кусочки пазла
Казалось, у всех вокруг есть свой образ. Образ Хенджу, зачастую состоящий из фланелевых оверсайз-рубашек и коричневых карго, был ей очень к лицу. Вкупе с ее длинными волосами, убранными в аккуратный и крепкий высокий хвост, в их первую встречу этот образ рассказал кое-что Чонгуку о ней как о человеке. Например, Хенджу была крайне практичной. Ей нравились простота и комфорт — в общем, не выделяться. Сокджин был отчасти таким же. Он любил комфорт всей душой — и частенько ходил по делам, за почтой, в халате или домашней пижаме. Аксессуары он тоже предпочитал простые. Простые сережки-гвоздики: кристаллический кварц — порой дымчатого оттенка, порой розовое золото или серебро. Но Сокджин — как цветок посреди пустыни, он это прекрасно знает. Он не может не выделяться. Эйша, если она не была в униформе из Scoops, делала выбор в пользу ремней, чокеров и своего арсенала пирсингов. Шесть в правом ухе, три в левом, два над левой бровью, в губе. Зная Эйшу, это еще не все, но те, что на лице, и так довольно красноречивы. Ей нравились дерзость, прямолинейность и честность. Она любила панк-рок. А вот Чимин оставался загадкой — на поверхности было лишь то, что Чонгука он недолюбливал. В первую встречу Чонгук обратил внимание на его украшения, цепочку с первородным кристаллом изумрудного цвета. Она доходит Чимину до середины груди и качается в стороны каждый раз, когда тот выгружает коробки с заказами для магазина Хенджу. А кардиганы, что он постоянно носит, распахиваются, как зловещие паруса, когда он входит и выходит из книжного — получается особенно драматично. Наконец, его волосы, разделенные на пробор и уложенные в мягкие волны, добавляют изюминку в образ. Но о чем говорит этот образ? Если отбросить то, что Чимин и Тэхен знакомы, о чем он может сказать? Как раз этим теперь и занят Чонгук. Он пытается узнать Чимина, как если бы тот совсем не был связан с Тэхеном. Он заметил их вдвоем, когда выходил из «Шаром покати», намереваясь просто встретиться с Тэхеном после работы. Чонгук не знал точного времени, встретятся ли они в магазине, или нужно куда-то идти. Но все это стало неважно, когда он вышел из книжного — Тэхен вновь стоял через дорогу. И Чонгук уже рад был намылиться прямо к нему, но рядом с Тэхеном стоял Чимин. Чонгук останавливается прямо на крыльце магазина и ждет, обуреваемый внезапным желанием вернуться внутрь и попросить Хенджу о какой-нибудь сверхурочной работе. Но он не может сдвинуться с места. Видеть, как Тэхен и Чимин стоят друг напротив друга посреди тротуара — с маленькой собачкой между их ног, что терпеливо ждет Чимина с ее поводком в руке, пока они оба увлеченно о чем-то беседуют — все равно что быть в двух местах одновременно. Долгое время мир Паствы и мир района Рейми были двумя разными мирами — на разных планетах с миллионами световых лет между ними. Чимин был кем-то одним, а Тэхен — другим. Они даже выглядели совершенно по-разному. И сегодня тот первый раз, когда Чонгук видит их вместе вне своего дотошного воображения. И, глядя на них теперь, почему-то сложно вообще представить, что они когда-либо были порознь. Внешне они как два кусочка одного пазла. Созданы друг для друга. Ожидание становится невмоготу, пока они сладко прощаются, наклоняя друг к другу головы. Чонгук наблюдает, как Тэхен садится на корточки, чтобы погладить песика, но когда он обнимает Чимина и запечатлевает на его лбу поцелуй — Чонгук отводит свой взгляд. Напрягается, как струна. Как же он умудрился все проворонить? Он думает о Тэхене, что стоял на церковной сцене и, склонив голову, объявлял пастве, что уходит по причине своего «непристойного поведения». Тогда Чонгук думал, что это и был настоящий Тэхен. Но теперь, глядя на влечение между ним и Чимином, Чонгук чувствует, будто никогда еще не ошибался так сильно. Мы с тобой не друзья. Чонгук дожидается, когда Чимин, всколыхнув полы кардигана, уходит вслед за своей собачкой, и только тогда идет через дорогу к Тэхену. Когда он подходит, смотреть в глаза непосильно. — Привет, — здоровается Тэхен. — Что, готов? Чонгук мажет взглядом по уходящей фигуре Чимина. Затем он находит силы взглянуть на Тэхена — тот понял немой вопрос, и качает в ответ головой. Запретная территория. — Готов? — спрашивает тот снова. — ...Готов. ⠀ Так странно — смотреть на кого-то знакомого и совершенно не узнавать его. Чонгук действительно никогда не знал Ким Тэхена. Да, они были только знакомыми, не друзьями — но Чонгук считал, что знает все о Тэхене: знает, кто он такой, знает, что случилось между ним и родителями. Но, возможно, это и есть капкан — только считать, но не ведать на самом деле. Тэхен ведет его в маленький магазин электроники, где они берут телефон с предоплатой в 30 тысяч вон. Чонгук тратит еще 25 тысяч на сим-карту, которая, как ему объясняли аж несколько раз, имеет определенный запас минут. Тэхен информирует его, что как только минуты закончатся, нужно будет купить другую сим-карту — с таким ограниченным бюджетом можно не надеяться на что-то кроме самых базовых функций простенького телефона. В разгаре объяснения сердце Чонгука так переполняется эмоциями, что готово лопнуть, и он интересуется, почему Тэхен вообще ему помогает. Тот обдумывает это, уставившись в потолок. — ...Давай я не буду переосмыслять все свои поступки, а то еще передумаю. После этого никто из них не говорит ни слова. Но когда они выходят из магазина, Тэхен вновь нарушает повисшую тишину: — В свой первый поход сюда я купил раскладушку. Несколько лет назад. Ничего удивительного. Вот почему Чонгук тогда спрашивал, что Тэхен думает о возвращении с миссией в Рэйми. Слухи, что распространяла церковь, оказались отчасти верны. В конце концов, именно в этой части города Тэхена поймали впервые. Но у него все это время был телефон? Уже как несколько лет? — Это было когда ты уехал? — хмурит брови Чонгук. Они подходят к своим велосипедам, но не садятся на них, вместо этого решив просто катить их рядом во время прогулки. — Незадолго до этого, — отвечает Тэхен. — Дома я обычно... Вдруг он замолкает. Когда Чонгук поднимает свой взгляд, то видит, как он улыбается, словно в попытке удержать смех. — ...Я обычно прятал его в трусах. Отврат... но прятать уже было негде. — ...В тот самый день, — нерешительно начинает Чонгук, — что ты сделал? Тэхен смотрит ему в глаза, а потом на небо — оно начинает темнеть. Его взгляд замирает на невидимых звездах. — Я могу рассказать секрет? Чонгук кивает. — Не думаю, что я вообще в это верил. Аса... — произносит Тэхен. Отсутствие слова «Старейшина» — оскорбительнее всех ругательств. — Он всегда был... Он никогда мне не нравился. Вот и очередная вещь, в которой Тэхен превосходен. Искренность, самоотверженность, добросердечность и, вот, проницательность (как бы сказала Хиен, встроенный «пиздеже-детектор»). — Забавное совпадение, — прокашливается Чонгук. — Когда я уходил, я сказал ему, что он говно. И родителей своих так назвал. Он почти проговаривается, что сказал то же самое и семье Кимов, но неизвестно, как это воспримет Тэхен. Чонгуку кажется, что такие слова вполне сойдут за попытку снискать благосклонность, которой он не заслуживает. Тэхен главным образом отвечает посмеиванием — тихим и очень тяжелым. А потом, еще тише: «В этом ты не ошибся». — Ну а ты? — спрашивает Тэхен. — Земная твердь не разверзнулась, не хлынул огненный дождь, и что? Ты просто пошел сюда? — ...Я и так сюда возвращался. Даже после того, как ты — ну, с твоими родителями. Я возвращался в одну и ту же квартиру. Наверное, думал, что нужно спасти его. Но... не знаю. Переосмыслив все, скорее, я просто хотел быть с ним рядом. Тэхен медленно кивает. — Ну, а потом, когда это произошло — вернее, не произошло — я прибежал сюда. Я не знал, куда мне еще идти, и... Думаю, просто доверил все в его руки. — И ты остался с ним? Чонгук кивает; губы растягиваются в улыбке, пальцы так и зудят дотронуться до ключа на шее. — Там я как будто дома. Становится тихо. Когда их взгляды снова встречаются, на лице Тэхена вспыхивает ухмылка: — Так ты открылся? — Наверное. — И с каких пор ты это понял? — Думаю, лет с тринадцати, — поразмыслив, отвечает Чонгук. — Понадобилось... целых девять лет лжи и притворства. Оказывается, я в этом не очень хорош. — Ну, не знаю. По-моему, всяко лучше меня. Улыбка Чонгука становится ярче, он трясет головой в ответ. — Чего? — спрашивает Тэхен. — Я так долго хотел тебе нравиться. Тот выглядит удивленным: — Почему же? — У тебя столько всего получается, а у меня нет. И теперь ты говоришь мне, что есть кое-что, в чем я лучше — и это в притворстве. Тэхен посмеивается: — ...Рассказать тебе еще секрет? — Давай. — Кажется, я знал, что ты гей, еще до того, как это понял ты сам. Не знаю, это ведь правда — я нравился тебе в этом самом смысле. Чонгук мысленно возвращается в свои двенадцать. Тэхену четырнадцать. Он влюблен в него до беспамятства. — Я такой очевидный? — сокрушается Чонгук. Тэхен опять смеется в ответ. — Я часто слышу это в последнее время. — Что ты очевиден? Хочешь сказать, тебе не всю жизнь говорили об этом? — Неа. — А что сейчас тогда произошло? — ...Ты рассказал уже два секрета — справедливо и мне поделиться тоже. Это парень, у которого я живу. Он очень мне нравится. Очень. И все вокруг говорят мне, какой я же очевидный, даже он сам говорит, — Чонгук опускает взгляд вниз, на дорожку. — Впервые в жизни я не пытаюсь скрываться. Все так в новинку, так... сильно. — А ты ему нравишься сам? Тут Чонгук замолкает. Он задумывается, как было бы, будь это так. Если бы он нравился Сокджину, если бы они жили вместе, как Чимин и Тэхен, будь у них собака, и быт, и «the glow of love», как пелось у Change. — Я не знаю. Я думал, что точно не нравлюсь, но теперь подумываю, что вдруг... И тогда я думаю — но как такое возможно? Как же он мог...? Он вновь запинается, не находя нужных слов. Да и какая разница — это все равно блажь, что бы он там ни думал. — Наверное, у меня было точно так же, — начинает Тэхен после долгой паузы. — С...? Имя Чимина Чонгук не произносит; Тэхен снова смотрит тем самым взглядом. Запретная территория. Чимин был за ее границей. Когда Тэхен убеждается, что Чонгук не закончит вопрос, то кивает ему в ответ: — Ага, с ним. Чонгук решает, что тема на этом исчерпана. Видно, что Тэхен не горит желанием говорить о своих отношениях, отношения ли у них вовсе — ничего страшного в этом нет. Чонгук рад, что уже говорит с Тэхеном — и неважно, о чем. К его удивлению, Тэхен все-таки продолжает. — Я с первой встречи запал на него, но снова и снова думал «это неправильно». И в то же время — каждый раз, когда я говорил с ним или просто видел издалека, я думал «если бы это было неправильно, я бы чувствовал себя плохо». Но я себя так не чувствовал. Такое счастье — слышать это от кого-то другого. Теперь Чонгук понимает, чтó он все это время чувствовал. Постоянные колебания — каждый раз, когда он смотрел в сторону Сокджина и корил сам себя за это... а потом его взгляд все равно возвращался к нему. Потому что Чонгук никогда не чувствовал себя плохо с ним. Простейшее объяснение. Предзакатная дымка неба, что переходит от оранжевого к розовому и фиолетовому цветам, напоминает Чонгуку о Луне, и он вдруг поднимает голову вверх в поисках ее серпа: — ...А ты не волнуешься о Натали? Чонгук ждет, быть может, что Тэхен опять замолчит — с немым гневом или чем-то подобным. Но тот только громко смеется. Когда Чонгук опускает голову, Тэхен с улыбкой почесывает свой подбородок. — Чонгук, — не глядя, посмеивается он, — нет никакой Натали. И в этот момент Чонгук вспоминает тот случай, который так легко вылетел из головы — тогда, в магазине, он был очарован красотой почерка Чимина на маленькой записке. Вот они и познакомились. ⠀ Как оказалось, у Тэхена больше секретов, чем предполагал Чонгук. Так много вопросов вертелось в его голове, когда они разошлись; он хотел совета, хотел расспросить Тэхена о том, что тот чувствовал, когда впервые признал в себе тягу к парням, существуя в мире, где это считалось мерзостью. Но Чонгук ничего не спросил. Потому что он знал — впереди еще будут возможности это выяснить. Потому как прежде чем разойтись, Тэхен сказал, что они еще встретятся, и вбил свой номер в его новый телефон. Но перед этим, конечно, добавил: «Ты еще не прощен». ⠀ Он запомнил номер Сокджина. Когда Чонгук подыскивал себе работу, то везде указывал его номер, потому что номера у самого Чонгука, технически, не было. Он написал его на таком огромном количестве заявлений, что эти цифры прочно засели в памяти. Когда он подходит к двери их дома, то у него возникает идея, и он достает телефон. Улыбаясь, как дурачок, он набирает номер Сокджина. Три гудка, и Сокджин отвечает. Его нечеткий голос слышится будто бы в отдалении, но все с тем же знакомым теплом: — Алло? — ...Это я. Чонгук практически видит, как изгибаются брови Сокджина: — Чонгук? Откуда ты звонишь? Все в порядке? — Да, я просто, — он заламывает пальцы, пытаясь наскоро что-нибудь выдумать, — забыл ключи. Можешь открыть мне дверь? Он слышит, как Сокджин разочарованно цокает языком — но это лишь игривое притворство: — Через сколько придешь? — Я уже тут. Тот замолкает. В трубке слышится шарканье — а затем оно слышится и за дверью, прежде чем та открывается. С телефоном у уха, Сокджин улыбается неизвестной доселе улыбкой, а потом отключает звонок. — Как я понимаю, ты теперь больше не амиш? — Хватит, — с улыбкой просит Чонгук. Черная рубашка, черные джинсы — единственные минималистичные вещи в гардеробе Сокджина. Он одет для рабочей смены. — Через сколько уже пойдешь? Не взглянув на часы, Сокджин отвечает «пятнадцать минут» и тянет Чонгука в дом. Они усаживаются на софу, и он в нетерпении лезет посмотреть, что же там за телефон. Получив его в руки, он спрашивает: — А ты правда забыл ключи? Чонгук мотает своей головой. — Ты соврал мне? — Сокджин хватается за грудь и разыгрывает потрясение. — Даже не знаю, обидеться или восхититься. Даже без повода? — Я потратил больше, чем должен был, но я понял, что все-таки он мне нужен. Знаешь, эм, если потом захочу поискать вторую работу или... тебе позвонить, все такое. — И ты уже вбил мой номер? Чонгук робко кивает, пока Сокджин зарывается пальцами в его волосы. Он постоянно так делает; это движение стало настолько родным, что когда его нет, все вокруг какое-то не такое. Но Чонгук все не может свыкнуться — эти спонтанные прикосновения каждый раз оставляют его опьяненным. Сейчас он тоже не может противиться этому чувству: они с Сокджином настолько близко, что ему стоит лишь захотеть — он с легкостью может наклониться вперед и прижаться к его губам. И пусть Чонгук и впрямь бросает быстрый взгляд на губы Сокджина, в то же время он знает, что все это возможно только в его внезапных вспышках фантазий. Сокджин сохраняет номер Чонгука в собственный телефон, подписывая его как «Гукки», и открывает камеру. Он наводит ее на Чонгука, велит ему улыбнуться и делает фотографию. А затем показывает результат и интересуется, нравится ли тому фото. Все в порядке; потом Сокджин отдает Чонгуку его телефон. — Ты уже делал какие-нибудь фотографии? — Нет. — Ты не против, если первой фотографией на твоем телефоне будет моя мордашка? — Не против. Так, Сокджин вновь тянется к телефону и слегка хорохорится. На самом деле ему и не нужно сильно стараться, чтобы выглядеть как искусство и навсегда запечатлеть живое воплощение красоты. Все, что требуется — только нажать на фото. Чонгук смотрит, как Сокджин добавляет свою фотографию в информацию контакта и отдает телефон обратно. — Ну вот. Добро пожаловать в современность. Сокджин поднимается с софы, по-видимому, уже уходя на работу, но Чонгук спешно останавливает его рукой, нежно обхватывая запястье. Конечно же, они оба удивляются этому контакту (и оба — приятно). Потому что обычно это Сокджин брал его за запястье, а не наоборот. Чонгук опускает взгляд на свою руку — пальцы прямо над выпуклой косточкой запястья Сокджина — и ласково поглаживает это место. Поглаживает, не подумав, потому как если бы он подумал, не сделал бы это вовсе. Но теперь, когда Чонгук гладит его, прекращать совершенно не хочется. Вот так бы ласкать и всего Сокджина, каждую клеточку тела. Нежно, неторопливо. — Может, общую сделаем? — просит Чонгук, когда их вспыхнувшие взгляды пересекаются. До этой минуты он никогда не видел, чтобы Сокджин так воодушевлялся и смущался одновременно. Тот хлопает ресницами и делает вид, словно обдумывает предложение: — А зачем? Чонгук не способен скрыть истинное лицо — рассудок вновь затуманивается фантазиями, разражается чувственностью. Он может сказать только правду. Реальность сильнее его, притворяться уже невозможно. — Мне нравится видеть нас вместе. Улыбка Чонгука становится шире — как и улыбка Сокджина, когда тот тянет к нему свою руку — опять. Чонгук уже ждет очередного прикосновения к волосам, но получает другое. Вместо этого Сокджин подхватывает одну-единственную волосинку, что повисла прямо рядом с глазом Чонгука, и со всей нежностью в мире заводит ее ему за ухо. — Это правильный ответ, — довольно мурлыкает он. Сокджин тянет Чонгука к себе, оборачивает его руку вокруг своих плеч и готовится позировать для фотографии. Но прежде чем включить камеру, он опускает нос вниз, пока не оказывается в паре сантиметров от ключицы Чонгука. И прямо перед тем как нажать на кнопку, он говорит: — Вкусно пахнешь. Первая фотография хранит отпечаток этого. Уже потом, когда Чонгук пересмотрит фото, то увидит удовольствие на своем лице, увидит удивление, волнение, но, что еще больше, абсолютное счастье. А на лице Сокджина он обнаружит нечто такое, чего еще никогда не видел там раньше. На втором фото они оба улыбаются. На третьем они дурачки: Чонгук морщит нос, Сокджин высовывает язык. Всего трех совместных фотографий, что находятся на телефоне Чонгука, уже достаточно, чтобы пролюбоваться остаток дня (и установить второе фото в качестве обоев). Уже потом, лежа на кровати, когда Сокджин уже будет давно на работе, Чонгук будет рассматривать эти фотографии с блаженной ухмылкой, потому что они с Сокджином как пазлы.семь минут
Эйша снова приходит в «Шаром покати» во время обеда Хенджу и Чонгука. Те едят вместе в комнате отдыха, предварительно разместив на двери магазина табличку «Вернемся через час». Еще одна причина, по которой работать на такого начальника как Хенджу просто счастье — она всегда не прочь заплатить за обоих. Конечно же, Чонгук знает — не будь он единственным ее служащим, все было бы иначе, но все равно приятно. Иногда, когда у него появляется возможность, Чонгук делает ответную любезность, оплачивая ее обед. Снова играет музыка. Настойчивый панк — разрывающиеся гитары, оглушительные барабаны и рев вместо обычного пения. Хенджу согласилась на это с большой неохотой — и то, только при условии, что в плейлисте не будет ни The Comes, ни Crying Nut. Чонгук не особенно проникается панком, но это даже немного походит на наблюдение за Сокджином, теряющемся в пучине диско — всегда здорово смотреть, как люди наслаждаются тем, что им нравится. Хенджу поедает готовый сэндвич из супермаркета, пока Эйша копается в ее телефоне, кивая в такт играющей песне. Когда Чонгук не наблюдает за ними, то делает то же самое: снова и снова проверяет на телефоне входящие. Он написал Сокджину, как только пришел на работу; потребовалось немного раздумий, чтобы решить, что сказать. Он обдумывал самое простое приветствие: Привет. Здравствуй. Как дела? То, что они жили вместе, лишь усложняло задачу. В конце концов, после нескольких разных попыток составить нужную смс, Чонгук просто послал Сокджину их общую фотографию номер два. Улыбки на ней не такие широкие, но в глазах океаны счастья. Чонгуку хотелось послать с фотографией и вопрос, видит ли Сокджин, как они смотрятся вместе, но, похоже, смелость сегодня спит. Чонгук выбирает отвлечься и переводит взгляд к Эйше, чтобы рассмотреть один из ее многочисленных пирсингов. После той ночи танцев Чонгук загорелся страстью к подобным вещам. К гламуру, что рождает подводка для глаз, к громким заявлениям, о которых кричит малюсенький чокер, к тому, о чем мерцают огни. Все, что он видел той ночью, он продолжает носить в себе. Все эти люди, ему хочется быть таким же — не копировать их стиль, нет, а решительно найти свой. В этом и красота. В самовыражении. Невероятно, как Чонгук не додумался раньше. Наверное, благодаря Старейшине Аса — тому еще говноеду. Теперь Чонгук серьезно увлекся серьгами. Ему всегда нравился вид Сокджина в сережках — в любимой паре гвоздиков с кварцем, который переливается разным цветом в зависимости от света. И теперь восхищение переросло в желание. Чонгук тоже хочет сережки. — Эйша. Он откладывает телефон в сторону, чтобы не думать о сообщениях. Эйша только мычит в ответ, не отрываясь от своего. — Как дорого стоит пирсинг? В ту же секунду она поднимает взгляд. Надо было обмолвиться этим раньше. — Где? — ...Здесь, ну... Не поеду же я— — Где, в смысле — на каком месте? — А... — Чонгук поднимает руку и сжимает пальцами мочку уха. — Вот тут. Опустив телефон, Эйша наклоняется вперед и берет его за ухо, будто бы проводя ревизию. — Ты собираешься платить за простой прокол в ухе? Я могу сделать его бесплатно, дружок. — Ты? А может, лучше... это сделает профессионал? Она отстраняется, чтобы взглянуть на Чонгука с чистым непониманием, а затем указывает на собственный пирсинг над бровью: — Даю руку на отсечение, я полупрофи в этом! Хенджу, которая только заканчивает возиться с инвентаризацией, подает голос из-за своего компьютера: — Я бы не разрешила ей даже близко подойти к своему телу, Бэмби. Так что поберегись. Взгляд Чонгука мечется между ними двоими: — А ты когда-нибудь уже делала пирсинг уха? Кому-нибудь, не себе? — Чонгук, — начинает Эйша, усаживаясь на стол, — Чонгук, Чонгук, Чонгук. Когда мне было тринадцать, я поехала в летний лагерь для девочек — второй в моей жизни самый лесбийский опыт. Все лето я только и делала, что прокалывала уши девчонкам в своей кровати. Она вновь тянется к его уху и спрашивает, хорошенько ли он все обдумал. Неа. Не хорошенько. Но Чонгуку нравится, как смотрятся серьги, и ему тоже хочется их носить. Все дело в том обещании, что он тогда дал сам себе. Без зазрения совести стремиться быть тем, кто он есть — кем бы он ни оказался. — Думаю, да, — отвечает Чонгук, — это больно? — Я проткну твой кусочек тела иголкой, конечно же, будет больно. Но смотреться будет — огонь. — А когда? — Да хоть прямо сейчас? — Эйша поворачивается к Хенджу. — Онни, сколько до конца перерыва? — Меньше чем сорок минут. Если уж собираетесь, идите прямо сейчас. Эйша по-приятельски пихает Чонгука в плечо: — Пойдем. Он идет за ней хвостиком. — А куда мы вообще идем? — За покупками. Спирт, иголка и перманентный маркер — знаешь, не завалялось в кармане. ⠀ В итоге они покупают спирт и маленький швейный набор, состоящий из трех различных иголок, трех разных катушек с нитками (черными, белыми, красными), миниатюрных ножничек и измерительной ленты. — Кажется, придется заняться шитьем, — шутит Чонгук, когда они наконец усаживаются на скамейку у супермаркета. Он забирается на нее с ногами и кладет швейный набор себе на колени. — Тебе бы полезно найти занятие, — отвлеченно бормочет Эйша. Она наполняет спиртом крышечку от бутылки и окунает туда иглу. До этого она так же продезинфицировала две свои собственные сережки — маленькие серебряные колечки, на конце одного из которых висит маленький полумесяц, а на втором — змейка. «Когда все заживет, — сказала Чонгуку она, — вернешь мне эти сережки». — У меня есть занятие, — врет он. — Назови хоть одно. — ...Отстань. Когда игла продезинфицирована — когда Эйша говорит, что игла продезинфицирована — Эйша спрыгивает со спинки скамейки на сиденье и садится напротив Чонгука. Она велит ему взять ватный шарик и протереть спиртом мочку уха. Когда она наконец наклоняется — с иголкой в руке, схватив его ухо, они оба задерживают дыхание. — Не дергайся, — говорит она, и Чонгук даже не успевает придумать ответ, как иголка быстро проходит сквозь кожу. Немного больно — совсем немного, только долю секунды, а потом ничего. — И все? — выдыхает он. — Все. Первой сережкой идет сережка со змейкой. Пирсинг другого уха настолько же быстрый. Взяв свои вещи, Эйша с Чонгуком встают со скамейки и подходят к окну супермаркета. Чонгук вертит головой во все стороны, чтобы как следует рассмотреть сережки. Как и со всеми новшествами, он боялся, что те ему совсем не понравятся или будут смотреться на нем ужасно. Но когда Чонгук видит свое отражение, он с радостью обнаруживает, что они не только ему очень нравятся, но и наталкивают на мысль, что заинтересовать кого-нибудь теперь уже не настолько невероятно, как лепреконы, единороги и Бог. Уже потом, когда Сокджин их увидит, заметит во время ужина, его реакция будет и радостной, и в той же мере — полной интриги. Он закусит губу, взглянет на серебряные колечки снова — но ничего не скажет. Именно тишина и удержит вопрос Чонгука, нравятся ли сережки Сокджину. Потому что впервые будет так очевидно, что да. ⠀ В следующий выходной Сокджина вечер начинается как обычно. Они ужинают, слушают музыку, Чонгук ест мороженое с зеленой дынькой, а Сокджин «сэндвич» из мороженого. Они идут в душ (конечно, раздельно), чистят зубы и переодеваются в свои пижамы. Музыку не выключают, так и сидят вместе с ней: Сокджин читает одну из своих многочисленных книг, пока Чонгук пытается найти применение своему новому швейному набору, заинтересоваться им. Но тут Сокджин закрывает книгу — довольно-таки неожиданно. Пару секунд он просто смотрит вперед, а затем переводит взгляд на Чонгука, и: — Хочешь посмотреть фильм? Чонгук осматривает гостиную и, не найдя телевизора, вопросительно поднимает бровь. — У меня ноутбук есть, дурашка, — Сокджин убирает книгу и переспрашивает, уже по пути в свою комнату: — Ну так чего, ты хочешь? — Конечно. На самом деле Чонгук уже подустал, но вместе с тем — он давно потерял все силы к сопротивлению, если речь касается А) Сокджина или Б) времени, которое можно провести рядом. Тот возвращается с ноутбуком и подсаживается на софу к Чонгуку, подбирая под себя ноги. На экране появляется множество разных фильмов, обложки которых варьируются от ярких и до тошноты жизнерадостных — до серых, пустых и нагоняющих только тоску. Они решают остановиться на одном триллере, который, по заверению Сокджина, является абсолютной классикой, Чонгук уж точно оценит, — и начинают просмотр. Фильм не из жанра ужасов, но нервы Чонгука трещат по швам — он вгрызается в свою нижнюю губу и крепко сжимает подушку; от жуткой и напряженной атмосферы мало-помалу становится не по себе. Примерно через тридцать минут от начала фильма его телефон вибрирует на кофейном столике. Чонгук даже не обращает внимания. Что бы ни было, кто бы ему ни писал — это сейчас не так важно, как сюжет на экране. Он так увлечен этим фильмом, что заметить нечто другое попросту невозможно. В частности, Чонгук не замечает реакцию Сокджина, когда тот инстинктивно смотрит на телефон Чонгука и видит, что прямо за уведомлением и временем на заставке стоит их общая фотография. Чонгук не замечает, как Сокджин поднимает брови, как вспыхивает его взгляд, как глаза опускаются вниз. Не замечает, как он улыбается, а затем поднимает взгляд на Чонгука. Зато Чонгук замечает, как фильм вдруг встает на паузу. Он смотрит на Сокджина, который ее нажал. Во взоре Сокджина такая мягкость, такое тепло, на губах улыбка — новая, неизвестная. Все это соединяется во что-то настолько сильное, что не передать словами. Чонгук пытается вспомнить, когда еще Сокджин смотрел на него вот так, но быстро приходит в себя: — Что такое? — ...Хоть на секунду прекрати кусать свои губы? И точно — его нижняя губа зажата между зубами. С немым вопросом Чонгук округляет глаза. Зачем? Голос Сокджина сладок, низок и нежен, когда он отвечает следующее: — Потому что, если не прекратишь, я могу тебя случайно поцеловать. Как называется состояние, когда твое дыхание замирает, сердце останавливает биение, а кровь застывает в венах? Да, правильно, это смерть. Вот так умирает Чонгук. Странное чувство — застыть, когда все вокруг в огне. Его глаза становятся как два блюдца. Дыхание ускоряется; он мельком смотрит на экран, словно дает фильму знать о том, что больше совершенно в нем не заинтересован. — Ничего? — легко уточняет Сокджин. Слова, здравый смысл и способность думать бросают Чонгука на произвол судьбы. Он не может сосредоточиться, не может придумать ответ, даже не может найти свой голос, если бы ответ был. Он только активно кивает, облизывает губы и благодарит Господа (?), что сообразил почистить после ужина зубы. Сокджин придвигается ближе — так близко, что их колени соприкасаются. Сандал перемешивается с лемограссом. Куда Чонгуку деть руки? Он прочитал столько книг, но ни в одной из них не написано, что он должен сделать с руками. Сокджин кладет свою руку ему на колено, вторую — на щеку, и начинает клониться вперед. Чонгук чувствует кожей трепет его дыхания и сглатывает ком в горле, чтобы не заскулить. Между губами остаются считанные сантиметры, но тут он внезапно придумывает ответ: — Я это не очень умею. На одном дыхании, спешно. Сокджин только улыбается и заверяет Чонгука: — Ничего легче на свете нет, уж поверь. И тогда, наконец, их губы сливаются в поцелуе. Губы Сокджина полные, теплые, мягкие. Чонгук всегда предавался фантазиям об их вкусе — и в основном был прав. Но эти мечты не знали той нежности, с которой целует Сокджин; не знали, что пусть он не сразу приоткрывает губы — но когда это случается, то все происходит как в замедленной съемке. Так волнующе — Сокджин почти целомудренно обхватывает своими губами нижнюю губу Чонгука. Он наклоняет голову и слегка обводит языком его рот, а затем отстраняется лишь на мгновение, чтобы спросить Чонгука, все ли сейчас в порядке. Тепло исчезает, и Чонгук только жадно кивает и тянет Сокджина обратно. Теперь он знает, что делать со своими руками: он кладет их на рубашку Сокджина и стискивает ткань, как соломинку утопающий. Чонгук позволяет ему вести, целует медленно и осторожно. Но тут его озаряет — ведь такой поцелуй может показаться скучным. Особенно кому-то, у кого опыта явно больше — кому-то, кто не так долго жаждал поцелуя человека напротив. Поэтому Чонгук пытается вложить в него больше страсти. Ему кажется, это возможно только при помощи языка. Спустя пару секунд его нового «метода» Сокджин смеется и разрывает их поцелуй. Он обхватывает щеки Чонгука и мягко целует его подбородок. — Перебор с языком, — говорит он. — Смотри... А потом вновь прижимается к губам Чонгука и начинает медленно ласкать его язык своим. Чонгук закрывает глаза и подстраивается под темп. Он поднимает руку с рубашки Сокджина и кладет ему на плечо, продолжая их платонический поцелуй. Но вскоре Сокджин опять отстраняется — Чонгук тянется за ним вперед, пытается вернуть его губы. Но когда он понимает, что поцелуя уже не последует, то открывает глаза и видит, как Сокджин закусывает губу и глядит на экран своего ноутбука. — Настолько плохо? — вздыхает Чонгук. Сокджин покачивает головой, снова потирая пальцами мочку уха: — Нет, просто—... это плохая затея, да? Из легких исчезает весь воздух. Чонгук боялся, что так и случится. — Это потому что я Дева? Сокджин издает фыркающий смешок: — Хах, нет. — ...Но почему? Мне понравилось, ну... Тебе разве нет? — Нет, понравилось. Я уже думал об этом и раньше. — Наверное, все равно не так долго, как я. — Определенно, не так, — Сокджин поднимает взгляд и посмеивается из-за реакции на эти слова Чонгука. — Ну, потому что... ты живешь здесь на безвозмездной основе, и если мы добавим сюда и это, то дело лишь усложнится. Не знаю, я как будто тебя использую— — Серьезно, — в неверии стонет Чонгук, — ты же знаешь, что это не так. Ты... ты точно меня не используешь. Сокджин будто задумывается, но только лишь на мгновение. Он закрывает ноутбук и поднимается с софы на ноги: — Просто... Если мы живем так, то лучше нам не заниматься таким. Чонгуку хочется взвыть, но он чудом воздерживается. Его взгляд опускается вниз, рот — чуть более розовый, чем обычно — немного приоткрывается. Зубы вновь начинают кусать губу. — Если ты так считаешь. Если жалость не в тоне Сокджина, то в тишине перед ним: — Спокойной ночи, Чонгук. — ...Спокойной ночи, любимка. Чонгук не поднимает глаз, чтобы увидеть реакцию, а только ждет, пока Сокджин уйдет в спальню, чтобы вернуться в свою. Какое-то время его голова гудит, и он не может заснуть. Рана, которую он получил в ночь танцев, блекнет в сравнении с той, которой его убили сейчас. Чонгук ворочается в постели, вновь и вновь кусая и облизывая нижнюю губу, и предается — нет, не мечтаниям — воспоминаниям. Наверное, поцеловать Сокджина было ошибкой. Потому что теперь, когда поцелуй свершился, он думает о нем больше, чем когда-либо раньше. Часы все идут; Чонгук не знает, как долго уже не спит. Он таращится в телефон, раздумывая, насколько же жалкой будет сейчас смс. Да что он вообще напишет? Неправильно переубеждать Сокджина, неправильно пытаться заставить его делать то, в чем он так явно колеблется. Боже, ну почему Сокджин вообще его поцеловал? В два часа ночи он прекращает попытки заснуть и встает со своей постели. Чонгук не может заснуть, не может перестать думать — вот и остается только барахтаться в жалости к самому себе, поедая мороженое. Он открывает дверь спальни, ожидая встретить молчание и темноту, но вместо этого натыкается прямо на Сокджина, что стоит с поднятой рукой, собираясь постучать в дверь. Они долго смотрят друг другу в глаза, а затем внезапно, словно живые магниты, бросаются друг к другу в объятия и вновь сливаются в поцелуе. Сокджин был прав, когда говорил, что целоваться легко, и во время их поцелуя Чонгук решает, что если бы это было плохой затеей, он бы и чувствовал себя плохо. Но это совсем не так. Мысли Чонгука наполовину здесь, наполовину — в фантазиях. От «теперь они та самая Целующаяся Парочка» и «лепреконы и единороги» до будущего — их будущего, если оно у них есть. Когда они отрываются друг от друга, чтобы отдышаться, и соприкасаются лбами, Чонгук произносит тихое: — Хочу с тобой завести собаку. Громкий смех Сокджина весело звенит в тишине: — Чего?