cherub vice

выжженная земля

Негласным правилом в доме Чонов было следующее: друзья противоположного пола непозволительны. Ведь все, чем можно было заниматься или о чем беседовать с девушками, в основном можно было делать и с парнями. И так продолжалось до тех пор, пока кое-что вроде гуляния за ручку не поставило это правило под сомнение. Чонгук, конечно же, должен был уважать женский пол. Быть вежливым с женщинами. Быть любезным. Учтивым. Со старшими дамами — обязательно приветствовать и отвечать на вопросы только со словом «мэм». С молодыми девушками — обращаться к ним только «мисс» или «юная леди», и это, как оказалось позже, было не столько об уважении, сколько о напоминании женскому полу, каким он должен быть. Так паства убеждалась, что девушки не забудут, что они леди. Таков был вежливый способ напомнить им, что есть вещи, в которые им лучше не лезть; и наоборот — способ напомнить о том, чтó леди причитается делать. Быть замужем, соблюдать этикет и молчать, пока с ними не заговорят первыми. Когда Чонгуку исполнилось пятнадцать лет, он подслушал разговор матери и дочери (что была в синяках и царапинах после хулиганства на заднем дворе их дома), и только тогда лишь понял, каким сильным может быть такое простое слово, как «леди». «Почему я не могу играть с другими детьми?» — спросила дочка у суетящейся над ней матери, которая приводила в порядок ее одежду и делала все возможное, чтобы гнездо на голове девочки снова стало аккуратной косой с желтым бантом в придачу. «Хелим, это мальчики». «И что с того?» «Ты ведь не мальчик. Ты юная леди. И будешь вести себя подобающе». И теперь Чонгук размышляет: знал ли он обо всем этом всегда, или подобное — что и так в последнее время стало случаться чаще — снизошло до него лишь сейчас. С одной стороны, казалось, будто он знал все это с рождения, а с другой — будто новая жизнь в который раз пролила свет на темные уголки его прошлого. В новой жизни появились новые друзья — такие как Эйша, которая открыла ему глаза на то, что, наверное, он и так должен был всегда знать. — Иногда я переживаю за родителей, — говорит сегодня она. Они держат путь из лавки с мороженым до книжного магазина, у обоих в руках по рожку. Эйша только закончила свою смену, Чонгуку скоро предстоит начать свою. Он работает в «Шаром покати» уже неделю, отчаянно стараясь стать личностью. Быть в этом мире личностью — значит знать, в чем твое предназначение. Или, как ведает ему Эйша, хотя бы притвориться, что у тебя есть об этом хоть какое-то общее представление. Чонгук еще не пришел к своему предназначению, так — бродит где-то поблизости. Но можно сказать, он хорошо притворяется, что отыскал его — и лучше всех на свете он притворяется в этом, когда рядом с ним Сокджин. Может, все дело в словах Сокджина, сказанных в трудную минуту; может, в движении руки, отталкивающем его запястье; а может, дело в миллионе способов, какими Сокджин давал Чонгуку понять, что тот что-то упускает. Так случилось, что Чонгук уже выучил, как его воспринимает Сокджин и как хочет быть воспринятым со стороны Чонгука. Возвращаясь к тому самому вечеру с Водолеем: он помнит, голос Сокджина был немного игривым, когда тот представил Чонгука как «своего подопечного». И пусть он зацепился за эти слова — достаточно остро, чтобы почувствовать боль, и недостаточно слабо, чтобы забыть на утро, Чонгук так и не удосужился поразмышлять, почему эта фраза так его взбудоражила. Мысли пошли в нужное русло только тогда, когда Сокджин повторил ту же самую шутку, назвав его подопечным, уже перед Хиен. Вот в чем было все дело: Чонгуку не нравилось, что Сокджин видел в нем ребенка; или кого-то до такой степени безалаберного, что единственным порывом было — защищать и помогать во всех сферах жизни. Небольшое прояснение не развеяло туч: помимо того, что Чонгуку следовало задуматься, почему же его настолько волновала подобная перспектива, были еще и другие моменты. Ведь когда Сокджин проявлял к нему особенную заботу, желудок Чонгука выдавал подозрительные кульбиты. Но он все еще ничего не понял. А потом притворился в этом. Сейчас Чонгук уже старается не ходить по утрам за Сокджином хвостиком, и пусть он все еще продолжает так делать, но уже без былого запала. И теперь, когда Сокджин говорит, что завтрак будет готов через пять минут, Чонгук ждет целую одну, прежде чем пойти за ним в кухню. То-то же ему будет. Он снова обращает все свое внимание к Эйше. — Почему? — спрашивает Чонгук. — Я думал, ты их ненавидишь. — Ненавижу, — отвечает она, облизывая свой мятный рожок с шоколадной крошкой. Ее брови нахмурены; в глазах читаются тени прошедших лет. — Но... Вот представь, что ты очень религиозен. Чонгук ничего ей не говорил. Он не потрудился рассказать Эйше детали своего прошлого. Предыстории было достаточно, чтобы она поняла то, что и должна была из нее понять, но в то же время и слишком мало, чтобы осознать, кем являлся Чонгук. Ему хочется, чтобы все так и оставалось. Загадочность, вроде, ему к лицу. Но прямо сейчас Чонгук все больше чувствует себя ходячим знаком вопроса. — И ты абсолютный неприятель всего, что не натурально и не цисгендерно, — продолжает она, — а потом у тебя появляются малыши. И ты такой думаешь: «Здорово. Эти дети продолжат мой путь, путь к Господу Богу. И их праведные дела станут моими делами. И душа моя будет в Раю». А потом все трое твоих детей один за одним делают камин-аут. Все трое. Гомосексуальные прям до ебучих костей. Вот и представляй. В каком-то смысле Чонгук даже сочувствует родителям Эйши. Но не так, как сочувствовал бы тогда, перед несостоявшимся концом света. Ему жаль, что они не выбрали своих детей вместо церкви — прямо как родители Тэхена. Жаль, что они так и не увидели, какими хорошими людьми выросли дети. Чонгук не встречал братьев или сестер Эйши. Он даже не знает, какая у Эйши фамилия. Но даже без этих деталей ему понятно, что у нее на редкость светлая голова. Их дружба из тех, что существует только во время их встреч, исчезая тотчас, когда они теряют друг друга из виду. Для Чонгука существует только такой вид дружбы. Такой же, как и с Тэхеном. Когда они были на миссии, они были друзьями. Когда они были дома, они были никем. — Скучаешь по ним? — спрашивает Чонгук, осекаясь только тогда, когда Эйша поднимает на него взгляд. — Знаю, знаю, ты ненавидишь их, но... такое же может быть. Хоть немного? Чуть погодя она соглашается. — Скучаю по стряпне моей мамы. По пению папы. Скучаю по субботам, когда мы вместе смотрели ситкомы. Наверное, больше всего скучаю по их любви. Но в такие моменты я вспоминаю, что... они любили меня, совершенно меня не зная. А когда они узнали, то, ну... перестали любить меня. И тогда мне стало плевать. Это не тот ответ, который хочет услышать Чонгук — но такой, какой он и ожидает. За последние пару дней его чувство потерянности переросло в ощущение, будто бы его бросили, хотя Чонгуку прекрасно известно, что он ушел по собственному желанию. Его не прогнали, не выставили за дверь. Этот выбор принадлежал ему. Но многое вокруг него рождало такое чувство, словно задолго до действий Чонгука этот выбор был уже сделан — и вовсе не им самим. Каждая ночь в гостевой спальне Сокджина — очередная ночь, когда Чонгук частично мечтает о том, чтобы эта спальня была его. Правда состояла в том, что он в какой-то степени скучал по родителям. Скучал по нахождению дома. Временами скучал даже по пастве. Но не по Старейшине Аса. Он не скучал по лжи, или лицемерию, или сплетням, что текли вместо крови в церковных стенах, поддерживая в ней жизнь — потому как если верить там больше не во что, слухи всегда остаются. Иногда Чонгук думал, какие сплетни текут там сейчас. К этому моменту он уже перестал быть заголовком дня, да и Тэхен канул в лету. Может, кто-то еще развелся. Может, кто-то еще начал пить по субботам. Впрочем, факт в том, что пастве всегда необходимо во что-то верить. Даже пусть и в такую древность, как Библия. Когда Чонгук обдумывает это, ему кажется, что он вовсе не преувеличит, если скажет, что они с Тэхеном все еще один из предметов их разговоров даже в эту минуту. И по этому он не скучает. Но по духу товарищества, чувству единства, общности — по этому он скучает. Он видит общность и в Casi Cielo — трудно ее не увидеть, со всеми этими радужными флагами, развевающимися через каждый метр, и восхвалениями каждого своей непохожести на остальных. Но, как и на многое в этом районе, Чонгук смотрит со стороны. Конечно же, это сообщество. Только вот не его. Мысли возвращаются снова к Сокджину. Хоть он и пытается их не пускать. — Что ты знаешь об астрологии? Эйша поднимает пытливый взгляд: — Ну, не то чтобы много. А что? — ...Да просто так. — ...Как там к тебе Хенджу относится? — спрашивает она, и только после этого Чонгук понимает, что они уже возле «Шаром покати». — Она хорошая, — отвечает он, глядя на витрину магазина. — Иногда она вредничает. Но даже когда вредничает, тоже очень хорошая. Эйша кивает, и уголки ее губ удовлетворенно поднимаются вверх: — Да, это Хенджу. ⠀ — Астрология? Хенджу умеет заставить Чонгука засомневаться. За день до этого он рассказал ей, сколько ему лет, и она переспросила его с огромным замешательством на лице. За этим последовала долгая пауза, потому что Чонгук кинулся пересчитывать собственный возраст — вдруг он где-то ошибся? То же самое она делает и сейчас; это срабатывает до такой степени, что Чонгук задумывается, чего он хотел добиться, спрашивая Хенджу ее знания об астрологии, да и зачем вообще это было спрашивать. Астрология, как учил Старейшина Аса, блажь. В конце концов, это не звезды решают, какой человек по натуре, добры ли его поступки, что за судьба его ждет. Это решает Бог. Бог? Чонгук кивает, глядя на коробку перед собой, половина которой стоит на полке, половина — прижата его бедром. Он достает оттуда книгу и ставит ее на стеллаж. — Да. — Знаю достаточно, — отвечает Хенджу, наконец переводя взгляд на свою коробку с книгами (к тихому облегчению Чонгука). — А чего? — Знаете что-нибудь о Стрельцах? Ну... например... кого они предпочитают... в...? Вопрос растворяется в тишине; последнее слово вертится у Чонгука на языке, пока он пытается разобраться, чтó‎ он говорит, прежде чем произнести это. В его рту находится слово «любовь». Это повергает Чонгука в шок: что он спрашивает что-то такое. Шок так силен, что его руки чуть не роняют коробку на пол. — Предпочитают в чем? — вторит Хенджу, в ее хриплом голосе мелькает тень раздражения. Чонгуку бы тоже пришлось не по душе, если бы кто-то донимал его вопросами, которые даже до конца не озвучиваются. — Не очень люблю играть в угадайку, Чонгук. — ...В дружбе, — наконец выдавливает он, и его рот вдруг сжимается в тонкую линию. Он боится, что если откроет его, рискнет спросить еще какую-нибудь глупость. — О, это легко, — отвечает она, — Овнов. Плечи Чонгука опускаются под тягой печали: — Ну, я имею в виду... личные качества, там. Я все равно никаких знаков не знаю. Овны, они какие? Что они вообще делают? Хенджу смеется на это. — Никто из знаков ничего не делает, они не детали машины. Они просто есть. Так уж и быть, вот Стрельцы чаще всего очень честные. Это может даже бесить. Чонгук согласно кивает. Сокджин действительно честный. Такой честный, что иногда так и хочется, чтобы он в чем-то соврал. В голову приходит та ночь с Водолеем — как прямолинейность Сокджина вызывала желание спрятаться под одеялом. А Хенджу продолжает. — А Овны... во многом такие же. Они будут говорить, даже если ты их не спрашивал. И если тебе не понравится их честное мнение, устроят тебе разнос. На словах, или как там у вас бывает. Также им не занимать уверенности в себе, как и Стрельцам. Я бы сказала, они даже нахальные— — Сокджин не нахальный, — палит Чонгук, не подумав. Его щеки тут же бросает в жар, и он закрывает глаза в надежде, что благодаря этому внезапно станет невидимым. И тишина в ответ никак не помогает притупить пульсацию его внеземного смущения. В конце концов Чонгук решает сказать хоть что-нибудь, потому что Хенджу продолжает молчать с явным удовольствием, и ему не остается ничего кроме как принять это. Он открывает глаза и немного временит, пока ставит на место другую книгу и делает медленный вдох. — Он... уверенный в себе, но не... — Чонгук вздыхает, когда чувствует внезапную досаду. И все. — А какие другие знаки? Хоть он и не слышит — в принципе не может этого слышать — как Хенджу ухмыляется или сдерживает свой смех, но все же он чувствует, процентов на девяносто восемь, что она делает за его спиной. — Ну. Им очень нравятся Водолеи. В животе становится кисло, и Чонгук морщится. Хенджу настроена продолжать. — Водолеи— — А что про Дев? — беззастенчиво выплевывает он. — Они подходят Стрельцам? К огромному разочарованию Чонгука, Хенджу выдает лающий смешок и вместе с тем фыркает, когда отвечает: — Господи, нет. Неожиданно для самого себя Чонгук поворачивается к ней и слышит в собственном голосе намек на хныканье: — Почему нет? Когда их взгляды встречаются, она снова разражается смехом — на этот раз громче, словно ротвейлер на страже порядка. В уголках ее глаз возникают морщинки, когда Хенджу покачивает головой. Причину, по которой это так развеселило Хенджу, Чонгуку предстоит понять намного, намного позже. Но а пока в его голове много чего другого. Она отвечает только тогда, когда наконец успокаивается. — Не то чтобы это прямо уж невозможно. Астрология — далеко не все. Она просто для развлечения. Но если ты спрашиваешь моего мнения, что я думаю о, — она делает кавычки руками, — дружбе между Девами и Стрельцами: Дева — земной знак, а Стрелец — огненный. Это значит, ничего кроме выжженной земли у этих двоих не выйдет. Чонгук знает — она права. Не про совместимость Стрельцов и Дев, а про то, что астрология — это не все. Но он почему-то все равно не может смириться. Его рот уже готов спросить, почему у них ничего не получится. Или, может, даже снова выставить себя идиотом и рассказать, что, например, у них с Сокджином все вроде как получается. Но раздается звонок телефона, и Хенджу уходит раньше, чем Чонгук может сказать хоть слово. Он продолжает распаковывать новый завоз, расставляя книги по авторам. Чонгук останавливается, когда замечает заголовок одной маленькой книги, затерявшейся в самом углу коробки. Бледно-зелеными буквами поверх пастельно-розового фона написано: «Выход». Чонгук оглядывает проход между стеллажами и стойку администрации, за которой все еще стоит Хенджу, записывая что-то на стикерах, пока ее мобильный зажат между плечом и ухом. Коробка. Чонгук тянется вниз и достает эту книгу — настолько бережно, будто она может разбиться, если кто-то (или он сам) будет с ней груб. К счастью, на обложке книги нет никаких намеков. Ни мокрых грейпфрутов, бананов или разрезанных персиков. Чонгук задумывается — почему фрукты всегда где-то рядом с сексом? Кроме названия, на задней стороне книги только штрихкод международный стандартный номер. Нет даже имени автора. Но Чонгук находит его, когда открывает книгу и читает откидной краешек обложки, где написана аннотация. То, для чего он ее и взял. «Это очень личный, забавный и трогательный автобиографичный мемуар Ли Инсика, подробно описывающий его первое сексуальное пробуждение, интимные встречи и камин-аут, где все действие происходит в маленьком консервативном городе». Правда, которую так долго не признавал Чонгук, была в том, что он думал о сексе намного больше, чем могло показаться. Он вспоминает самую первую встречу с Сокджином; его сознание было полностью захвачено близостью шеи Сокджина к его губам — на какой-то момент он не мог думать ни о чем другом в мире. Он вспоминает постоянные угрызения совести в старшей школе, когда проходили выступления самых лучших учеников его класса. Казалось, совершенно неважно, о чем именно они рассказывают, когда они были настолько умны, что одного лишь их интеллекта было достаточно, чтобы как следует раскочегарить Чонгука. Обычно он обходился игнорированием своих позывов. Но сейчас его жизнь другая; Сокджин сказал ему разобраться в себе, и Чонгук действительно этого хочет. Там есть в чем покопаться. Он кладет книгу себе на колени и ставит сверху коробку как раз в тот момент, когда Хенджу возвращается к стеллажам. Он ждет, пока она снова начнет разбирать книги, а затем спрашивает: — Эм, — тяжело сглотнув, — мне можно одолжить книгу? Хенджу отвечает легко и без интереса: — Какую? Щеки Чонгука снова краснеют, когда он высовывает голову из коробки и молит: — Пожалуйста, Хенджу. Можно мне не говорить, какую, можно я просто возьму? И снова она смеется. Чонгук уже подумывает, что единственная причина, по которой она наняла его — потому что теперь у нее работник и шут в одной упаковке. — Возьми. ⠀ Когда Чонгук идет с работы домой, книга спрятана под его — не его, а Сокджина — рубашкой и надежно заправлена под пояс штанов. Он гадает, почему вдруг квартира Сокджина превратилась в понятие «дом». Чонгук пытается вспомнить, когда точно это случилось, но в голову ничего не приходит. Все, что он знает — когда он возвращается домой, его встречает аппетитный запах еды, а его желудок урчит еще до того, как открывается входная дверь. Он не перекусил по пути обратно, хотя и мог бы, потому что Хенджу выдала ему первую официальную зарплату. Получать зарплату в конверте значило шататься с пачкой наличных, с которой Чонгуку было как-то неловко, но он справился с этим — и даже оставил деньги в кармане. Ему не терпелось показать Сокджину, сколько он заработал; показать, что он выполняет свою часть сделки и, пусть тот и говорил так не делать, предложить Сокджину деньги за все эти жертвы, благодаря которым у Чонгука есть крыша над головой. Прежде чем Чонгук поднимает руку, чтобы нажать звонок, дверь открывается, и перед ним возникает Сокджин с острым ножом в руке. — Привет, — говорит Чонгук, легкая улыбка появляется на его губах. Он ничего не может с этим поделать. Его взгляд падает на нож, и Сокджин смеется в ответ: — Не парься, это не для тебя. Он поворачивается, и Чонгук ступает за ним в квартиру. — Я и не думал. — Ага, по глазам было видно. Чонгук стаскивает ботинки и идет за Сокджином в кухню прямо до плиты, чтобы взглянуть, что же на ней готовится. Там две кастрюльки — красная, с кипящим в ней кимчиччиге, рагу из кимчи и тофу, и белая с пустой кипящей водой. — Что еще приготовишь? — спрашивает Чонгук, пока открывает ящик, вытаскивает оттуда ложку и тянется ею к рагу. Сокджин отбирает ложку и легонько шлепает его по руке: — Будет сюрприз, Гуки. Убери отсюда лапищи. — Я даже не— — Ты плохо влияешь на ее ауру, — поясняет тот, заговорщически помахивая руками, а затем выталкивает оттуда Чонгука, — иди. Чонгук смеется, и в его груди такое светлое легкое чувство, что пора бы побеспокоиться. — Ее ауру? — У еды тоже есть аура, ок? Хватит так узко мыслить. — Ок, — отвечает Чонгук, как он обычно и делает, когда ему нечего больше сказать. Он скользит взглядом по кухне. — Ну, так что еще будешь готовить? Сокджин снова посмеивается, глядя ему в глаза, и нетерпеливо удивляется: — Да почему ты все спрашиваешь? — Хочу помочь. Тут Сокджин замолкает; его рот вдруг закрывается, но улыбка растет. И если щеки Сокджина трогает легкий незнакомый оттенок розового, Чонгук об этом не думает. Потому что если он узнает, что заставил кого-то вроде Сокджина краснеть — даже совсем чуть-чуть — то мир перевернется с ног на голову. Сокджин переводит взгляд на ложку, которую он отобрал у Чонгука, и аккуратно кладет ее в ящик. — Ну, — наконец произносит со вздохом он, — это сюрприз. В следующий раз поможешь. Затем он снова смотрит Чонгуку в глаза. — Еда уже привыкла ко мне: нельзя, чтобы кто-то другой вдруг сунулся и начал везде хозяйничать. — Не думаю, что ей это важно, — тихо ворчит Чонгук. — А я думаю, важно. — Ладно, — он отходит немного в сторону, а затем тянется в задний карман, куда днем сразу же сунул все деньги, что ему отдала Хенджу. — У меня, эм. У меня новость. Сокджин отвлекается от плиты и поворачивается к нему, подкладывая руки под подбородок, словно он прекрасный цветочек: — О твоей первой зарплате? Я до смерти хотел тебе проговориться. Вот так. Плечи Чонгука падают, и он чувствует, что все его тело погружается в пол — туда, вниз, к настроению. Наверное, стоит обидеться, ведь выражение лица Сокджина становится таким, какое бывает только тогда, когда тот жалеет Чонгука, хоть и со знакомым проблеском обожания. — Так ты знал? Сокджин тянет руку и запускает пальцы Чонгуку в волосы. Будто бы в первый раз. От этого прикосновения Чонгук закрывает глаза. — Это маленький район, милый. Конечно же я все знал. Когда Чонгук вновь открывает глаза, то продолжает глядеть себе под ноги. — Оу. — Ну нет, нет, что я говорил тебе про самоуничижение? — воркует Сокджин, сжимая щеки Чонгука и поднимая его лицо вверх, чтобы взглянуть в глаза. — Хреновое это занятие. — Знаю, но... — Но...? — Я хотел сделать тебе сюрприз, — пищит тот. Это звучит так жалко, что даже сам Чонгук не может не пожалеть себя. — Я—...просто сделать сюрприз. Он немного отклоняется от руки Сокджина, пока тот не опускает ее, и теперь чувствует себя намного свободнее, чтобы надуться как следует. Его взгляд снова утыкается в пол, но затем Чонгук вдруг вспоминает во всех подробностях, как его воспринимает Сокджин, и их взгляды снова резко пересекаются. — Поэтому я не рассказывал... — Вот так радость, — мягко улыбаясь краешком губ, произносит Сокджин, и щекочет подбородок Чонгука, — а я все думал, ты просто слишком стесняешься сказать, что нашел работу в секс-шопе. — Это не— я— я работаю не в секс-шопе. — Даже если бы и работал, нечего тут стыдиться или смущаться. Это всего лишь секс. Как и большинство мужчин, Чонгук достаточно часто сталкивается с огромным неудобством в виде внезапных — порой, даже неоправданных — стояков. В подростковом возрасте приходилось тяжелее всего, потому как, казалось, все на свете, включая некоторые цвета закатного неба, могло взбудоражить его нутро. В последнее время это стало происходить чуть реже, но прямо сейчас, особенно рядом с Сокджином, стояки возникают вообще из-за всего подряд. Все, что сказал Сокджин, это одно слово «секс», но в мозгу Чонгука за миллисекунды вспыхнули картины того, как они с Сокджином занимаются этим, и теперь Чонгук пытается не допустить катастрофы в трусах. Он молчит, направив все внимание на мысленный разговор со своим пенисом. Наверное, Сокджин ошибочно принимает это за смущение, поэтому снова щекочет его подбородок, посылая электрические волны вниз по позвоночнику, как мурашки. — Так ведь? — ...Ага. Чонгук отчаянно надеется на то, что для слуха Сокджина остается незамеченным изменение его голоса, как ему самому это слышится. В первый раз за все время ему и вправду хочется, чтобы Сокджин прекратил его трогать. И еще, далеко не в первый — отчаянно хочется, чтобы руки Сокджина никогда не переставали касаться. Словно читая мысли, тот убирает руку — но сначала мягко скользит ею по плечам Чонгука в движении, очевидно обозначающем лишь утешение. Но мысленный разговор с пенисом все равно оказывается проведен впустую. — Да и вообще, — продолжает Сокджин, вновь отворачиваясь к плите и возвращая все свое внимание к еде и ее ауре, — Хенджу моя подруга, поэтому когда она упомянула, что на нее теперь работает новичок, похожий на Бэмби, я сразу понял, что речь идет о тебе. — А ты́ думаешь, что я похож на Бэмби? — Я же всегда говорю, что ты милый. — ...В смысле, милый как Бэмби? А не как...? Когда Чонгук затихает, Сокджин оборачивается и ждет продолжения фразы. Но Чонгук покачивает головой и снова сжимает губы. Он знает, насколько близок сказать очередную глупость, переступить черту. Поэтому он извиняется и уходит под предлогом душа, где ждет лишние шесть минут, думая только о математических уравнениях, чтобы перебороть возбуждение. ⠀ — Я знаю, я говорил, что тратить деньги не нужно, — говорит Сокджин, когда они наконец садятся за стол. — Но...? — Наверное, нужно прикупить тебе шмоток. Не парься, где, я тебя отведу. Ничего такого из ряда вон, пара новых рубашек не повредит. Плюс, это укрепит мою позицию заботливого опекуна. Хорошо? Чонгук знает, что Сокджин прав. Это отличная идея. Не может же он продолжать всю жизнь носить одежду Сокджина, как бы ему ни нравилось ощущение этой ткани на коже. Но он все же не соглашается с этим вслух, потому что мысль о согласии кажется идентичной лжи. — Мне нравится видеть тебя в своей одежде и все такое, — оправдывается тот, и мозг Чонгука зависает на полумысли, — но у каждого есть право на собственный стиль. И мне почему-то кажется, что мои гавайские рубашки ты ненавидишь. — Я не ненавижу, — еле выдавливает Чонгук, — ...Я нравлюсь тебе в твоей одежде? Сокджин покачивает головой, словно знает, куда зашли мысли Чонгука — куда заходят и куда будут идти всегда. — Не в этом смысле, ДжейКей. — Я и не думал об этом. — Конечно, ладно. — ...Если ты хочешь, я буду носить их чаще. Это меньшее, чем я могу отблагодарить. К их обоюдному шоку, Сокджин выглядит так, будто потерял все слова. Его рот открывается, чтобы хоть что-то ответить, и из горла раздается лишь писк. Он закрывает рот и отворачивается в сторону, пытаясь сдержать смешок. — Сделаю вид, что ты этого не говорил, — наконец отвечает он. — Новые шмотки. Завтра. Прежде чем Чонгук может возразить, что над этим нужно еще подумать, Сокджин поднимает палочками сукджу намуль, салат из бобовых ростков. И Чонгук открывает рот раньше, чем Сокджин вообще к нему тянется. — Тебе нравится там? — интересуется он у Чонгука. — Хенджу относится к тебе нормально? — Ага, — отвечает тот, медленно прожевывая салат. В его голову внезапно приходит мысль, что он запросто может сказать Сокджину не кормить его — или, как поступил бы любой человек, включив логику, просто потянуться и самому взять себе еды. Но тогда Чонгук рискует внушить Сокджину одно из двух: что ему не нравится, когда тот его кормит (вопиющая ложь) или что ему нравится это уж слишком сильно (вопиющая правда). Оба из этих вариантов вызовут только проблемы, и оба закончатся тем, что Сокджин больше никогда его не покормит, рассуждает Чонгук. Эти мысли покидают его голову так же скоро, как и возникли, и Чонгук опять делает выбор в пользу молчания, которое ни подтверждает, ни опровергает его чувства по этому поводу. — Что-то это на Хенджу не похоже, ты врешь мне? Чонгук посмеивается, сгорбившись над столом, чтобы откусить мяса. Оно более острое и горячее, чем он привык есть, но на вкус потрясающе — словно рай. — Она хороший человек, — заявляет Чонгук. Хороший человек не всегда значит Приятный человек, этому Чонгук уже научился. Что было еще интереснее, он понял, что и Приятный человек далеко не всегда Хороший. Кто-то может вести себя мило, но ведь он может лишь казаться Приятным человеком, разыгрывая вежливость, как голодный до славы артист на последнем издыхании канувшего в лету спектакля. Отчаянно и лицемерно. Телефон Сокджина звенит тремя уведомлениями, и экран загорается новыми сообщениями. Нахмурившись, он поднимает телефон и бросает на экран лишь короткий взгляд, прежде чем выключить звук и положить его обратно на стол вниз экраном. На своем пути к бó‎льшим знаниям о сексе и отношениях Чонгук начинает медленно входить во вкус своего преимущества в виде книжного магазина. Он не столько читает книги, сколько перелистывает страницы, тут же останавливаясь при любом косвенном упоминании секса и закрывая книгу. Он начал наслаждаться тем, что можно подглядеть из этих произведений про вопросы отношений между людьми — этого там хватает с лихвой. Однажды Чонгук обнаружил, что листает книги, написанные о Первом Свидании и Первом Поцелуе, и слишком смутился этого, чтобы продолжить читать. Все, что он помнит, это маленький раздел, посвященный «Общению до и после самого секса». Предыдущую часть Чонгук пропустил, решив, что она уж слишком расписывает физическое влечение. Но эту часть он запомнил. Ответ, который ему пришлось разыскивать в книге, вполне может находиться между кое-каким огненным и кое-каким водным знаками. И по какой бы то ни было причине, Чонгук помнит важность общения после секса. В частности после Той Самой Ночи. Эта маленькая заметочка, которую он прочел отчасти из-за скуки на рабочем месте — именно то, что охватывает его мысли, когда Сокджин не отвечает на сообщения. Чонгук размышляет, не Водолей ли это? Но как бы он мог об этом спросить? — Кто это? — спрашивает Чонгук. Где-то на задворках разума он понимает, что это не его дело, и Сокджин может ответить на этот вопрос именно так. Но Сокджин так не отвечает. — Друзья, — вместо этого говорит он, — пытаются заманить меня на танцы на выходных. — Тебе же нравится танцевать, — напоминает Чонгук. Он видел, как Сокджин то вальсирует, то потрясывает конечностями по всей кухне — когда угодно и под какую угодно песню, пока стерео подыгрывает ему самыми разными ритмами. Мысль о том, что Сокджин пойдет вальсировать и потрясываться «в люди», вызывает новый кувырок в животе Чонгука. Вот же услада для глаз. — Мне много что нравится, — отвечает Сокджин. — Тебе надо туда пойти. — Я больше не студент, ночное диско уже не так привлекает, — он кривит губы и заламывает пальцы, пытаясь подобрать подходящее выражение, — до пизды скучно. — Оу, — Чонгук наклоняется вперед, его глаза слегка округляются, — точно, тебе нравится диско. — Это что, «Расскажи мне, что я уже знаю» тред? — Нет. Просто я думаю, что ты должен пойти. Будет здорово... увидеть, как ты танцуешь в огнях дискотеки. Сокджин смотрит на него с прищуром; его рука с палочками все еще кружит над плошкой риса. А улыбка, что появляется на лице, имеет миллионы разных значений, но ни одно из них Чонгук разобрать не может. — А с чего ты взял, что ты приглашен со мной?