бумажно-розовый
Натали существовала в первую очередь в горделивых речах мистера и миссис Ким, когда они красовались Тэхеном как ходячим показателем Божьей милости. Для непосвященных — Божья милость заключалась в том, что из парня с нечистыми помыслами и побуждениями, который держался за руку с другим парнем в Нежелательной части города, Тэхен превратился в молодого человека с богобоязненной девушкой. Они встретились незадолго до того, как Тэхен отправился прямиком в эти цепкие лапы, которые большинство паствы считало исправительным учреждением. И пока он отсутствовал, Натали писала письма ему и его родителям. Чонгук не имел никакого понятия о Натали. И пусть он никогда и не сомневался в ее существовании, в то же время — она всегда была чем-то сродни туманному воспоминанию детства. Он мог обернуться назад — и не понять, было ли это воспоминание его собственным или чьим-то еще, или просто прихотью его фантазии. Точно так же Чонгук предавался мыслям о Натали. Но сомневаться в ней было невозможно: пусть даже он и не встречался с ней лично, он видел ее в улыбке Тэхена, что появлялась, стоило только спросить о девушке. Однажды Чонгуку удалось увидеть ее фотографию, которую тот держал у себя в кармане. Милашка с круглым личиком, длинными черными волнистыми волосами и игривой улыбкой. Когда Чонгук впервые увидел фото, он решил, что эта улыбка — отображение ее характера. Судя по ней, Натали была уверена в себе и знала о том, о чем Чонгук совершенно не ведал. Один раз, когда они немного сачковали во время миссии, Тэхен прочел Чонгуку отрывок письма Натали. Это случилось после того, как Чонгук на полном серьезе поинтересовался, собирается ли тот жениться на ней. Тэхен кивнул куда-то себе под ноги, но в этом не было ни стыда, ни смущения. Он сиял, как мог сиять только когда Чонгук говорил «Натали». — Я бы хотел, — признался Тэхен. Его улыбка цвела все ярче. Чонгук всегда был любопытен до подобных вещей. Таких как отношения, любовь и, пусть это и вызывало смущение, секс. Его интересовало, как люди могли общаться достаточно для того чтобы вступить в отношения. Ведь он изо всей мочи пытался наладить с кем-то контакт — в этом-то и причина, наверное. У него не получалось этого ни с Тэхеном, ни со своими родителями, ни даже с самим собой. — Ты ее любишь? — спросил тогда он. Согласие Тэхена не ждало ни секунды. Его взгляд был где-то на линии горизонта. — Абсолютно, — пробормотал он с кивком. Тэхен был так беззащитен, как никто из них до этого и не знал: — Я по ней просто с ума схожу. Возможно, он почувствовал, что этого мало, чтобы удовлетворить растущее любопытство Чонгука. Возможно, именно поэтому он тогда и достал из кармана конверт. — Это вчерашнее, — тихо произнес он. — Она все еще пишет тебе? — Постоянно. — И ты всегда пишешь в ответ? На этот вопрос Тэхен не ответил. Вместо этого он прокашлялся и начал читать отрывок. Спустя время Чонгук все оглядывается на этот момент своей жизни: удивительно, как Тэхен мог так открыться кому-то вроде Чонгука, кому-то почти совсем незнакомому. «Когда мы на расстоянии, покой на моем сердце — словно Луна, какой она бывает на небе. Половина, Полнолуние, Серп. Думаю, это похоже на меня, на мое сердце — когда ты Уходишь, когда ты Со Мной, когда тебя Нет. Серп — это самое худшее. Может, ты задумаешься, в чем разница между тем, когда ты Уходишь и когда тебя Нет. Когда тебя Нет — не существует слов, чтобы заполнить пустое расстояние между нами. Это тяжелее всего. Но Луна — это дорога к тебе. Когда я вижу ее на небе, я знаю, что мы смотрим в одном направлении». В этом маленьком письме содержалось намного больше. Чонгук помнит почерк — каким витиеватым, изогнутым и красивым он был, хоть и слегка неразборчивым. Страница была пыльно-розовой, с еле заметным запахом жимолости, уже немного потрепанной. Сложенная, а затем раскрытая и убранная в самый глубокий и теплый угол кармана Тэхена, защищенная от любопытных взоров и чужих грязных рук. — Вот, что это такое, — сказал Тэхен, когда письмо снова исчезло, а Натали стала существовать не только в улыбках и на фотографиях, но еще на розовой бумаге любовных посланий. Чонгук взглянул на него с вопросом. — Быть влюбленным, — в глазах Тэхена читалась мудрость, — ведь об этом ты спрашивал, да? Только не говорил это вслух. ⠀ Чонгук не понимал этого тогда, не понимает этого и сейчас. Последние несколько ночей, проведенных при свете лава-лампы в самой темной гостевой спальне Сокджина, в компании Донны Саммер и всего ее великолепия, Чонгук бродит по своим воспоминаниям после отъезда Тэхена, пытаясь найти в них ключ. Когда он перебирает моменты с родителями, со Старейшиной Аса, или моменты воскресной службы, Чонгук видит разгадку их лицемерия, разгадку своих сомнений — кипятившихся все это время и забурливших теперь. Он вспоминает случаи, которые вызывали вопросы к пастве. Вспоминает ответы, которые заставляли его замолчать, прежде чем он вообще мог открыть свой рот. Сплетни, двуличие, ложь, в которые так легко было поверить. Это застает Чонгука врасплох: каким наивным он был. Может, он и сейчас такой же. Рана еще кровоточит, и Чонгук не может понять, как она заживет и заживет ли в ближайшее время. Все внутри него садит и рвется по швам, раздробленное до неузнаваемости. Хуже всего, что из-за этой боли он хочет того, от чего он так и не смог отречься: прочесть молитву. Попросить наставления, попросить хоть чуть-чуть утешения. Но каждый раз, когда эти мысли появляются в голове Чонгука, прежде чем его колени могут начать сгибаться, чтобы упасть, прежде чем его руки могут сложиться вместе — злость, никогда доселе не виданная, вспыхивает внутри его тела. И тогда он думает, что не вынесет этой фальши. Ему никогда не было легко оставаться искренним, как было легко Тэхену. Но оставаться нечестным и дальше уже нельзя. Штормовые волны разочарования неизменно ослабевают в спокойных водах подковерной игры. В этом вина Сокджина. Чонгук впечатлен тем, как легко ему удалось вписаться в каждый пустой угол квартиры Сокджина, в каждый пустой уголок его жизни. Пусть это и сложно представить — что какая-то часть жизни Сокджина пуста. Еще сильнее обескураживало то, что провести с Сокджином последние пару дней лишь вдвоем означало, что никто другой не занимал его время; не было никого, с кем можно было сравнить Чонгуку этот успех, понять, действительно ли они поладили так хорошо, как он считал. Тяжелому молчанию еще только предстоит раздавить их позже. Тишина, которую они в эти дни делили с Сокджином, была далека от неловкости, далека от унылости, наоборот — легкая и пронзительная своей опасностью, которую Чонгук никак не мог обличить. Сокджин говорил, что такие парни как он — опасны. Парни под знаком Дев. Нужно остерегаться их. Но Чонгук думал ровно наоборот: такие как Сокджин и опасны. Сокджин заставлял поднимать с самых глубин на поверхность то, что так яро прятал Чонгук — без возможности нейтралитета. Иногда Сокджину достаточно просто взглянуть, и вот Чонгук уже чувствует, что неистово заливается краской — не потому, что на него смотрят, а потому, что даже вся прелесть Эдемского сада не может заставить его захотеть, чтобы Сокджин отвернулся. А потом Чонгук понимает, что виной всему только наивность. Наивность, из-за которой он поверил, что он особенный. Связи, которую он между ними увидел, здесь не было, быть не могло. Их знакомству чуть больше недели. Нет никаких причин, чтобы Сокджин увидел в нем что-нибудь примечательное, чтобы Чонгук стал кем-то бóльшим, чем Потеряшкой, которого можно жалеть. И когда он слышит, как Сокджин разговаривает по телефону со своими друзьями или возвращается с работы посреди ночи, Чонгук думает, что должен уже это знать. Но подобные перспективы никогда ему не мешали: ни пробуждению в одно время с Сокджином, ни ловле каждого его вздоха, ни ожиданию его возвращения с работы по вечерам. Вот, чем сейчас занят Чонгук — он ждет. Наблюдает, как индивидуальность Донны Саммер — куда более огромная, чем земной шар — занимает все место в аквариуме. Она напоминает ему Сокджина, а другие рыбки — Севс, Урсала и Фрида — это просто отражение того, как Чонгук попал под его чары. Квартира так тиха без него. Не звучит иностранная музыка; не слышно, как что-нибудь кипит или варится; нет запаха лемонграсса или чего-нибудь из духовки. Именно поэтому Чонгук и ждет его возвращения. Он не может спать в тишине. Она напоминает ему о том, как он одинок, как ничтожен, как неприметен по сравнению с огромным ужасным миром. Когда он слышит, как открывается дверь в квартиру, его ноги бегут вперед решения, зачем вообще бежать. Чонгук мог бы просто послушать его дыхание — понять, что он больше не один, и отправиться спать. Но он встает, открывает дверь комнаты, и приветствие, которое вертелось на кончике языка, так и не соскальзывает с его губ. Потому что он оставляет их сжатыми, когда видит, что рядом с Сокджином в квартиру заходит кто-то еще. Первое, что он замечает — они держатся за руки. Поэтому в первую очередь Чонгуку приходится игнорировать легкую вспышку незаслуженной и неоправданной боли. — Ой, правда? — Сокджин смеется и поворачивается, чтобы стащить ботинки и закрыть за ним и его гостем дверь. — Тогда спорим. Такова концовка их разговора. Потом Чонгук потратит целые часы на то, чтобы представить, какое у разговора было начало. Гость, рука которого все еще сжата в руке Сокджина, смеется над чем-то легко и хрипло: — Покажи свою комнату, и я тебе докажу. На какой-то момент, на какую-то долю секунды, Чонгук забывает, что он существует. Забывает, что он человек из костей, плоти и крови. Забывает, что его сердце бьется, что его легкие дышат. На одну секунду его поражает то, что люди — Сокджин и его гость — могут видеть кого-то настолько безликого, как он сам. А затем он вспоминает — в тот самый момент, когда они ловят, как он глядит на них из приоткрытой двери. И первое, что Чонгук чувствует, это стыд. Но что это за стыд — боязнь быть увиденным или стыд за существование — он так и не может сказать. Когда Гость замечает Чонгука, на его лице вспыхивает улыбка. Гостиная и прихожая все еще в темноте (за исключением огней улицы, что проскальзывают из-за штор), но Чонгук чувствует, как чуть не слепнет от этой улыбки. От того, насколько улыбка искренняя. — Хэй, — произносит Гость, — прости, мы надеялись, что не разбудим. Чонгук сглатывает и трясет головой. — 'се нормально. Я уже сам проснулся. — Чонгук, — говорит Сокджин, пока его свободная рука поднимается, чтобы указать на Гостя. Боль становится чуть сильнее. Чонгук привык к своим кличкам. К мимолетному дорогуша и задумчивому сладулька. Чонгук так привык именно к этому, что чувствует большую досаду, когда слышит от него свое имя. — Это Хосок. Хосок, это Чонгук. Мой подопечный. Они оба немного смеются, все еще сжав свои руки. Это снова ранит Чонгука. Боль волной накрывает его, заставляя отвести взгляд, словно эта волна — расплата за шутку, к которой он не был готов. Рука, которой Сокджин держит руку Хосока, выкручивается из хватки и поднимается выше, к груди, а потом остается там на минуту, которая длится час. Другой рукой он указывает на коридор напротив спальни Чонгука. — Прямо по коридору, последняя комната слева, если смотреть от тебя. Подождешь меня там, хорошо? — лепечет он тихо, но для слуха Чонгука — громко. Тишина, что следует за вопросом — «Ты подождешь меня?» — будто многозначительна. Это читается в хитрой улыбке Хосока: все еще искренней, но уже более темной. Читается по усмешке Сокджина, какой он отвечает на это. По игре между их руками, почти снова соединившихся. — Хорошо, — отвечает Хосок. А затем поворачивается к Чонгуку — уже без таких углей в голосе, без темноты в глазах: — Спокойной ночи, и снова прости за это. Чонгуку хочется повторить, что он уже сам проснулся. Хочется, чтобы этот совершенно чужой человек знал, что он не побеспокоил его, что он не испортил ночь, что он совсем не потревожил Чонгука. Будто ему необходимо как кислород — знать, не потревожил ли он Чонгука. Но Хосок уже почти что ушел, исчез в коридоре направо. Они с Сокджином слушают, как открывается дверь и щелкает в ванной включатель, прежде чем начать говорить. — Хорошо, — шепчет Сокджин больше себе самому. Он проходит вперед и делает пару шагов к гостевой ванной, оказываясь ближе к Чонгуку: — Не будем бродить тут вокруг да около, ок? Я собираюсь выебать этого парня и не хочу, чтобы ты был этим смущен. Чонгук не сразу вспоминает, как говорить. Первое, что он вспоминает — как сказать слово «ладно». — Я знаю, это для тебя шок, — наклонив голову, вздыхает Сокджин, — ты сейчас в шоке, да? К своему крайнему удивлению, нет. Чонгук мог сказать своим родителям и всей пастве, что они просто говно, что оно прет из них отовсюду, но он не отказывался от религии. Чонгук и пальцем не пошевелил, чтобы хоть что-нибудь прояснилось и он осознал, что за секрет лежит у него на ладони. И все же, когда он думает о сексе Сокджина со своим гостем, Чонгук понимает, что в нем больше ревности, чем, как ни странно, шока. Ревности, что Сокджин не хранит секрета. Ревности — если даже не больше — что не ему Сокджин велел подождать в ванной комнате. Конечно же, Чонгук в этом не признается. — Нет, — бормочет он вниз своим голым ногам, — прости, что я тебя ждал. — Прости меня тоже, — отвечает Сокджин, покачиваясь на носочках. — Хорошо, слушай, я— я скоро вернусь. Чонгук распахивает глаза и наблюдает за тем, как Сокджин проплывает через гостиную и скрывается в коридоре. Он представляет выражение лица Хосока, когда Сокджин снова окажется с ним в одной комнате: будет оно облегченным, или взволнованным, или чем-то средним между этими чувствами. Прежде чем он может представить, что будет дальше, Сокджин возвращается с наушниками и чем-то похожим на телефон. — Вот, — говорит он, передавая это Чонгуку в руки, — это не для меня, в основном, для тебя. Я не стеснительный и не буду просить прощения, если ты не возьмешь их и что-то услышишь. Чонгук смотрит на телефон в руке и смущается снова. — Я не знаю, как этим пользоваться, — признает он. Сокджин выглядит раздраженным и веселым одновременно, покачивая головой: — Господи, ДжейКей, я не знал, что ты вдобавок и амиш. И тогда Чонгук улыбается. Тогда его острая боль уходит. Потому что он снова ДжейКей, а мир опять не такой огромный. Сокджин показывает, как пользоваться телефоном, где в нем находится музыка; рассказывает, едва сдерживая свой смех — почти что насмешку, что «Нет, это не телефон, дурашка. Это Айпод Тач. Где ты был последние десять лет?» Он показывает ему все приложения, и глаза Чонгука задерживаются на иконке, где изображена кинопленка. — У тебя тут есть фильмы? — интересуется он. — Только один, — быстро отвечает Сокджин, — ничего такого, что тебе было бы интересно. Остановись на музыке. Узнай больше о Донне Саммер, чтобы мне не пришлось вышвыривать тебя из дому. — И что—? — Пожалуйста, — дует губы Сокджин, — возьми их и дай мне потрахаться. Я от него в восторге, он Водолей. Чонгук узнает, что это значит, даже не успевая задать вопрос, когда Сокджин продолжает: — У нас совместимость с ним выше крыши. Частично он все же расстроен. — Спокойной ночи, любимка. Сердце Чонгука взмывает ввысь, а потом идет камнем ко дну, когда он отвечает: — Спокойной ночи, Сокджин. И смотрит вслед, пока силуэт Сокджина снова не исчезает в темноте коридора. ⠀ В кровати Чонгук сворачивается с Айподом и наушниками в ушах. Он листает музыку в попытке найти хоть что-то смутно знакомое. Сохян или, может, Инсуни. Что-то еще кроме Донны Саммер. Он находит таких музыкантов как Bunny Girls, Jean Constantin, Seoul Sisters, Ha Ji Ni, The Isley Brothers, Lee Eun Ha, и Seaside Lovers. На каждой из песен он останавливается ненадолго, листая дальше не для того, чтобы послушать музыку, а для того, чтобы проверить, услышит ли он в ней Сокджина. Что-то во всех этих песнях Сокджину близко, и Чонгук понимает, что включает одну за другой, пытаясь угнаться за правдой. Так как многие песни на других языках, и все — совершенно разных эпох, ум Чонгука близок лишь к одному: если глянуть под надпись «жанр», то ничто так не любо душе Сокджина, как диско. В конце концов он слушает одну песню. Единственная, похожая на балладу, что он нашел — под названием «Sunny» от Бобби Хебба. Когда песня заканчивается, растворяясь в звуках квартиры, Чонгуку приходит на ум — взывает к той его части, которую он всегда зарывал в себе — что он, скорее всего, может услышать Сокджина. Ведь именно поэтому тот ему дал наушники. Чонгук останавливает следующую песню, толком и не начавшуюся, и снимает с ушей наушники. Он напряженно прислушивается, но ничего не слышит — только свое дыхание и гудеж аквариума. Его накрывает волной стыда, и он вновь надевает наушники, возвращаясь к Айподу и листанию музыки. Имена ездят вверх и вниз по экрану. Sister Sledge, Ким На Ми. Чонгук царапает дверь быстрым взглядом. Потом — снова к Айподу. Дайана Росс. Глория Гейнор. Это отвлекает совсем ненадолго — минута, две, и Чонгук снова снимает наушники, но на этот раз еще и встает с кровати. Какое-то время он просто стоит посреди комнаты мертвой статуей, прижатый к полу своими мыслями. Это момент страха, момент сомнения, момент знакомой ему тошноты — осознание, что он делает что-то плохое. Но Чонгук резво решает, что ему попросту наплевать. Он подходит к двери и прислоняется ухом, вслушиваясь изо всех сил. Ничего. По крайней мере — не сразу. Но чем дольше Чонгук там стоит и ждет, пока он что-то услышит, тем все больше ему мерещится, что что-то действительно есть. Он точно улавливает шелест простыней, знакомый звук дыхания Сокджина — более быстрый теперь — и, наконец, даже звук поцелуя. Но Чонгук знает, что его мысли бегут впереди него. В какой-то момент он решает прислониться сильнее. Его рука оказывается на ручке, готовая ее повернуть, когда сознание проясняется: то, что он, вероятно, может услышать Сокджина, совсем не значит, что он действительно должен. Стыд внезапен и неумолим. Хватает лишь обвести взглядом комнату, чтобы вспомнить о важности всего этого: эта комната не его, а Сокджин не обязан был с ним делиться. И когда Чонгук чувствует подступившую тошноту и бешеный ритм своего сердца, он цепляется за эту дверь до тех пор, пока эти ощущения не покидают его. Тогда он отстраняется и идет обратно в постель. Уже потом он спишет все на минутную слабость, обвинит загнавшее его к двери любопытство. Но пока что Чонгук просто слушает музыку, пока не проходит стыд и он окончательно не засыпает.начало света
Утром он просыпается ровно тогда, когда Сокджин обычно заходит в комнату, чтобы покормить рыбок, а музыка, которую он включает на своем стерео, разливается из гостиной. Но Сокджин не заходит, а стерео не играет. Чонгук проверяет время на Айподе, а потом и рыбок, которые, как кажется лично ему, уже ждут от него следующего шага. И так как он видел достаточно раз, как Сокджин их кормит, он выкатывается из кровати и делает именно это. Этап за этапом — как и положено. Еще Сокджину положено уже включить свою музыку, когда Чонгук поплетется за ним из комнаты. Поэтому Чонгук сам включает ее. Ну, пытается. Безуспешно. Он возвращается, находит наушники и включает рандомные песни. Затем он направляется в кухню. Кофе уже положено быть готовым. Не так-то уж и сложно сготовить кофе. Чонгук наливает чайник, включает его и ждет. Его глаза прослеживают путь до темного коридора — все такой же, каким тот и был прошлой ночью. Ничего. Никого. Ни единого звука. Сокджин хранит кофе в маленькой серебряной баночке. Чонгук зачерпывает чайной ложкой две порции, раскладывая по кружкам: ярко-розовой и ярко-желтой. Когда вода закипает, он наполняет обе кружки и размешивает в них кофе. Мешает, мешает, мешает. Он продолжает размешивать, пока из коридора наконец не доносится звук. Чонгук оборачивается в нетерпении — только для того, чтобы быть разочарован видом Хосока, возникающим из темноты. Он замечает, в каком беспорядке Хосок теперь, уже утром; как примяты с одной стороны его волосы, как торчат с другой стороны; какие уставшие у него глаза, какое бледное ото сна лицо. Еще Чонгук замечает следы на шее, удовлетворение в его улыбке и, что особенно бесит, как свободно болтается полосатая пижама Сокджина на его тощей фигуре. Рубашка расстегнута точно так же, как и Сокджин любит носить свои многочисленные гавайские рубашки. Когда Хосок кружит в кухню, полы рубашки распахиваются и Чонгук видит еще и висящие на бедрах штаны — а потом пялится на очертания кубиков пресса. Неделю назад Чонгук бы себе такого никак не позволил. Неделю назад он бы не оказался в таком положении. Хотя и сейчас какая-то малая его часть хочет извиниться, упасть на колени и молить о прощении, и все, что ему остается делать — переживать все эти ощущения. — Утречка, — ухмыляется Чонгуку Хосок. Его голос глубокий и хриплый ото сна, а тон немного грубый — от чего-то другого. Чонгук смотрит за тем, как Хосок лезет в холодильник и достает оттуда кувшин Сокджина с чистой водой. Смотрит, как Хосок наполняет два стакана. Слов снова нет, да и голос тоже пропал. Чонгук даже не может согласно мычать. Он глядит на Хосока, на его тело, на одежду Сокджина на нем. И внезапно так хочется потянуться и дотронуться до него — до каждой клеточки его тела, не пропустить ни одного места, где могла лежать рука Сокджина на его коже. Дверца холодильника захлопывает это желание, кувшин с водой возвращается обратно на полку. Хосок поворачивается к нему со стаканами в руках и одаривает нежностью взгляда, интересуясь, все ли у Чонгука в порядке. Тот кивает, уставившись в пол. — Ты... — ...Я? Дальше ничего не происходит — и Чонгук просто мотает головой и отворачивается от Хосока. Затем он ретируется в гостевую ванную и запирает за собой дверь. В этой безопасности Чонгук снова может спокойно дышать: он закрывает глаза со вздохом и прислоняется лбом к двери. Он слушает, как шаги Хосока удаляются обратно к спальне Сокджина, и его настороженность утихомиривается с каждым шагом. ⠀ Хосок уходит довольно скоро. Чонгук прислушивается с укрощенным рвением. Прислушивается, как Хосок обувается, как Сокджин прощается с ним и как щелкает дверной замок. Его рот уже растягивается в улыбке и он победно сжимает кулаки вместе, когда вскоре после ухода Хосока включается стерео, а в его дверь раздается стук. Когда Чонгук открывает, там Сокджин — тихо улыбается, завернутый в шелковый мятно-зеленый халатик. Его медовый взгляд порхает от Чонгука к аквариуму и обратно. — Ты покормил моих деток? Чонгук согласно кивает. Улыбка Сокджина становится немного ярче: — Спасибо. Прежде чем Чонгук успевает что-то сказать, его хватают за запястье и вытаскивают из комнаты. Не остается ничего кроме как следовать за Сокджином в кухню. — Я думаю, это самое милое, что только может быть, — начинает Сокджин, — без шуток. Знай, ДжейКей, это реально мило. Но тем не менее: что это за хуйня? Он указывает на оставленные на столе кружки, где кофейная гуща плавает сверху остывшей воды. Чонгук прокашливается. — Я думал, он растворится, если помешивать долго. Когда он поднимает взгляд, яркие глаза Сокджина полны обожания и сочувствия, а губы надуты уточкой. Затем тот звонко смеется и поднимает руку, чтобы сжать щеки Чонгука: — Повторюсь: тебе так повезло, что ты милый. Чонгук и правда пытается не поддаваться улыбке, не откликаться всем сердцем на комплимент — хотя бы не под взглядом Сокджина. Но все тщетно: даже несмотря на то, что его лицо сжато, улыбка появляется так легко. Она сильнее его самого. Сокджин опускает руку и машет в сторону кружек: — Помой их, пожалуйста. Я иду в душ, а потом буду учить тебя делать кофе. То, что ты тут наделал, совсем неприемлемо. И выходит из кухни, затягивая пояс халатика туже. ⠀ После двух душей и одного полоскания, они садятся за обеденный стол с двумя кружками кофе из френч-пресса. Ямайка Блю Маунтин. На вкус горько, Чонгук обжигает язык. Он хочет добавить сахар и почти делает это, когда Сокджин предлагает манящую маленькую сахарницу в форме грибка. Но когда Чонгук видит, что сам он сахара не добавляет, все же отставляет сахарницу в сторону. Ему не нравится черный кофе, но Сокджин излучает такое удовольствие, что Чонгук просто продолжает пить по маленькому глоточку. Волосы Сокджина все еще слегка мокрые, влажные пряди слеплены вместе, как струнки. Его кожа красноватая после горячей воды, а мятно-зеленый халатик сменился на очередную гавайскую рубашку — лавандово-желтую. Конечно же, Чонгук не может не заметить, как она расстегнута сверху. Ресницы Сокджина трепещут, когда он довольно вздыхает в кружку: — Если по какой-нибудь причине тебе еще раз захочется сделать мне кофе, пожалуйста, сделай его вот так. Очередной кивок от Чонгука. Сокджин распахивает глаза и дает Чонгуку оценочный взгляд: — Ну. Рассказывай. Тебе было неловко? Тот мотает в ответ головой: — А тебе было неловко? Сокджин расплывается в улыбке и выдает смешок: — Я же говорил, я не стеснительный. — ...Эм, ну и как это было? ...С Водолеем. Какое-то время Сокджин просто смотрит ему в глаза. Вроде бы не мигая, а вроде даже и с юмором — совершенно не разберешь. А затем его взгляд ускользает, и он начинает массировать мочку своего уха; сверху ухо краснеет. — Чон Чонгук, — притворно всплескивает руками он, — ты сейчас спрашиваешь про мою половую жизнь? — Нет-нет-нет, — тараторит Чонгук, поднимая руки. И хоть он сам прекрасно знает, что делает, лучшим способом кажется — отрицать правду. — Я не— нет. Я не спрашиваю. Я— это про совместимость. Я спрашивал про нее. Сокджин вскидывает брови, опускает взгляд к кружке и обводит ее указательным пальцем по кругу: — Ну-ну. — Да нет же, правда. — Если тебе так уж необходимо знать, то звезды не врут про химию между нашими знаками. Понятно, что это все, что Сокджин расскажет об этом. Но Чонгук все равно чувствует желание расспросить его. Об отношениях, о любви и, что еще насущнее, расспросить о сексе. Печальный факт в том, что о сексе Чонгуку известно мало. Разве что знания с уроков ОБЖ или из Библии. Но он никогда не пробовал это сам — за исключением короткой встречи со своей рукой под покровом ночи и последующего ужасного осознания, что самоудовлетворение — грех. Чонгук знает о порно, но никогда не смотрел его, ибо никогда не мог избавиться от этого страха, который появлялся, стоило только подумать о сексе. Но сексуальное влечение к человеку ему знакомо. Таким человеком был Тэхен, а также мальчики в старшей школе. Сокджин и его Водолей. Чонгук знаком с этим чувством. С непристойным теплом, наполняющим низ живота; тем, как становится сложно сглотнуть, тем, как натягиваются штаны, когда он теряет контроль. Но Чонгук ничего не знает о том, что случается после этого. Больше всего ему хочется спросить об этом Сокджина. Но даже думать об этом так стыдно, что Чонгук возвращает себя к горькому кофе. — Позже пойду закупаться продуктами, — говорит ему тот, — ты чего-нибудь хочешь? Этот вопрос удивляет Чонгука. Он опускает голову. — Ничего не нужно, ты и так даешь даже больше. — Я знаю. Я не об этом спрашивал, — и когда Чонгук не отвечает, Сокджин добавляет следующее: — Ты очень быстро многое потерял. Может, еще не все устаканилось, но скоро дела пойдут в гору. Вдруг окажется, что что-то совсем пустяковое, да даже просто хангва — то единственное, что сможет немного ослабить боль? Так... ты чего-нибудь хочешь? — ...Мороженое с зеленой дынькой? Улыбка Сокджина — как солнце. — Мороженое с зеленой дынькой. ⠀ Вафельный рожок с мягким мороженым — с одной стороны клубника, с другой стороны — миндальный вкус голубого «Blue Moon». Сочетание этих цветов какое-то гипнотическое, Чонгук даже подумывает не есть. Но перед ним сидит Эйша — а значит, не остается ничего кроме как вгрызться в этот рожок. Оказывается вкусно. — Угадай, что, — говорит Эйша, тут же продолжая, так и не дав угадать Чонгуку: — Я нашла для тебя работу. Ее рабочая шапочка бесхозно лежит на столе, поэтому Чонгук видит все ее зеленые волосы и черные корни под ними. Без фартука или шапочки становится ясно, насколько она молода. Эйша точно не старше него самого, но уже помогает больше, чем он может помочь себе сам. В мыслях снова всплывает Тэхен, но Чонгук отгоняет их. — Правда? — Угу, — кивает она, а затем наклоняется вниз, к коленям, и покручивает лодыжкой. — Как у тебя с баблом? Чонгук выдавливает улыбочку: — Ну, у меня его совсем нет. Так что, наверное, плохо. Эйша тоже смеется. — Ясненько. Ну, не обязательно, чтобы все было совсем хорошо. У моей подруги... книжный магазин. Она ищет кассира, будет платить тебе в конверте, пока ты все не наладишь. Но ты должен начать все налаживать. — Я уже. Спасибо. Спасибо тебе. А сколько мне будут платить? — Минимум, — отвечает она, закрывая глаза и со стоном покручивая другой лодыжкой, — восемь тысяч вон в час. Не много, но больше, чем ноль тысяч вон, как у тебя сейчас, да? Чонгук не может сдержать или хоть поумерить улыбку: — Да. Это намного лучше. Правда, спасибо тебе. Эйша тоже нежно улыбается ему в ответ. Когда Чонгуку становится спокойнее на душе, он не спрашивает ее, почему так. Почему она так настойчиво предлагает помощь. Почему она даже не задумалась, перед тем как оставить свой номер. Почему она протянула руку помощи, как и пообещала. Но Эйша все равно отвечает на это. — Надо держаться вместе, да? Каждый из нас вдруг может оказаться в беде, когда родители вдруг решат выпнуть его за то... что он немного другой. По какой-то причине Чонгуку не хочется ее исправлять; не хочется потрясти головой и начать говорить «Но я не—...». И он задается вопросом, как долго спрятанное будет оставаться в тени. — Как зовут эту твою подругу? ⠀ Кое-что Эйша забыла упомянуть о магазине — кое-что, чего Чонгук даже не ожидал: книги, которые были там, отличались от тех, что можно найти в обычной библиотеке. Когда Чонгук стоит напротив этого здания, маленького скромного магазинчика с дизайном под дерево и чистыми прозрачными окнами, ему кажется, что название довольно-таки необычное. Высоко над входом смело, кричаще и белыми буквами написано: «Шаром покати». Зайдя внутрь, Чонгук тут же привлекает внимание женщины среднего возраста с длинными седоватыми волосами в тугом конском хвосте. Она одета в серую футболку и, кажется, находится в самом разгаре важного телефонного разговора. Женщина бросает на него взгляд, прищуривается и, к огромному удивлению Чонгука, произносит одними губами его имя. Он кладет руку себе на грудь и кивает. Женщина поднимает палец вверх, а затем машет ему рукой. Осмотрись. Я скоро буду. Так Чонгук оказывается блуждающим между стеллажей, заглядывающимся на каждую обложку, желая потрогать каждую их страницу. Где-то между вторым и пятым названием книги, которые он читает, Чонгук вдруг понимает, что это за магазин. Названия «Этническая шлюха» и «Оргазмирование» дают полное представление. Книжный магазин для взрослых со всеми возможными мемуарами, пособиями и художественными историями о сексе. Чонгук застывает у третьего стеллажа, неистово покраснев и сжав кулаки, на целую вечность, пока женщина не заканчивает свой разговор и не находит его. Она подходит ровным шагом, ее осанка строга; женщина тут же крепко здоровается с Чонгуком за руку. — Друг Эйши, верно? Чонгук кивает, пытаясь унять краску щек до нормального цвета. — Хенджу, — представляется она, — если получится, завтра в это же время я уже буду твоим боссом. Он молчит. Хенджу оглядывает его — в основном одежду. Чонгук не знал, что выбрать между одеждой, в которой он ходил с того самого дня, который должен был быть последним, и тем, что предложил ему из своего шкафа Сокджин. Поэтому сегодня он одет в свои Конец_Света штаны и бледно-розовую клетчатую футболку Сокджина. Хенджу переводит взгляд на его щеки — тоже все еще розовые — и посмеивается на это. — Пацан, нужно с этим что-то придумать, если хочешь работать здесь. Большинство будет спрашивать о достаточно личных вещах, и тебе придется помочь им найти подходящую книгу. — Я знаю. — Знаешь? Тогда как ты сделаешь это, если даже не можешь взглянуть на обложку? — в доказательство этого она достает с полки первую попавшуюся книгу и подносит к его лицу. Чонгук мажет взглядом по обложке достаточно медленно, чтобы прочесть название. Щеки горят еще хлеще. — Ну, что там написано? Глаза Чонгука вцепляются в потолок, когда он делает глубокий вдох и отвечает: — «Вы и Ваш оргазм». Хенджу цокает языком и ставит книгу обратно, а затем скрещивает руки у себя на груди. — Вперед, смотри мне в глаза. Я клиент и нуждаюсь в помощи. Молодой человек, — говорит она, и Чонгук чуть не смеется, все еще уставившись в потолок, — мне любопытно искусство самоудовлетворения. Где тут у вас подходящее? Чонгук тяжело вздыхает. В мыслях вновь возникает Тэхен, его слова, когда Чонгук терпел неудачи и дверь хлопала прямо перед лицом, а брошюра падала скомканной ему в ноги. Тэхен клал руку ему на плечо и говорил: «Смелым быть тяжело. Но помогать людям легче. Ведь так?» Он сглатывает и смотрит на одну из всех этих полок. Глаза находят заголовок, который он приметил здесь ранее. Чонгук берет книгу и отдает ее женщине. Заголовок снова заставляет его лицо покраснеть, но Чонгук прокашливается и говорит без запинки: — «Оргазмирование» как раз об этом. Очень полезная книга. — По своему опыту знаете? Тут-то он и промахивается. — Нет-нет, я— не я, я не— Хенджу закатывает глаза, но ее улыбка добра: — Попрактикуешься перед зеркалом. — ...Практиковаться? — Не заставляй меня жалеть, что я тебя нанимаю. И то только потому, что я в долгу перед Эйшей, и потому что ты чудовищно напоминаешь Бэмби. Она уходит, и Чонгук семенит за ней все еще с книгой в руках. — Правда? — Правда, что выглядишь, как Бэмби, или что я должница Эйши? — Правда, что вы меня нанимаете? — Уже наняла, — подчеркивает она уже за кассовой стойкой. — Говорю же, не подведи меня. У меня счастливая жизнь безо всяких сожалений зазря. Ничего не испорти. — Не буду. — И не надо, — повторяет она, чтобы Чонгук еще лучше запомнил. Затем ее взгляд падает на книгу в его руках. — Может, возьмешь домой? Если справишься, сможешь работать здесь без постоянных панических атак. Чонгук кивает, но после прояснения всех деталей, по пути к выходу все же ставит книгу на место и удирает назад в квартиру. ⠀ Сегодня ночью у Сокджина выходной; он делает ужин, включает музыку и танцует под разные мотивы во всех уголках своей кухни. В последнее время Чонгук с нетерпением ожидает таких ночей, какая настала сегодня. Когда нет никого кроме них двоих, и так легко притвориться, что у Чонгука никогда не было другой жизни, что в ней никого больше не было. Такая ночь, когда так легко не задаться вопросом, что, будь у него телефон, разрывали бы его пропущенные звонки и сообщения с извинениями и просьбами возвращаться домой? Время от времени Чонгук отвлекается на Сокджина от небольшой стопочки объявлений о работе, которая ждала его, когда он вернулся в квартиру. Мысль о том, что Сокджин выходит из дома и работает на побегушках, или обедает с друзьями, или закупается продуктами, или идет в банк — но в то же время думает и о Чонгуке, почему-то делала Чонгука счастливым, и ему не терпелось поделиться новостями о новой работе. Как хорошо, думается ему, когда о тебе заботятся и волнуются. Больше всего на свете Чонгуку хочется сохранить это чувство, потому что всегда есть шанс, что он больше никогда в жизни этого не ощутит. Но в то же время ему неизвестно, как долго он продержится на работе в «Шаром покати». Хорошо бы иметь еще варианты — Сокджин заверил, что владельцы магазинов и ресторанов все равно будут присматриваться к другим еще пару недель, пока Чонгук будет пытаться овладеть всем тем, что у остальных уже давно есть. Он наблюдает, как Сокджин трясется под очередную песню. Чонгук знает — так как Сокджин включал ее четыре раза — что песня называется «The Glow of Love». Когда Сокджин крутится вокруг с лопаточкой в руке и смотрит на Чонгука, тот опускает взгляд вниз, утыкается ручкой в объявления и хмурит брови, будто бы занимается делом. Это дело — вынужденная необходимость, чтобы Сокджин не поймал, как он пялится. Он притворяется занятым ровно до того момента, пока Сокджин не начинает танцевать вновь, отвернувшись к плите. — Я знаю, что я пипец отвлекаю, но пялиться на меня делу не поможет. — Я не пялюсь, — врет Чонгук в стол, потому что так легче всего. — Хорошо, если так, — отвечает Сокджин. — Я не пялюсь. — Хорошо, я сказал. Они оба втихаря улыбаются. Играет стерео; Чонгук стучит по своей голове в такт музыке, наконец разобравшись с первыми двумя объявлениями. Чем больше он пишет информации о самом себе, тем менее потерянным он себя чувствует. Он знает свое имя, свой возраст — и написание этого напоминает, что куда ни взгляни — он находится в этом мире, даже если далеко не всегда так чувствует. Вскоре ужин готов. Острый суп из редиски, жареная приправленная тиляпия, рис и всевозможные закуски, в том числе и готовая магазинная смесь кимчи. У Чонгука уже текут слюнки. Когда они оба готовы есть, предложения о работе откладываются в сторону, а громкость музыки уменьшается до приятной — голос Чонгука настолько же взвинченный, как и он сам. — Я не знал, что ты умеешь готовить что-то кроме лапши в коробке. Сокджин откладывает палочки и смеется, одной рукой прикрывая рот, другой указывая на дверь: — Выметайся. Чонгук копается в своей еде, но тоже смеется: — А кто будет кормить твоих деток, если меня не будет? Сокджин закатывает глаза и вновь поднимает палочки: — Ты покормил их всего разок, а уже думаешь, что это событие. — Урсала ко мне прониклась. — Чщ. Мечтай, сладкий. Пока мы тут едим, она вынашивает план, как перекусить твоим сердцем. Вместо того чтобы переживать об этом — потому что, может, это Сокджин сейчас перекусывает сердцем Чонгука, тот согласно мычит и старается не зацикливаться на этом. — Где ты работаешь? — спрашивает он у Сокджина. Вопрос появляется так неожиданно, что у Чонгука даже не остается времени поразмыслить, зачем он вообще спрашивает. — А что? — парирует тот, подхватывая немного сигумчи-намуль, закуску из шпината, и поднося ее прямо к Чонгуку. — Хочешь работать со мной? Так сильно скучаешь, когда меня нету дома? — Может быть, — и это большее, что Чонгук может сейчас сказать, онемев от вида пищи перед собой. Он переводит взгляд на Сокджина, тот ерзает на своем стуле. — Возьми уже, пока у меня рука не отвалилась. Лицо Чонгука обдает жар; он наклоняется вперед и открывает рот, чтобы Сокджин его покормил. В мозгу происходит короткое замыкание, когда он обхватывает серебряные палочки губами. И пусть это не тот непристойный жар внутри живота, но все же: когда — к своему приятному удивлению — Чонгук понимает, что его рот находится там, где до этого был рот Сокджина и еще будет потом, он не хочет игнорировать это приятное теплое незнакомое чувство. Когда Сокджин убирает палочки, Чонгук даже не может взглянуть на него, поэтому просто медленно пережевывает. Но он слышит, как Сокджин на него ворчит: — Ты сидел тут целых три дня, не притронувшись ни к одному овощу и, если честно, это даже обидно. Если ты не хочешь их есть — дело, конечно, твое, но если я приготовил, это не должно пропадать. Чонгук боится, что из-за тишины в ответ Сокджин заметит, каким он вдруг тихим становится, каким смущенным. Но Сокджин не заостряет на этом внимания. Он возвращается обратно к еде из своей тарелки и отвечает на забытый вопрос. — Ночной салон красоты, — говорит он, — знаю, знаю, звучит смешно. Ночной салон красоты? Кто, блять, вообще делает прически перед тем, как ложиться спать? Ты удивишься, но куча человек жаждут намарафетиться перед тем, как отправиться в клуб, а потом похерить всю мою тяжелую работу в руках какого-нибудь излишне дружелюбного бармена. Сокджин в неверии трясет головой и вздыхает так, будто его бесит уже одна мысль о том, что кто-то смеет портить его безукоризненную укладку. — Нахалы, — бормочет он. После раздумий к Чонгуку возвращается голос. — Вот так ты и встретил того Водолея? В салоне? Сокджин сглатывает и всматривается в Чонгука так тщательно, будто хочет увидеть насквозь. На самом деле, он так и делает. И Чонгук знал об этом с их самой первой встречи. — Нет. Снова устраиваешь опрос, ДжейКей? — Нет, просто... — во время паузы Чонгук пытается вспомнить, как важно дышать посреди разговора, — я... у меня никогда не было... отношений. Но мне всегда было интересно. Не было... я не умею. Он замолкает, не сумев подобрать слова, и выбирает вместо этого позаламывать свои пальцы. Сокджин как будто не впечатлен. Не верит. — В общении со мной у тебя проблем нет. — Разве? Ну, да, мы общаемся. Но для тебя-то это естественно. Ты как будто можешь общаться вообще со всеми. — Может быть, общение — не то слово. Не каждый этого хочет. Не всех можно приручить, и это тоже нормально. Но какие-то компромиссы найти все же можно, даже если общение временное. Временные отношения тоже все-таки отношения. Не люблю спорить, когда я трезв, но все же держу пари, что у тебя достаточно временных связей, просто ты не знаешь об этом. — Может быть, — и потом, чего тянуть кошку за хвост, — что тогда у тебя с Хосоком? Это общение... временное? Улыбка Сокджина другая. Прошло всего несколько дней, но Чонгук убежден, что будь времени больше, он бы не только увидел все возможные виды его улыбок, но и понял, что каждая из них означает. Вскоре он поймет разницу между тем, как Сокджин сначала приподнимает левый уголок своих губ, а потом правый, и тем, когда случается наоборот; узнает искренность улыбки по тому, видно ли его зубы. И Чонгук пытается понять эту улыбку, пока Сокджин напоминает ему: — Пару дней назад ты говорил, что я попаду в Ад, потому что я гей— — Прости— Он поднимает палец вверх. — Извинения будут рассмотрены. Так вот — теперь ты здесь, спрашиваешь меня про дела любовные. Конечно, это сразу же режет слух: то, как «половая жизнь» Сокджина вдруг стала «делами любовными». Изменение терминологии будет звенеть в голове Чонгука до конца ночи. — ...Прости меня за это. За то, что я наговорил. Я не... не хотел. — Но сделал. Помнишь, это единственное, во что ты верил. Твои же собственные слова. — Именно в это не верил, — под взглядом Сокджина Чонгук решает признать, — ладно, верил. Но не хотел в это верить. — А почему вдруг нет? Рот Чонгука готов это произнести; готов обличить себя в том, от чего он так отрекался. Выплеснуть на поверхность безо всякого переживания, что промочит этим ботинки. Но смелым быть тяжело. — Я почти не чувствую себя в этом мире, — мямлит он тихо, но получается громко. — Потому что ты не знаешь, кто ты такой, — Сокджин отвечает так, словно проще ничего быть не может. Словно это совсем очевидно. — Прежде чем по-настоящему начать с кем-то общаться, нужно в первую очередь выяснить это. Подумай-ка сам. Представь, что ты телевизор — ты ведь знаешь, что это такое, господин амиш, да? Чонгук хохочет и кивает в ответ. — Так вот, ты телевизор, и тебе надо настроить связь с, не знаю, например, ноутбуком. Ты не сможешь, если не знаешь, какой именно ты телевизор. Ради Бога, да ты даже не знаешь, есть ли у тебя HDMI разъем. Чонгук понятия не имеет, что значат все эти слова, но все равно кивает, снова расслабляясь от этой заботы. — Сначала выясни это, а потом уже парься об остальном. Или не парься. Все равно отношения это сплошная путаница. Чонгук не знает, улыбнуться или нахмуриться в ответ на такой совет.вихрь красного танго
Сложно отмыться от чувства вины. Оно прилипает, словно жвачка к подошве. Кто-то может со всей силы тереть ботинком об тротуар в надежде, что жвачка отстанет. Они даже могут попробовать отлепить ее веточкой или ручкой. Но чтобы избавиться от жвачки нужно приложить в десять раз больше сил, чем чтобы случайно наступить на нее. Что Чонгук из этого понял: совершать ошибки легко, тяжело — их исправлять. Правда, он не думал, что его ошибка будет заключаться в вере, а исправление придет в виде магазина, где все книги от корки до корки — о сексе. От некоторых вещей отучиться трудно. Если вы будете достаточно сильно орать на ребенка, что если он выпьет яблочный сок, то будет наказан или умрет страшной смертью, ребенок до конца жизни будет шарахаться от него. И если он вдруг его выпьет, он всегда будет думать о смерти или о наказании, даже если сделал самый маленький в мире глоток. Но в конце-концов — яблочный сок всегда будет всего лишь яблочным соком. Ни больше, ни меньше этого. Хенджу сказала начать с простого. С надлежащего заявления, списка литературы, перечня прямых обязанностей работника. Чонгук ожидал немного не этого. Сокджин упоминал мимоходом, что начало работы — ее самая худшая часть, начиная с обучения новым правилам и заканчивая попытками поспевать за всей этой суматохой. Но «Шаром покати» — спокойный магазин, в котором начинающему работнику будет не очень сложно. Чонгук так и знал, что здесь будет спокойно, но в то же время здесь оказалось больше забот, чем он думал. После бумажной волокиты Чонгуку надлежало тенью смотреть, как Хенджу работает на кассе, как ведет учет их продукции, как проводит возврат и обмен. В первый день он получает зарплату за то, что бóльшую часть времени стоит с руками в карманах. И первый покупатель, с которым он наконец работает, это женщина, чей возраст не так далек от возраста самой Хенджу. Она берет книгу, на обложке которой разрезанный мокрый грейпфрут. Хенджу следит за реакцией Чонгука, пока женщина расплачивается за книгу. Когда покупательница уходит, Хенджу поворачивается с вопросом: — Что у тебя за проблемы? — Проблемы? — Ты такой молодой, — всплескивает руками она, — но ханжа похлеще старухи. — Я не ханжа. Не думаю, что ханжа. Все это просто... в новинку. — Правда? — Хенжу начинает разворачивать новое поступление книг. — И откуда же ты? — Прямиком из Конца Света. А вы? — Ах ты шутник, — она улыбается, словно от шутки, — я из Такаямы, слышал о нем? Чонгук качает головой и повторяет ее работу точь-в-точь, как послушная тень. — Никто не слышал, — посмеивается она, — это очень маленький город в Японии, к тому же и изолированный. — Япония? Вы выросли там? Хенджу кивает. — Мама кореянка. Я вижу, как мое имя тебя смутило. И правда. — Наверное, вам пришлось одиноко. — Так можно подумать, но на деле — все было не так уж и плохо. Думаю, зависит от того, какая у тебя жизнь. Я пожила в Нью-Йорке — самом далеком от понятия изоляция городе. И именно там одиночество было сильнее всего. — Но почему же так? — Все просто. Это не дом. — А здесь... здесь изолированно? — Нет, потому что здесь тоже дом. Их может быть несколько, знаешь. Нет, Чонгук этого не знает. Даже когда он был дома со своими родителями, даже когда мечтал о воскресной пастве, он никогда не ощущал это место домом. Это и было понятно. Ничто не может быть домом, когда ты только и ждешь, когда же уйдешь оттуда. Ты не можешь спокойно жить в мире, если уверен, что скоро ему конец. Даже сейчас Чонгука это печалит, и он все еще ищет знаки, что конец света наступит. Где-то глубоко внутри он гадает — может быть, он ошибся. Может, это не бред. Может, это все же случится. С такими темпами у него не появится хотя бы одного дома, куда уже думать о двух. — Долго вы здесь живете? — интересуется он окольными путями вместо того, что реально хочет узнать. По реакции Хенджу видно, что актер из него никудышный. — Уже двадцать лет я не отращиваю свои ногти, — отвечает Хенджу, — и если спросишь, сколько времени я ждала, чтобы их обстричь... тогда не двадцать, а целых тридцать. Она отрывает свой взгляд от книги и смотрит Чонгуку в глаза, а по ее улыбке понятно: что-то он упускает. —...Ногти? Она вздыхает, покачивая головой: — Помоги тебе Господь Бог. — Не очень-то он помогает в последнее время. — Оу. Так вот оно что. — Что? — Твое лицо показалось знакомым. Смутно. Ты тот, кто оставлял здесь повсюду эти брошюры о Боге. Лично мне ни одной не попалось — спасибо за это, кстати, — но все-таки о тебе я слышала. — Слышали? — Райончик маленький, молва разлетается быстро, когда какой-то мальчишка говорит тут всем, что они отправятся в Ад. — Простите меня за это. — Передо мной извиняться не нужно, — отвечает Хенджу, — я и так знаю, что отправлюсь в Ад. Но не потому, что я лесбиянка. А потому, что мешаю с красным вином молоко. Чонгук корчит лицо. Он никогда не пил никакого вина, но мешать молоко с чем-то помимо кофе или чая — звучит очень неправильно. — Не осуждай меня, — предупреждает Хенджу, — или будешь уволен. — Не надо! — Это шутка, не бери в голову. — Нет, я понимаю, но... из-за всех этих брошюр и остального. Я думал, я— — Не нужно мне ничего объяснять, — настаивает она, — у всех нас есть свое прошлое. Кому-то везет еще и иметь настоящее. Начнем все сначала, ладно? — Ладно. Едва он успевает ответить, колокольчик над входом оповещает их о приходе другого клиента. Чонгук смотрит в сторону двери, встречая покупателя поддельной улыбкой и еще более поддельной уверенностью в себе. Но прежде чем он спрашивает, может ли он помочь, Хенджу восклицает: — Чимин, а вот и ты! — Прости, что опоздал, — легко вздыхает прибывший. Большая коробка в его руках почти что трещит по швам, — там все стояло в пробке. — Ха! — обращается Хенджу к Чонгуку: — Он живет в пяти минутах отсюда, скажи ему придумать что-нибудь правдоподобное. Чонгук уже было и хочет, но взгляд на Чимина заставляет его замолкнуть. У Чимина очаровательное лицо, по-другому сказать невозможно. Круглое, мягкое — но местами острое и выдающееся. Чонгук смотрит на этот контраст. Тот выглядит совсем молодо, но в то же время и вечно. Словно знает о том, о чем Чонгук даже не догадывается. Чимин и Хенджу смеются, когда Чимин уходит в подсобку. Она идет за ним, перед этим оставив Чонгуку краткую инструкцию, как позаботиться о клиенте, если кто-то заглянет, и, что еще важнее, пытаться не покраснеть. ⠀ Когда Чонгук возвращается в Casi Cielo, у Сокджина есть посетитель. И это не Водолей. И не Джию. Чонгук признает в госте ту девушку, которую он видел в самый первый визит сюда — Хиен. Она сидит на викторианской софе, подоткнув между ног подушку, когда заходит Чонгук. — Господи, — ахает она, — да ты завел себе ученика. — Ой как смешно, — отвечает Сокджин преувеличенным тоном. — Когда будет твой стенд-ап? Жду не дождусь пропустить. Поддельная улыбка Хиен так обнажает зубы, словно напоминает Сокджину — или показывает Чонгуку — сколько укусов она может сделать. Но когда Хиен переводит взгляд на Чонгука, она снова хладнокровна, как раньше: — Выглядишь... куда лучше, чем когда мы виделись в последний раз. — Спасибо? Она качает головой, немного надув свои губы, пока оглядывает его с головы до ног несомненно оценочным взглядом: — Не то чтобы комплимент, не твоя же в этом заслуга. Чонгук тут же отвлекается с помощью руки Сокджина, оказавшейся на плече, и спокойствия, что несет его голос. — Она не знала юмора с 1992 года, — шепчет тот в ухо Чонгука к ее заметному неудовольствию. Теплое дыхание Сокджина в кожу — ничто по сравнению с тем теплом, что возникает внутри. — Не обращай внимания. Сокджин отходит и садится на свой диван, пока Хиен огрызается в ответ, и они оба смеются. В другой раз Чонгук мог бы подумать над этим — как Сокджин взаимодействует с остальными людьми. Что разница не такая большая; что он всегда очарователен, расслаблен и честен — до такой степени, что аж больно. Что в Сокджине нет совершенно ничего поддельного и притворного, лишь бы другим было с ним хорошо. Что Сокджин не ущемляет себя и в то же время — не превозносит так, чтобы ущемлялись другие. Он думает об этом сейчас. Чонгук думает. Но сложно сосредоточиться на чем-то кроме желания поскорее сбежать из комнаты. Внутри непристойный жар. Когда он был младше, этот жар был предупреждением. На уроках физкультуры в старшей школе такое случалось частенько. Чонгук никогда не знал, что ему с этим делать. Трогать себя — не вариант, особенно прямо сейчас; а холодный душ сделает все только более очевидным. — Чонгук, — зовет Хиен, вырывая его из мыслей, — Чонгук же, верно? Можешь сказать своему соседу, что не обязательно пить воду для бонга? Сокджин смеется до слез и хлопает ее по руке, пока она пытается отбиться от него, победно хохоча над своими словами. — Эм, — сглатывает Чонгук, немного наклонившись вперед, — не пей— я пойду прилягу, простите. Он не ждет их реакции или согласия. Он даже не думает, что его резкий уход может сойти за грубость, но у него нет драгоценного времени тут размышлять. Чонгук идет в свою темную комнату и почти готов запереть дверь, но затем им овладевает страх, что звук замка лишь вызовет бóльшие подозрения. Он знает, что это глупо, что это снова отголоски прошлого, но — он напоминает себе об этом — это яблочный сок. Понадобилось всего несколько дней и новая работа в Нежелательной части города, чтобы Чонгук позабыл о своем воспитании. Может, однажды, когда он возбудится из-за чего-то столь очевидного, он почувствует лишь удивление и легкое раздражение от появившихся неудобств, вместо чувства, что нужно просить прощения и спасения. Но... не сегодня.