащили за ширму. Тот издал возмущённый, но больше отчаянный вопль. Цзян Чэн на секунду опешил, а хозяйка уже подхватила его под локоть, пытаясь увести из комнаты, и застрекотала:       — Какой понимающий отец! Позволить сыну вкусить даже запретных плодов… Мои мальчики его быстро обротают!       — Кто чей отец? — не понял Цзян Чэн, который благополучно позабыл о фальшивой растительности на его лице.       Очередной вопль Лань Цзинъи привёл его в чувства. Он кинул бешеный взгляд за ширму — шлюхи пытались раздеть Лань Цзинъи, но тот явно не желал сдаваться без боя — и, явно не рассчитав силы, впечатал кулак в балку, подпиравшую своды потолка. Раздался многозначительный кряк, тут же наступила тишина. Все присутствующие разом уставились на трещину которая поползла по балке вверх, перекинулась на потолок и размножилась десятками трещин различной формы и ширины. Раздался ещё один многозначительный кряк, и перекрытие обрушилось. Хозяйка завизжала.       Лань Цзинъи зажмурился и, отпихнув от себя навязчивых шлюх, прикрыл голову руками, ожидая удара обрушившейся кровли. Его не последовало. Он осторожно приоткрыл один глаз и увидел, что над ним стоит, нагнувшись, Цзян Чэн, плечом удерживая рухнувшее перекрытие и тем самым защищая Лань Цзинъи от удара, который пришёлся по нему самому. Лицо у него было багровое от напряжения. Лань Цзинъи прикусил губу. Он испытывал непреодолимое желание… рассмеяться.       — У вас… у вас… — выговорил он, кашляя через слово, — у вас… усы отклеились!       Цзян Чэн презрительно дунул, усы затрепетали, отклеились окончательно и спланировали куда-то в обломки кровли.       — Не задело? — спросил Цзян Чэн, напрягая мышцы, чтобы поднять перекрытие ещё выше.       — Усами? — уточнил Лань Цзинъи.       Цзян Чэн пропустил крепкое словцо и, плюнув на конспирацию, так двинул плечом вверх, использовав духовные силы, что доски расщепило и разметало в разные стороны. Он выпрямился, отряхнул рукав и потрогал висок, где красовалась здоровенная царапина, после протянул руку Лань Цзинъи, помогая ему встать.       — Угораздило же вас со всей дури по балке вдарить, — проворчал Лань Цзинъи, глядя на уныло торчавший посреди дымящихся руин обломок упомянутой балки.       — Спонтанно вышло, — медленно сказал Цзян Чэн.       — Мой дом! — запричитала где-то хозяйка. — Вы разрушили мой дом!       — Ну, нижние-то этажи целы, — резонно заметил Лань Цзинъи.       — Мой дом! Кто покроет мне убытки? — буквально взвыла хозяйка.       Цзян Чэн поморщился, сунул руку за пазуху и швырнул ей кошель:       — Хватит, чтобы покрыть твои убытки?       Хозяйка тут же перестала голосить и сунула нос в кошель, который был доверху набит серебряными слитками. Цзян Чэн и Лань Цзинъи уже выбрались из борделя.       — Приходите ещё! — донеслось им вслед. Серебра было достаточно, чтобы не только отстроить рухнувший этаж, но и достроить ещё парочку, так что хозяйка снова стала любезной.       — Ага, спешу и падаю! — проворчал Лань Цзинъи.       Цзян Чэн окинул взглядом улицу, распугав зевак, и, заметив, постоялый двор, взял Лань Цзинъи за локоть и повёл туда.       — Чаю, — велел он хозяину, который поглядел на них с лёгкой опаской, — вина и что-нибудь поесть.       — Что-то у меня аппетита нет, — возразил Лань Цзинъи уныло, поглядев на еду.       — У тебя и аппетита нет? — удивился Цзян Чэн, опрокинув несколько чашек вина подряд.       — Пропал. Начисто. На такое насмотришься… — скривился Лань Цзинъи.       — Глупо вышло, — помолчав сказал Цзян Чэн. — Не стоило. Надо было просто самим попробовать… хм…       Лань Цзинъи покосился на него, но ничего не сказал. Цзян Чэн опрокинул ещё пару чашек, не притрагиваясь к закуске. Видно, аппетита у него тоже не было.       — Останемся здесь на ночь, — сказал Цзян Чэн после продолжительного молчания.       Они сняли комнату, Цзян Чэн велел принести ещё вина и чаю, а Лань Цзинъи велел снять верхнее одеяние, снял своё и долго выбивал из них пыль, известь и опилки от обвалившейся кровли, что-то бормоча сквозь зубы. Вэй Усяню где-то икнулось, поскольку именно его Цзян Чэн и костерил, хотя Вэй Усянь был почти ни при чём. После Цзян Чэн долго сидел и потягивал вино прямо из сосуда, ничего не говоря. Лань Цзинъи выпил пару чашек чая, так и не притронувшись к еде.       — Давай вот что, — сказал вдруг Цзян Чэн и надолго замолчал.       Лань Цзинъи выгнул бровь и стал ждать.       — Хм… — опять начал Цзян Чэн, — давай вот мы что… Сделаем всё это. И всё это останется здесь, в этой комнате на постоялом дворе, с собой мы это не возьмём. Что ты смеёшься, паршивец? Я что-то смешное сказал?       Лань Цзинъи уткнулся лицом себе в плечо и проговорил:       — Борода. Вы бороду отклеить забыли.       Цзян Чэн ругнулся и принялся отдирать намертво приклеившуюся фальшивую бороду. Лань Цзинъи с трудом удержался от хохота. «Если он однажды свою бороду отрастит, — подумал Лань Цзинъи, — это будет нечто!» По счастью, в планах у Цзян Чэна такого не было.       — Ну, что? — спросил Цзян Чэн, оставшись без бороды.       — Всю отодрали, — одобрительно кивнул Лань Цзинъи.       — Я тебя не про бороду спрашиваю! — вспылил Цзян Чэн.       — Я такое никогда не смогу… — залился краской Лань Цзинъи.       Вообще-то смог, вернее, смогли, не без потерь для чувства собственного достоинства, но смогли. Весь зверинец в произвольном порядке, включая пресловутых «Двух драконов Круга Жизни».       После наступило продолжительное молчание.       Они лежали рядом в постели, уставившись в потолок, и слушали, как где-то нудят мухи. Лань Цзинъи думал, что неплохо было бы выполоскать рот, а потом напиться воды. Ему не слишком понравилось то, чем они занимались полтора часа кряду. Чувство стыда грызло ему нутро. Цзян Чэн был мрачнее тучи. Пожалуй, ему тоже было стыдно — за тот стояк в борделе. Экспериментом он тоже остался недоволен, хотя всё благополучно завершилось фейерверком. Несерьёзно, детские забавы, раздразнило только… Цзян Чэн сердито хмыкнул. Лань Цзинъи невольно подтянул одеяло выше.       — Ерунда! — громко сказал Цзян Чэн. — К Шинсяо эту развратную животину!       — А? — отозвался Лань Цзинъи. — Какую животину?       — Да всех этих змей, черепах и угрей, — с презрением в голосе объяснил Цзян Чэн. — Не для настоящего мужика такие… хм… А ты как считаешь, Цзинъи?       Лань Цзинъи покривил губы и пробормотал:       — Теперь никогда не смогу есть леденцы…       — При чём тут леденцы? — удивился Цзян Чэн.       — Ну… что с леденцами делают? — покраснев, возразил Лань Цзинъи.       — Едят.       — Ага. Как?       — Хм…       Они на секунду встретились взглядами. Лица обоих тут же начали багроветь от прилившей к щекам крови, поскольку оба подумали об одном и том же: процесс поедания леденцов очень похож на описанные в Лунъянском сборнике оральные техники!       — Да тьфу! — ругнулся Цзян Чэн.       — И лапшу вряд ли смогу есть, — продолжал Лань Цзинъи ещё унылее прежнего.       — А лапшу-то почему? — поразился Цзян Чэн. — Ну, леденцы ещё понятно, их же… кхе…       «Лижут и сосут» он выговорить так и не смог.       — Когда ешь лапшу, звуки точно такие же, как и… ну, когда… ну, вы поняли… неприличные звуки, — ответил Лань Цзинъи, потянув на себя одеяло ещё выше.       — Хм… — отозвался Цзян Чэн.       Лань Цзинъи продолжал вздыхать и перечислять то, на что он теперь даже смотреть без стыда не сможет, не то что есть! Слишком уж много продуктов формой или свойствами напоминали о постыдном занятии: огурцы, редиска, кальмары и даже свиные рёбрышки (рёбрышки — потому что их нужно было обсасывать). Для Лань Цзинъи, который любил поесть много и вкусно, это было настоящей катастрофой.       Цзян Чэн подумал, что если не отвлечь Лань Цзинъи, то ничем хорошим это не кончится. Сам он думал об упомянутой еде без особого трепета или отвращения, но полагал, что Лань Цзинъи слишком впечатлительный, поэтому так реагирует.       — Хм, — сказал Цзян Чэн вслух, — да, звуки раздражают, тут ты прав. Непристойно так… хм… да…       Подходящего слова он не нашёл, поэтому сказал:       — Очень невнятно и потому непристойно.       — Непристойно, — кивнул Лань Цзинъи.       — Поэтому… — Цзян Чэн откинул одеяло в сторону и полез на Лань Цзинъи. — Предлагаю пристойно пошуметь. Очень громко. Что скажешь?       — Пристойно пошуметь? — переспросил Лань Цзинъи с непередаваемым выражением лица.       — Очень пристойно и очень громко, — кивнул Цзян Чэн. — Ну, так что? Хочешь?       — Раньше надо было спрашивать, — возмутился Лань Цзинъи. — До того как свой нефритовый в мою хризантему пристроили… Как будто у меня другие варианты есть! Так громко и так пристойно, что все обалдеют!       Цзян Чэн ухмыльнулся.       Чете Цзян не было необходимости расширять горизонты. К чему их расширять, когда всегда можно углубить?