И только имя твоё

На полпути до общежития, в котором, к слову, его уже заждался Кирилл с очередными лекциями, Даниил сообразил, что, поспешно выскочив из аудитории, оставил там свои книги. В этот момент полил дождь, обрушился сразу водяной стеной, без разгона, и, потоптавшись на месте, Даниил с проклятиями побежал обратно, швырнув на землю бесполезные, вмиг промокшие конспекты. Все равно общаться с Кириллом у него сегодня не было никакого настроения. Больше всего хотелось отмыться от всей этой грязи и пару дней вообще не выходить из комнаты. И уж точно ему не хотелось по дороге в аудиторию обнаружить Седова – на том же месте, где и в прошлый раз. – Ты что здесь делаешь? – в голову Долонскому закралось ужасное подозрение, что все это – коварный Андреев план, и это он вытащил из сумки его книги и поджидал его здесь. И тут же сообразил – как бы ни хотелось обвинить во всех своих бедах Седова, увы, оплошность была его собственная. Андрей снова сидел на подоконнике, уткнувшись в стекло лбом, подтянув к груди колени и обхватив их руками, и, кажется, дремал – во всяком случае, он вздрогнул только когда Даниил подал голос, не услышав его приближающихся шагов. Обернулся медленно, глядя мимо него, и, хоть в коридоре было темно, Даниил сумел разглядеть – выражение лица у него было непривычное. Поискав подходящее определение, Долонский вдруг сообразил. Глаза у Андрея были невыразимо грустные. – А ты? – голос Андрея звучит удивленно, он не просто не ожидал увидеть сегодня Долонского еще раз, он планировал вообще с ним больше не сталкиваться лишний раз. Хватит с него. Седов был очень упрям, но не настолько глуп – биться полгода о закрытую дверь – тут ни у кого нахальства не хватит. И сил – тем более. Его охватила странная апатия, и посидеть вот так часок-другой, а лучше недельку, показалось привлекательной и здравой идеей. Тем более что когда Даниил ушел, он обнаружил, что сил добраться до общежития у него попросту нет. Андрей все-таки поднял на него глаза, да так и застыл, потому что Долонский в полутьме, с причудливым узором, отбрасываемым на него подсвеченными каплями дождя от окна, оказался дьявольски красив. Андрей не хотел смотреть – и смотрел, смотрел и понимал, что все-таки он полнейший, просто беспросветный идиот. Долонский ему все еще нравился. Даже после всего, что тот Андрею наговорил. – А я за книгами, – Даниил переступил с ноги на ногу. Он не чувствовал от Седова никакой исходящей угрозы, но разговаривать с ним теперь, после всего, что произошло, было крайне неловко. Он машинально запахнул оставшуюся без пуговиц рубашку, стараясь посильнее надвинуть один край на другой. – За книгами. Ну да, – повторил эхом Андрей. Ему было на удивление паршиво, то ли от того, что он обморозил пол тела об ледяное окно, то ли от осознания, что единственный раз в жизни, когда ему действительно не плевать, откажут ему или нет – ему отказывают, да еще и с нескрываемым презрением. То ли просто – он подыхает, не получив взаимности? Да не всё ли равно. В обрамлении фонарного света, падающего из окна, подтянувший ноги к груди, Андрей напоминал печального ангела. Что за мысли такие – Даниил тут же одернул себя – Седов все еще подлый и мерзкий, и если и ангел, то разве что безнадежно падший. – Иди домой. А то нас закрыть охранник может, – Даниил еще раз неловко переступил с ноги на ногу. – Иди. Я останусь, – Седов безразлично отвернулся обратно к окну. Все это время в области сердца покалывало, стоило попытаться вдохнуть полной грудью. Андрей читал о таком – что если не найти вовремя своего избранного, или если он не ответит тебе взаимностью – можно погибнуть. Вроде, такое редко бывает, да и такие люди встречаются пока не так часто, и явление попросту не успели изучить. Но было бы по-настоящему глупо, если бы он умер, не добившись ответной любви от собственного избранного, которым оказался бы Долонский. Впрочем, было все еще все равно. Даниил дернул плечом, словно говоря – ну и черт с тобой, глаза б мои тебя не видели – и скрылся в аудитории. Обнаружив учебники там, где он их и оставил, а заодно и нетронутые злополучные пирожные (Долонского передернуло), он собрал книги в сумку и вышел через другой выход, чтобы больше с Андреем не встречаться. Спустился по лестнице, взялся за ручку входной двери, потянул. Толкнул. Выругался. Дверь оказалась заперта. Андрей тем временем сполз с подоконника и хотел было тоже все-таки пойти в общежитие, но боль в груди – а теперь он ощущал ее отчетливо – усилилась, не давая толком двигаться. И он просто сел на пол под окном, совершенно обессиленный этой гонкой за взаимностью, и стал рассматривать потолок. Раздумывая, что теперь делать, Даниил пошел назад, на второй этаж. Может быть, там другой выход есть? В здании похолодало, отопление на ночь убавили, и от перспективы ночевать в институте его пробирала дрожь. Погруженный в свои мысли, он наткнулся на Андрея и, споткнувшись о длинные ноги, с грохотом полетел на пол. Андрей кинулся к нему раньше, чем успел подумать, что делает. Потянул за локоть, помогая сесть. – Ты чего вернулся? Не ушибся? Было очень тихо и темно, так, что лица толком не разглядеть. Андрей не пытался ничего сделать, просто тронул Даниила за плечо и заглянул в глаза. У него так и не получалось держать на него зла, и он не хотел, чтобы тот расшибся или заболел, разгуливая по холодным коридорам промокшим под дождем. Даниил шарахнулся от него, выронив книги, и зашипел: – Не трогай меня! По полу гулял сквозняк, коленка болела, и ситуация в целом дурацкая, а они как два дурака заперты здесь на всю ночь. Долонский прижал к себе сумку, словно хотел защититься. Он был зол на себя, зол на Андрея, но на себя все-таки больше. Ему было холодно и хотелось прижаться к живому и теплому, а благодаря мимолетному прикосновению он знал, что пальцы у Андрея по-прежнему горячие. Но черта с два он позволит еще раз к себе прикоснуться. Андрей посмотрел на него долгим, нечитаемым в темноте взглядом. И снова подгреб коленки к груди, обхватив их руками. – Я тебе правда настолько отвратителен? Хотя, не отвечай, не надо. Он запрокинул голову, прижавшись затылком к стене. Побелка на потолке облупилась. Прямо как его душевные силы. Ты, Седов, и впрямь маньяк – до чего довел парня, что он аж шарахается и сумкой от тебя прикрывается. На полу сидеть было холодно, Даниил кое-как упихал в сумку книги, надеясь, что второпях ни одной не помнет и библиотекарь не открутит ему голову, поднялся и, прихрамывая, отошел к противоположной стене. Коридорчик был узкий, так что помогло это не сильно. Отвечать Долонский и не собирался, и Андрей снова подал голос: – Ты чего не уходишь? Даниилу стало неловко. Он хотел было все-таки сказать, что то, что он чувствует к Андрею – не отвращение, но только крепче прижал к себе сумку. – Не из-за тебя, – он зябко повел плечами и добавил нормальным тоном, почти без яда. – Заперто. – Раз заперто, значит, сторож уже ушел. И дверь там такая... не выбьешь, конечно, – Андрей медленно поднялся на ноги, поморщившись. В груди все еще болело. Может, просто межреберная невралгия? – Нам бы тогда найти место потеплее, а то к утру обратимся ледышками. Как ты на это смотришь? Смотрел Даниил на окно и предложил неуверенно: – А может лучше… – и за ручку подергал, но куда там – рамы были старые, рассохшиеся, и не сдвинулись ни на миллиметр. На иронию у Андрея совершенно не было сил, поэтому он уточнил бесцветно: – Со второго этажа? Не советую. А на первом – решетки. Перспектива провести ночь с Андреем вызывала у Долонского глупое, но оттого не менее сильное отторжение. Он ведь не преминет воспользоваться ситуацией. Или нет? Не слишком ли много, Даня, ты о себе мнишь, и кто из вас двоих дурак? – Иди. Я сам как-нибудь. Андрею не хотелось бросать тут Даниила одного, но тот все равно шарахается от него как от огня, а чувствовать себя прокаженным Седову надоело до смерти. – Как знаешь. Я проверю преподавательскую – может, там не заперто. Или пойду в аудиторию. С этими словами Андрей добрел до поворота, дернул за конечно же оказавшуюся запертой дверь в преподавательскую, и хотел было вернуться, но тут его кольнуло в груди особо сильно, и он, согнувшись, с грохотом повалился на пол. И в тот же миг у Даниила самого сердце застучало громко, пустившись галопом. Не успев задуматься, он кинулся со всех ног на звук. Стукнулся о косяк, бросился на колени, зашипев от боли. – Андрей? – в голосе его прозвучало искреннее беспокойство и испуг, в темноте он нащупал руку Андрея и сжал. – Андрей? Что с тобой? Ему было больно. Не смертельно, не невыносимо, но больно, а от неподдельного волнения в голосе Даниила и его холодной, но так крепко сжавшейся руки, сердце и вовсе удар пропустило, ударив после этого тяжело и больно вдвойне. Андрей поморщился, рукой дернул, пытаясь ладонь Долонского сбросить, одновременно отползая, чтобы он не подумал, что Андрей его сейчас завалить попытается. – Ничего. Ничего, просто споткнулся в темноте. Даниил ему не поверил. Споткнулся он... разве что о свои длинные ноги. – У тебя пульс зашкаливает, – у него даже голос изменился, стал решительным и собранным. – Сердце болит? – он поднялся и за локоть вздернул Андрея на ноги. И понял вдруг, что вся его мнительность куда-то делась, и ни в чем... таком он Андрея не подозревает. А вот беспокоится – всерьез. Андрей охнул, оказавшись на ногах, пошатнулся, и внезапно осознал, что они с Даниилом оказались нос к носу. И застыл, глядя ему в глаза, и дивясь – это же надо глаза такие красивые иметь, и за что ему, Андрею, эта влюбленность, он ведь наверняка не тот самый, почему же его переклинило так... И качнулся вперед, будто магнитом притянутый, губы сами собой приоткрылись, носом по щеке мазнул. И – будто очнулся – отшатнулся, пробормотал: – Прости... У Даниила к щекам румянец прилил, так что на миг жарко стало. Это была не жалость, это что-то... Это приятно. Когда Андрей так близко – это приятно. Он тут же обругал себя за такие мысли и за плечи Седова поддержал. Тот глаза к полу опустил, только тут заметив: – У тебя коленка расшиблена. Промыть надо. – Ты отвечать мне будешь? Ну и черт с тобой, – пробормотал под нос Даниил. А Андрей пошел решительно и не оглядываясь в сторону уборной, чуть за стенку придерживаясь – сердце отчего-то болеть стало меньше. И Даниил следом за ним пошел, как-то само так получилось. Это первый раз, когда Долонский сказал при Андрее так много слов, а сам он – так мало. Надо же. А может, так оно и лучше. Если любишь – отпусти, и всякое такое. С этими мыслями он открыл воду в умывальнике, хорошо, что теплая течет, и принялся рукой аккуратно стирать кровь с разбитой коленки, задрав Долонскому штанину. – У тебя платок есть? Неловко раскорячившийся у умывальника Даниил старательно гнал от себя мысли о том, сколь многих Андрей перетрахал в этом туалете, прижав щекой к холодному кафелю. – Угу. Они одни. Во всем здании. И кто бы мог подумать, что Седов может не только бесить, но и... заботиться. Он вытащил из нагрудного кармана чистый платок. – Держи. Андрей рассеянно платок взял, задумавшись о том, что ведь экзамены на носу, а он, наверное, своими приставаниями мешает Долонскому готовиться, и нехорошо получится, если тот не выйдет на стипендию из-за Андрея. Да и самому стоило бы… – Готово. Андрей выпрямился, обвязав коленку платком и заботливо скатав штанину обратно вниз. По какой-то причине он чувствовал себя уставшим от жизни стариком, последние полгода он провел в сильном эмоциональном напряжении, и теперь от него осталась только какая-то обреченность. – Пойдем, надо же как-то на ночь устроиться, – и снова повел Долонского за собой – теперь в аудиторию. Андрей не настаивал. Ему словно было все равно, пойдет за ним Даниил или нет, и именно поэтому тот пошел, прихрамывая и чувствуя себя немного школьником, залезшим ночью в заброшенное и очень страшное здание. По полу гулял жуткий сквозняк, поэтому Андрей составил вместе несколько столов – ножки скребли по паркету с отвратительным звуком – и придвинул их к стене – подальше от окон. Седов уселся на парту и, устало привалившись спиной к стене, сказал бесцветным голосом: – Можешь, конечно, сесть в другом конце класса, но вдвоем будет теплее. Коленка у Долонского ныла нещадно, и... и ведь Андрей не настолько плохой, и силы, наверное, у него не бесконечные, чтобы быть готовым к соблазнению двадцать четыре часа в сутки. Утешая себя этой мыслью, Даниил забрался на парту и сел рядом. А потом придвинулся, безотчетно стремясь к теплу. «Надо же, рядом сел», – подумал Андрей. У него не было сил радоваться или удивляться, он просто начал потихоньку замерзать, поэтому каким-то неуловимым в темноте движением передвинулся так, что Даниил оказался между его согнутых в коленях ног, спиной прижатым к его груди. Дрожащий. Не понять, от холода или от страха, но у Андрея не было никакого желания это выяснять. Главное, что Даниил не сопротивлялся, и даже ничего не говорил. Тоже не говоря ни слова, Андрей стянул с себя теплую мягкую рубашку, оставшись в одной футболке, и накрыл ею Даниила спереди, на манер пледа, накинув на плечи и для надежности обхватив руками поверх, прижимая к себе еще ближе, чтобы ни одна частичка тепла не смогла покинуть их раньше времени. И вздохнув, тяжело, будто неделю шел, не останавливаясь, склонил голову, уткнувшись носом куда-то за ухо, в мягкие, все еще слегка влажные, пахнущие шампунем и дождем волосы, и тут же тихо засопел. Но Долонский провалился в сон даже раньше него. Пробуждение вышло тяжелое. В первое мгновение Даниил покрылся холодным потом, решив, что опоздал на занятия, а потом все-таки вспомнил, что сегодня суббота. Он поднял свесившуюся на грудь голову, поморгал ошалело, пытаясь сообразить, где он. От сна в неудобной позе тело затекло, и стоило пошевелиться, как в мышцы тотчас впились тысячи крохотных иголочек. Но ледышкой он себя не чувствовал. Напротив – если бы не покалывание в конечностях, это пробуждение стало бы самым уютным из всех, что у него были. Сердце забилось чаще, машинально он сжал в пальцах теплую ткань, который был укрыт. – Я не буду больше тебя преследовать. Обещаю, – прозвучал за его спиной хрипловатый со сна голос. Даниил застыл. От мысли о том, что Андрей согревал его всю ночь, ворохнулось в душе неясное чувство, смесь стыда, раскаяния и былого упрямства. Решительным движением он сорвал с себя чужую рубашку и неуклюже спустил ноги с парты. – Мы с Кириллом просто друзья, – не оборачиваясь, признался он неожиданно для себя. – А Андрей Владимирович и впрямь оказался мудак. И, ни разу не обернувшись и зябко ссутулив плечи, поднял сумку с учебниками и тихо вышел из аудитории.