Страх

1546 год. Дворец Михримах Султан. Август.

      Кютсаль смотрела на профиль понурого Джихангира, он тяжело вздыхал, когда она пыталась взбодрить его своим ненавязчивым взглядом или тёплой улыбкой. На душе было паршиво, а ведь сегодня все братья соберутся, они вроде радоваться должны, но на сердце кошки скребут — она помнила, что было в сериале и таила надежду, что в этот раз подобного не случится. Не должно, Мехмед же жив и он наместник Сарухана, а значит. Селим не посмеет вести борьбу открыто.       Кютсаль поглядывала на старшего брата, совсем скоро состоится церемония вручения меча Джихангира и он заметно нервничал, дабы избежать огласки и сплетен, Кютсаль вместе с ним разучивала клятву, она поддерживала его всеми силами и он уже мог произносить клятву без неё — она надеялась на лучшее, потому что прикладывала слишком много усилий для благополучного протекания церемонии. Всю её голову занимали честь семьи, важность братской дружбы и заботы, сплочённость Династии — она была вынуждена думать об этом, точно так же, как и о своих деяниях и месте в этом мире. Кютсаль не могла понять зачем она здесь нужна, она содрогалась от каждого шороха, но убивала, она ненавидела свою жизнь, но безумно любила людей в этой эпохе, она противоречила себе и была такова во всём, что касалось её близких. — Всё же, стоило поехать вместе с Баязидом, — выдохнул парень, складывая руки позади себя. — Я хотела с тобой без лишних ушей поговорить, сам же понимаешь, что может сегодня произойти? Эти вечные склоки и желание Михримах помирить наших братьев хорошим не закончится, а значит нужно подумать о путях отступления, — деловито произнесла Султанша, заправляя длинную прядь волос за ухо. — Вот как мы заговорили, Султанша моя, значит теперь ты решила паутинку плести вокруг шехзаде вместе с другими? — ухмыльнулся Джихангир, одёргивая сестру. — Ничего я не плету, волнение за братьев уже за интриги расценивается? О, Аллах, посмотрите только на этого шехзаде, он ещё и обвиняет меня в чём-то, — сощурив глаза, она повторила манеру речи Сюмбюля.       Они в унисон засмеялись и продолжили путь по коридору дворца в располагающей, дружественной обстановке. Слуги Михримах сопроводили их до главной комнаты, в которой их должна была принять старшая сестра, которую они разумеется любили, но с которой имели огромную пропасть — мечтатели были далеки от реалистов, так что они всегда терялись где-то на фоне со своими мыслями и суждениями, прозябая за искусством.       В покоях уже был Мустафа с сестрой, они обменялись крепкими объятиями и словами приветствия, чуть погодя пришёл Баязид с Мехмедом. Кютсаль отдалась тёплым чувствам радости встречи внутри себя, и она в этот момент вспомнила Дениза, в голове почему-то возник его образ и день, когда любимый навсегда пропал из её жизни. День, который должен был стать самым счастливым в её жизни, обрёк её на вечные страдания и мучения в пучине несуразной и отвратной жизни. Он приходил к ней в хорошие дни, Дениз всегда навещал её разум с приветливой улыбкой в солнечный день, он мягко улыбался и говорил, что жизнь продолжается, а его кучерявые каштановые волосы развевались под дуновением ветра где-то там, в их Стамбуле, на обрыве у Босфора. Он всегда смотрел на неё в упор, чайные глаза сталкивались в тяжёлой битве с лазурью её очей, точно так море боролось со скалами; Дениз самозабвенно поправлял её волосы и оглядывал чудное белое свадебное платье — она возвращалась в настоящий момент, когда он касался того самого заветного места на стыке оливковых ключиц. Эдит растворялась вместе с Денизом, а в шестнадцатом веке оставалась Кютсаль с переломанным внутренним миром, который ей вовсе и не принадлежал.       Султанша медленно ступает за Джихангиром, но останавливается, когда видит встревоженную служанку Михримах — Селим здесь и он не один. Этот идиот всё же притащил свою наложницу, значит конфликта не избежать.       Кютсаль смотрит на Селима осуждающе, она переводит взгляд на его фаворитку, которая тут же прячет свой взгляд, стараясь не смотреть на сестру своего возлюбленного — Султанша ликует, игра с психологическим давлением была её излюбленной. Она кидает на Нурбану неоднозначные взгляды каждый раз, когда та начинается улыбаться или посмеиваться и наложница умолкает, не смея предпринять даже попытку ответного давления, она не смеет идти против госпожи даже в столь мелких баталиях. У Кютсаль в голове много мыслей, одна из них связана с другой наложницей Селима, которой не было в сериале и которую Хюррем жаловала куда больше — Селимийе, она родила сына Абдуллаха совсем недавно, так что к ней было проявлено много заботы и внимания, к тому же женщина верой и правдой служила Хюррем уже два года и разумеется она была на хорошем счету в отличии от своенравной Нурбану, которая плела свои интриги уже сейчас, будучи всего лишь беременной.       Эдит раздирали сомнения: Нурбану отправилась во дворец Селима позже, она была на шестом месяце беременности, к тому же у неё была вполне ощутимая соперница — Акдоган тонула в догадках: сюжет давно перестал властвовать в этом мире, но что-то оставалось и от него, какие-то мелкие, незначительные события. От всего этого болела голова и першило во рту, хотелось забыться, но мир вновь и вновь возвращал её к существующей реальности.       Эдит и Кютсаль — она уже не различала кем является, не знала, что делать и как себя вести, эти образы перестали быть частью единого целого, они точно по отдельности существовали в одном теле.       И это съедало, она уже сошла с ума. — Кютсаль, — Джихангир коснулся её руки своей ладонью, — всё хорошо?       Султанша подняла взор своих глаз на брата и утвердительно кивнула, она оглядела братьев и сестру, непринуждённо кивнула, поправляя выпавшую прядь волос. — Значит скоро во дворце Селима ещё один шехзаде появится? — Михримах улыбалась, смотря на фаворитку брата. — Да, госпожа, я на шестом месяце уже, — лилейно ответила Нурбану, смотря на руку Селима. — Дай Аллах, твои дети будут такими же крепкими, как и мои дети, — подстегнул Баязид. Кютсаль никогда не понимала этого соревнования между двумя братьями, ведь у них перед глазами был такой чудесный пример старших братьев, а они всё как два барана пытались что-то кому-то доказать. — «Пробудись, чтоб гордыню в себе превозмочь, ведь тебя растолкают да выгонят прочь…» это Юнус Эмре сказал несколько столетий назад, — Кютсаль попеременно посмотрела на Селима и Баязида. — Прекратите свои детские перепалки, а мы сделаем вид, что ничего не произошло, — она на секунду улыбнулась и посмотрела на сестру, которая благодарно кивнула. — Мехмед, а как Маниса поживает? Дай Аллах, всё хорошо? — улыбнулся Мустафа, положив руку на плечо брата. -Да, брат, в санджаке всё хорошо. После я бы хотел обсудить с тобой некоторые детали связанные с улучшением подачи воды и снабжением продовольственных товаров… — Давайте не сейчас, — Михримах закатила глаза и засмеялась. — Братья становятся слишком неугомонными, когда обсуждают санджаки; Баязид, Джихангир не сломайте мою шкатулку, о Аллах, её же посол из Венеции привёз.       Кютсаль всегда была сторонней наблюдательницей и старалась не лезть в их отношения между собой, оно того и не требовало — Мехмед был живым и отношения между детьми Султана были заметно лучше, нежели в сериале, даже Селим на пустом месте не всегда начинал закипать, а это уже говорило о значительных улучшениях в Династических отношениях. Правда теперь она принимала на себя роль злодейки в этой эпохе, а Джихангир был тем единственным, который принимал её со всеми ужасными проявлениями своеобразной заботы.       Будем честны, Кютсаль воспитывалась в эпохе иной, совершенно отличной от двадцать первого века со своими специфическими правилами и ей, Кютсаль из шестнадцатого века, было неприятно сидеть за столом с фавориткой брата, она брезговала делить с ней еду, потому даже не прикасалась к тому, что ела Нурбану. Султанша считала себя выше этого, её неприязнь возымела вес в глазах Михримах; Кютсаль могла делить стол со своими служанками, но быть рядом с женщиной брата было выше её сил — она не могла переступить через это препятствие и позволить себе даже через еду иметь что-то общее с наложницей. Её высокомерие, гордость отличали от других, она походила на Хатидже и Валиде, она чересчур была похожа на Династию, что порой коробило и даже злило — её схожесть с ними сближала девушку со всеми сёстрами Падишаха, что превращало ту в главного врага детей Хюррем. Не взирая на это, она были близка с Джихангиром и Мехмедом, так же она была оружием в руках Династии, отличным мечом, который в ответственный момент нанесёт удар, вознеся Мустафу на уровень небес. Все дети Сулеймана осознавали это, но никто не игнорировал драгоценную жемчужину отца, наоборот, чем больше в ней видели опасность, тем больше тянулись и это заставляло волноваться больше, чем несущественные проблемы, вроде беременности Назенин.       Султанша упустила тот момент, когда простое перекидывание фраз средних братьев переросло в настоящую перепалку. Баязида и Селима в этот раз быстро остановили, благо Мехмед и Мустафа отличались своим умением пресекать подобные эксцессы на корню, к тому же они были натасканы и научены опытом — братья не умели сдерживать свой гнев и недовольство. В семье к этому научились относиться спокойно, так или иначе, пока эти склоки не дошли до ушей Падишаха они вольны быть нахальными и дальше. — Хотите окончательно подорвать свой образ в глазах отца? У вас это замечательно выходит, — Михримах смотрела на братьев. — Продолжайте в том же духе, если желаете пасть в немилость к Падишаху.       Волнения их сестры были наполнены смыслом — они могут продолжать свои склоки, но в конченом счёте их могут обезглавить так же легко, как когда-то Хюррем убивала своих недругов; обвинить в бунте и измене двух уязвимых шехзаде проще простого, даже маленькая Кютсаль справилась бы с подобным при желании. Она с упоением смотрела на перепуганную Нурбану, которая сложила руки на животе и с опаской оглядывала каждого в этой комнате, всё так же избегая взгляда младшей дочери Падишаха. — Михримах, — Кютсаль кивнула сестре, — нам с Джихангиром лучше вернуться во дворец, думаю, Хюррем Султан и моя матушка переживают, с твоего позволения.       Михримах обеспокоенно взглянула на младшего брата, лицо которого было искажено болью и страхом — он не ведал подобного и отвращение к подобному в нём всегда взращивала сестра и старшие братья, ему было неприятно и юная Султанша, как всегда, заметила это, потому и взяла инициативу увести брата подальше. — Разумеется, Кютсаль, — Михримах обняла сестру и брата, — Мелек, сопроводи Султаншу и шехзаде к их повозке… Приезжайте оба в следующий раз, хорошо? Кютсаль ты и матушку свою бери.       Маленькая Султанша кивнула старшей сестре, а после распрощалась со старшими братьями, получая тёплые объятия и мягкий поцелуй в лоб от Мустафы; девчушка в сопровождении Джихангира выскользнула из покоев и опечалено взглянула на понурого шехзаде, она взяла его под руку в ту же минуту и натянула улыбку. — Во дворце свой праздник, наша тётушка, уж поверь мне, устроит ничуть не хуже пиршество, а я к тебе прокрадусь и очередную весёлую сплетню от евнухов принесу, — она припала щекой к его щеке. — Не грусти, мы должны принимать их такими и любить со всеми недостатками в этом и есть смысл семьи. — Твои слова несколько радуют меня, сестра, но всё же печаль моя намного глубже, — он положил свою руку на её ладонь. — И, к сожалению, даже твои слова не могут утешить меня. Наши братья своим поведениям лишь гневят Повелителя, разве он достоин подобного наследия? Матушка им спуску не даст, боюсь даже предположить, что будет, когда она узнает об этом.       Султанша кивнула, выпуская руку брата, она сама погрузилась в эти грустные раздумья о грядущем. Джихангир верно говорит, они не могут знать, что произойдёт, узнай об этом Хюррем — категоричная и жесткая женщина, всем сердцем любящая своих детей. От неё порой в дрожь бросает, а ведь Кютсаль любимица отца, самый балованный и излюбленный ребёнок, изнеженный обстоятельствами, находящийся под его защитой и даже её Хюррем всегда пугала своей напористостью и резкостью.       Джихангир и Кютсаль во дворце ценились подобно самым дорогим вещам — брат и сестра неразлучники с разной судьбой. Сын жены Султана, рождённый с тяжёлым недугом, образованный и умный, он был крепок в своих убеждениях и мыслях, стойкий в делах науки, доверенное лицо Султана, его любимец из жалости, шехзаде у которого не было будущего во дворце. Дочь второй наложницы, рождённая в любви и ласке, в трепетном ожидании, поистине дочь неземной любви, взращённая в пороке и крови, принявшая образ убийцы, надежда Династии, имеющая будущее лишь в роли жены паши. Незапятнанный юнец и маленькая Немезида — они олицетворяли всё то, что выливалось на них и если шехзаде оберегали, то Султанша была в роли хранителя.       Кютсаль задумчиво смотрела в окно, оглядывая ночной Константинополь, она была любителем наблюдать за ночным городом, он ей казался каким-то родным в эти моменты, точно она на душу свою с изнанки смотрит. К тому же, редкие огни в эту пору всегда теплили что-то светлое в ней, напоминая тихие ночи в селении, в которое она приезжала вместе с Денизом к его бабушке и дедушке.       Мысли девушки вновь обратились к Династии. Она без остановки думала о своей роли в этом мире, не уж то её и впрямь спасли там, чтобы она пала смертью защитника здесь?! Эта несусветная глупость перестала ей казаться такой уж невозможной, она всё чаще замечала, что выступает здесь лишь в качестве рычага, который меняет течение сюжета. Она создаёт что-то новое, возрождая историю, сплетая её с событиями сериала, она не могла до конца понять, но от осознания становилось дурно и хотелось блевать. Живя в этом мире уже, не удивляешься ничему. — Сестра, я хотел спросить у тебя насчёт Фатьмы Султан, ты ведь знаешь, что она не на нашей стороне, верно? — он говорил осторожно и вкрадчиво, точно задеть боялся. — Джихангир, брось, они все играют с нами, точно мы соломенные куклы, понимаешь ведь всё прекрасно и без моих нареканий. Наша обязанность создавать видимость повиновения и немого согласия, возможно, даже исполнять их приказы, чтобы в последствии вывернуть это в свою пользу, — она хищно улыбнулась, поддавшись вперёд. — Верно, женщины в хитросплетении своих интриг очень страшны, — он улыбнулся, вызывая хохот у Кютсаль. — А ты начинаешь зреть в корень, брат мой, — она погладила его по плечу, поглядывая на сидящую напротив Эдже. — Только не думай так обо всех женщинах, невинных и честных полным-полно, просто нам повезло родиться в рассаднике жёлтых гадюк.       Она подмигнула брату и выбралась из кареты, принимая руку одного из евнухов. Кютсаль была права, дворец — это нора, а гарем — единый организм во главе с чёрной коброй, как бы не хотелось ему это признавать, но это была та горькая правда, после которой любая ложь будет усладой. Без интриг и лжи гарем не мог существовать, он был основан на предательстве и измене, наверное, только благодаря этому так долго и просуществовал, в конечном счёте никто не спешил переиначивать суть гаремной жизни, всех словно устраивало это. Без этого дворец не был бы дворцом, а женщины гарема — женщинами. — Отец наверняка отправит тебя в санджак через четыре года, Джихангир, ты должен уже сейчас готовиться к своему правлению, понимаешь? — Думаешь, Падишах отправит меня в санджак? — он тяжело сглотнул, боязливо взглянул на сестру. — Разумеется, ты наследник точно такой же, как и любой из старших шехзаде, ты имеешь право на трон, ты самый достойный. Держи голову выше и смотри прямо в глаза всем своим недругам и соратникам, ведь ты — Шехзаде Султана Сулеймана, его сын, член Династии, не забывай об этом, но и не кичись. Я так близка к отцу лишь из-за осознания своего места и положения, не больше не меньше я не возьму, но свой кусок урву, вот и ты моему примеру следуй, тогда точно не пропадёшь.       Она тепло улыбнулась, слегка кивая, прощаясь до следующего дня, ускользая в коридоре ведущим в гарем и слуги её закрыли тело четырнадцатилетней сестры, слишком много знающей и понимающей в столь юном возрасте. И он сам растворялся в толпе слуг и евнухов, понимая всю свою роль и ценность для Династии и Падишаха — камень брошенный в его сердце больно тянул вниз всё его естество и он уже не мог стерпеть эту боль.

Неделя спустя.

— Джихангир, ты справишься, не стоит так сильно волноваться, прошу тебя.       Кютсаль сжимала руки брата в своих ладонях до белеющих костяшек, она неотрывно смотрела в его голубые глаза и тепло улыбалась, когда он поднимал на неё свои печальные глаза самого верного на свете пса. У Кютсаль сердце от этого взгляда защемило, она не знала, как реагировать на подобное со стороны своего брата, но продолжала сжимать его руки и значительно кивать головой. — А если… — Шехзаде! — не выдержала она, повысив голос. — Мы с тобой всё разучили, помнишь о чём я говорила? Вперёд смотри и думай о том, кем ты являешься, а не кем ты себя ощущаешь!       Она взяла его подбородок и заставила смотреть вперёд себя, он прикрыл глаза и взглянул на сестру, которая тут же расцвела в улыбке, подскочила с места и улыбнулась, присаживаясь в поклоне. — Я буду наблюдать за тобой и клянусь своей честь, если ты ошибёшься — я побью тебя, — она смеялась, но он был серьёзен. — Улыбнись! Сегодня твой день, ты будешь рядом с братьями и Султаном, думай об этом.       Она мазнул его невесомым поцелуем в лоб и покинула покои, незаметно выскальзывая из почивальни своего братца. Султанша медленно прошла до своих покоев, где столкнулась с матерью, которая дожидалась дочь всё это время. — Кютсаль, сколько можно? Садись, тебя должны заплести, — Гюльфем кивнула на стул. — Я понимаю, ты поддерживаешь брата, но подумай и о себе, пора повзрослеть, а ты всё за шехзаде таскаешься. Ты уже взрослая девушка, посмотри на себя! Я, разумеется, не пытаюсь упрекнуть тебя в пренебрежении своим титулом и порядками, но прошу быть более ответственной и вдумчивой — отцу это вряд ли понравиться, к тому же сегодня всё внимание к Джихангиру должно быть приковано, а не к нелепым выходкам его младшей сестры. Дочка, перестань уже промышлять своими постоянными побегами от обязанностей к брату и отцу.       Дочь Падишаха сидела напротив зеркала, наблюдая за расхаживающей матерью, она пожимала плечами и ждала, когда Эдже закончит с её замысловатой косой. Кютсаль уже привыкла к материнским проповедям и воспринимала их как нравоучение от очень заботливой мамочки, каждый раз, когда тирада матери заканчивалась, она мягко улыбалась и смотрела на мать полными невинности глазами, порой целовала и обнимала, прижимаясь к груди.       Эдже закрепила платок на голове у девушки и отошла, уступая дорогу дочери Султана, та медленно подошла к матери, поцеловала её в щеку и крепко обняла, женщина тут же поддалась этому порыву и прижала дочь к себе, целуя в лоб. — Я не пытаюсь тебя уличить в лени или упрекнуть, я переживаю за тебя и твоё будущее — вот и всё. — Знаю, мамочка, прости меня за твои волнения, но я не могу пренебрегать обществом брата, он единственный с кем я могу беседовать во дворце без остановки, к тому же я хочу превратить его скучные дни во дворце в незабываемый фейерверка веселья и смеха, — она по-кошачьи улыбнулась. — Что? Фейерверк веселья и смеха? — Гюльфем расхохоталась. — Только ты могла выдумать подобное, ей-богу. Ладно, давай, нам нужно идти.       Кивнув, Кютсаль вместе с матушкой и слугами направилась в сторону наблюдательной башни, куда стекался весь женский Султанат.       На правах дочери Султана, Кютсаль находилась рядом с Михримах, чуть позади Хюррем, она наблюдала за братом вместе с сестрой, они переглядывались и улыбались, вслушиваясь в слова Султана. Юная Султанша мельком глянула на мать, а потом взглянула на своего брата, который нерешительно ступал вперёд, он на секунду остановился, что-то вспомнил и посмотрел твёрдо вперёд на янычар, а потом вверх в небо, Кютсаль мысленно похвалила его. Джихангир заговорил: — Во имя Шаха Аллах, Аллах! Хю! Мой путь — ваш путь Мой перст — ваш перст Моя могила — ваша могила Моя вера — ваша вера Я сложу голову на Вашем пути Я отдам свою жизнь за Ваши души Раздам богатства за ваш праздник Мой язык глаголет, святые мудрецы приказывают Я познал и хлеб, и соль, и воду Если сверну с избранного пути, Пусть ваша сабля опустится мне на шею На каждое знание найдется свой мудрец На каждую истину — свой праведник о Али. Хю! — Эй, народ Аллаха, Эй, враги пророка, Вы отрицаете его, Мы же благодарны ему Вы по одну сторону Мы же по другую сторону       Военачальник громогласно прокричал эти слова, подняв голову и задрав подбородок. — Пусть корень даст побег, и плод выйдет на свет       В голосе Султана слышалась неподдельная гордость и спокойствие, он улыбался, смотря на сына. Кютсаль выдохнула, сжимая руки на уровне груди и смотря на своего брата; Хюррем и Михримах тепло улыбались, наблюдая за шехзаде, так же Гюльфем благодатно смотрела на Джихангира, только Махидевран была сбита с толку. —       Да занесется моя сабля надо мной Да сравняюсь я с землей Да развеюсь я пылью по ветру.       Джихангир произнёс последние слова и Султан наконец-то встал со своего места, он вручил своему младшему шехзаде меч, шехзаде поцеловал его и прикоснулся лбом. Султан положил руку на плечо сына, он смотрел на него взглядом полным отцовской любви и гордости, Сулейман оглядел янычар и вернулся на место. Шехзаде отдал меч янычару и подошёл к отцу, он с усилием упал на колени, хотя ему это было не обязательно и поцеловал руку отца, приложив ко лбу; Мехмед с позволения Повелителя подошёл к брату и помог ему подняться с места. — Хюррем Султан, примите мои искренние поздравления, — Кютсаль улыбнулась, смотря на Хасеки. — Джихангир сегодня показал себя с самой лучшей стороны.       Хюррем благодарно посмотрела на девочку, улыбаясь уголками губ, так естественно и по-доброму, Махидевран проглотила слова маленькой Султанши, она натужено улыбнулась и вышла, оставляя после себя напряжённую обстановку неприязни. — Да, наш шехзаде сегодня всё внимание на себя перетянул, все теперь убедятся в его значимости для государства, — улыбнулась Михримах, смотря на мать.       Сердце Кютсаль обожглось холодными глазами матери. Султанша знала о чём она думает — так умирает невинность в ребёнке, и он становится взрослым человеком; так, когда-то давно, умерла наивность и чистота самой Гюльфем, а потом исчезла и её непорочность. Кютсаль некого было винить: все здесь убийцы, но желали ли они становиться таковыми? Вряд ли все присутствующие грезили о будущем, где каждый вгрызается в глотку ближнему в нужный момент. Невинность Кютсаль умерла, а наивности и вовсе никогда не было и это было мерзко, она бы хотела быть по-настоящему живой, наивной и доброй, как героиня романа, той, кому посвящают стихи, но её удел — кинжал в руках и окровавленный подол, да свадьба ради выгоды. Она сама нож всадила в своё сердце, вытащила его живьём, точно Данко, но освящала ли она путь хоть кому-то в этом мире? Да и кому это нужно? Червивое сердце не могло спасти ближних, оно должно было губить и отравлять — с этой функцией оно прекрасно справилось.       После церемонии она сослалась на плохое самочувствие и скрылась в своих покоях, оставаясь наедине со съедающими её мыслями. Кютсаль считала себя важной, непобедимой, но сломленная и разбитая не могла одержать победу даже над своими чувствами, а уж во внешнем противоборстве тем более. Она не могла жить с тем грузом на сердце, ей трудно было преодолевать это день за днём, просыпаться и вести себя как ни в чём не бывало; она человек в конечном счёте, которого когда-то воспитывали в гуманизме, но она была вынуждена убивать. Её съедали эти думы, оставляя после себя обглоданные косточки бедной девочки; боль собственного греха была несоизмеримо большой для столь юного существа; она жила дальше терпя боль, но чем дальше заходила, тем больнее становилось — время не лечит, оно прожигает рану глубже, разрезая плоть до костей. Никто не мог сберечь её, она в этом и не так нуждалась, но почему-то жить становилось больнее, а роль наблюдателя приедалась и претила. Кютсаль хотела бы дышать полной грудью, да и мёртвые тела позади мешали, пока их было двое, но где гарантия что через пару лет их не станет больше? И эта мысль настолько въелась в её сознание, что превратилась в какую-то навязчивую, маниакальную идею. Она точно мономан, как Раскольников из далёкого девятнадцатого века, она убила не из теории, а ради спасения; он тоже, теория и спасение своей бедной жизни, отличий практически нет, но ей нелегче, ведь она не понесёт наказание, а её душа уже никогда не найдёт спасения и не наткнётся на просветление, утопая в червоточине собственных убеждений и заверений в правильности.       Кютсаль завидовала другим, тем, кто так просто вонзал в сердца людей кинжалы, убивал и закапывал, не испытывая угрызений совести — он так не умела, к сожалению, вряд ли бы научилась столь тёмному искусству.

Кютсаль не знала куда деть себя, она не понимала собственную жизнь, потому хотела протянуть ещё несколько лет во дворце, чтобы выйти замуж и оберегать братьев из внешней среды — дворец съедал её, убивал, выкачивая все силы. В четырнадцать лет она уже была на исходе сил.