cherub vice

Этим утром Чонгука будит журчанье воды. Сначала он ошибочно принимает его за продолжение сна. И даже проснувшись, мозг еще долго обрабатывает информацию. Его сонный полусознательный взгляд обращается к источнику шума. Напротив аквариума стоит Сокджин; на полу у его ног стоит ведро, а в руках он держит трубку. Сокджин в пижаме. В шелковой пижаме в полосочку, которую Чонгук обожает с каждым разом все больше. — Чего ты там делаешь? — голос Чонгука, тяжелый от дремучего сна, то и дело ломается. Сокджин оборачивается и шикает на него, а затем отворачивается обратно к аквариуму: — Не обращай внимания. Спи. — Спать... теперь затруднительно, — вздыхает Чонгук и вновь закрывает глаза, чтобы в последний раз насладиться теплом постели. Затем он поднимается, опускает ноги на пол и пытается привыкнуть к яркому свету из гостиной. — Так чего ты там делаешь? — Весеннюю уборку, — отвечает Сокджин. — Донна меня ненавидит за это. — Ха, наверное, Донна тоже спала. — А ну, чщ! — Сколько времени? — Не знаю. Пять? Или шесть. Чонгук зевает и оглядывается по сторонам. — Сейчас же август, — говорит он. — М? — Весенняя уборка посреди лета? — Цыц. — ...Нужна помощь? — Нет, — легко отвечает Сокджин, а затем оборачивается, улыбается и подмигивает Чонгуку: — Но раз уж ты уже встал, составляй мне компанию. После похода в ванную, чтобы умыться, Чонгук встает рядом с Сокджином и смотрит, как тот поэтапно чистит аквариум. Смотрит, как тот чистит гравий, меняет воду — двадцать процентов воды, поясняет Сокджин — и затем проверяет ее химический баланс посредством специального набора с тестами. И все это время четыре рыбки плавают там как ни в чем не бывало. Чонгук задумывается, не лучше ли быть ему рыбкой. Чтобы присутствие или отсутствие Сокджина ни на что не влияло. Чонгук немного завидует их свободе. Ведь он-то может потратить хоть целый день, глядя на то, как Сокджин занимается чем угодно — даже существованием. — Хочешь кофе? — спрашивает Чонгук, решив, что нужно побыть полезным. Сокджин даже не смотрит, слишком уж увлечен полосочкой текста в руке: — Ты же знаешь, хочу. — Темной обжарки? — Ну, рискни, — ухмыляется на это Сокджин. Вот он: Чонгук, хвост пистолетом. Понадобилось несколько неудачных попыток и миллион испорченных порций, чтобы понять, какой именно кофе любит Сокджин. Предпочтительный способ: френч-пресс. Молотый кофе — две столовые ложки (две с половиной, если кофе светлой обжарки); вода — навскидку до отметки 4 в электрическом чайнике. Идеальное время, чтобы класть сахар в кружку (лучше всего, как выяснил из наблюдений Чонгук, взять ту сиреневую, странной квадратной формы) — это пока закипает вода. Но сначала: а хочет ли Сокджин сахарку? — Да, — кричит из спальни Сокджин, — две ложки, пожалуйста. Две чайные ложки сахара. Каждая отмеряется очень тщательно. Еще одна немаловажная деталь: сахар должен быть равномерно распределен по дну кружки. Иначе, как говорит Сокджин, это «даже на вид неправильно». Выбор кофе зависит от настроения. Иногда он пьет просто черный, иногда добавляет немного сахара, а иногда — в очень-очень редкие дни — добавляет и сахар, и молоко. Хочет ли он молочка сегодня? — Эм... не, — доносится голос Сокджина, — и так будет хорошо. Без молока. Хорошо. Иначе Чонгуку пришлось бы начать все сначала, потому как молоко всегда идет перед сахаром. И никогда уже после. Когда вода закипела, время наполнить френч-пресс. Только на половину, заметьте. Чонгук ведь не идиот. Сокджин любит крепкий кофе. Даже если там сахар и молоко, какой смысл, скажет Сокджин, если не чувствуешь вкуса? Когда френч-пресс наполовину наполнен водой, нужно закрыть его крышкой — но ни в коем случае не торопиться пока нажимать на фильтр, отделяющий воду от кофе. Сначала они должны пропитаться друг другом. Кофе должен дойти до кондиции. Оставим его на четыре минуты. Пока тикают стрелки часов, Чонгуку приходит в голову вот что: Сокджин только единожды показал ему, как делать кофе, но все эти маленькие детали, вроде той, что сахар кладется вторым, или сиреневая квадратная кружка — никто ему не говорил. Эти мелочи он узнал сам, когда в очередной раз посвящал все свое время запечатлению каждого движения Сокджина в памяти. По истечении четырех минут Чонгук опускает фильтр вниз и наливает кофе — исключительно темной обжарки — в кружку. Должным образом перемешивает и ставит на ее повседневное место на обеденном столике. Когда все готово, он садится напротив и безмолвно спрашивает себя самого — а что он, блять, вообще делает? Как бы Чонгук ни противился мысли о том, что другие знают про его влюбленность в Сокджина, печальный факт в следующем: не в его силах решать, кто и что будет знать, а что нет. И, если верить Джию, что на днях обратила внимание на его беззаветную страсть, держать в узде свои чувства он тоже не может. Пару дней назад Джию заходила в гости; они с Сокджином распивали в гостиной пунш, обсуждая все на чем свет стоит. Чонгук уловил достаточно мелких отрывков их разговора, чтобы по полной оценить ту непринужденность, с какой Сокджин вел беседы — но не так много, чтобы припомнить темы их разговора. Он запомнил лишь то, как выполз из своей комнаты, чтобы поесть мороженого с зеленой дынькой, а затем в кухню вошла Джию, потому что Сокджин отлучился в уборную. — Дорогуша, — сказала она со своей прямой укоризной. Это был как раз один из немногих случаев их личного разговора. — Ты же в курсе, что ты до боли как очевиден, да? — ...Очевиден в чем? Джию оскалилась и сверкнула глазами, а затем перевела взгляд в сторону уборной. — До боли, — игривая ухмылка, — даже я засмущалась. А я никогда не смущаюсь. Чонгук лишь пожал плечами. Он опустил взгляд вниз, куснул немного мороженого и начал готовиться к неизбежному. Джию была подругой Сокджина. А еще она была хорошим человеком, насколько мог знать Чонгук. Он был готов услышать, что он не во вкусе Сокджина (в этом он был уверен), что он слишком незрелый, что ему следует позабыть обо всех своих школьных влюбленностях, потому что ничего из этого не получится. А что бы могло получиться? Отношений у него не было. В голове Чонгука еще звучал слабый голос, что убеждал его, будто хотеть отношений с парнем — неправильно. И поздними ночами, когда даже музыка не защищала от даров Тишины, Чонгук говорил себе то же самое. Вопрос Джию его удивил. — И когда уже начнешь действовать? Если не брать во внимание тот явный факт, что Чонгук понятия не имел, как вообще начать «действовать», все, о чем он мог думать на тот момент — что Джию его переоценила. Чонгук покачал головой и, едва глядя в глаза, пробубнил: — Я... не думаю, что мы хотим одного и того же. Она посмотрела на него так, словно у него на плечах выросла вторая голова. — Насколько я знаю, — сказала Джию, — он считает тебя милашкой. Чонгук закатил глаза: — Ага, милым Бэмби. А не милым... — Кем? Он опять дернул плечами: — Просто кем-то, не знаю. Кем-то. Кем-то красивым, Кем-то интересным, Кем-то, кто тоже смог бы очаровать Сокджина. По собственному мнению, Чонгук никогда не станет таким вот Кем-то. Он еще не успел стать хоть кем-нибудь. Джию уже было открыла рот, чтобы ему ответить, но тут они услышали явный звук, что Сокджин возвращается из уборной. Она задержалась ровно на столько, чтобы стало понятно — «этого разговора не было», а затем тоже вернулась в гостиную. По сути, они обмолвились всего парой слов, но эти слова разрослись в голове Чонгука. Несколько дней он пытался понять, как же не быть таким, каким его видит Сокджин (правда, каким именно, Чонгук не знал точно, и духу спросить не хватало). Изначально он просто хотел показать Сокджину, что может сам о себе позаботиться. Но после Джию это желание превратилось во что-то другое. Показать не то, что он может сам о себе позаботиться. А, что важнее, будь у него такой шанс — как хорошо он может позаботиться о Сокджине. Как Чонгук может вернуть те блага, что он получил, как он может стать Кем-то. Не важно, что он не полностью понимал всю сложность себя как отдельной личности (что говорить о личности в отношениях). Важно только желание, чтобы Сокджин увидел в Чонгуке Кого-то. Главное: не просто кого-нибудь. — Амх, — стонет Сокджин, разминая шею и потягиваясь вверх к потолку, отчего задирается рубашка на теле. Чонгук отводит глаза, чувствуя внезапный интерес к собственным ногтям. — И зачем я завел именно рыбок, а? — сев за стол, сокрушается тот. — Им на меня наплевать. Они не умеют привязываться. Почти уверен, что они каждую неделю вообще забывают, кто я. Сокджин поднимает кружку и делает глоток кофе. Чонгук упорно избегает взглянуть на его реакцию. Джию сказала, что он слишком очевиден — и вот, он прикладывает все силы, чтобы не быть. Проблема в том, что он не знает, как не быть, когда глядишь на Сокджина. Поэтому все, что ему остается — попросту не глядеть. Сокджин хмыкает, и вот — Чонгук как собака Павлова. Рефлекторно поворачивается и уже не может оторвать взгляда. — Он, — мычит Сокджин в кружку, — овкуснительный. Тебе надо постоянно его готовить. — Я могу, — отвечает Чонгук (скорее всего, слишком нетерпеливо и быстро). Когда Сокджин поднимает ехидный взгляд, он тут же меняет тему: — Ты всегда делаешь весеннюю уборку посреди лета? — ...Я делаю ее когда угодно, когда накатывает настроение, — Сокджин глубоко вздыхает и закрывает глаза. — ...Даже посреди ночи? — Эм... не получалось уснуть, — тут он уже открывает глаза, — подумал, что надо чем-то заняться. Прости за это, я не хотел будить. — А мне кажется, что хотел. На его лице появляется удивление, брови чуть поднимаются вверх: — Да? — Да, в смысле... ты был не таким уж тихим. Ты мог выбрать любое другое время. — ...И? — И поэтому, — Чонгук осторожно подбирает слова. Делиться с Сокджином рассуждениями о себе довольно легко. Гораздо сложнее — делиться с Сокджином мыслями о Сокджине. — Может... ты хотел разбудить меня? Просто... может, ты хотел побыть не один. Я знаю, что середина ночи бывает... Эм... Очень большой? В смысле... как будто ты в каком-то большом пространстве. — Может быть, ты и прав, — наконец отвечает Сокджин. — Но я тебе не скажу. — Хорошо. Но если что, если тебе захочется... поговорить или вроде того? Со мной? В смысле— если тебе захочется с кем-то побыть, ты можешь попросить об этом меня или— или даже без спроса. Мне нравится проводить с тобой время, и вот... Воцаряется тишина. Щеки Чонгука краснеют — потому что все эти слова, все эти попытки выразить свои мысли никогда не станут хоть на чуток менее смущающими. А тишина — дополнительное время на самокопание. Сокджин отвечает вот чем: — А говоришь, не умеешь подлизываться. Чонгук издает тихий смешок, за которым следует более громкий — Сокджина. И, прежде чем смех успевает сгладить углы, он добавляет: — Мне тоже нравится проводить с тобой время. По ощущениям эти слова до жути похожи на смерть — но в то же время, на жизнь. Как будто в Сокджине кроется сила, что может включать и выключать сердце Чонгука, как ему только хочется. Взгляд Сокджина скользит сверху вниз — на белую кофту Чонгука с лого спортивной команды, о которой Чонгук никогда и не слышал. Он купил ее только из-за дешевого ценника в две тысячи вон. Взгляд скользит ниже, к штанам — серым спортивным штанам, которые так велики Чонгуку, что надо бы подвернуть. — Господи, — стонет Сокджин. Посреди лба появляется маленькая морщинка, — ты одеваешься как натурал.

о чем мерцают огни

Чонгук готовил всего пару раз в своей жизни. Когда проходила раздача продуктов или на собраниях по выходным, где паства добровольно готовила ужины для бездомных, Чонгук иногда помогал по кухне. Обычно его помощь заключалась в том, чтобы добавить щепотку приправ или положить в бумажную тарелку пластиковую ложку. И пусть его опыт в готовке еды ограничивался лишь этим, Чонгук уповал на свою способность действовать по инструкции. В «Цветочном Острове» он заглянул в книжный магазин и пролистал там дюжину поваренных книг в поисках самого простого, но при этом сытного рецепта ужина. Идея была проста: Чонгук хотел приготовить Сокджину поесть. Ничего такого особенного. Не то чтобы он мог прыгнуть выше головы. Чонгук оправдывает это простым жестом в знак благодарности. Он не вносит аренду, не имеет возможности отплатить Сокджину той же монетой за все подаренные с избытком блага. Но ужин? С этим он точно справится. Рецепт, который он выбрал, состоит из керан мари, яичного рулета, хобак поккым, закуски из кабачков, и риса. Не самая потрясающая трапеза в мире, но он надеется, что Сокджину понравится. Прежде чем отправиться на работу, Чонгук проверил буфет и холодильник и составил список продуктов, которые нужно купить. Цукини, еще яиц (осталось всего лишь два), кунжут, лук-шалот и моркови — и уложиться в 8,500 вон. Чонгук решил, что если — когда — Сокджин скажет, мол, это такая глупость — так тратиться, чтобы сделать для него ужин, он спросит в ответ — разве могут каких-то девять тысяч вон проделать дыру в бюджете? Пакет с продуктами, висящий на левой ручке руля, качается из стороны в сторону, когда Чонгук заезжает в комплекс. Он немного опаздывает, но старается не поддаваться панике. Можно только надеяться, что Сокджин еще не сел ужинать. Сегодня его выходной — всякое может случиться. Чонгук вновь напевает себе под нос — «Whispering Waves» Донны Саммер, которую часто включает Сокджин, и сгорает от нетерпения вернуться скорей домой. Он витает в облаках, уже представляя, как приготовит ужин; проверяет себя, помнит ли весь рецепт; воображает, как отреагирует на это Сокджин. Маленькой улыбкой, которая увеличится вдвое, когда он попробует первый кусочек — на вкус будет замечательно, об этом Чонгук позаботится. Мелодичным тоном, когда во время благодарности назовет Чонгука по имени. Но внезапно его мечты обрываются, когда, как обычно разглядывая дома, мимо которых он едет, у третьего дома по счету он видит велосипед Тэхена. Чонгук без раздумий поворачивает руль и останавливается у дома. Цвет здания мягко-оранжевый — очень знакомый. Именно этот дом посетил Тэхен в самый первый визит в Casi Cielo. Он ходил сюда постоянно. И хоть Чонгук и догадывался, что в других домах тот вообще не бывал, сам он не придавал этому значения. И теперь это кажется непонятным. Вот здесь находился Тэхен? Все это время, тут? Прямо под носом Чонгука? Раньше эта мысль была глупой — но теперь уже нет. Чонгук не останавливается ни на секунду, чтобы подумать, в чем же сейчас его план, когда слезает с велосипеда, прислоняет его к фонарю и идет в этот дом. Тэхен уже более чем достаточно раз дал понять — он не хочет видеть Чонгука. И то, что он так добропорядочно проверил его велосипед, дела не изменило. И все же — ноги Чонгука несут его на порог. И он заходит в здание. План дома такой же, как и у дома Сокджина. Четыре двери на четыре стены; посередине лестница, что ведет на второй этаж, где должны быть другие четыре. Чонгук смотрит по сторонам. Нет смысла шататься вокруг и по очереди стучать во все двери. Но его любопытство не знает преград. И вдруг он вспоминает. В тот день, когда Тэхена выгнали из его дома, за пару дней до Конца Света. Они вдвоем возвращались из подразделения, и Чонгук отвлекся от дороги, заглядевшись на этот дом — и тогда он увидел, как в одном из окошек зажегся свет. В левом верхнем окне. Это могла быть случайность. И эта случайность — не улика, не подтверждение. Но это больше чем ничего. И именно это — одно из тех происшествий, из-за которых теперь Чонгуку приходится переосмысливать каждое свое действие, одно из происшествий, что стали случаться так часто. Порой он мог думать, что Бога не существует, а потом — свет в чьем-то окне, и вот он уже не знает, как Бога может не быть. Он бежит по лестнице вверх, на второй этаж, и направляется ко второй двери слева. С обеих сторон та украшена горшочками с суккулентами. При ближайшем рассмотрении видно, что на коврике у двери написано «Надеюсь, вы предупредили нас, что придете». Хихикнув, Чонгук встает ногами на коврик и с некоторой нерешительностью стучится в дверь. Он теряется в догадках, что же произойдет. Так безрассудно и наивно — надеяться, будто дверь откроет Тэхен. И пусть Чонгук знает, как это неразумно, все же он ждет, что увидит его лицо. Но что же будет потом? Опять извиняться? Понадеяться, что Тэхен все простит? Притянуть Тэхена в объятия? Порадоваться, что тот хотя бы в порядке? Об этом Чонгук не знает. Впрочем, времени все обдумать уже и нет. Когда открывается дверь, ожидание увидеть Тэхена оказывается уничтожено — потому что вместо него Чонгук видит Чимина. Он уверен, что его шок виден невооруженным взглядом. Наверное, глаза превратились в две маленькие луны. Но он знает, что и Чимин удивлен: на лбу написано недоумение и даже тень раздражения. Чимин прикрывает дверь так, чтобы высунуть только голову: — Что ты здесь делаешь? —... Да, хороший вопрос. Чонгук хмурит брови и оглядывается по сторонам. Рот закрывается, но вновь открывается от удивления, словно в каком-то кино. Чонгук смотрит вниз на коврик. — Я— я не знал, что ты тут живешь, прости. — И чего? Просто ходишь стучишь во все двери? Я думал, ты это бросил. А вот и первый звоночек. Чонгук поднимает свой озадаченный взгляд. Он и слова не говорил при Чимине о тех брошюрах, или о своей сумке, или о чем-то другом наводящем на миссию. Они даже толком ни разу не разговаривали. Можно решить, что об этом сказала Хенджу, только вот на нее это не похоже. — Извини—? — Ничего, — перебивает Чимин и начинает закрывать дверь. — Это твой велосипед у дома? — выпаливает Чонгук на одном дыхании. Пару мгновений Чимин молчит, оставив дверь приоткрытой. И затем удостаивает Чонгука лишь этим: — Спокойной ночи. На обратном пути Чонгук едет мимо велосипеда Тэхена и думает — как он мог все проворонить? ⠀ Когда он приезжает домой, Сокджин уже не один. Компанию ему составляют Джию, что сидит на софе, и Хиен, что стоит у стола, а там — множество разных пудр, кремов и кистей. Стерео, как и всегда, наполняет квартиру музыкой. — Вот и он, — говорит Сокджин, открывая дверь. — Вот и я, — вторит Чонгук, заходя внутрь и осматриваясь вокруг. — Вы меня ждали? — Конечно же, ждали. Осталось не так много времени, поэтому собирайся быстрее. — Собраться? — переспрашивает Чонгук; Сокджин мажет взглядом по пакету с продуктами, что он держит за спиной. — А куда? — Дискотека, — отвечает Сокджин. — Если все еще хочешь увидеть, как я танцую. Чонгук быстро опускает голову вниз, чтобы спрятать довольную улыбку, возникшую вмиг на губах. Его рука уже поднимается, чтобы прикрыть ее, но в последний момент он уводит ее на затылок. — М, да. Я все еще хочу. Сокджин улыбается тоже. — Хорошо, — говорит Хиен. Чонгук видит, как она вытаскивает стул и барабанит по нему пальцами. — Как относишься к макияжу? ⠀ Макияж это не Грех, не совсем. Но он, как и прогулки за ручку с парнями или же игры в куклы, порицался в каждом богобоязненном доме — и в доме Чонгука тоже. Но у него все же были воспоминания и старые фотографии его матери в юные годы. В юности она красилась. Не сильно, не так как Джию, с ее острой подводкой и яркими фиолетовыми тенями. На тех фотографиях мама Чонгука предпочитала что-то попроще. Спокойную розовую помаду, может быть, тушь или тональник. С годами она стала краситься меньше, пока наконец не перестала совсем. Об этом не говорили прямо, не говорили вслух, но женщины с макияжем в глазах паствы также считались «потерянными». Не подходящими для брака, дикими, неукротимыми, безбожными женщинами. Хотя немного помады по случаю было можно. Но если помада красная? Перекреститесь и молитесь за душу той падшей женщины. Даже женский макияж порицался — что говорить о мужском? А макияж на Чонгуке? Вот теперь-то точно пора вызывать экзорциста. Он почти сказал «нет», когда Хиен предложила это. Но затем Чонгук вспомнил об обещании, что дал себе самому; о тех рыданиях, из-за которых он умер и снова воскрес. А потом услышал голос Сокджина, увидел, как пренебрежительно тот отмахнулся Хиен, и сказал себе: «Похуй. Давай». Хиен усаживает Чонгука за стол и начинает круговыми движениями намазывать его кремом. Затем она поясняет, что это не крем, а праймер. Во время работы Хиен задает и другие вопросы, и хоть Чонгук — честно — пытается ей ответить, внимание перетягивает Сокджин, над макияжем которого кропит Джию. Джию при полном параде. Поразмыслив, Чонгук понимает, что не видел ее в другом виде. Каждый раз, когда они сталкивались — она будто всегда готова идти на модный показ или бал. Макияж, одежда, прическа (исключительно крупные локоны) — шлейф из запаха высшего общества. — Чонгук, — вызывает его Хиен, — ты здесь или где-то еще? На секунду он отрывает свой взгляд, но тот вновь устремляется в сторону Джию и Сокджина — Чонгук не может его удержать. — Я тут. — Тогда о чем я тебя спросила? — ...Ты сказала мне выбрать цвет. — Какой из цветов? А ведь Чонгук все прослушал. Он опять переводит взгляд на Хиен и вздыхает: — ...Ладно. — Теплый оттенок, — повторяет она и протягивает ему палетку. Маленькие квадратики, разноцветные тени — желтые, оранжевые, коричневые, золотые. Он поднимает глаза, взглянув на палетку: — Чего, какой? — Боже мой, — вздыхает она, закатывая глаза и распрямляя плечи, — похуй, я сама тебе выберу. — Погоди-погоди, — он вновь смотрит на палетку и указывает на один золотой квадрат. Оттенок глубокий, почти что бронзовый. — ...Мне нравится этот. Хиен смотрит на Чонгука так, будто решает, правду ли он сказал (или подходит ли ему этот цвет). Вскоре она приходит к нужному выводу, садится на стул, что поставила рядом с Чонгуком, и велит ему закрыть глаза. После этого Чонгук чувствует, как что-то щекочет веки. — Что ты делаешь? —... — Ты тут—? — Я игнорю тебя, — наконец отвечает Хиен, — понял теперь, как это неприятно? — Я тебя не игнорировал. — Вот чего тебе делать не надо, так это врать. Ты это не умеешь, и у меня надежный пиздеже-детектор. Чонгук не может не улыбнуться. — Какой цвет ты выберешь? — Не я выбираю цвет, — приговаривает она. Чонгук чувствует, как ее лицо становится ближе, — это цвет выбирает меня. — ...Окей. Хиен мягко посмеивается над ним: — Ты такой странный. Как тот инопланетяшка из фильма. — Я милей инопланетяшки, — вдруг возражает Чонгук; губы растягиваются в счастливой улыбке. — Ой, не верь всему, что говорит Сокджин. Он считает любого с одной половиной мозга и сладкой улыбочкой милым. — Мм, — саркастично мычит он в ответ, — ну ладно. — Господи, — произносит Хиен, а затем обращается к остальным: — Этот святоша еще и грубит, вы верите? Из гостиной раздается задорный смех. — В тихом омуте черти водятся, — слышится голос Джию. Хиен вооружается всем чем можно. Всеми пудрами, пигментами и кремами. Когда макияж готов, все трое подтягиваются поглазеть, и под их взглядами Чонгук ощущает себя какой-то блестящей игрушкой. Когда он встречается взглядом с Сокджином, резко становится нечем дышать. Для Чонгука Сокджин всегда был подобен Ангелу. Не тому Ангелу, о которых написано в Библии — с ужасными крыльями, что способны только на то чтобы забирать наверх души из тел. Нет, скорее — ангелу в самом обычном его понимании. Ангел мягкий, красивый, в каждом жесте — сплошная симфония. Сокджин стоит напротив Чонгука — точно такой же, как был, только теперь еще более ангельский. Когда как Чонгук выбирал золотые оттенки, Сокджин выбирал серебряные и лавандовые. Белый пигмент сияет вокруг его глаз, обрамленных подчеркнутыми темно-коричневыми ресницами. В уголках — вкрапления пастельного фиолетового, что растушеван в белый. В русых волосах теперь есть объем, пряди идут волнами — опускаются и поднимаются, врезаются прямо в сердце Чонгука. Все это увенчано самой главной деталью — множеством серебряных и фиолетовых звезд, блестящих крупинок, что разбросаны от правой щеки до виска Сокджина. И простой блеск на его губах заставляет Чонгука в ответ закусить свою. Голос почти покидает его. Он выдыхает: — Ты выглядишь очень красиво. Зажатый с обеих сторон Джию и Хиен, Сокджин ему улыбается. Мягкий розовый появляется на щеках: — Ну, забавно. Я как раз собирался сказать то же самое. Момент прерывается, когда встревает Хиен: — Ну и чего ты ждешь? Иди посмотри на себя. Это занимает какое-то время — оторвать себя от сиденья и перестать смотреть на Сокджина. Когда Чонгук заходит в ванную, то тут же влюбляется в отражение в зеркале. На секунду он даже не узнает в нем себя. Чонгук стоит там, пока не получается полностью сфокусироваться на нем. Пока не узнает эти глаза под золотыми блестками, пока не видит скул под хайлайтером. Когда Чонгук узнает себя, он приходит и в торжество, и в ужас. И мысленно восклицает, разрываемый от волнения. Это он! И задается леденящим душу вопросом. Это он? Чонгук вновь напуган и очарован той скоростью, с которой все может меняться. Напуган и очарован бесконечными возможностями этого будущего. Из-за оцепенения он и не замечает, как Сокджин заходит в открытую дверь и встает позади него. Он вдруг чувствует, что к его спине прислоняются, на плечи опускаются руки и подбородок Сокджина оказывается на изгибе шеи Чонгука. Они смотрят друг другу в глаза в отражении зеркала. — Как тебе? — спрашивает Сокджин. Чонгук тихо улыбается ему в ответ: — ...Думаю... мне нечего с этим надеть. — О, хорошо, — выдыхает Сокджин; его ресницы трепещут. Он обнимает Чонгука, и тот поднимает руку, чтобы положить ее поверх руки Сокджина на своей талии. — Я уже думал, что ты не заметишь. Пойдем. И ведет его в свою спальню. Когда они заходят внутрь, когда теплый свет прикроватной лампы обличает переплетения их пальцев рук — все, о чем Чонгук думает, все, что поражает его, это то, что он впервые заходит в спальню Сокджина. И это намного интимнее, чем все блуждания рук и губ, о которых писал Ли Инсик. На пороге Сокджин отпускает руку и направляется прямо к шкафу, пока Чонгук замедляет шаг, чтобы оценить важность новой открывшейся грани. В комнате Сокджина все просто. Просто и очень тепло. Стены окрашены в кремовый цвет, а вся мебель подходит друг к другу больше, чем все, что стоит в гостиной. Большая низкая кровать, заваленная одеялами — и беспорядочно, и изящно. На комоде множество Всяких Вещичек — Сокджинизм во плоти, если можно. При виде этого улыбка трогает уголки губ Чонгука. Здесь и фотографии с самого детства, и нынешние фотографии тоже. Фотографии друзей и, наверное, родственников. Знакомые очки в форме звезд, расческа, несколько книг. Чонгук признает среди них Джеймса Болдуина и улыбается шире. Почему-то нахождение здесь кажется чем-то священным, и он, неожиданно, словно благословлен. — Вот она, — восклицает Сокджин и поворачивается к Чонгуку с шелковой рубашкой в цветочек в руках. Черная рубашка с золотыми цветами. — Как тебе? — Мне нравится твоя комната, — отвечает Чонгук. На губах Сокджина появляется тоненькая улыбка, но он тут же усмехается и подходит к Чонгуку, прислоняя к нему рубашку. — Я говорю о ней. Думаю, выглядит классно, но ведь я ее и купил, какая разница, что я там думаю? Тебе-то рубашка нравится? Нет. — Да, — говорит Чонгук и забирает рубашку. — Спасибо. — Кажется, у меня есть и идеально подходящие... — Сокджин замолкает и вновь удаляется к шкафу, а затем возвращается с парой гладких кожаных джинсов. Ну. Из искусственной кожи, как говорит Сокджин, когда отдает их Чонгуку. — У каждого гея есть хорошая пара кожаных брюк, — поясняет он. Затем задумывается и забирает слова обратно. — Нет, на самом деле это стереотип. Я просто шучу, — Сокджин наклоняется и взбивает Чонгуку волосы, прихорашивая его, как клиента в салоне, — если честно, я уже и забыл, как тебе это все в новинку. Не хочу, чтобы ты тут разгуливал, думая, что стереотипы — факты. Он выпрямляется и разглядывает аутфит. — Знаю, тебе кажется, это слишком, но, — его голос становится ниже, и нежная улыбка появляется на губах, — ...это важная ночь. Ты просто пока не знаешь. Поверь. — Почему? — Сам увидишь...Вшух, давай, иди меряй. На какой-то короткий миг Чонгук думает переодеться здесь, в его комнате. На мгновение он чувствует себя достаточно смелым, чтобы и впрямь сделать это, достаточно смелым, чтобы открыться полностью. Но это чувство покидает его так же быстро, как оно и возникло, и вместо этого он идет в ванную комнату. И когда Чонгук спустя время с трудом протискивается в кожаные штаны, ему не кажется, что оно того стоит. Когда весь аутфит на нем, он вновь смотрит на отражение. И все, о чем он может думать — что родители, наверное, умерли бы, узрев его в таком виде. И, будь слова Старейшины Аса правдивы хотя бы на грамм, Чонгука сразила бы молния прежде, чем он успел бы подумать выйти таким на публику. Но затем приходит доселе невиданное предвкушение, и Чонгук понимает, что вид-то совсем неплохой. Не плохой, а хороший. Чонгук хорошо себя чувствует. А его родители, Старейшина Аса и молния — вообще не имеют значения, их мнения — пустой звук. Все, что важно — это только он сам. Позже они с Джию и Хиен, которая не переоделась во что-то вечернее, а просто осталась в своих джинсах и белой футболке, оказываются в гостиной, ожидая, пока Сокджин наденет свой особенный аутфит. Когда дело доходит до Сокджина или его друзей — Чонгуку сложно понять, что значит, если «особенный». Конечно, Хиен и Джию, одетая в «голографический» корсет и расклешенную мини-юбку, были по разные стороны спектра. Но что у Сокджина, которого Чонгук видел только в самой удобной одежде ярких цветов, вообще была пара кожаных брюк — оказалось еще каким потрясением. Он не знает, чего ожидать. Когда Сокджин выходит из спальни, предварительно крикнув Джию включить его «музыку для выхода» на стерео («Love to Love You Baby»), Чонгук не удивлен — а благословлен; и на все сто процентов, по-глупому, по-счастливому — влюблен по уши. Он едва может видеть наряд Сокджина под резкой претенциозной накидкой, в которую тот укутан. Это не просто накидка. Основной материал прозрачный, слабый оттенок белого; низ и рукава отделаны перьями. Делая шаг в коридор, Сокджин драматично разворачивается, на что Джию лишь смеется, а Хиен улыбается и закатывает глаза. От этого поворота накидка немного распахивается, и Чонгук видит наряд под ней: белые кружевные брюки клеш и обычный верх с огромными рукавами-фонариками. Бесспорно, это Сокджин. А это значит — Чонгук, бесспорно, влюблен. ⠀ Клуб переполнен людьми из каждого уголка каждого поселения. Выбор гей-клубов в округе не так уж велик, да что там — по всей стране единицы. Сокджин объясняет это Чонгуку как раз перед тем, как поехать. Зачастую такие клубы — единственное место, где людям не нужно прятаться. Не нужно быть гипервнимательными, гиперответственными за каждый случайный жест. Поэтому там, особенно ночью пятницы, масса народу из горных городков, рыбацких деревень и поселков. Одна ночь — они собираются вместе, чтобы отдать себя тем, кто их захочет забрать. По дороге до клуба Чонгук получает несколько небольших прозрений, эмоциональных взрывов и переосмыслений всего на свете, пока сидит на заднем сиденье машины. Он с ужасом смотрит в окно; желудок сжимается в узел, ногти снова впиваются в кожу ладоней. Затем Чонгук расслабляется и предпринимает попытку себя переубедить. Ну что такого в этом ужасного? Что плохого может случиться? Вопросы повергают в ответный ступор. Этот круг, наверное, бесконечен. А потом, когда они подъезжают к клубу, Чонгук выходит из машины, и Сокджин берет его за руку — и тут все тревоги забываются, как и не было. Он знает, что Сокджин держит его не так, будто бы они пара; он знает, что это совсем ничего не значит; но отсутствие этого подтекста и подавляет тревогу. Это близость. Это тепло. Это осведомленность, что, да, хоть Чонгук и не может преодолеть вероятность того, что что-то пойдет не так — но теперь он уже не один. И пусть он знает Сокджина меньше, чем всех остальных, он всем своим сердцем чувствует — доверять ему так же легко, как дышать. Чонгук видит очередь возле входа и уже собирается идти в конец, как рука Сокджина крепко тянет его в сторону фейс-контроля. Он наблюдает, как выражения лиц людей в толпе меняются с возмущения на понимание, стоит им лишь взглянуть на Сокджина. Ведь тот просто сногсшибателен. — Вуил, — произносит Сокджин, когда подходит к секьюрити и тянется к нему вперед, чтобы обменяться воздушными поцелуями, — выглядишь таким злющим, жизнь должна быть помягче с тобой. — Так, это чье тут лицо я не видел веками, — при виде Сокджина выражение лица Вуила сменяется с холодного и серьезного на полное глупого абсолютного обожания, — когда ты был тут в последний раз? Сокджин взмахивает рукой, и его серебряные и розово-золотые ногти переливаются в свете огней. — Я уже едва поспеваю за молодежью. И он вновь поднимает руку, а затем колышет своими пальчиками, словно колдует. Улыбка на лице Вуила так и кричит, что он знает, что ему не следует делать то, что он собирается сделать, но против Сокджина он тоже бессилен. Вуил приоткрывает вельветовый занавес и машет им проходить. Клуб горит в разноцветном свете прожекторов. Розовые, зеленые, желтые, голубые. Места не так уж много. Может быть, при дневном свете или без гигантского диско-шара по центру, клуб бы не выглядел таким крошечным. Тогда он бы больше походил на фешенебельный ресторан, если бы не мигающие огни и еле стоящие на ногах тела, что тащат себя домой. Но это ошеломляет. Огни, тела, музыка — такая громкая, что бьет по ушам Чонгука; настолько громкая, что он чувствует, как его тело вибрирует вместе с басами. Впервые в жизни он ощущает музыку — невероятное чувство. Чонгук не узнает песню, но Джию расстроенно стонет что-то вроде «Ебаная ABBA каждую сраную ночь». Музыка все нарастает; Чонгук смотрит, как заколдованный, на людей на танцполе. Кто-то стоит у левой стены, ближе к выходу, где находится бар. Сверху и снизу бар украшен голубыми неоновыми огнями; трое барменов работают с молниеносной скоростью без единой неточности. Они готовят напитки и коктейли, делают лед и кусочки фруктов — на самом высоком уровне. Все равно что смотреть за танцорами или дождем. Чонгук моментально пленен. Что привлекает внимание еще больше, так это наряды вокруг. Ему казалось, Сокджин превзошел себя, казалось, что Джию очень эксцентрична — но это верхушка айсберга. Кто-то с головы до ног весь в неоне; кто-то одет, как в семидесятые — чокеры с шипами и расклешенные джинсы; кто-то в платьях, кто-то в спортивных штанах и футболках. В каком-то смысле, по крайней мере для Чонгука, все эти люди выглядят как божества. Его щеки почти краснеют, когда он обводит глазами клуб и натыкается взглядом на парочку, что увлечена самым страстным поцелуем, который когда-либо видел Чонгук своими глазами. Рты парней сливаются воедино; руки переплетены так, что Чонгуку не разобрать, где из них один — а где другой. Чонгук отводит свой взгляд, но понимает, что тот вновь возвращается к ним. Его охватывает не стыд. Не вина. И не страх. Уголки его губ дергаются вверх. Он осматривается, есть ли вокруг недовольные этим, протестующие, желающие разлучить эту пару. Но все вокруг только целуются, разговаривают и танцуют. Все здесь живут своей жизнью. Чонгук чувствует, как слезы жалят глаза, но улыбка растет и растет. Да, его все еще кроют волны тревоги, но эта пара, пара, которую он никогда больше не увидит, дает ему то спокойствие, в котором он так нуждался, хоть и не знал об этом. — Выпьем? — кричит кто-то рядом. Сокджин повторяет Чонгуку вопрос, отрывая его от парочки. — Тут есть просто газировка, — говорит Сокджин — на самом деле, кричит — наклонившись к уху Чонгука, как только видит его реакцию на предложение, — тебе не обязательно пить. Все вчетвером они направляются к бару. Когда Чонгук оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на ту пару, он их уже не находит. За баром Хиен заказывает напитки — и Чонгук даже не успевает начать представлять, что кроется под названиями, а Сокджин даже не успевает наклониться и прокричать заказ содовой, как один из барменов ставит перед ними четыре стопки. Стопки, наполненные чем-то синим, и Чонгук знает, что это не газировка... но на газировку очень даже похоже. — От того джентльмена в углу, — поясняет бармен. И, не дожидаясь расспросов, ныряет обратно в работу. Четыре головы поворачиваются к краю стойки: молодой человек в спокойном синем костюме кротко машет рукой с очаровательной улыбкой, что обнажает ямочки. Джию тут же направляется к чужаку с распахнутыми объятиями; Хиен здоровается, но возвращается к выпивке; а Сокджин тянет Чонгука за собой к краю стойки. — Че за хрень? — кричит Сокджин, когда они подходят к Синему Костюму. Этот громкий грубый вопрос противоречит жесту, с которым его задают: Сокджин тянется и одной рукой стискивает чужака в объятии. — Я думал, ты все еще в Европе. Чонгук не слышит ответа, разговор идет мимо его ушей. Он смотрит в сторону Хиен, что просто продолжает сидеть за баром, уткнувшись в свой телефон. Чонгуку почти что хочется быть сейчас ею. Ему знаком подходящий термин. Ему он не нравится. Третий лишний. Его терпения (и испуга) хватает на то, чтобы дождаться, пока Сокджин наверстает упущенное. Чонгук настолько не вслушивается в их разговор, что почти пропускает, как в его сторону прилетает вопрос. Сокджин легонько толкает его и, когда Чонгук поворачивается, поднимает руку и нежно гладит его по щеке. Он улыбается и смеется. Дразнит. Это ничего не значит, напоминает себе Чонгук. — Ты его парень? — спрашивает чужак, и у Чонгука сжимает горло. Он знает, что правильный ответ «нет», и смотрит на Сокджина, как тот ответит. Словно тот может сказать вдруг «Да, это мой парень». Этого не случится. Чонгук боится, что он вновь назовет его подопечным или чем-нибудь того хуже, но Сокджин этого не делает. Он лишь покачивает головой и возвращается к разговору. По какой-то причине Чонгука гложет отсутствие статуса. В конце концов, «подопечный», как бы он не претил, подразумевает хоть какие-то взаимоотношения. А без статуса их нет вовсе. У них вообще есть какие-нибудь отношения? Они хотя бы друзья? Чонгук настолько тупой, что и не знает, что нет? Джию, стоящая рядом с Синим Костюмом, глядит на Чонгука и подергивает своей бровью. И когда уже начнешь действовать? Чонгук выпутывает свои пальцы из руки Сокджина, идет к бару и опрокидывает в себя стопку прежде, чем успевает сам себя от этого отговорить. Жжется так сильно, что на мгновение ему кажется, будто в глотке вспыхнул пожар. В желудке тут же образуются пустота и страх, но Чонгук не может пойти на попятную. Он трясет головой, возвращается к Сокджину и тянется к нему до тех пор, пока его рот не оказывается в миллиметре от уха Сокджина. Чонгук делает глубокий вдох и пытается начать говорить, спотыкается на первом слове и пытается снова. Хорошо, что вокруг все эти тела, громкая музыка, пульсация баса. Он надеется, что из-за них незаметно, как сильно дрожит и ломается его голос. — Я все еще хочу посмотреть, — наконец произносит Чонгук, когда набирается смелости, — как ты танцуешь в огнях. И когда он отступает, чтобы увидеть эффект своих слов, то рад видеть ту улыбку, значение которой он уже знает. «Я думал, ты уже не попросишь», — сияет Сокджин и вновь берет его за руку, а затем, наскоро попрощавшись с Синим Костюмом, ведет его на танцпол. И только там Чонгука переполняет самый худший вид страха. Он остолбевает напротив Сокджина, пока вокруг танцует толпа. Вот в чем особенность чувства смелости, чувства дерзости. Для Чонгука они мимолетны. Они в ужасе разбегаются от него так же быстро, как и возникли в нем. Наверное, Сокджин прочел это по лицу, потому что он смеется, тянется к руке Чонгука и кладет ее себе на талию. И наклоняется ближе: — Не так танцуют под быстрые песни, но так уж и быть, я поддамся. Только не привыкай. И вот, в медленном танце под неподходящую песню, с кипящим морем людей вокруг, Чонгуку открывается новый вид боли в сердце. Глядя на Сокджина, что покачивается из стороны в сторону, словно пьет саму музыку, тоже обняв его талию — Чонгук чувствует только влечение. Это сильный удар. Насколько же он ему нравится. Настолько, что Чонгуку и правда кажется, будто сердце может взорваться, не сдержав в себе чувств. Он думает о тех целующихся парнях. Сглатывает ком в горле. Он тоже этого хочет. Он хочет прижать Сокджина так крепко, чтобы никто из зевак так и не смог сказать, где заканчивается Чонгук и где начинается в его объятиях Сокджин. — ...Ты так сильно мне нравишься, — Чонгук говорит это лишь потому, что его голос тонет в океане музыки, и он не верит, что Сокджин может его услышать. Только поэтому он не колеблется ни минуты в своем признании. Через пару мгновений Сокджин открывает глаза — как раз и песня подходит к концу. Он обнимает Чонгука и произносит в ответ: — Я знаю.