Одеяло цвета сливы

      Табачный дым стоял плотным туманом, будто Геральд затягивался не одной сигаретой, а одновременно двумя; из ноздрей подолгу выдыхались сизые облачки, указывая на чудовищные размеры лёгких. Теперь Вики понимала, почему ей иногда казалось, что в моменты задумчивости Геральд не дышал вовсе, — может, ему не требовалось? Насколько хорошо она была осведомлена о них, бессмертных? Они обучали непризнанных, посвящали в свою жизнь, но продолжали хранить тайны — и не только от избранных, но и от друг друга. Порой тайнам следовало оставаться тайнами — до момента, когда скрывать их уже не было смысла. Но как мучительно бывало удержать в себе секрет! Он будто обретал физическую форму; форму остроконечного камня, что вибрировал при каждом биении сердца и причинял боль. Её секрет хотя и был подобен свету Полярной звезды, указывавшей дорогу заблудившимся путникам, да прожигал нутро, до красноты, до онемения каждой клетки тела. Видя, как Геральд не заметил её приближения, погрузившись в свои мысли, Вики опустила крылья от нахлынувшей грусти. Огонёк от сигареты подсвечивал его задумчивое лицо и ложился на синюю гладь глаз красно-розовым закатом. Все мускулы были расслаблены, даже своенравная бровь лежала ровно, выражая глубокую, многовековую усталость. Вики стояла чуть поодаль, не шевелясь, давая Геральду взвесить старые и новые для него думы — о себе, о ней, о них. Его ресницы дрогнули, а закатные волны метнулись к Вики, омывая её с ног до головы.       — Готова? — спросил Геральд, явно не нуждаясь в ответе; улыбнулся натянуто и отвёл взгляд, будто один её вид сейчас вызывал в нём душевную боль, сродни тоски по утерянному, ускользнувшему счастью. Вики искренне не понимала настроения прощания: ведь он вернётся, всегда возвращался — к отцу Дэниелу, к Бруно; и к ней он также вернётся. Или… ничто не вечно под луной? От этой мысли ноги, став ватными, подкосились, и Вики, словно подстреленная, начала оседать наземь. Заведомо предугадав её реакцию, Геральд не позволил ей упасть; она уткнулась лбом в его грудь с такой силой, что до ушей донёсся глухой звук, а кожу царапнул жёсткий ремень. Прохладные пальцы, впитавшие запах никотина, сначала убрали прядь её волос за ухо, затем начертили на лбу кружок размером с монету, — Вики ощутила пощипывание и улыбнулась невинно, по-детски; прикоснулась своими руками к его рукам и прижала их к себе — ревностно, требовательно. Саван тоски соскользнул с лица Геральда, открывая улыбку, что была недемонически нежна.       «Прости», — читалось в его потеплевших глазах; и Вики простила, приподнялась на носочках, чтобы завладеть остывшими губами. Они и вправду были прохладными, будто ветер затушил весь тот жар, который Геральд с таким рвением собирал по её телу. Но что-то было не так — в нём или в ней? — поцелуй получался болезненным, оттого неприятным: Геральд давил слишком сильно, на её затылок, губы; опасно подмигивала вблизи зажжённая сигарета. Вики предприняла попытку мягко оттолкнуть его, что перешло в грубый, несколько нервный толчок в спину, крепче фиксирующий их нездоровую связь. Сама виновата: полезла с ласками, понимая прекрасно, что никто на них сейчас не настроен. Она расслабилась, позволяя красным нитям обвить себя, резануть металлом по коже. Ритмичными толчками могучие лёгкие выдыхали горький табак, — и Вики глотала, до жжения в глазах, но глотала. Его боль.       «Думала, что тебе всегда будет с ним хорошо?» — «Она забыла, кто он». — «Дура».       Когда Геральд, наконец, выпустил её из объятий, Вики задышала часто, и каждая порция воздуха была схожа с кипятком, который не остудил бы никакой «ветер под носом». Он осознал, что переступил черту, обнаружил то, что Вики никогда не должна была увидеть, но оправдываться уже не было смысла, поэтому произнёс терпкое:       — Просто побудь рядом. — И разорвал их контакт, оставив лишь тоненькую шёлковую ниточку; она тянулась от её щеки до пропахших никотином пальцев, что держали очередную сигарету.       Впервые до Вики дотронулись сырость и мрак переулка, в котором они оказались, выйдя из запасных дверей погреба. Изнанка Третьей улицы Променад, её неприглядный потайной шов, за которым не ухаживали с тех самых пор, как архитектор скроил его. Асфальт был разбит, а его оспины забиты грязью и разнообразным мусором; сухие стены зданий потрескались, являя слои краски, походившие на гной с кровью. Вики замутило вновь, но изо рта вырвалось лишь табачное дыхание, подгоняемое кашлем. Геральд приостановился, прислушиваясь, и, не обернувшись, неспешно зашагал к выходу. Его тёмный силуэт объял навалившийся на Санта-Монику тяжёлый морок, — словно кто-то гигантский склонился над Землёй и смотрел единственным серо-голубым оком, всевидящей луной; этот кто-то моргал неспешно, опускал тёмное уставшее веко; распахивал его вновь, заспанно отыскивая… Вики. Она помотала головой и надавила на виски, но уже знакомое ощущение на себе взгляда не пропало, а наоборот — усилилось, когда наблюдение было обнаружено. А затем пришли голоса, и были они в промозглом ветре, кольнувшем щёку, которую в извинительном жесте огладил Геральд:       «Почему ты мешкаешь?» — спросил молодой голос. — «Почему она не идёт за ним?» — сказал взрослый голос. — «Трусость», — вторил старый голос.       И был прав.       Вики дотронулась до губ и резким движением вытерла табачную копоть, оцарапав себя, — где-то умудрилась надломить ноготь. Неужели когда отталкивала Геральда? Злость расчертила лоб глубокими морщинами и разожгла каинову печать[1] — признак её слабости. Хотя секрет её и был подобен свету Полярной звезды, да неспроста прожигал нутро, до красноты, до онемения каждой клетки тела. От хладного голоса — мыслей? — что шёл из подземных гнилых ветров, уверенность Вики пошатнулась. Ноги вязли в глубоких оспинах, наполненных прокажённой, наполовину свернувшейся кровью; трещины на стенах извивались, напоминая безлиственную кривую крону деревьев; из щелей на неё смотрело множество глаз, поминутно вращая глазницами в болезненном безумии. Зловоние серы — запах низов ада — разлилось в воздухе густыми струйками белёсого цвета. Колоссальным усилием воли Вики сдерживала лихорадочную дрожь, выхватывая помутнённым зрением уличные фонари вдалеке, — она всё так же находилась в переулке, в одном из швов Санта-Моники; и в то же время где-то ещё, там, где никогда не была и надеялась никогда не побывать.       Смех — хрипящий клёкот громадного грифа — разнёсся загробным эхом по переулку, отскакивая от стен, рук-крон, ударяя по заплывшим глазам и пуская стекловидное тело, что застывало, подобно каплям смолы. Вики подняла голову и до боли стиснула кулаки. На неё, сверху-вниз, сидя на невысоких крышах, выпучено глядели три больших птицы с головами женщин, чья уродливость вызывала одновременно и страх и отвращение. Их глаза мерцали огоньками нетерпения и насмешливого интереса; со спутанных, свисающих колтунами волос капала мутная вода, разбиваясь далее о неприкрытые обвисшие груди с пурпурными стриями. Первая гарпия, чьё имя значило Вихревидная, подняла и опустила когтистую лапу, поскребла ею водосток — и заговорила голосом, не отличающимся изданным ранее скрежетом:       «Понимаешь ли ты, что натворила?» — «Кем она себя возомнила?» — сказала вторая гарпия, чьё имя значило Быстрая. — «Непризнанная», — вторила третья гарпия, чьё имя значило Мрачная.       Вики не понимала, откуда она знала их, трёх сестёр, их имена и, главное, намерение, с каким три могущественные снизошли до крошечной, жалкой, ничтожной непризнанной. Вики дёрнула головой от стеклянной боли в висках под раскатистый гогот трёх; в небе сверкнула, пронзительно завизжав, раскалённая добела молния. И первые капли, ледяные иглы, упали с нависших век сонного неба. Вдалеке истерично завопила машина, выдёргивая Вики из транса и леса самоубийц, в котором она бы никогда не хотела оказаться. Сёстры исчезли, оставив серный запах, что поселится в переулке надолго.       Когда Вики добежала до Геральда, стоявшего у пешеходного перехода, погода разыгралась не на шутку. Было заметно, как люди старались игнорировать происходящее, переводить всё в непринуждённый разговор об уютном доме, где их ожидало мягкое кресло, а на подлокотнике — книга с чашкой горячего чая. Но очередной хлёсткий порыв ветра и чей-нибудь испуганный крик заставляли умолкнуть даже самого храброго; мокрые взволнованные смертные испуганно озирались по сторонам, кидая друг на друга вопросительные взгляды. Вики прятала лицо в палантин, страшась, что они, все они, узнают, кто виноват; кто навлёк на тихую Санта-Монику грузного, тяжело дышащего великана, от каждого выдоха которого тут и там слышался скрежет, хруст и вой, словно разрывалась на части сама Земля.       Вики была виновата — так сказала Аэлла-Вихревидная.       Геральд, о чью кожу иглы разбивались на осколки, стоял неподвижно среди волнуемых судьбоносным дыханием смертных. Он растирал влажную сигарету в пальцах, размазывал табак и о чём-то размышлял, уставившись на чёрный океан остановившимся, не выражавшим ничего взглядом. Будто его здесь не было, лишь оболочка без ауры и шумящего сладкого кагора. Вики потянулась к его руке, чтобы, как у человека, ощутить живой пульс; убедиться, что она не обманулась и видела его воочию, дышащего и тёплого, — хотя и наполовину выпитого Судьбою. Если Вики не справится, если Полярная звезда потухнет, утонув в уставших веках, она готова расплатиться по-другому. Она могла расплатиться — так сказала Окипета-Быстрая.       «Вы слышали, сёстры?» — спросила Аэлла-Вихревидная. — «Она готова расплатиться», — сказала Окипета-Быстрая. Мрачная хранила молчание.       Вики вздрогнула и повернула голову на шум, как сделали все у перехода, но не Геральд. На витрину книжного магазина упала молодая пальма, разметав осколки, книги и неудачливых людей, что пробегали мимо, спасаясь от разъярённой стихии. Вики было шагнула к витрине, чтобы проверить, не нужна ли кому помощь, но под ногой хрустнуло; хрустнуло и внутри неё, словно что-то живое, слишком большое для её чрева хотело вырваться, а поэтому ломало кости, разрывало сильными маленькими ручками мышцы. Вики согнуло, и она рухнула на колени над осколком, в отражении которого на неё печально смотрела болезненно худенькая рыжая девушка.       «Ты знаешь, что будет, если не заплатить?» — спросила Аэлла. — «Она знает, сестра, — сказала Окипета и нетерпеливо добавила: — Мы сами возьмём сколько потребуется». Мрачная хранила молчание.       — Вам плохо?       Вики подняла голову и встретилась глазами с женщиной с маленьким ребёнком на руках. Казалось, страшная непогода её не беспокоила, только сын истошно плакал, перекрикивая свист ветра, всё порывался сорвать с себя промокшую кепку. Женщина помогла Вики подняться и так просто, по-матерински, отряхнула ей полы кардигана; лучезарно улыбнулась на благодарную улыбку и затараторила быстро, весело, невозмутимо нахлобучивая кепку обратно на вертящуюся головку ребёнка:       — Ну когда уже зелёный? Век здесь, что ли, стоять прикажете? — И бодрым шагом, защищая своё дитя от колкого дождя, двинулась к дороге, остановилась около Геральда. Ребёнок мгновенно стих, посмотрел заинтересованно и потянулся ручками… к длинным угольно-чёрным перьям. От удивления Вики чуть не выронила осколок, плотно завернутый в палантин; прижала к груди так крепко, что остриё вонзилось в плоть, — и кровь, розовое вино, окрасила шнуровку в более яркий, недевственный цвет. Ребёнок звонко засмеялся, перекрикивая свист ветра и мусоля ладошками мокрое перо, до которого сумел дотянуться. Геральда тряхнуло, но не сильно, словно спящего, которого разбудил громкий звук. Загорелся зелёный, и все поспешно затрусили на другую сторону дороги. Но не Геральд.       Он будет жить — так сказала Келайно-Мрачная, по прозвищу Подарга.       — Вики, отпусти.       Но Вики отчаянно закачала головой, стискивая осколок до крови, до мяса; выдыхала сладко-терпкое: «Он будет жить» — и широко, счастливо улыбалась, совершенно не замечая горячий, непрерывный град поцелуев. Геральд прижимал губы к её лбу, собирал дождевые капли с бровей, смахивал слёзы неба с ресниц, впивался в скулы и губы, искусанные до кровавых бусинок. И шептал в перерывах далёкое и глухое, глухое и далёкое: «Дэниел сделал свой выбор, Вики. Отпусти». Стекло хрустнуло в её обескровленных руках, раскрошилось и затаилось иголками в тонких порезах. Геральд выругался, в неистовом гневе сверкнув глазами куда-то вверх. Вики проследила за его взглядом; зрение всё больше обретало чёткость, пока над ними она не разглядела старую гарпию, сидящую на парапете.       — Дери тебя Аваддон[2], Келайно! От твоих сестёр подобное привычно ожидать, но ты, всевидящая дрянь! как такое допустила?       — Вона как заголосил. Как надрывается. Ну повеселились чуть-чуть, — почавкала Келайно беззубым ртом, нисколько не обижаясь; один её недвижимый заплывший глаз равнодушно смотрел на Геральда, пока второй, выпученный, продолжал с насмешливым интересом изучать Вики. — А сам хорош: украл из школы с надеждой, нож отдал да забыл про него, баклан, растворился, как мальчик, в объятиях девичьих; а когда спохватился, продолжал надеяться — вона, сигаретку одну приберёг, как умирать не хотел. — Она загоготала с издёвкой, тряся уродливой грудью. — Ты мучался для неё, Дэниел мучался для неё, — видать, важна она больно. Не померла бы она, баклан ты этакий. Предопределение, мальчик мой. Ох измучает он тебя, девочка моя, ох…       — Молчи! — рыкнул Геральд громогласно, прерывая сбивчивую речь старой гарпии. В глазах его сверкнула ядовитая бирюза и отразилась она в небесном оке; короткие пряди волос его зашумели и погнали ветер по пляжу взметать песок; с виска его, с редких серебристых нитей, сорвалась морская капля и упала кристальным дождём на кровавые порезы, смывая грязь, притупляя боль.       Вики заворожённо наблюдала за Геральдом, за его преображением, за мужеством, с каким противостоял он древней, каменно-спокойной гарпии, невозмутимо отряхивающейся от ледяного дождя. Вики поджала под себя коленки и обнаружила, наконец, что ни обуви, ни гольф на ней не было; она сидела на шезлонге, глубоко утонувшем ножками в мокрый песок пляжа Санта-Моники. Такие пробелы в памяти угнетали и не предвещали в дальнейшем ничего хорошего. Вики свыклась, что видела больше, чем требовалось; что кто-то или что-то играло с её разумом, или сама она в опасном любопытстве заглядывала за сцену театра, где тайнам следовало оставаться тайнами.       Келайно смотрела на Вики выпученным глазом, насмешливо скривив полоску рта; её нижняя челюсть с торчащими жёсткими волосами на подбородке неуёмно ходила вверх-вниз, пережёвывая что-то.       — Силы-то заиграли. Не волнуй зря океан, Копьеносец, а лучше к нам возвращайся. Архонты[3] бывшими не бывают. — И вновь Келайно проигнорировала брань Геральда и обратилась к Вики равнодушным тоном: — До встречи, Виктория. — И взлетела к чёрному уставшему веку великана, потерявшему интерес к тихой Санта-Монике. Геральда тряхнуло, как тогда, на переходе, и он посмотрел на Вики удивлённо, будто увидел в первый раз.       — Геральд, что… — Слишком много вопросов, слишком много. Но Геральд резким жестом заставил её умолкнуть и плюхнулся на шезлонг так, что Вики подпрыгнула и, увлекаемая силой притяжения, подалась вперёд, в крепкие объятия, — до скрежета, хруста, воя, словно её тело разрывалось на части.       — Задушите, — выдохнула Вики сладко-горькое.       — Задушу… — до болезненной нежности подтвердил Геральд, ослабив тиски, но совсем чуть-чуть.       Более Геральд не сказал ни слова. И Вики хранила молчание, глядя через пахнувшее кожей плечо на светлоокую луну; а луна глядела в ответ — заинтересовано, оценивающе, словно ждала чего-то. Вики не понимала, откуда узнала, услышала, почувствовала… но потянулась изрезанными кровоточащими пальцами к застёжкам на чокере и, превозмогая боль в сжатой груди, терпя кусачие иголки в тонких порезах, сняла «душитель», сразу же прильнув губами к красно-бордовым полосам.       Вики была виновата — так сказала Аэлла-Вихревидная. Но она могла расплатиться — так сказала Окипета-Быстрая. И он будет жить — так сказала Келайно-Мрачная, по прозвищу Подарга, всевидящая матерь.       Геральд задышал спокойно, размеренно, как задышал бы ребёнок, если бы та женщина позволила снять раздражающую кепку. Вики поглаживала чуть игольчатые, но всё же мягкие волосы на затылке, будто мама, утешающая своё дитя; осыпала шею мягкими поцелуями без намёка на страсть, без мелодии режущих красных струн. Сейчас, под взглядом светлоокой, под шелест Борея и шипение океана, Геральд был для неё дороже всего на свете; и если понадобится, её руки раскроются вновь, и она отдаст за него столько, сколько потребуется. Она могла — так сказали Три.       И пока Геральд мусолил в ладонях серое перо, а небо закручивалось в приглашающем водовороте, Вики размышляла о словах старой гарпии, пытаясь зарыть в песок вместе с осколками стекла полынное…       Ох измучает он тебя, девочка моя, ох измучает.