Страх

1543 год. Сарухан, Маниса.       Кютсаль сидела возле отца, рассматривая возмужавшего и повзрослевшего брата, который ласково улыбался их общему отцу. Девочка, достигнув одиннадцати лет, не могла похвастаться хорошими отношениями со всеми братьями, но она была именно тем ценным ребёнком, который всегда оставался на стороне отца и проявлял свою лояльность, именно она и стала инициатором этой поездки — девочка просила отца отвести её к старшему брату: после пропажи Хюррем прошло немного времени и по воспоминаниям из прошлой жизни она знала, что вскоре произойдёт удачное покушение на жизнь и здоровье её брата. Султанша не знала, как избавиться от аги, но её присутствие здесь, а так же отец могли существенно переломить неравенство сил; Гюльфем оставалась в Константинополе, она стала главой гарема и вновь управляла всеми важными делами, заведуя женской половиной — желание Падишаха и маленькая прихоть дочки.       Кютсаль усердно думала о том, что она может сейчас сделать — избавить от Ильяса будет очень проблематично для ребёнка, склонить на свою сторону верноподданного Махидевран? Невозможно! Будь здесь Хюррем всё было бы намного проще, но она одна на поле битвы и именно ей суждено даровать жизнь или безразлично закрыть глаза. Она не знала, что делать! Как убедить Мехмеда в том, что его близкий друг хочет убить его? И почему этот взрослый мужчина так наивен и доверчив? От мужчин одни проблемы!       Ей одиннадцать, и она слишком слаба, чтобы бороться или сопротивляться: необходимо что-то предпринять, нужно что-то сделать! Что? Как? Она не могла представить. Слишком маленькое тело и слишком взрослое сознание — диссонанс внутри разрывал её. — Кютсаль, а как проходят твои уроки?       От мыслей её отвлёк мягкий голос брата, она сразу же улыбнулась и слегка склонила голову на правый бок. — Замечательно, я уже свободно владею итальянским и совсем немного французским. Джихангир преподаёт мне географию и рассказывает о политических назначениях санджаков, — она открыто улыбнулась. — Маниса ведь очень важный санджак, верно? Брат Мехмед успел наладить торговлю, увеличил доходы и сборы налогов, а также провёл водные пути, за два года правления ты сделал многое. А успешные военные операции в Задунайской области — тобой можно только восхищаться, брат.       Сулейман улыбнулся, опустил руку на голову дочери и нежно погладил её по шелковистым волосам — красавица Кютсаль стала очень умной и самостоятельной, она была смелым ребёнком, высказывающем все свои мысли открыто, не боясь критики или сильного мужского слова против него у неё всегда было своё не менее сильное. — Ты очень умна, Кютсаль, Аллах видит, твоему будущему мужу очень повезёт с тобой, — Мехмед хохотнул, натыкаясь на неодобрительный взгляд отца. — Если, конечно, наша Султанша захочет покинуть дворец.       Во дворце все знали, что младшая дочь Султана не намерена обременять себя браком — она громко кричала и ругала всех, кто говорил о её замужестве, так что при ней подобной темы не касались. Кютсаль с течением времени привыкла к подобным высказываниям старших братьев, всё же, она то знала все их секреты и тайны, так что легко могла бы кое-что использовать против них в случае опасности или детского недовольства. — Папа, я хочу погулять в саду, — она посмотрела на отца, — разрешите мне? — Ступай дочка, не нужно спрашивать.       Встав с подушки, Кютсаль присела в поклоне, кивнув отцу и брату, направилась в дворцовый парк, где по её остаточным воспоминаниям и небольшим предположениям должен был находиться злосчастный Ильяс. Девчушка смело двинулась вперёд, сопровождаемая Эдже и Сейхин, а также небольшой свитой рабынь, которые принадлежали гарему брата. Она без особого любопытства рассматривала сад, расположившийся на большой площади парка, больше она создавала видимость для служанок; Кютсаль взглядом искала того самого нерадивого наглеца, осмелившегося убить её брата по приказу сумасшедшей Махидевран — женщина не умеет оставаться в тени и покровительствовать воли Падишаха, её бы казнить, да несправедливо будет для Мустафы.       Кютсаль остановилась возле одного из пышных кустов, она недоверчиво огляделась, немного поразмыслила и несмело сорвала один из самых пышных бутонов. Улыбнувшись, она повернулась к Эдже и вручила ей этот цветок. — Ты сегодня очень красивая, так что прими его.       Отвернувшись, она последовала дальше, ловя на себе задумчивый взгляд Ильяса, начищавшего орудие шехзаде. Разве это его обязанность? Неважно! Главное, что она смогла привлечь внимание к своей персоне и теперь дело было за малым — главное умело всё вывернуть. Сперва нужно избавиться от слуг, как-то отойти от них подальше, чтобы у Ильяса не оказалось иного выхода, как помочь ей. — Я останусь здесь, а вы прикажите слугам принести стол и стул — я хочу здесь прочесть книгу, так что распорядись об этом Сейхин. Эдже, ты же помнишь, что должна сделать, верно? Ступай. А остальные оставайтесь на месте, я хочу понаблюдать за бабочками на полянке, так что не приближайтесь близко.       Слуги немыми статуями оставались на тропе, с опущенными к низу головами — Кютсаль воспользовалась этим моментом, тут же подорвалась с места и оказалась на небольшой полянке, окружённой цветниками и клумбами. Её детские глазки забегали по небольшой траве, росшей повсюду, потом опустились на маленькие полевые цветочки и наконец-то натолкнулись на букашек и небольшие веточки вперемешку с камнями. Удостоверившись в том, что никто на неё не смотрит, она двинулась вперёд, девочка быстро разбежалась, закрыла глаза и рухнула с характерным резковатым звуком. Колени тут же засаднили, она ударилась лбом, который резко заболел и стерла руки, содрав кожу на ладонях до крови — девочка тяжело задышала, из глаз брызнули слёзы, она застонала и перевернулась на бок, прикрыла глаза от боли. — Госпожа!       Ильяс находился ближе всех, он подскочил самым первым и тут же оказался рядом с Султаншей, мужчина подхватил её на руки и стремглав понёс во дворец. Кютсаль досчитала до десяти и выдохнула, она открыла глаза и недоверчиво взглянула на мужчину, который, кажется, нёс её в сторону лазарета. Она устало прикрыла глаза, потом поморгала несколько раз, смахивая слёзы и кривовато улыбнулась. — Спасибо большое, ага, я попрошу отца о вознаграждении для вас.       Не смотря на статус, она обращалась к нему с почтением и создавала образ очень воспитанной и тихой девочки. Мужчина слегка опешил, но всё же благодарно кивнул, направляясь дальше в глубь дворца — он быстро дошёл до нужного места и передал девочку эскулапам. В этот же момент в лазарет ворвались Султан и шехзаде, они сразу же окружили девочку, которой обрабатывали раны. — Я накажу всех слуг, которые не сумели доглядеть за моей ясноглазой Султаншей, — зло проговорил Султан. — Как они смели отвлечься от их основной обязанности? Кютсаль, что у тебя болит, как ты поранилась? Бедная моя доченька. — Не нужно отец, прошу, это я отправила слуг, я пожелала побыть вдали от них, не наказывай, я отослала своих служанок… Ильяс-ага, он помог мне, увидел, что я упала, так что отблагодари его, пожалуйста.       Сулейман посмотрел на агу и благодарно кивнул, он махнул головой Мехмеду, который тут же подошёл к аге и попросил его выйти с ним за дверь.       Девочка улыбалась, глядя на счастливого отца, который оглядывал свою дочь с ног до головы. Для Кютсаль мелкие манипуляции своим здоровьем и самочувствием были очень редки, но очень эффективны, что бы она не сказала в подобный момент — все просьбы исполнялись и она становилась центром внимания. Она стала такой из-за обстоятельств, она должна была вести себя так, чтобы люди видели в ней непорочную дочь Султана, ангела в человеческом обличии — она хорошо играла на публику, легко завладевала вниманием окружающих; она никогда не была пешкой, с самого своего рождения она возжелала стать ферзём: она защищает то что ей дорого, охватывая всё. Для неё быть пешкой — непозволительно, она никогда не уйдёт на второй план в этой политической войне за престол.       Кютсаль — единственный ребёнок второй наложницы Падишаха Империи, она любимица своего отца и матери, преданная сестра, любящая племянница. Её положение считалось выигрышным, так как она не имела родных по матери братьев и сестёр, но её же положение обрекало её на забвение, а этого она допустить не могла — она заняла позицию защитника, вступив в юном возрасте на тропу кровопролития и пустых жертв. Её поглотят дворцовые интриги и предложения политических браков, но она останется верна своим принципам до конца, пусть её руки окропляются кровью, она не допустит смерти своих родных, даже если придётся убивать безвинных.       После своего спасения, она, как и полагалось благовоспитанной и смышлёной девочке, направилась в выделенные ей покои.       Кютсаль кое-что припасла для брата Джихангира в качестве подарка — ему не разрешалось отправиться в санджак старшего брата, так что он оставался совсем одинокий там, во дворце, но с ним же была и Гюльфем, так что его хоть и бросили, но бросили в окружении хороших людей. Для любимого брата она приобрела несколько рукописей с описанием природных богатств Сарухана.       Покои встречали её тишиной и покоем, не было в них никого, кроме неё. Кютсаль подошла к зеркалу, она выдохнула, глядя на ребёнка в отражении — жилистая, сухая, нескладная с россыпью золотистых волос и аквамариновыми глазами, наверное, она какая-то не такая, скорее всего, она никогда не станет полноценной частью этого мира. Её тело, душа, разум — всё слишком уж контрастное, не подходящее друг другу, вызывающее внутренний дискомфорт, рвущее нутро на несколько кусков разом: сердце в углу пылится, уже коркой кровавой покрылось, душа как-то износилась, даже не видно её, завалилась за полку.       Эдит, Кютсаль — сложи их возраст и перед тобой окажется сорока восьмилетняя женщина, которая собирается убить предателя рода Османов; женщина, чью жизнь собрали, бросили на амбразуру шестнадцатого века и заставили жить по накатанной, женщина, чьи чувства растоптали, надругались и оставили умирать в новом, разгорающемся очаге.       Женщина в теле ребёнка!       Кто она в этом мире? И мир ли это? Может она спит или в коме, а может она в подобии ада? Она уже никогда не узнает, но кое-что усвоено ей на года вперёд — нет места жалости и доброте в этом мире выживает сильнейший, хитрейший, умнейший, самый безжалостный; если ты слаб духом, если ты не можешь задушить гадюку в её зародыше — ты сгинешь в стенах дворца, но если ты способен уничтожить зло в зачатке, совершив возможно большее зло, то ты прошёл испытание на жизнь и она обязательно удостоит тебя чести, вплетая в канву и твою историю. Кютсаль уже не боялась убивать, да, здесь она одиннадцатилетний ребёнок, но здесь нет того, что было в её предыдущей жизни: здесь она всего лишь выглядит как ребёнок, а значит правила на неё не распространяются — она не должна быть невинной и тихой, смиренной и благочестивой, потому как только она может спасти. Когда в твоих руках жизни людей ты становишься безумным — она стала, приняв на себя роль судьи она выбирала кому жить, кому умирать, кого наказывать, а кого прощать и выбор её был сделан давно…       Утро этого же дня. — Эдже, сегодня ты должна будешь отправиться в комнату Ильяса, найди письма или ещё что-нибудь, любые доказательства причастности того мужчины к заговору… Если попадёшься страже или агам из гарема, скажи, что Кютсаль Султан просила тебя ещё раз поблагодарить Ильяса-агу за спасение. Лучше будет, если ты никому не попадёшься, но всё же… Ты поняла меня? — Да, госпожа. — Времени представится не много, будь аккуратна и точна, ищи быстро. Они общались через третьих лиц, но что-то должно быть у него, он не мог всё сжечь, верно?       Эдже пожала плечами. Обычно всё сжигают, чтобы никак себя не выдать, она не знала, как себя вести, что делать, кого нужно спасать сейчас, но знала одно — её госпожа должна выиграть в этой гонке. И она сделает всё для этого, даже поступится собственной безопасностью ради высшей цели.       Как же дрожало сердце бедной Эдже, когда она рылась в закромах комнаты Ильяса, как же она тряслась, точно осиновый лист, что же с ней творилось…       Нашла! Всё же сумела отыскать письмо, которое, видимо, попросту не успели сжечь — небольшое, но значимое, оно могло поведать о сговоре Ильяса с Махидевран Султан, без лишних слов или прямых указаний, но и его хватило бы для обвинения того нерадивого аги. Она улыбнулась, искренне, как ребёнок, спрятала письмо под широкий железный ремень и выскочила из покоев, гонимая страхом вперемешку с радостью. Шла до покоев госпожи быстро, точно стрела летела, переполняемая неясными, сильными эмоциями, которые заставляли бежать кровь по венам, из-за которых сердце заходилось в шуме прибоя — вот она безграничная и настоящая радость за промысел госпожи своей, за ту, с легкой руки которой любой приказ будет исполнен. — Госпожа.       Кютсаль обернулась резко, встретилась глазами с Эдже и засияла — письмо в её руках отливало сероватым в лучах солнца, а арабский пестрил червоточиной злого сердца. Конец одного человека теперь в руках несмышлёного ребёнка? Хотелось хохотать, упасть на спину и смеяться, держась за живот. — Молодец, Эдже, когда-нибудь я отплачу тебе за твою верность. А сейчас… нам нужно к Падишаху.       Кютсаль держала письмо, она пробежалась по строчкам и быстро проследовала в сторону покоев отца — сейчас она всё всем докажет и сохранит жизнь Мехмеда. Это же хороший поступок? Большего ведь горя не будет, верно?! — О, Аллах, спаси меня на этом нелёгком пути, — слова сорвались с уст Эдже, Кютсаль усмехнулась.       Стража оповестила Повелителя о прибытии его дочери. Девочка заулыбалась отцу самой яркой улыбкой в мире, она медленно, демонстративно болезненно прошла к Падишаху, поклонилась и присела по его пожеланию рядом. — Как ты, дочка? — Всё хорошо, отец, не беспокойтесь, я чувствую себя хорошо. Спасибо тому мужчине, — она посмотрела на перстень отца. — Я отблагодарю его как следует.       Без сомнений, думалось в тот момент Султанше. — Разумеется, он достоин награды… Повелитель, но у меня к вам есть одно дело. Видите ли, когда Ильяс нёс меня, то случайно обронил письмо по дороге… служанка увидела это и подняла его… я приказала ей принести это письмо аге, но того не оказалось на месте, потому решила, что раз уж вы его решили отблагодарить, то сможете вернуть письмо.       Причина весьма глупая и недостойная Падишаха мира, надуманная, ложная, неправдивая, но сделала она это легко, ловко, во благо без лишних надуманных причин. Было просто обмануть кого-то, вроде отца, столь уверенного в непорочности собственного дитя.       Падишах поднял брови, непонимающе смотря на дочь, а та в свою очередь протянула пергамент. Сулейман взял его и пробежался по первым строчкам… его гнев, злость, непонимание, отрицание — весь спектр эмоций был в этих складках, морщинках, губах — вот чего она так сильно ждала и к чему стремилась.       Кютсаль поднялась с места, присела в поклоне и скрылась, чтобы не раздражать отца и оставить его с мыслями. Она радовалась своему удачно прошедшему плану, но всё же ощущала небольшие боли в области сердечной мышцы.       У неё не болели ни руки, ни ноги — она содрала немного кожи, но это не смертельно даже в этом веке, к тому же, она настолько привыкла к различной боли в том и в этом мире, что попросту игнорировала всё. Не важно ей было — душа ли болит или тело, всё одно — всё пустое. Нет в этом мире уже никакого смысла, даже бороться нет желания, но вот братья… в том мире она никогда не общалась с сёстрами и братьями, но здесь она так их любит, настолько прикипела к некоторым из них, что и не может представить что где-то она ненавидит их или не общается.       Попасть в сериал и вести интриги в теле ребёнка. Кому расскажи в лечебницу отправят, она точно безумна, так же безумна, как и Мустафа первый. У неё в голове бесценный источник знаний, но она всё ещё не может понять, как лучше поступить — человечность или правила, как она должна играть в этом мире? Не повлечёт ли это большей беды? Она надеется, что нет, но эта надежда тлеет внутри неё, разносясь пеплом по ветру. И почему тебе не могут выдать план действий в подобной ситуации? Почему обязательно нужно себя ломать во спасение ближних?       Люди неоправданно жестоки друг к другу.       Время идёт мучительно долго. Она сидит в покоях, подобрав ноги под себя, смотрит в окно, покусывая кожу на большом пальце руки от нервов. Она чернит руки кровью, когда роняет неаккуратно брошенный взгляд на пустой столик, где некогда стоял кувшин. Её глаза, чистые аквамариновые глаза с этим песчаным морем вокруг зрачка, становятся темнее и суровее, когда во дворце проносится вихрь из шумных слуг и лекарей. В покои заходят две камеристки, одна прискорбно смотрит на госпожу, а другая радостно передаёт ей письмо с печатью Султанши. Кютсаль быстро пробегает взглядом по строчкам, понимая, что это последнее письмо с просьбой об отравлении шехзаде, она одобрительно кивает, понимая на какой риск они шли, но он был оправдан и у неё всё получилось в этот раз. — Ильяс-ага, госпожа, Падишах издал указ бросить его в темницу, а на утро казнить. Махидевран же Султан… Султан лишил её жалования.       Кютсаль расплывается в блаженной улыбке, а потом радостно смеётся, хлопая в ладоши. Она думала, что это будет безумно сложно, что попадётся или, её убьют, но убить человека в этом мире проще, чем получить права в её. Султанше стыдно за себя, но она не может не улыбаться и восхищенно смотреть на руки с покусанной кожей — она садится за стол в этот же момент и пишет письмо, рассказывая Мустафе о тайных промыслах его матери, она сообщает обо всём оправдывая отца и говоря, что он поступил гуманно с его матушкой, а потом запечатывает его и передаёт служанке. Обе стоят в покоях госпожи и выжидают конца, они — верные рабыни, которые ни за что не бросят госпожу, уж Эдже то точно — она верна всем прихотям юной Султанши, она слепо предана ей и наверняка поплатится за это в будущем, но всё же будет рядом до тех пор, пока не будет сброшена с обрыва за ненадобностью. — Эдже, отправь письмо в Амасью, накажи гонцу, чтобы Лале передали письмо, а тот непременно Мустафе. Пусть скажет, что письмо пришло из Топ Капы и в нём сообщается о состоянии маленькой госпожи. — Слушаюсь, Султанша.       Впервые замарав свои руки в крови, она испытала удовлетворение, это мимолётное чувство сладости на кончике языка с металлическим привкусом. Убивать — не просто, а вот вершить правосудие во имя кого-то дорогого, ценного — легко; да, она убийца, юная одиннадцатилетняя госпожа, убившая предателя. И что? Кто упрекнёт её в грехе, когда сам дворец — это сплошной шитый-перешитый грех — коснись кончиком пальца — взорвётся, протечёт, разломится и зальёт кровью всё, что только можно. И пусть место ей в аду и пусть она проживает свой второй шанс, она не потеряет драгоценных для сердца людей. Она запятнает совесть и честь, чтобы вместе с толпой чествовать шехзаде. Да! Ей всё равно, безразлично что там решит высший суд до тех пор, пока его решение не будет идти в разрез с суждениями Кютсаль — она заслужит смерть не раз, но дать умереть безвинным братьям и сестре? Кто она по мнению всех этих вершителей судеб? Наблюдать?! Нет Действовать и жить так, как требуют того обстоятельства. Убивать, не щадя никого, чтобы просто жить.       Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого?       В этом мир правило не работает, тут оно иное: либо ты, либо тебя, пока что она вынуждена защищать высокорослого брата, который корчит из себя наивного мальчика, но которому как можно быстрее стоит повзрослеть и узреть весь кошмар этого мира. Иначе его младшая сестра окажется на плахе раньше, чем следует.       Кютсаль упала на колени, ощутив укол в сердце — что-то острое проткнуло мышцу, насадив на тонкую шпажку. Сейхин тут же подскочила к девочке и переместила её на кровать. Девочка прижимала руку к груди и корчилась от резкой боли, она схватила руку служанки, приказывая остаться здесь; Кютсаль сжала зубы и раскрыла глаза, смотря на взволнованное лицо служанки, она замотала головой, приказывая молчать. Сжав кулаки, она стойко сносила эту боль — боль минутную, резкую, но быстро уходящую, подобное случалось редко. Из учебников биологии за седьмой класс Эдит знала, что боли в сердце в этом возрасте норма: тело растёт, сердечная мышца не поспевает за телом, происходит перегрузка сосудов, что и приводит к болям, длящимся около минуты, а сели учесть, что она и вовсе не для этого мира была создана — всё сразу вставало на свои места. Так как дети здесь акселераты, опережающие привычное развитие в её времени, то подобное — ничто иное, как простое половое созревание; волновать по этому поводу отца и брата стыдно и неудобно. А её падение — это слабость и истощение тела, ничто иное, как вина её ослабленного иммунитета и сердце тут не при чём. — Всё, не болит уже. Вечно ты волнуешься почём зря, Сейхин. Я же тебе говорила, что эти боли скоро пройдут, ничего в этом нет, просто мне надо чаще бывать на свежем воздухе и есть больше фруктов, вот и всё. — Госпожа, может, вы перенервничали из-за Ильяса-аги? — О, Аллах, — она саркастично улыбнулась. — Именно из-за этого, разумеется.       Кютсаль помотала головой и вернулась к тахте, улыбаясь глупости своей служанки. Сколько лет Сейхин? Где-то пятнадцать-шестнадцать, она совсем ребёнок, потому, наверное, Султанша и относится к ней снисходительно, порой по-доброму задевая её своими резковатыми словами. А что? Ей можно, потому как эта девчушка вполне могла бы быть её дочерью, если мы учитываем возраст из её прошлой жизни. Конечно, она не должна так открыто демонстрировать свою привязанность и заботу о ком-то, но тело ребёнка нуждается в друзьях, а душа так и рвётся к свету, утопая во тьме день за днём. Через некоторое время в её покои пришёл старший брат, он выглядел хмуро и опечалено; скорбное лицо его искажало горечь потери — Кютсаль задумчиво на него взглянула и немного подёрнула вверх уголки губ. Мехмед подошёл к тахте и сел рядом, он посмотрел на сестру и покачал головой, опустил взор карих омутов и глубоко задумался. — Смерть — не то, что причиняет боль умирающему, на самом деле, смерть происходит с окружающими его людьми, а не с умершим, — она положила свою ручку на его плечо. — Но все наши жизни вверены могучим рукам Аллаха и не нам сетовать и обижаться на него, не ропщи на него, брат, все мы в конечном счёте когда-то обретём вечны покой — кто-то раньше, кто-то позже. И как ты знаешь, воля нашего Падишаха — это закон нерушимый, мы знаем, как поступают с предателями рода Османов.       Мехмед посмотрел на сестру и кивнул, понимая праведность этих слов — никто ничего сделать не сможет, так что не к чему все эти страдания и надуманные слёзы в душе. Он должен думать о своём будущем и будущем государства, о наложнице и семье, а не о умирающих возле него поданных и людях, которых он считал преданными и верными соратниками — он наследник и его мысли должны быть заняты лишь делами государства. И от этого так тошно. — Почему порой мне кажется, что ты старше чем есть? В столь юном возрасте ты слишком много понимаешь, — он улыбается, потрепав её кудрявые волосы. — Во дворце дети растут быстрее, чем за его пределами, к тому же, девочки и в развитии своём опережают мальчиков, — она улыбается, фразы из двадцать первого века могут ли здесь расцениваться как нечто предосудительное? — В любом случае, я просто много общаюсь с Джихангиром и читаю, а мои слова — не более чем цитаты и переосмысление уже созданных трудов. — Кютсаль, ты выглядишь опечаленной. Что-то случилось? Нет, конечно, предательство и назначенная казнь Ильяса могли потрясти тебя… — Тётя Хатидже… ты же знаешь, что я очень любила её и… кончина её принесла мне много боли, к тому же твоя матушка пропала и весь гарем перевернулся. Всем сейчас очень тяжело, моей маме тяжело, отец страдает, Джихангир и я… Все братья разъехались по санджакам… тучи сгустились над дворцом — так все в гареме говорят. — Не занимай свою светлую головушку подобными мыслями, ты должна наслаждаться детством, а не тонуть в пучине интриг и страшных слухов дворца. К тому же, твоя матушка с тобой и отец тебя очень любит, да и не думаю я, что Джихангир даст тебе заскучать.       Кютсаль засмеялась. Джихангир никогда не позволял сестре скучать: он был самым лучшим и милым ребёнком из всех, смышлёный и тихий, любящий брат. Она могла только мечтать о таком человеке в прошлой жизни, а теперь с ней под боком рос столь замечательный человек, который обязательно будет поддерживать её в будущем. — Ты прав, несомненно, прав, — она взглянула в глаза брату. — Мехмед, я хотела спросить кое-что… если бы ты узнал, что твой близкий человек совершил страшный грех, как бы ты поступил?       Мехмед удивлённо посмотрел на сестру, он задумался на пару секунд, а потом что-то неожиданно понял и кивнул своим мыслям. — Как? Всё зависит от обстоятельств, я не верю, что люди оступаются по какой-то своей прихоти или желанию, скорее всего всё это происходит из острой необходимости, нужда — понимаешь? Защита себя или близкого человека, желание обезопасить дорогих людей; мы так же убиваем на войне, но делаем это не из-за ненависти к этому рыцарю, а из-за наших убеждений, из-за высшей целя Империи. Грехи бывают разными и тяжесть их тоже разнится, но, если ты вершишь грех, ты должен понимать — делаешь ли ты большее зло или же выбираешь меньшее из зол.       Кютсаль кивнула подобной рассудительности брата. Верно же! Она выбрала меньшее из зол, ведь впоследствии смерть Мехмеда повлечёт смерть Мустафы, а затем и Баязида — нескончаемая цепочка пустых терзаний. Она сейчас игру перевернула, но теперь все события пойдут иначе, и она не сможет контролировать сюжет, потому как он начнёт развиваться не в соответствии со своим планом.       Что она наделала?       Теперь она не сможет предугадать ничью судьбу, а следовательно, и свою спланировать не сумеет! Но зато, она спасла свою мать от верной гибели, если никто не убьёт Мустафу, то и Гюльфем не будет стараться уничтожить Сулеймана — идеально ведь Нужно лишь истеричную Махидевран заставить отказаться от идеи убийства главного наследника, а уж с этим должен справиться Мустафа, он-то наверняка приструнит матушку свою.       Кютсаль не желала видеть мертвецов, но она обрекла свою душу на вечное скитание между трупами, теперь дороги назад нет — иди вперёд и сей хаос, ведь твоё святилище опорочили и залили кровью, надругались и пустили в народ; теперь ты будешь сеять страх, разруху, уничтожать мир крупица за крупицей, пока он не вознамерится разрушить тебя. Она опорочила себя убийством в юном возрасте, намереваясь обогнать славу Салтычихи — вот она, губительница душ из надобности! Раны усеют её тело, она задохнётся в крови других людей, захлебнётся и потонет в ней, ради братьев своих, ради будущего их, и пусть будущее обрушит на неё небо — она вольётся в стезю интриг и возьмёт всё на себя, неся крест на своей спине, ведь здесь она не собирается раскаиваться в грехах своих; она больше не светлый ангел, она падший посланник из недр земли, опороченный по неволе, застрявший в трясине лжи и обмана, ставший Сатаной, последовавший своим слепым желаниям, ведомый благими намерениями, она заложила первый кирпичик в мощеную дорогу, которая приведёт её в ад.       Мехмед уходит из её покоев вновь он выглядит подавленным и задумчивым, но он жив и ей достаточно этого.       Кютсаль тошнит в пиалу для умывания, её выворачивает в один момент стоит представить мёртвое тело живого ещё утром Ильяса; она вытирает губы тыльной стороной ладони и испуганно смотрит на Сейхин, которая подскакивает к девочке и смотрит в её слёзные глаза. Девушка качает головой, она уносит пиалу, загоняя в комнату Эдже, несущую кувшин с водой и стакан. Служанка отпаивает девочку водой, прижимает к себе; Кютсаль закрывает глаза, макушкой головы упираясь в грудь служанки, она вслушивается в её мерное дыхание и бьющееся сердце, прикрывает глаза и медленно проваливается в трясину сна.       Её мучают кошмары, в которых она раз за разом вонзает нож в бездыханное тело человека, она безжалостно убивает его и тело её дрожит, содрогается в лихорадке, приступ удушья и немого страха сковывает всё её тело. Она сжимается и растягивается, как натянутая пружина.       И её нескончаемо топит собственный грех в червоточине ужасных поступков.       Кютсаль распахивает глаза резко, неожиданно; Эдже, задремав, всё равно обнимает её, прижав к груди, а яркое западное солнце уже висит над горизонтом, готовое провалиться за эту тонкую черту Земли. Девчушка зевает и потягивается, высвобождается из кольца рук служанки и медленно ступает к своей кровати, она стягивает верхнее покрывало и укутывает Эдже, после идёт к зеркалу и оправляет волосы.  — Сейхин, помоги мне управиться с платьем.       Служанка, стоявшая у двери, помогает девочке с нарядом и украшениями, она причёсывает её волосы и подаёт нужную книгу с верхней полки — Кютсаль весь вечер читает об Аде, который непременно встретит её:

«Здесь в круге первом, стонут души мрака, Виновные в насилии…»

      Кютсаль знала какой исход её ждёт и чем больше она об этом думала, тем легче её отпускал страх и она свыкалось с мыслью о вечном смраде и тлении души.