Нефритовый дворец для гуциня и флейты

      Зрачки Лань Сичэня чуть расширились. Он внимательно взглянул на сидящего напротив Цзян Чэна. Лицо того было непроницаемо, но Лань Сичэнь не был уверен, спокойствие это или безупречно скрываемые чувства.       — Простите? — переспросил Лань Сичэнь.       Цзян Чэн сделал небольшой глоток из чашки, поставил её обратно на стол и повторил очень ровным голосом:       — Думаю, я имею на это право.       — Вы так и не сказали, на что, — заметил Лань Сичэнь и подумал, что это не слишком похоже на Цзян Чэна — недоговаривать: не в его характере.       — Хм… — нахмурился Цзян Чэн.       Он мысленно отрепетировал этот разговор, пока летел в Облачные Глубины. Вот только почему-то на деле выходило не так гладко, как в мыслях: он умудрился выпустить важную фразу в первой же ответной реплике, и она превратилась в нелепицу.       — Вы прилетели в Облачные Глубины, — сказал Лань Сичэнь.       — Думаю, я имею на это право, — сказал Цзян Чэн.       — Простите? — переспросил Лань Сичэнь.       — Думаю, я имею на это право, — повторил Цзян Чэн, хотя сказать собирался: «Я хочу узнать о прошлом Цзинъи. Думаю, я имею на это право». Вышло, будто он настаивал на том, что имеет право прилетать в Облачные Глубины! «Болван!» — обругал Цзян Чэн сам себя. Мысленно.       Лань Сичэнь, разумеется, понял, что имел в виду Цзян Чэн вовсе не это, поэтому тактично задал наводящий вопрос:       — Вы так и не сказали, на что.       — Хм… — опять произнёс Цзян Чэн.       Лань Сичэнь терпеливо ждал, когда тот соберётся с мыслями.       — Простите за столь внезапный визит, — сказал наконец Цзян Чэн, — но дело не терпит отлагательств. У меня к вам важный разговор, глава клана Лань.       Лань Сичэнь едва заметно кивнул и двинул рукой, приглашая Цзян Чэна начать разговор.       — Я хочу расспросить вас о Цзинъи, — сказал Цзян Чэн.       Лань Сичэнь не особенно удивился, но уточнил:       — О Цзинъи? Что именно о Цзинъи?       — О его детстве. Он ведь… хм… сирота?       Этот заданный с запинкой вопрос Лань Сичэню не слишком понравился. Он чуть нахмурился:       — Глава клана Цзян, надеюсь, происхождение Цзинъи не повлияло на ваше отношение к нему.       — Что? — не понял Цзян Чэн. — А… Вздор! При чём тут происхождение… Я не об этом. Я всего лишь хочу уточнить кое-что. Как его супруг, я имею на это право. Он сирота?       — Да, — сказал Лань Сичэнь после небольшой паузы.       — Но ведь его родители могут быть ещё живы, — возразил Цзян Чэн, пристально глядя на него.       Глаза Лань Сичэня широко раскрылись, но он тут же овладел собой и спросил с притворным удивлением:       — Почему вы так решили?       — Вы ведь купили его, так? — без обиняков спросил Цзян Чэн.       — Откуда вы об этом… — не сдержался Лань Сичэнь.       Цзян Чэн ответил не сразу. Говорить о том, что Лань Цзинъи подслушал, явно не стоило, поэтому он сказал:       — Цзинъи вспомнил кое-что из детства. Мне это показалось неправдоподобным. Он ведь был слишком мал, чтобы помнить об этом. Может, ему приснилось, и он принял сон за воспоминания. Я не стал его разубеждать, но решил расспросить об этом у вас, глава клана Лань.       — Так он помнит… — пробормотал Лань Сичэнь, прикрывая губы пальцами.       — Расскажите мне об этом, — попросил Цзян Чэн. — Всё, что вы сами помните.       Лань Сичэнь закрыл глаза. Он-то как раз это очень хорошо помнил, время не притупило воспоминаний.       Лань Сичэнь до сих пор всем телом ощущал то потрясение, какое испытал, узнав, что ребёнка продают его собственные родители — не потому, что им нечем его кормить, как это обычно бывало в подобных случаях, а потому, что он просто им не нужен, поскольку бесполезен. Ребёнок был в ужасном состоянии, Лань Сичэнь подумал, что они могли морить его голодом, а когда он всё-таки не умер, то решили его продать. Возле крутился торговец живым товаром. Лань Сичэнь не стал торговаться, хотя они заломили неслыханную цену. Он даже не стал отсчитывать деньги. Он просто швырнул им свой кошель, хотя в нём было значительно больше, чем они запросили, и спешно разломал деревянную клетку, в которой сидел ребёнок, чтобы забрать его и унести с собой.       Лань Сичэнь помнил, как ругался дядя, когда узнал, во сколько Облачным Глубинам обошлась эта «покупка». Он ведь отправился покупать книги, чтобы восстановить уничтоженную пожаром библиотеку, а книги стоили немалых денег, поэтому кошель его был туго набит, — но вернулся без книг, зато с ребёнком, которого ещё и пришлось долго выхаживать. Дядя буквально на днях узнал, что Лань Ванцзи притащил в Облачные Глубины ребёнка из клана Вэнь и прятал его среди кроликов, прежде чем попался. Ребёнок остался в Облачных Глубинах, потому что переломить решимость Лань Ванцзи никто не мог. А теперь и старший племянник проделал то же самое! Но Лань Ванцзи ребёнок хотя бы достался бесплатно. В общем, ругался дядя знатно, но в итоге и второй ребёнок остался в Облачных Глубинах. О прошлом обоих детей Лань Цижэнь говорить строго-настрого запретил. В фамильные списки клана Лань они были записаны как Лань Сычжуй и Лань Цзинъи.       Лицо Цзян Чэна не изменилось, пока он слушал рассказ Лань Сичэня. Он пил чай и изредка задавал уточняющие вопросы. Лань Сичэнь чувствовал лёгкую тревогу, но не мог определить её происхождения. Пожалуй, Цзян Чэн слишком спокойно на всё это реагировал, даже принимая во внимание тот факт, что он уже слышал об этом от Цзинъи. Слишком спокойно для Цзян Чэна, вспыльчивость которого была широко известна. И никаких фиолетовых искр на кольце Цзыдянь. Тревога Лань Сичэня лишь усилилась, когда Цзян Чэн небрежно спросил:       — И в каком городе это было?       Лань Сичэнь пристально поглядел на него:       — Почему вы спрашиваете?       — А это такой странный вопрос? — кажется, удивился Цзян Чэн.       — Что вы хотите сделать? — прямо спросил Лань Сичэнь.       — Хочу узнать, откуда Цзинъи родом, — кажется, ещё больше удивился Цзян Чэн.       Лань Сичэнь нахмурился:       — И только?       — Разумеется, нет, — ответил Цзян Чэн, и на долю секунды — на какую-то долю секунды! — в его глазах блеснул красноватый огонёк.       Лань Сичэнь это заметил и нахмурился ещё больше:       — Глава клана Цзян… Я несколько озабочен…       — Это я несколько озабочен, — возразил Цзян Чэн. — Фактически мы с Цзинъи уже женаты: пусть и не все обряды были проведены, и не было официальной церемонии, но это вполне себе законный состоявшийся брак. Так?       — Хм… да, — согласился Лань Сичэнь, не понимая, к чему Цзян Чэн ведёт.       — Обычно жених или семья жениха, если таковая имеется, выплачивает семье второй половины определённую сумму в качестве калыма. Клан Лань этого не сделал, поэтому я решил, что и клан Цзян этого делать не будет.       — Простите? — не понял Лань Сичэнь.       Цзян Чэн объяснил:       — За Вэй Усяня ведь клан Цзян ничего не получил. Он воспитывался в Пристани Лотоса, ну, вы понимаете. Мы не получили, вы не получили, так что мы в расчёте. Как вы считаете, глава клана Лань?       Лань Сичэнь прежде об этом не задумывался.       — Хм… пожалуй, — медленно проговорил он. — Но ведь и клан Цзян не дал за молодым господином Вэем никакого… приданого.       «Что я несу!» — машинально подумал он.       Цзян Чэн хохотнул:       — Действительно. Ну, речь сейчас не о Вэй Усяне. Я просто привёл пример. Так вот, о чём это я?.. Хм… Думаю, я, как жених, то бишь уже супруг, остался кое-что должен его настоящим родителям.       Лань Сичэню очень не понравилось, как это прозвучало. В голосе Цзян Чэна явно слышалась насмешка, но говорил он это всё с серьёзным и даже озабоченным видом, призванным убедить собеседника в искренности его намерений.       — Глава клана Цзян, — прищурившись, проговорил Лань Сичэнь, — вы полагаете, что я поверю в это?       — Хм? — выгнул бровь Цзян Чэн.       — В то, что вы хотите заплатить настоящим родителям Цзинъи калым за сына, которого они продали первому встречному и о котором, вероятно, никогда больше не вспоминали?       — Клан Цзян всегда платит по счетам, это дело принципа, — неопределённо ответил Цзян Чэн. Понять это можно было как угодно, но Лань Сичэнь нисколько не сомневался, что речь идёт не о возвращении долга, а о взыскании оного.       — Боюсь, в этом я вам помочь не смогу, — твёрдо сказал Лань Сичэнь.       — Правда? — ровно отозвался Цзян Чэн. — Что ж, тогда придётся просить Вэй Усяня.       — Что вы имеете в виду? — не понял Лань Сичэнь.       — Сопереживание.       — Глава клана Цзян, — резко сказал Лань Сичэнь, — запрещено проводить Сопереживание на живых людях.       — Да неужели? — с притворным удивлением спросил Цзян Чэн. — Правилами Гусу Лань запрещено?.. Хм, но в правилах клана Цзян ничего об этом нет. Как шиди, я прекрасно могу попросить моего шисюна мне помочь.       — Это шантаж, — возмущённо сказал Лань Сичэнь.       — Глава клана Лань, за кого вы меня принимаете? — с прищуром спросил Цзян Чэн. — Вы ведь не думаете, что я собираюсь кого-то убить?       — Я не уверен, — после паузы ответил Лань Сичэнь. — Я не так хорошо знаю вас, чтобы делать однозначные выводы.       — Ну, допустим, у меня есть стойкое желание переломать им ноги, — сказал Цзян Чэн задумчиво. — А может, и рёбра. Но разве можно меня за это винить? Я супруг Цзинъи, я обязан о нём заботиться.       — И какое отношение чьи-то переломанные ноги и рёбра имеют к заботе о Цзинъи? — поразился Лань Сичэнь.       Цзян Чэн поджал губы и неохотно ответил:       — Самое прямое. Цзинъи переживает, что эти люди могут однажды объявиться в его жизни, и я должен позаботиться о том, чтобы этого не произошло.       — Переломав им ноги? — уточнил Лань Сичэнь.       — По обстоятельствам. Я прежде хочу взглянуть на них, — сказал Цзян Чэн, чуть скрипнув зубами.       — Не лучше ли…       — Не лучше. Это дело принципа.       — Дело принципа… — повторил Лань Сичэнь задумчиво. — А каковы ваши принципы, глава клана Цзян?       — Я не привык оставаться в долгу, что бы это ни значило, — сказал Цзян Чэн. — Вы не назвали точную сумму, глава клана Лань. Сколько вы заплатили за Цзинъи?       — Это не имеет значения, — покачал головой Лань Сичэнь. — Клану Лань вы ничего не должны.       — Вот видите, — широко улыбнулся Цзян Чэн, — значит, мне придётся расквита… посчита… хм, простите, оговорился, рассчитаться с его родителями.       Лань Сичэню эта оговорка очень не понравилась. «Если я назову ему город, — подумал он, — всё это может скверно кончиться. Если не сделаю этого, всё может кончиться ещё сквернее, ведь в дело вмешается Старейшина Илина. Он непредсказуем. Боюсь, одними сломанными ногами дело не обойдётся. И о Ванцзи забывать не стоит. Это может вызвать прецедент…» Лань Сичэнь поймал себя на мысли, что думает совсем как дядя.       — Вы можете дать слово, что обойдётся без членовредительства? — наморщив лоб, спросил Лань Сичэнь.       — Я могу дать слово, что обойдётся без смертоубийства, — пространно отозвался Цзян Чэн.       Лань Сичэнь вздохнул. Потом ему пришло в голову, что его тревоги надуманы: родители Цзинъи могли уже умереть или уехать из того города, а если и остались, то Цзян Чэн ведь не знает их в лицо, а значит, и разыскать не сможет. Лань Сичэнь сильно сомневался, что кто-то в своём уме даст честный ответ на вопрос, не продавали ли они шестнадцать лет назад ребёнка странствующему заклинателю в траурных одеждах. Пожалуй, безопаснее самому назвать город, чем позволить Цзян Чэну и Вэй Усяню объединиться. Некий компромисс он для себя придумал. Лань Сичэнь вытащил карту и развернул её на столе:       — Я укажу вам место на карте. Произносить этого вслух я не буду.       — Тогда это не пойдёт вразрез с вашими принципами, — фыркнул Цзян Чэн. — Идёт.       Лань Сичэнь дотронулся указательным пальцем до карты. Цзян Чэн пригляделся. Место, на которое указывал Лань Сичэнь, находилось у самых границ Ланьлина. Захолустный городок, не имеющий даже официального названия и помеченный просто как «Южная Застава».       — Ланьлин, значит, — проговорил Цзян Чэн, потирая подбородок.       Лань Сичэнь убрал палец, и карта свернулась в рулон.       — Надеюсь, вы… — начал Лань Сичэнь, но тут же оборвал себя и неодобрительно покачал головой. Кто он такой, чтобы указывать главе другого клана, как ему поступать?       — Хм? — уточнил Цзян Чэн.       — Надеюсь, Цзинъи вы с собой не возьмёте.       — Цзинъи об этом знать незачем, — однозначно сказал Цзян Чэн.       Лань Сичэнь согласно кивнул.       На этом Цзян Чэн и откланялся.       Цзян Чэн отправился, как он сказал, «на небольшую прогулку в Ланьлин». В качестве сопровождения он взял двух адептов. Необычного в этом на первый взгляд ничего не было: глава клана Цзян изредка совершал прогулки, один или в сопровождении адептов, в том числе и в Ланьлин (правда, в последнее время он зачастил в Гусу). Для этой прогулки он выбрал походное одеяние, решив обойтись без доспехов. У него не было намерений скрывать свою личность, но он полагал, что непритязательная одежда, пусть и характерного для его Ордена цвета, поможет ему слиться с толпой. В лицо его никто не знал, вернее, не должен был знать: в этой части Ланьлина Цзян Чэн не бывал, — так что он не особенно переживал. Адептов он взял с собой скорее по привычке.       Чтобы отыскать Южную Заставу, пришлось постараться: маленький городок затерялся в лесах. Цзян Чэн скептически оглядел улицу, которая начиналась сразу же за воротами, и подумал, что совершил оплошность, не расспросив Лань Сичэня о приметах тех людей. Городок, может, был и маленький, но густонаселённый. На улице было полно людей, ещё больше — в лавках: торговле способствовало то, что городок был расположен в приграничье, поэтому здесь было много путешественников.       Цзян Чэн прищёлкнул пальцами, подзывая адептов.       — Как, по-вашему, быстрее всего разыскать человека в городе? — спросил он.       Адепты мысленно ужаснулись. Глава клана Цзян спрашивает совета! А с кого три шкуры сдерут, если совет окажется бесполезным? Опрометчиво отвечать не стоило: если уж глава клана Цзян взял на себя труд отправиться в такое захолустье, чтобы кого-то разыскать, страшно подумать, что он сделает, если разыскать не сможет! Адепты переглянулись:       — Вернее всего спросить на постоялом дворе.       Цзян Чэн одобрительно кивнул. Не считая рынка, постоялые дворы были центром «светской» жизни любого города. Здесь можно было услышать новости или подслушать сплетни. Хозяева постоялых дворов обычно знали всё на свете (и ничего толком).       — Разыщите постоялый двор, — велел Цзян Чэн адептам. Сам он небрежно разглядывал лотки, мимо которых проходил. Сплошные безделушки, но разнообразие приятно радовало глаз: в ланьлинских лавках, даже в таком захолустье, можно было отыскать замечательные вещицы. Цзян Чэн хотел купить что-нибудь для Лань Цзинъи, вернее, себя и Лань Цзинъи. Парные чашки, с одинаковым рисунком… Ополоумевший дикий кот, которого собаки загнали в павильон, разбил приготовленный для Лань Цзинъи подарок, и Цзян Чэн собирался подыскать замену. Ланьлинский фарфор казался ему подходящим. Цзян Чэн выбрал пару чашек, сторговался с продавцом.       — Мы отыскали постоялый двор, — сообщили вернувшиеся адепты.       Постоялый двор казался новее прочих зданий в этой части улицы. Вид его Цзян Чэну не понравился. «Безвкусица», — подумал он, заметив каменных лупоглазых карпов, украшающих карниз. Грубо вытесанные из камня, но аляповато раскрашенные, карпы лупили глазища на прохожих. Цзян Чэн был не одинок, прохожим карпы тоже не слишком нравились, они старались быстро пройти мимо, некоторые даже бросали через плечо крупицы соли от сглаза. Но на постоялый двор заходить всё равно приходилось, потому что другого постоялого двора на Южной Заставе не было.       Зашёл и Цзян Чэн. Вернее, собирался зайти, но выходящий с постоялого двора какой-то молодчик толкнул его в плечо и даже не извинился. Цзян Чэн не поверил своей удаче. Бегло взглянув, можно было подумать, что это Лань Цзинъи, только молодчик был рыхловат, одутловат и явно туповат — типичный недоросль. Цзян Чэн моментально схватил его за шиворот и зашвырнул обратно на постоялый двор. Загремели опрокинутые столы и лавки, которые недоросль сшиб в свободном полёте.       — Несказанная невежливость, — сказал Цзян Чэн, входя на постоялый двор. Адептам он велел остаться у дверей.       — Линь-эр! — завизжала толстуха в дорогом, но безвкусном одеянии и бросилась к барахтающемуся среди опрокинутых лавок недорослю. «Его мамаша», — понял Цзян Чэн и нахмурился. Недоросль грубо оттолкнул руку матери, пытавшейся помочь ему подняться. Сыновняя непочтительность для Цзян Чэна всегда была отвратительнейшим из пороков. На помощь к толстухе поспешил толстяк — отец семейства и хозяин постоялого двора. Недоросль оттолкнул и его.       — Как можно так поступать с ребёнком! — визгливо обрушилась на Цзян Чэна толстуха.       — С ребёнком? — фыркнул Цзян Чэн. — Считай, двадцать лет, а до сих пор не знает, что старшим нужно уступать дорогу. Эй, ты, — прикрикнул он на толстяка, — принеси вина.       Он сел за стол, который ему приглянулся, и не без интереса наблюдал, как толстуха пытается поднять недоросля. Тот встал сам и, не слушая причитаний матери, пошёл к дверям, но выйти не смог: Цзян Чэн поставил барьер, и недоросль хорошенько стукнулся лбом, когда попытался выйти. Толстуха опять визгливо обрушилась на Цзян Чэна. Тот сунул палец в ухо, поморщился и сказал:       — Никто не выйдет и не войдёт, пока я не услышу извинений.       — Ударил ребёнка и требует извинений! — продолжала визжать толстуха. — Люди добрые, вы поглядите, что творится!       На постоялом дворе было несколько посетителей, но они явно предпочитали остаться в стороне от конфликта с человеком, при котором зачехлённый меч. Они подчёркнуто вежливо поклонились Цзян Чэну, когда он бросил на них взгляд, и продолжили обедать, будто ничего и не происходило. Толстяк принёс вина. Цзян Чэн попробовал и выплеснул остатки на пол:       — Ты его водой разбавляешь? Принеси хорошего вина, эти помои годятся лишь для свиней. Ну, живо!       Вот они, эти люди, прямо перед ним… Цзян Чэн даже удивился, что ещё никого не покалечил. Разумеется, он прилетел сюда, вовсе не чтобы выплачивать им калым, как сказал Лань Сичэню. Он собирался устроить им хорошую трёпку. Сейчас, глядя на них, он понял, что гнев его поутих, сменившись отвращением и даже неким злорадством. Карма их уже настигла: они продали «бесполезного» сына, но оставшийся вырос совершенно никчёмным и непочтительным. Пожалуй, даже хорошо, что они продали Лань Цзинъи. Мысль о том, что и он мог вырасти в такого недоросля, вызывала раздражение.       Впрочем, проучить их стоило в любом случае.       — Если встретившийся тебе человек старше по возрасту или по статусу, нужно уступить ему дорогу, — назидательно сказал Цзян Чэн. — Если неосторожно задел человека, извинись. Если старший обращается к тебе, слушай внимательно. Это правописные истины, даже деревенский дурачок способен их усвоить.       Не похоже, чтобы недоросль собирался слушать или извиняться. «В конце концов, — подумал Цзян Чэн, — дети — это продукт воспитания их родителей… Но вы у меня на коленях прощение вымаливать будете!»       — Пф, — пренебрежительно сказал Цзян Чэн, окинув взглядом постоялый двор, — вот, значит, на что люди тратят чужие деньги, когда у них ни ума, ни фантазии?       Толстяк вернулся с новым вином.       — Какой никчёмный у тебя сын, — сказал Цзян Чэн, презрительно поглядев на него. — Неучёный и неучтивый. Если он такой бестолочный, почему бы тебе не продать его?       Толстяки уставились на него с выражением крайнего изумления на лицах.       — Как можно продать собственного сына! — завизжала толстуха.       — Очень даже можно, — сказал Цзян Чэн. — Вот, скажем, если собака только ест, спит и огрызается, а дом не охраняет, то она бесполезна. А зачем держать дома бесполезную тварь? Не лучше ли от неё избавиться?       — То собака… — сказал толстяк недовольно.       — С людьми точно так же, — возразил Цзян Чэн. — Берёшь бесполезного сына, сажаешь его в клеть и продаёшь. (На лицах толстяков при этих словах промелькнуло беспокойство, и Цзян Чэн понял, что не ошибся.) Так оно и бывает. Этого, правда, — с сомнением добавил он, поглядев на недоросля, — в клеть не запихнёшь, слишком разъелся, но всегда можно на верёвке повести. Как осла.       — Что это ты такое говоришь! — опять завизжала толстуха.       — Да, — смакуя каждое слово, продолжал Цзян Чэн, — продать его в какой-нибудь знатный клан, чтобы из него там всю дурь выбили и вбили в его дубовую башку хоть немного здравого смысла. Если человек до двадцати лет дожил и не усвоил, что к старшим нужно относиться уважительно, то это никчёмный человек, пропащий.       — А ну уходи отсюда! — развизжалась толстуха. — Пришёл тут, расселся и…       — Прежде я хотел бы услышать извинения, — сказал Цзян Чэн и усмехнулся: — А вот интересно, за кого вы меня принимаете… Эй, иди сюда! — окликнул он адепта.       Адепт поспешно подбежал и встал подле Цзян Чэна, ожидая приказаний.       — Кажется, они не совсем понимают, с кем разговаривают, — сказал Цзян Чэн. — Объясни им, а то так и до недоразумения недалеко.       Адепт прочистил горло, выкатил глаза и громко, как распорядители банкетов объявляют гостей, сказал:       — Глава клана Цзян, глава Ордена Юньмэн Цзян, хозяин Пристани Лотоса, Саньду Шэншоу.       Раздался грохот. Это толстяк выронил поднос с вином.       — Ага, так вы обо мне слышали, — удовлетворённо протянул Цзян Чэн, сделав адепту знак вернуться за порог.       Разумеется, в мире знали о Цзян Чэне. Поначалу о нём шла молва, как о самом молодом главе Ордена, возродившем некогда славный клан из пепла. После распространились слухи о его жестокости: десятки запытанных до смерти пленников превратились сначала в сотни, а потом и в тысячи, и до окраин слухи дошли во весьма извращенном виде. Маленьких детей им, конечно, не пугали, но если кто-то из ребят постарше высказывал какую-нибудь противоречащую общим суждениям мысль, ему непременно говорили: «Будешь нести опасную чушь, тебя разобьёт Фиолетовая Молния!» Неудивительно, что толстяки позеленели, услышав его имя. «Интересно, — подумал Цзян Чэн, — а что обо мне рассказывают в этих местах?»       Цзян Чэн стращал их ещё пару часов ради собственного удовольствия и заставил-таки их вымаливать прощение на коленях. Ему показалось, что они недостаточно низко наклонили головы. Он не поленился встать и сапогом пригнуть их к полу. Лицо его при этом ничего не выражало, но в глубине глаз поблёскивал опасный красный огонёк.       Адепты были поражены. Обычно, если кто-то задевал Цзян Чэна плечом, то получал от него подзатыльник, или пинка, или кнутом — в зависимости от обстоятельств. Они не понимали, почему он придрался именно к этим людям. Переглянувшись, они дружно подумали, что Цзян Чэн просто не в духе и измывается над ними, чтобы и другим жизнь малиной не казалась. Но что могло испортить его настроение? В начале прогулки он выглядел даже довольным. О подоплеке адепты не знали.       — И ещё, — сказал Цзян Чэн перед уходом, — если кто-то из вас хоть подумает о том, чтобы наведаться в Юньмэн или в Гусу, то…       Он многозначительно помолчал и, медленно сжав один за другим пальцы, ударил кулаком в стену. Раздался не менее многозначительный кряк, по стене к потолку побежала трещина. «А, — подумал Цзян Чэн, — такое уже случалось…» Он вышел на улицу, крыша постоялого двора эпично обрушилась за его спиной. Паскудное семейство успело выскочить и не пострадало, толстуха принялась причитать.       — Всегда можете продать ещё одного сына, чтобы снова отстроить постоялый двор, — ядовито сказал Цзян Чэн напоследок. — Только сомневаюсь, что кто-нибудь в здравом уме даст за него хорошую цену. Я бы не взял, даже если бы мне приплатили!       Уходил он, не оборачиваясь. Адепты поспешили следом.       Завернув за угол, Цзян Чэн сбавил шаг и хорошенько потянулся — с видом славно потрудившегося человека.       — Какой хороший денёк! — произнёс он, глядя в небо.       Адепты опять переглянулись. День никак нельзя было назвать хорошим: небо хмурилось тучами, обещая грозу к ночи, а то и к вечеру. Но спорить с Цзян Чэном они не решились и послушно подтвердили:       — Да, глава клана Цзян!       Поодаль была мясная лавка, на прилавке лежали ровными белыми рядками ещё не ощипанные утки с толстыми гузками. Цзян Чэн заметил их и кивнул адепту:       — Иди купи.       — Сколько штук? — спросил адепт.       — Все, — распорядился Цзян Чэн, — по такому поводу стоит устроить праздник!       Он не уточнил, по какому именно поводу, так что адептам оставалось теряться в догадках: то ли в честь хорошего денька, то ли в честь разрушения чужой собственности.       В Ланьлине ему больше нечего было делать, Цзян Чэн вернулся в Пристань Лотоса.       Распорядившись насчёт обеда, он прошёл к себе в павильон и поставил на прикроватный столик купленные парные чашки, поворачивая их то так, то этак, пока не счёл, что они стоят идеально.       После, на плацу, Цзян Чэн свистнул, созывая собак. Примчались все, в том числе и щенки-подростки. Немалых трудов стоило рассадить их всех рядком.       — Слушать мою команду! — строго сказал Цзян Чэн. — Если вы ещё раз забежите в павильон и что-нибудь разобьёте, я вам все лапы переломаю! И не гавкать, когда я с вами разговариваю!..       Лань Цзинъи, пришедший в Пристань Лотоса некоторое время назад и заставший всю сцену с самого начала, стоял и с непередаваемым выражением на лице наблюдал, как Цзян Чэн на полном серьёзе муштрует собак на плацу.       «Всё-таки, — подумал Лань Цзинъи, — супруг у меня малость с приветом».