Страх

1545 год. Констатинополь, дворец Топ Капы.

      Кютсаль с балкона в гареме наблюдала за рабынями, отобранными Сюмбюль-агой в этот день для распределения. Она смотрела на юных девушек, разглядывая каждую с головы до пят — её детское любопытство и знание сюжета сериала привело в этот день именно сюда, здесь должно было всё решиться, когда-то одна из этих девушек станет спутницей для шехзаде Селима — Султанша не могла допустить Нурбану до власти, не могла, не хотела! Чтобы злобная истеричная стерва подкралась так близко к власти Хюррем Султан, ладно хоть русинка повзрослела, а вот Сесилии ещё далековато до того уровня, да и не нравилась она никогда Эдже, а так как теперь она может вертеть сюжетом как угодно, то и жизнь можно подстроить под себя.       Когда очередь дошла до той венецианки, Кютсаль всё же осмелилась спуститься вниз, громогласные евнухи объявили о приходе тринадцатилетней госпожи и все рабыни тут же выстроились в две шеренги: по правую сторону стояли разодетые рабыни, жившие в гареме достаточно долго, а по другую — новенькие в плохеньких платьях — им даже жалование не выплачивали ни разу. Кютсаль оглядела Нурбану, которая по её памяти должна была истерить и кричать, но вела себя почему-то тихо и неприметно. Любимица Султана взглянула на Эдже, а потом на Сюмбюля, она покачала головой и перевела взгляд на будущую мать Разие. — Сюмбюль-ага, — метнула она зоркий взгляд на мужчину. — Вот эту рабыню хорошенько обучи и мне в услужение назначь — у меня слишком мало слуг. — Как пожелаете госпожа, но боюсь придётся подождать несколько месяцев, не лучше ли взять уже обученных рабынь? — лилейно вопрошал он. — Я эту хочу, к тому же, она венецианка, мне будет с кем практиковать итальянский… Брат Баязид скоро приедут, а ты ведь отбираешь наложниц для Селима? Он не любит низкорослых брюнеток, так что эта рабыня может либо в гареме прозябать, либо послужить верой и правдой Династии; а для шехзаде лучше блондинок отбирай. — Да, моя Султанша. — И ещё, если они будут бесноваться — хорошенечко накажи их фалакой или брось в темницу; а если и тогда не поймут — сошли на невольничий рынок. В гареме нет места для несдержанных и свободолюбивых, здесь даже Султанши во власти правил, — последнее предложение она проговорила на итальянском, чем не мало удивила новеньких рабынь.       Кютсаль выдохнула и направилась дальше, в сторону покоев старшего брата, который должен был дожидаться её с завтрака — она зареклась навестить его вчера, чтобы обсудить книгу, подаренную им парой дней ранее. Во дворце не было других занятий кроме как саморазвитие, так что чтение трактатов, поэм и священных писаний поглощало всю Кютсаль — она запоминала не много, но вот своё семейное древо вызубрила так, что могла спросонья всю историю Османов пересказать начиная с Омана первого, который и послужил образование великой Империи.       Она читала «Лейли и Маджнун», книгу о великой и трагической любви о том, как любовь сводит с ума и заставляет скитаться в пустынях, как общинный строй убивает саму суть любви и заставляет страдать, расставаясь с жизнью, принуждая терпеть лишения и муки жизни. Кютсаль не знала горечь любви, а вот Эдит чётко помнила этот привкус на кончике языка — жгучий, с оскоминой, Эдит долгие годы страдал по Денизу, но Кютсаль ещё не испытывала чувства любви и не понимала чувств своей половины — она была девственно невинна, отдавая все грехи на откуп Эдит, которая с честью принимала их, понимая что не может вешать все преступления на шею совсем юной госпожи.       Кютсаль добралась до покоев Джихангира в приятном расположении духа: её братья ещё не приехали и она могла спокойно наслаждаться уединением с Джихангиром, ведь из всех братьев больше всего она прикипела именно к нему — они росли вместе, учились и играли, они были точно близнецами, которые плотно зависели друг от друга, где один всегда оберегает другого, к тому же именно Гюльфем взяла обязанности заботиться о мальчике, когда его мать похитили, так что они были даже ближе, чем полагалось правилами. — Скажи, что я пришла.       Евнух у покоев шехзаде объявил о приходе девушки обитателю покоев, Джихангир просил войти и девчушку пропустили внутрь. Кютсаль лучезарно улыбнулась, присела в поклоне и подбежала к родному человеку, присаживаясь на подушку, что была у ног шехзаде — он читал, сидя на тахте очередной трактат, но отложил его в сторону, когда пришла сестра. — Ты очень долго в этот раз собиралась, — подметил он, взглянув на её скромное одеяние. — Меня задержала матушка, Джихангир. Скоро приедет тётя Фатьма, Михримах и, кажется, Баязид, так что все во дворце поглощены хлопотами приготовления, моя мама в том числе — мне пришлось соврать ей о своём самочувствии, чтобы она отпустила меня, — она улыбнулась, наклоняя голову чуть в бок.       Джихангир посмеялся, его сестра всегда вела себя как неразумный ребёнок, особенно если что-то категорично не хотела делать — побег был идеальным решением всех проблем. — Между прочим, братья и Михримах уже приехали, Кютсаль. Да и тётя Фатьма должна на днях прибыть в столицу. — Шехзаде уже здесь? Я бы знала! Во дворце бы подняли шум, если бы…       Кютсаль понимала, что спасённая ей жизнь Мехмеда несколько меняла ход событий — некоторые вещи происходили раньше, либо позже, а порой и вовсе не происходили или факты не соответствовали настоящему. Так, к примеру, никогда Хюррем не покушалась на жизнь Мустафы, а Мехмед и Мустафа и вовсе были закадычными друзьями, хорошо общались, делились сокровенным и были точно не разлей вода. Сулейман никогда не наказывал Мустафу за Елена, а та вовсе оказалась служанкой в Манисе, она родила ему дочь — Шах Султан и была в числе любимиц. Кютсаль многого не могла предугадать, так войны некоторые случались раньше и заканчивались позже, но несменное Мехмед и Мустафа шли рука об руку и сокрушали врагов вместе — отец гордился ими и хорошо относился, уважая братскую привязанность. Многих вещей Султанша не понимала, но ей приходилось мириться с событиями, которые происходили по её воле — она запустила механизм, который не могла повернуть вспять. — Кютсаль, что с тобой? — Джихангир коснулся плеча сестры, та метнула на него взор голубых глаз и улыбнулась. — Не беспокойся, я думала о книге, — она выдохнула. — Как думаешь могла бы я влюбиться в кого-то так же сильно, как Каис? — Ты бы хотела любить как мужчина? — он усмехнулся. — И в чём же прок любить так же, как и он? — Ты прав, нет в этом толку. Я бы не хотела принадлежать не любимому, я бы вообще не хотела кому-либо принадлежать, но в будущем я буду обязана стать чьей-то пешкой в политической гонке за власть и место подле Падишаха, — она положила лицо на тахту. — Я устала думать об этом не хочу быть Лейли и страдать всю свою жизнь или рано умереть. — И чего же ты желаешь, дорогая сестра?       Джихангир посмотрел сверху вниз на уставшее лицо сестрицы, которая резко прогнулась в спине и серьёзно посмотрела на него. — Мужчины думают, что мы, женщины, способны лишь дарить им любовь, но мы ничем не отличаемся от вас, нам присущи все ваши пороки; мы имеем свои амбиции, тайные желания, мотивы, мы так же властолюбивы и вкусив власть однажды нас уже не остановить; мы убиваем жестоко, изощренно, так как ни одному мужчине в голову не пришло бы убить. Джихангир, женщины жестоки и порой безжалостны, они порочны в своих желаниях, не доверяй их наивности и невинности, ты никогда не поймешь, чего по истине желает женщина, даже если она слёзно будет признаваться тебе в любви — это обман ради чего-то. Я не говорю обо всех, но дворцовые правила и гарем превращают девушек в безжалостных убийц, здесь только такие и выживают, — она смотрела прямо в его глаза, говоря, кажется, о себе. — И если ты и впрямь желаешь знать, чего я по истине хочу, чем я брежу, чему посвящены все мои грёзы…       Кютсаль умолкла: власть, желает ли она управлять кем-то, подчинить себе волю гарема или Падишаха? Хочет ли она богатство или желает любви? Эдит хотела бы, чтобы Дениз был жив, но здесь — это несбыточная мечта всё ещё живого и любящего сердца. Так чего Кютсаль желает по-настоящему? — Я… я хочу быть свободной и иметь право выбора, быть полноправным членом семьи. Я хочу выбирать с кем быть, кого ненавидеть, кого любить — я хочу честности и открытости. Я не хочу быть частью Династии, — последние слова она прошептала, прикрывая свои небесные глаза.       Кютсаль так же хотела счастья для Джихангира, а для этого необходимо было избежать его влюблённости в Хуриджихан, которая непременно разбила бы сердце этому светлому человечку, так что Кютсаль всеми силами создавала вокруг брата располагающую обстановку. Он ведь влюбился в кузину из-за недостатка женского внимания, дефицит общения с противоположным полом и достаточно натянутые отношения с сестрой и матерью, а тут молоденькая девчушка, вся такая добрая и приветливая — вот он и угодил в её сети. Кютсаль именно из-за этого много времени уделяла брату, чтобы его в ступор не ввела эта заинтересованность Хуриджихан, которая просто доброту проявляла — младшая сестра приучила его к вниманию со совей стороны, потому рассчитывала на то, что брат быстро всё поймёт и не успеет заинтересоваться кузиной. Ещё нужно было как-то избежать того письма, которое ещё больше распалило чувства её бедного брата. — Почему твою голову занимают столь странные мысли, сестра? Я начинаю беспокоиться, когда ты говоришь столь серьёзно.       Кютсаль улыбнулась, потёрлась щекой о колено брата, точно она котёнок, ластящийся к доброжелательному прохожему. Джихангир уже привык к подобным приступам нежности со стороны сестры, она всегда была такой, словно не от мира сего, близкая всему его сердцу, до глубин его души родная. Она должна была быть его сестрой, потому что только кровное родство могло их так сблизить, только оно связывало их души и тела общностью рождения, рода — они были едины в своём уединённом мире, вдали от дворцовых сплетен и суеты. Слишком близки для брата и сестры. — Султанша, — в покои вошла Эдже. — Гюль-ага просит вас в покои к Хюррем Султан, прошу вас, сейчас ваша матушка находится там. — Джихангир, мне придётся оставить тебя, — она поднялась, присела в лёгком поклоне. — Шехзаде.       Кютсаль кивнула ему и выпорхнула из опочивальни брата, гонимая ветром перемен, дующим ей в спину — впереди её ждут новые горизонты, раскрывающие свои виды взору несмышлёных глаз. Она имела некоторые предположения неожиданного приглашения, но была не до конца уверена в этих суждениях — Кютсаль медленно шествовала к покоям, принадлежащим некогда её бабушке; она не помнила величавую Валиде, но знала всю историю её жизни, а Эдит помнила красивую Небахат Чехре в этой роли, так что с должным почтением и уважением относилась к этой величавой женщине, своему предку.       Евнух объявил о прибытии госпожи, Кютсаль вошла в покои Хюррем Султан, минуя стоящих у перил евнухов и слуг; она опустила голову, поднялась по ступенькам и присела в поклоне, сперва отцу, затем Султаншам — здесь уже сидели Фатьма, Хуриджихан, а также вторая наложница Султана. — Кютсаль моя пришла, мне сообщили, что ты плохо себя чувствовала, всё хорошо, дай Аллах? — Султан беспокойно оглядел дочь. — Не волнуйтесь, Повелитель, я прекрасно себя чувствую, это было лёгкое волнение из-за приезда братьев, — она взглянула на тётю. — Фатьма Султан, вы прекрасно выглядите, признаюсь, я и не узнала вас.       Султанша кивнула и хитровато улыбнулась. Сулейман пригласил дочь присесть рядом с матерью и та покорно уселась на софу, стоящую напротив софы Фатьмы Султан и Хуриджихан. Она оглядела красивую девушку в белом платье, понимая, что так сильно привлекло её братьев, а потом взглянула в неодобрительные глаза матери, которые раскусили её обман, девушка виновато улыбнулась и посмотрела на Хюррем. Хасеки сильно изменилась после двухлетнего заточения, так что сейчас выглядела совсем иначе — Эдит-то помнила, что на самом деле приключилось с актрисой, а вот Кютсаль воспринимала всё за чистую монету.       Султанша не понимала, почему они приехали так рано и так неожиданно, да и отъезд Селима несколько перенесли, потому и с Нурбану так вышло — караваны сейчас собирают; хвала всем силам эта девка не сможет пожаловаться Султанше, ведь никто не смеет прерывать празднество и аудиенцию господ. Она хорошенько приструнит эту венецианку и, если с неё будет прок, даже сжалиться и, возможно поспособствует её отправке на родину, а чуть что — выдаст замуж за ненадобностью: воротить жизни людей имея столь высокое положение не так трудно.       Скучная беседа Династии медленно подходила к своему логическому завершению; первой из покоев вышла Хуриджихан, следом за ней последовала Фатьма Султан. Кютсаль же задержалась, чтобы убедить отца в том, что с ней всё хорошо и предупредить о том, что она собирается выбраться на конную прогулку вместе с Джихангиром, который пожелал понаблюдать за сестрой и наконец-то подышать свежим воздухом на природе. Хюррем благодарно кивнула и согласилась с предложением дочери своего мужа; она вообще очень хорошо относилась к Кютсаль — та не лезла со своими просьбами к отцу и хорошо относилась к шехзаде, она так же неизменно была на стороне Джихангира и поддерживала лишь мать и отца, так что благосклонность Хюррем заслужила быстро. К тому же Кютсаль с возрастом заметно приструнила свои внутренние порывы и вела себя смиренно в соответствии с этикетом.       Покинув покои жены Султана, Кютсаль сразу же столкнулась с братьями; она улыбнулась и присела в лёгком поклоне, проследив взглядом за удаляющейся Фатьмой. — Кютсаль, сестрёнка моя любимая, рад видеть тебя. Дай Аллах, ты находишься в добром здравии и хорошо поживаешь во дворце, — улыбнулся Баязид, разглядывая слегка подросшую сестру. — Твоими молитвами, дорогой брат. Всё замечательно. А как мои драгоценные племянники? Осман и Орхан в порядке ведь? — этикет и правила приличия вперемешку с натянутостью отношений. — Конечно, сестра, все мои сыновья замечательно себя чувствуют, и Орхан очень по тебе скучает, так что приезжай в мой санджак и Джихангира с собой возьми, — подмигнув младшему брату, он снова обратил взор своих пронзительных глаз на сестру.       Баязид был старше всего-то на каких-то семь лет, но вёл себя с сестрой немного надменно, как брат, который всегда задирает младшую сестру — их отношения были типичными, так что это даже забавляло — их игры умиляли и даже развлекали дворцовую публику. Кютсаль любила Баязида точно так, как любила Саваша, он тоже всегда вёл себя немного высокомерно, но умело обращал всё в шутку. — Шехзаде, рада слышать, с позволения Падишаха я навещу тебя в следующем месяце. Прошу простить меня, — она кивнула братьям, слегка присаживаясь в поклоне, — я спешу — в гареме праздник устраивают, я должна помочь матушке.       Она подмигнула Джихангиру и скрылась со слугами за поворотом. Кютсаль искренне желала поскорее очутиться вдали от суеты, кажется, прогулка на лошадях отменялась — Джихангира поглотят разговоры с Михримах и Баязидом, а ей останется только наблюдать со стороны, деля своё свободное время с Султаншами и матушкой. — Кютсаль, Аллах, как долго мне за тобой гоняться? Пойдём, ты должна помочь мне в гареме.       Гюльфем возникла из ниоткуда, она, сопровождаемая Гюль-агой и парочкой верноподданных, направлялась в покои Фатьмы Султан. Мать Кютсаль с раннего детства старалась приобщить дочь к работе в гареме, так что девочка по мере взросления выполняла мелкие поручения и командовала калфами, чтобы в последствии быть при дворце и иметь первоначальные навыки организатора — она управляла, училась гаремной жизни, вникала в тонкости устройства столь шаткого мира фавориток, наложниц, рабынь. Кютсаль снова поменяла своё направление, проходя вдоль мраморных стен и колон, чтобы оказаться в гареме. Гюльфем дала поручения: подготовить рабынь, приказать перенести инструменты из класса музыки, дать распоряжение на кухне и подготовить место для Султанш. Задача Кютсаль была простой — пронаблюдать за всеми действиями слуг, чтобы те ненароком не совершили какой-нибудь оплошности. — Фахрие-калфа, — Кютсаль отыскивает служанку Хюррем, жестом подзывает к себе. — Про праздник слышала? Прикажи девушкам начать готовиться, пусть с инструментами осторожны будут. И к Шекеру-аге отправь кого-нибудь, пусть приготовят сладости и баранину; подушки принесите и стул для Султанши. — Да, госпожа, будут ещё какие-то пожелания? — Красивых служанок подготовь, пусть танцуют сегодня. Всё иди, — она кивнула калфе в сторону, а потом обратилась к Эдже. — Нужно взять золото и рассыпать с балкона — пусть рабыни порадуются и помолятся за благополучие братьев. Надеюсь, Всевышний подарит нам всем светлые дни в дальнейшем, и мы не погрязнем в раздоре и спорах.       Кютсаль ненавидела подобные поручения от матери, потому как всегда сильно скучала — приходилось следить за служанками и рабынями, убивая время за скучными гляделками с немыми наложницами. Она всегда лениво поглядывала на их работу, так было и в этот раз — рабыни возились с вещами у входа, а она лениво переводила взор голубых глаз с одной девушки на более юную девчушку. — Госпожа!       К Султанше ринулась Сесилия, сперва девчушка даже опешила, но потом плотоядная улыбка расцвела на её губах, она непонимающе посмотрела на неё, приподняв брови. Кютсаль призвала говорить, когда девушка была достаточно близко. — Прошу вас, смилуйтесь, разрешите мне отправиться в гарем к шехзаде, прошу вас, — она упала на колени, схватив подол платья Султанши.       Кютсаль недовольно нахмурилась, сжала подол и постаралась отцепить девушку от себя, к ней тут же подбежал Сюмбюль; ага недовольно смотрел на венецианку, он взял хатун за руки и оттащил практически силком от юной госпожи. — Хатун, как ты смеешь, немедля отпусти госпожу… Султанша моя, простите за эту дерзость, мы немедленно её накажем. — Хорошо бы, как вы воспитываете рабынь? — она оглядела стоящих неподалёку калф. — Лишите её ужина и на время праздника отправьте драить полы в хаммаме вместе с другими наказанными девушками.       Сесилия раздражённо посмотрела на Султаншу, она прикусила нижнюю губу, готовая напасть на Султаншу. Что эта девчонка о себе возомнила? Наглая и высокомерная, варварка, как и все здесь, ничего человечного в ней нет, одним словом — Султанша. — Какого смотреть на себя в зеркало, Сесилия? — на итальянском спросила Кютсаль. — Надеюсь, тебе нравится видеть себя со стороны, потому что мне безумно.       В глазах Султанши горели опасные ядовитые огни — Сесилия видела дьявола по ту сторону чистых глаз и её пронзал ледяной холод от этих очей. Баффо вздрогнула, отшатнулась и ведомо направилась за агой, чтобы быть подальше от этой безумной в обличии ребёнка, дъавол если и существует, то точно покровительствует этой бесноватой госпоже. Итальянке ещё не доводилось испытывать страха перед столь юным существом, но она точно знала — Кютсаль небезвинна и она точно в будущем совершить ещё множество дурных вещей, замарав себя кровью с головы до пят, иначе девчонка не выживет.       Кютсаль проследила взглядом за уходящей служанкой, скомкано выдохнула и снова приняла горделивую позу, наблюдая за слугами, пока в какой-то момент её плеча не коснулась чья-то рука. Кютсаль резко обернулась и тепло улыбнулась, она растаяла в блаженной улыбке и мягко кивнула, ловя в ответ точно такой же жест. Перед ней в белом платье и тёмно-синем кафтане, расшитом золотом, стояла любимая жена старшего брата — Айбиге-хатун. Эдит изменение этой сюжетной арки несомненно волновало, но в тоже время она была счастлива — Айбиге здесь словно бы воодушевляла всех девушек: смелая, характерная, непрошибаемая, шедшая напролом и прямолинейная, она точно уравновешивала силы мужчин и женщин, не разделяя никого по полу — её ценили во дворце и Кютсаль не была исключением. К тому же Айбиге весьма хорошо общалась с Гюльфем и именно она когда-то в прошлом убедила девушку выйти замуж за Мустафу, в этом браке не было любви, насколько знала юная Султанша, они даже ложе делили крайне редко, но этот брак укреплял позиции шехзаде и именно благодаря ему политическая поддержка переломилась на сторону Мустафы. В последствии, Айбиге даже начала принимать Мустафу — их браку было уже много лет, в нём не было детей, но Айбиге-хатун получала почтение и уважение соизмеримое с почестями, которые полагаются Султаншам родившим шехзаде. — Айбиге, как я рада тебя видеть, — Кютсаль улыбнулась, приглашая девушку присесть на тахту в гареме. — Аллах милостив, наконец-то во дворце мне будет кого утомить своими разговорами помимо Джихангира, буду честна с тобой, порой мне кажется, что он попросту терпит меня из-за отсутствия другого собеседника, — хохотнула Султанша. — Прекрати, он очень тебя ценит, Кютсаль, вы почти что близнецы, — она ласково улыбнулась. — Я тоже безмерно рада видеть тебя в добром здравии. Как ты поживаешь? Надеюсь, что у тебя всё хорошо и боли более не мучают? Прости, я не могу поднимать столь щепетильную для тебя тему, но если Мустафа начинает со мной говорить о тебе, то это только пересуды о твоём шатком здоровье и частых болезнях, — она накрыла своей рукой её ладонь. — Я волнуюсь за тебя, как и твой брат.       Кютсаль ответила непринуждённой улыбкой и благодарно кивнула, принимая подобное отношение за проявление чистой сестринской заботы со стороны двоюродной тёти, в этом не было ничего предосудительного — все за неё сильно волновались, но она стала намного реже хворать и кровотечения из носа практически прекратились, так что страхи окружающих были напускными и лишёнными твёрдой почвы — старая привычка не более. — Ваши волнения напрасны, я полна сил и, если ты не заметила, всё ещё ребёнок, — она слега сжала её руку. — Сплетничать в гареме не лучшая идея — я не могу спросить тебя о чём-то личном, так что лучше поговорить позже в более располагающей обстановке. — Разумеется ты права, — она оглядела гарем, — но бросать тебя здесь наедине со слугами я не намерена, так что посижу с тобой и прослежу за всем. — Буду премного благодарна, — она так же обвела всех взглядом. — Вы планируете задержаться в столице или покинете нас в скором времени? — Мы уедем через пару дней — в санджаке есть нерешённые дела с налогоплательщиками, да и Мустафа не хочет надолго оставлять Амасью — он очень трепетно относится к делам государства, сама знаешь, — она улыбнулась ему. — Хотя по мне то место приносит слишком много страданий.       Айбиге была заперта в золотой клетке вместе с шехзаде — она трепыхалась на последнем издыхании, смирилась с этим злосчастным браком и даже привыкла к Мустафе, но их отношения были всё ещё далеки от супружеских, потому она и рожать не желала; шехзаде всё чаще одёргивал её из-за этого и в конечном итоге ей пришлось пойти на уступке — она обещала прекратить принимать эти травяные настойки, чтобы угодить Династии. У него была дочь и ему нужен был сын, а брать наложницу он не желал — он хотел ребёнка от законной супруги не только из-за своего эгоизма, но и из желания укрепить свою жену на занимаемой ей должности, её власть должна быть подкреплена ребёнком, она должна иметь хотя бы дочь, чтобы на неё не кидали косых взглядов в гареме. — Ты уже видела дочь Хатидже Султан? — полюбопытствовала Айбиге.       Айбиге любила двоюродную сестру и, как любой представитель родовитого семейства, была предана Династии всем сердцем. Хатидже была близка её сердцу в том далёком году, она искренне её любила и оказывала поддержку во время тяжёлых дней, но так и не сумела защитить. Вообще весь сюжет с рождением Кютсаль сильно изменился: Гюльфем, заимевшая в гареме существенный вес, стала подругой для Айбиге, а Хюррем напротив сильными чувствами взаимности не горела к крымской принцессе, этот мир существовал по иным ново написанным правилам. — Да, — кивнула Кютсаль. — Очень красивая, как и тётушка Хатидже, но боюсь красота эта счастье ей не принесёт, точно как и нашей покойной Султанше, да упокоит Аллах её душу на небесах… Жаль что Осман не приехал, я бы хотела взглянуть на то, каким он стал. Кютсаль не общалась с кузенами, да и в том глубоком детстве видела их парочку раз всего-то, может и играла разок, но сильно не запоминала.       Эдит смутно помнила причину приезда Фатьмы Султан, но в этот раз она уже не тряслась — весь сюжет перевернулся, Мехмед стал взрослым он более не вёл себя безрассудно и легковерно — его окружили верноподданные и Хюррем пеклась о каждом его шаге, так что обязанности по защите брата она передала давно в руки его матери. Но вот интриг внутри дворца она не могла избежать, да и призраки прошлого терзали её душу похуже всяких там Султанш — никто не мог закопать её так, как она сама себя; ей приходилось мириться с видениями прошлых жизней с потерями там и с убийствами тут, совмещать в сознании две реальности, две параллели своей жизни, помнить взрослую Эдит и совсем юную Кютсаль — её разрывало от противоречий внутри себя. — Да, многое этим двоим пришлось пережить, — тяжело вздохнула Айбиге. — Надеюсь, сегодня на празднике ты порадуешь нас своим волшебным голоском, я лишь ради этого и прибыла сюда.       Кютсаль громко рассмеялась от подобного заявления, она благодарно кивнула и пообещала исполнить свою самую любимую песню на празднестве.       Кютсаль никогда не пела весёлых песен — все они были о грустной и трагичной любви, о слепом доверии и следовании за возлюбленным, все эти песни Эдит принесла из своей реальности в этот мир; все они были пережитком далёкой жизни Эдит, той в которой она лишилась всего, кроме желания иметь что-то ценное в соей жизни, то что исполнилось здесь. Она самозабвенно пела, точно райская птичка в саду и все неумолимо плакали над её песнями, забывая или вспоминая всё пережитое; она дарила рай бросая в ад — Кютсаль была именно такой, но за неё говорила Эдит, пережившая горе.       Весь оставшийся день закрутился и прошёл гладко — приготовления окончились и в гареме заиграла музыка, завертелись и закрутились вихрем рабыни, подноси яства и закружившись в танце под восточные мелодии. Молодые девчушки уселись за инструменты, другие выстроились в ряд и начали повторять незамысловатые движения. И гарем начал оживать: Султанши стягивались в гарем, точно пчёлы на мёд, все высокородные обитательницы дворца находились здесь, начиная от самой величавой Хюррем и заканчивая самой младшей представительницей Династии.       Гюльфем улыбнулась, оценивая работу дочери, она удостоила Кютсаль похвалы, пообещав дать немного денег на личные расходы.       Гарем загремел музыкой и разговорами, здесь царила благодатная атмосфера веселья и радости, ничто не могло омрачить этот вечер, даже Хюррем улыбалась, смотря на свою единственную дочь. В середине вечера, когда все Султанши активно обсуждали события, связанные с приездом шехзаде, Хюррем попросила Кютсаль спеть песню, младшая дочь Падишаха кивнула и под одобрительные взгляды вышла в середину комнаты, прочистила горло и кивнула музыкантам. — Ты тот, в чьи бездонные глаза я смотрю, Ты тот, кто заключил меня в кандалы, Из-за кого я тоскую, как горные розы, Из-за кого я ложусь спать каждую ночь. Я страдаю, сгорая, Вспыхнув, сгораю, Мой огонь сжигает И тебя, и меня…       Хюррем слушала нежную речь, льющуюся из уст младшей дочери Падишаха с каким-то смиренным благоговением, неведанным спокойствием — она видела в этих строках себя, сгорающую от любви к Падишаху, ощущала себя в каждом слове юной госпожи. Она потому так любила песни Кютсаль — они были пропитаны любовью Хасеки, её чувствами и это было так странно, ведь столь юная девчушка никак не могла пережить всё это, но она пела о столь великих и сильных чувствах, что трудно было поверить в возраст Султанши и в её жизненный опыт.       И прикрыв глаза, каждая думала о своём, не замечая ледяного блеска в глазах Кютсаль, игнорируя её полные безразличия глаза, слушая лишь проникновенный голос, пропитанный болью и страданиями, молящий о помощи.