мальтиец
Они с Сокджином занимаются почти всеми романтическими вещами, которыми только занимаются люди в отношениях. Они готовят друг другу. Держатся за руки (это они начали еще до того самого непреднамеренного признания). Сокджин все реже зовет Чонгука по имени, все чаще использует нежные прозвища. «Зайка», «сладулька», «любимка» вошли в обиход надолго. А теперь они с Сокджином еще и целуются. Как ни взгляни, их связь очевидна и неоспорима. Но ведь был и тот Водолей. Чонгук не встречал его до той ночи, да и после той ночи тоже. Об этом он не беспокоится. Беспокоится он о другом: Чонгук не знает, что значат их поцелуи для Сокджина, считает ли тот их просто чем-то обыденным и ни к чему не обязывающим. И эти размышления неспроста. У Сокджина есть настоящая жизнь, жизненный опыт, статус Кого-то: в общем, все, что Чонгук пытается заполучить. Поцелуи с ним для Чонгука сродни Апокалипсису. Для Сокджина они могут значить меньшее, или хуже — вообще ничего. Когда-то Сокджин мимоходом сказал, что отношения это путаница. Тогда Чонгук ничего не понял. Но с каждым днем становится все понятнее. Когда он возвращается со смены, в квартире никого нет. Оказавшись в пустоте дома, он решает, что как всегда дождется поздней ночи, пока не вернется Сокджин. Но на этот раз, когда тот зайдет, вместо того чтобы пойти лечь спать, Чонгук встретит его и усадит для разговора. Он должен выяснить, до какой степени разрушительный Апокалипсис случается у Сокджина во время их поцелуя — и случается ли вообще. Если они встречаются, если они друг для друга «парни», какое это имеет значение для Сокджина? Для них обоих? При мысли об этом нутро Чонгука будто бы скручивается — и по-хорошему, и по-плохому (в основном по-хорошему). Вот бы его мечты претворились в жизнь. Мечты о людях, которые встречаются, обнимаются и целуются, отношения которых наполнены искренностью. Они доверяют друг другу, принимают друг друга и поддерживают друг друга в самое темное и беспокойное время. Они целуются, прикасаются и любят друг друга. Эти мечты о Сокджине, конечно. С того самого дня, с первого утра в его новом доме, когда Сокджин наклонил голову и обхватил его щеку, Чонгук считает его самым милым созданием на земле. Но это жалит еще больнее. В конце концов за такое короткое время человек не способен забыть все то, чему учился с рождения. Где-то на задворках сознания (куда он часто запихивает мысли, которые его посещают) Чонгук раздумывает, что было бы, будь он грешником. Что, если бы Бог, если бы Конец, если бы прямая дорога в Ад за его грехи? К тому моменту, когда в два часа ночи Сокджин возвращается с работы и тихо заходит в прихожую, у Чонгука складывается такое впечатление, будто он уже вечность сидит посреди своего внутреннего пожара. Сокджин вздрагивает, увидев сидящего в темноте Чонгука. Он делает глубокий вдох, хватается за сердце и укоризненно шепчет: — Я слишком молод, чтобы умирать от сердечного приступа! У тебя с головой все в порядке? — Прости, — неубедительно просит Чонгук. И только когда он поднимается на ноги и идет к Сокджину, а затем обнимает его, Чонгук осознает, какое это все-таки облегчение. Тишина это не страшно. Он может справиться с тишиной — она уютна с Тэхеном, с Сокджином, с Хенджу. А вот с Одиночеством и Тишиной — нет, не может. Чонгук слаб перед их нападками. Но когда его руки оборачиваются вокруг талии Сокджина, когда его подбородок опускается ему на плечо, чувство опасности затихает. Он больше не один, теперь можно сбавить свою оборону. Чонгук вздыхает, уткнувшись в рубашку Сокджина. — Прости, — повторяет он. Затем он расслабляет объятие, чтобы как следует поприветствовать Сокджина и оставить робкий и чуть неловкий поцелуй в уголке его рта. Должно быть, это первый раз, когда Чонгук сам инициирует их приветствие — может, именно поэтому к его щекам приливает краска. — Все нормально? — спрашивает Сокджин. Глаза уставшие, но выглядит он прекрасно. Даже в своем самом сонном виде Сокджин может заставить воздух искрить. Чонгук кивает в ответ. — Как дела на работе? Тот отводит взгляд в сторону и поднимает руку, чтобы пощелкать пальцами, будто помогая себе в поиске правильного ответа: — На работе— как бы это сказать? По-рабочему. Затем он почесывает большим пальцем подбородок Чонгука. — А ты чего дожидаешься тут? Разве тебе завтра утром не на работу? — Ага, на работу. Сокджин цокает языком: — Тогда надо ложиться спать. — Наверное, но я, эм— мне нужно с тобой поговорить. — Ну, нужно так нужно, — он обхватывает ладонь Чонгука, — но можно мы сделаем это лежа? Я смертельно устал, а ведь жизнь-то вокруг продолжается. Парадокс. Сокджин начинает проходить в дом, но ноги Чонгука приклеиваются к полу. Тот замечает это и останавливается, не выпуская его ладони. — Ладно, ложиться не обязательно, — уступает со вздохом он. — Нет, — отвечает Чонгук, — нет, я хочу. Можно... лечь. — О Боже, — стонет Сокджин, шагая в сторону спальни; Чонгук идет за ним следом. — Не придавай этому столько значения. — Я и не придаю. — Ты обманщик, любимка. Обманщик. Теперь входить в спальню Сокджина совсем иначе, нежели в первый раз. Низкая кровать — с белыми хлопковыми простынями, что на вид как пушистые облака, и мягким светло-розовым изголовьем в форме короны — в этот раз кажется больше. В этот раз Чонгук сюда ляжет. В этот раз он ляжет и накроется одеялом. Вместе с Сокджином. И в этот раз он теряет возможность нормально мыслить. — Устраивайся, — произносит Сокджин, снимая свою рубашку. Белая майка, заправленная под ремень его брюк, облегает фигуру и демонстрирует рельеф тела — Чонгук такого не ожидал. Если бы не эта майка, его сердцу пришел бы конец. — Схожу в душ, а потом мы поговорим, хорошо? Чонгук лишен дара речи, поэтому просто кивает. Он смотрит в сторону постели, собираясь присесть на край. — Ты же был в душе, да? — внезапно уточняет Сокджин. — ...Да. — Хорошо. В мою постель не допускаются люди, не сходившие в душ, в том числе и я сам. Скоро к тебе вернусь. С черепашьей скоростью Чонгук все-таки усаживается на кровать и пытается не придавать этому «столько значения». После того как он слышит, что включается душ, он опускает ладонь на одеяло и оставляет свой отпечаток. Такое же мягкое, как на вид. Он проводит рукой по простыням и представляет все ночи, которые провел здесь Сокджин. Один. Или с кем-то. Во сне. Читая. Глядя фильмы на ноутбуке. Его жизнь настоящая, полная — и при мысли об этом взгляд Чонгука туманят слезы, но он сжимает руку в кулак, не давая соли пролиться. Он встает. Постель — это тяжело. Вместо нее Чонгук подходит к комоду, чтобы поближе рассмотреть те фотографии, которые он заметил еще тогда. Первая вызывает улыбку, и он поднимает рамку. На фотографии Сокджин: он стоит в шапочке выпускника с букетом цветов в одной руке и дипломом в другой. Почти не изменился. Только щеки были круглее, а в глазах почему-то не отражалось улыбки, что цвела на губах. На фотографии к нему прижимается пожилая женщина в джинсовой куртке поверх платья в цветочек. Короткие кудрявые вихри седых волос; глаза, как замечает Чонгук, копия глаз Сокджина. Улыбка женщины столь же яркая — но от фотографа не ускользнуло то, что та плакала перед снимком. Чонгук ставит рамку обратно на место и переходит к следующей. Вторая фотография явно старее первой. Он сразу же узнает лицо этого мальчика: здесь Сокджин в джинсовом комбинезоне и желтой футболке, на вид не старше четырех лет. Кажется, во время съемки он собирался заплакать — и все же вышел милашкой. С обеих сторон его обнимают мужчина и женщина. Не та женщина, что была там, на первом фото. Они хохочут и выглядят очень гордыми за свою маленькую любимую плаксу. Родители Сокджина. Улыбка соскальзывает с губ Чонгука, и он мгновенно ставит рамку обратно. После этого он теряет интерес к другим фотографиям. Он замечает парочку — где-то Сокджин с Хиен, где-то с Джию, где-то с женщиной с седыми кудрявыми волосами. Но Чонгук уже их не трогает. Он неохотно возвращается на кровать; все, о чем он теперь может думать, это отсутствие родителей Сокджина на его выпускной фотографии. Чонгук гадает, каково же ему пришлось: он был так юн, когда его родители решили, что больше не хотят быть частью его жизни. Это большая печаль — осознавать, сколько ран у Сокджина внутри, сколько из них не зажили. Вскоре тот возвращается в комнату, попутно застегивая последние пуговицы на пижамной рубашке, и глядит на Чонгука: — Ну что не так? — Ничего. — Тогда почему ты так смотришь? — Я всегда так смотрю. Сокджин вскидывает брови, но не продолжает, а просто подходит и с довольным вздохом плюхается на постель. Стоит голове коснуться подушки, как его глаза тут же прикрываются. Чонгук наблюдает за его отдыхом с болью в сердце. Не оставляя себе времени на передумать, Чонгук тянется к руке Сокджина и принимается играть с его пальцами. Если тому и мешает, то виду он не подает. Сокджин даже не открывает глаза, только растопыривает пальцы, чтобы Чонгуку было удобнее прочерчивать линии на ладони. — Сокджин? — Мм? — ...Ты ведь счастлив, да? — Ты об этом хотел поговорить? — Сейчас — да. Сокджин вздыхает и ерзает на своей подушке: — Конечно же счастлив. А что? Как же ему объяснить? Как Чонгуку заговорить об этом, но не звучать безнадежно и жалко? Как сказать, что ему хочется, чтобы Сокджин был в порядке, жил своей лучшей жизнью и не был ранен в душе, потому что сама мысль о том, что он ранен, наносит рану Чонгуку? Потому что он хочет, чтобы Сокджин был счастлив, и обязательно должен знать, если это не так, чтобы попытаться это исправить. Но Чонгук держит слова в себе. Он вновь смотрит вниз на руку Сокджина и нажимает большим пальцем на его ладонь, массируя ее по кругу. — Ах, приятно, — тот даже приоткрывает глаз. — С чего вдруг такие вопросы? — Просто, — пожимает плечами Чонгук. Он устремляет все свое внимание и всю концентрацию к мягкой ладони. — Просто, — слабо вторит Сокджин. Сначала Чонгук не поднимает глаз, но когда поднимает, обнаруживает пристальный взгляд. Пусть глаза Сокджина полуприкрыты, пусть усталость помутила их глубину, Чонгук все же видит в них вопрос, на который ему не хочется отвечать. Он почти сразу же отворачивается. Это всегда приводило в некий восторг: знать, что Сокджин так быстро научился читать его как открытую книгу. Но сейчас это больше расстраивает. Чонгук может свалить всю вину на его постель, или интимность ситуации, или на то, что они давно перешли черту поверхностного знакомства. Какой бы ни была причина, Чонгук стал еще уязвимее. Сокджин хватает его за руку и тянет ее к себе. Чонгук поддается и видит, как он приближает ее к губам, а потом чувствует слабость, стоит Сокджину оставить поцелуй на внешней стороне ладони. Рваный выдох. Сокджин наблюдает, удерживая у лица его руку. Магнетизм не заставляет себя долго ждать, и Чонгук наклоняется вперед. Его колени упираются в матрас; он тянется к Сокджину, чтобы оставить робкий поцелуй. В ушах стоит быстрый стук сердца и мягкие вздохи обоих. После первого поцелуя Чонгук уже было отстраняется, чтобы проверить реакцию Сокджина, но не успевает — его тут же тянут назад: Сокджин отпускает его руку и вместо этого притягивает за воротник. И начинается Апокалипсис. Землетрясение, когда они вновь касаются друг друга губами; цунами, когда они открывают рты; столкновение с кометой, когда их языки встречаются. Выдох Чонгука — прямо Сокджину в открытый рот, когда поцелуй становится глубже, когда их языки оглаживают и пробуют каждую частичку друг друга на вкус. Чонгука бросает в дрожь, стоит руке Сокджина соскользнуть с воротника на шею, стоит пальцам начать порхать у его ключиц. Голова идет кругом от близости. Чонгук не может привыкнуть. Он пьян, он плывет — ничего больше не волнует. Жаль, что поцелуи опять останавливаются. — Ложись со мной, — мурлычет Сокджин и мажет губами ему по щеке, — если ты хочешь, конечно. Чонгук колеблется, но лишь на мгновение, а затем ложится на постель животом вниз, подогнув ноги и наполовину опираясь на грудь Сокджина. Становится на удивление удобно, пусть он и лежит почти что по диагонали. И, конечно, губы Сокджина вскоре вновь находят его, а рука в самом любимом жесте вплетается в его волосы. Когда их тела наполовину прижаты друг к другу, ощущения тоже меняются. Целоваться лежа — совсем иначе. Чонгук чувствует биение сердца Сокджина напротив собственного, они начинают биться синхронно. Теперь в голове Чонгука другие картины. Конец Света еще не случился, да, но когда расходятся небеса — с них, словно дождь, начинает капать лавандовый мед. Капли оседают на его теле, на телах их обоих. Они пропитываются им, склеиваются вместе. Наверное, должно быть больно, но нет. Это похоже на узы, на запечатление. Воздух нагревается, тяжелеет; Чонгук начинает понимать, что за жар разрастается у него внутри. Тогда он отстраняется от Сокджина и тяжело сглатывает, переводя дыхание. Он стал твердым — остается только опустить взгляд и уставиться на матрас. Чонгук стыдливо вздыхает и не может взглянуть в ответ, когда Сокджин спрашивает, что случилось. — ... — ...Чонгук, ничего не получится, если ты не будешь со мной разговаривать. Тогда Чонгук поднимает взгляд. Он понимает, о чем говорит Сокджин. Не о том, что не получатся поцелуи. Не получится, что будет после. Ни они, ни их союз, ни их пара, ни что-либо, что может быть впереди — ничего не выйдет вообще. Не выйдет, если Чонгук будет держать свои мысли в тайне. — Не зови меня так, — мягко просит Чонгук. — Теперь мне тебя и по имени нельзя звать? — Можно, но просто... мне бы хотелось, чтобы ты звал не по имени. — И как же ты хочешь, чтобы я тебя звал? С еле заметной улыбкой Чонгук отводит свой взгляд: — Ты знаешь, как. — Хорошо. Сокджин ухмыляется и глубоко вздыхает, словно готовится к этому. — Любимка, — говорит он. Его ухмылка становится шире, когда щеки Чонгука вспыхивают, — и все-таки, что не так? — Это очень смущает, — отвечает Чонгук. Видимо, такого ответа достаточно, потому что тот смотрит вниз. С такой позиции он не видит промежность Чонгука, но сразу все понимает. — Тебе нечего здесь смущаться, — мягко бормочет Сокджин. — Поверь... Нам не обязательно заходить дальше, если тебе не хочется. Но прерываться тоже не нужно, если желаешь большего. В этом нет ничего плохого. Чонгук слушает и кивает: — ...Можно... я просто полежу с тобой рядом? Нормально? Тот согласно мычит. Чонгук снова ложится, опуская голову ему на плечо и закидывая на его живот руку. Они лежат в уютной тишине, вдыхают и выдыхают присутствие друг друга, пропитываются им полностью. Пусть их глаза закрыты для мира вокруг, они с Сокджином все равно смотрят друг на друга. Они оба чувствуют — это новое, неизвестное. Единственное движение — Сокджин обхватывает ладонь Чонгука и переплетает их пальцы, а затем кладет их сомкнутые руки себе на грудь. — ...Расскажи о своей бабушке, — после долгой паузы просит Чонгук. — О бабушке? Что это за смена темы такая...? — Ты много о ней говорил. В смысле, может, не так уж много. Но больше, чем о ком-либо. — Да? — Мм. Ты сказал, она предупреждала тебя о таких как я. Грудная клетка Сокджина трясется от смеха, чуть покачивая Чонгука вверх-вниз. Чонгуку это приятно. — Да, звучит как чушь, которую я мог сказануть. Эм, не знаю. Она для меня особенный человек... Помнишь, я рассказывал о своем отце? Живот заполняется едкой кислотой; Чонгук думает, что не сможет замаскировать подавленность в голосе, если заговорит, поэтому просто кивает. — Он заставил меня спать на улице целых три дня. Но я спал только один. Потому что на следующий день он сказал об этом моей бабушке — своей маме — и для него это, наверное, было как, не знаю, «Слушай, Ма, я не могу приучить ребенка к порядку». Или, может, он жаждал ее одобрения за то, как переучивает меня не любить парней. В общем, он рассказал ей об этом. Он распинался так, будто она обязательно встанет на его сторону... Кстати, жила она далековато от нас. Приехать в гости было целым событием. Так вот, представляешь мою реакцию, когда я уже собирался снова лечь спать на улице и услышал ее фургон? В груди Чонгука разрастается облегчение, и он тихо улыбается в рубашку Сокджина. — Все было очень быстро. Я услышал, как хлопнула дверь машины, ее шаги по двору. Я хотел встать и пойти к ней, но, наверное, побоялся. Она увидела меня, взяла за руку и отвела в фургон. А потом обхватила мои щеки и спросила, в порядке ли я — ну, знаешь, как все бабушки делают. Сказала оставаться в машине, а потом пошла в дом, поругалась с моими родителями и забрала одежду из моей комнаты. А потом мы уехали. — ...Ты еще видел их после этого? — Мха, к сожалению — постоянно. Каждый раз, когда я потом их видел, я пытался внушить себе — ничего не меняется, все опять пойдет по пизде. Но каждый раз... надежда опять возвращалась. Думаю, мне повезло, что бабушка постоянно была со мной. Ей было не наплевать на меня. Я мог рассказать, что мне нравится кто-то в школе, и она всегда выслушивала меня, всегда готова была приголубить. Но при этом всегда напоминала о том, что нужно быть осторожным, не рассказывать людям о своих чувствах. Не потому, что за эти чувства должно быть стыдно, а потому, что она знала людскую натуру и ужасно боялась, что я почувствую боль. Что кто-то причинит ее мне. Но она всегда говорила — будь тем, кто ты есть. Такие люди, как моя бабушка — редкость. Чонгук обнимает Сокджина чуть крепче. — Хочу познакомиться с ней. Думаю, мне бы она понравилась... Можно? — Когда будем там, обязательно. Но она тебя возненавидит. Чонгук вспыхивает беспокойством, и Сокджин поднимает бровь: «Что?» — Ты же Дева, — поясняет он так, будто бы все очевидно. — В астрологии она спец. Но потом ее сердце оттает... Ох, ладно, мы все равно не там. — ...А где мы тогда? — В каком смысле? Чонгук почти что закатывает глаза, но выбирает начать играться с рубашкой Сокджина. — Ну, в смысле... ты, я, понимаешь...? — Давай сделаем вид, что нет. — ...Я твой парень или... как...? — А ты хочешь быть моим парнем или как? — Да. Но... я не хочу сплоховать. У меня нет— в смысле, у меня никогда не было отношений. Я могу сделать что-то не так. Ты мне очень нравишься, я желаю тебе только самого лучшего. Но я не хочу, чтобы ты был моим парнем, если я не нравлюсь тебе. Я нравлюсь? — Опять ты про это? — вздыхает Сокджин. Чонгук даже поднимает голову, чтобы они могли взглянуть друг другу в глаза. — Зайка, ты бы не был в моей постели, если бы мне не нравился. Жар опаляет щеки Чонгука, и тот тут же ныряет обратно, чтобы смущенно зарыться лицом в грудь Сокджина. А потом невнятно спросить: — Так я тебе нравлюсь? — Господи Боже, — громко смеется Сокджин. — На каком языке мне сказать, чтобы ты наконец это понял?.. Ах, знаю. Мальтийский пудель. Чонгук хмурит брови: — Чего? — Если будем с тобой заводить собаку, то хочу мальтийского пуделя. Ладно? Стоит появиться осознанию — и Чонгук заливается краской еще сильнее. К счастью, его поза обеспечивает хорошее укрытие — и все же сложно не улыбаться до боли в щеках. — ...Когда. — Хм? — Когда будем заводить собаку. Ты сказал «если». Голос Сокджина полон улыбки: — Тебе идет эта самоуверенность... Но нам надо поспать. — Это точно, — готовый вернуться к себе, Чонгук начинает вставать. — Ты можешь спать тут, дурашка. Обычно я люблю быть маленькой ложечкой, но сегодня готов сделать исключение. — Мне можно побыть маленькой ложечкой? Сокджин все равно притворяется расстроенным, почти надувает губы; Чонгук клянется себе, что будет большой ложечкой до конца своей жизни, если это сделает Сокджина счастливым. — ...Ну ладно, — соглашается тот. — Но в следующий раз— — Я буду обнимать. Обещаю. Сокджин одаривает его еще одной новой улыбкой, и Чонгук возвращает ее. Сегодня мир не обратился в пепел — но уже явно стал лучше.девушка и смекалка
Пробуждение следующим утром — за гранью реальности. Нет гула аквариума, нет темноты вокруг. Есть тепло — чужое тепло и чужая кровать. Есть руки вокруг его талии. Есть мягкие выдохи, щекочущие сзади шею, есть ноги, зажатые между его ног. Чонгук скользит пальцами вверх и вниз по руке Сокджина, а затем перехватывает ладонь на своем животе и закрывает глаза, вслушиваясь в его дыхание. Наконец, с совершенно новым уровнем нежелания, он стаскивает себя с постели и идет готовиться к рабочей смене. Прежде чем уйти, Чонгук кормит рыбок, делает кофе темной обжарки и заглядывает в комнату Сокджина, чтобы еще один раз увидеть его умиротворенное спящее лицо. В течение всего дня эта картина так и вертится в голове, вместе с ощущением объятий Сокджина на своей талии. Посреди работы, посреди обеденного перерыва — Чонгук то и дело случайно вспоминает предыдущую ночь и улыбается себе под ноги. Мир вокруг замедляется, становится невесомым. Цвета домов становятся мягче, приятнее глазу. Каждая песня, которую слышит Чонгук — полностью или отрывками — звучит как космическая соната. И все грубые посетители и мелкие неудачи становятся такими мизерными по сравнению с его великим чувством блаженства. На долю секунды Чонгук задумывается о Вечном Проклятии души, задумывается, что бы сказала паства, узнай они, что бо́льшую часть ночи он провел за поцелуями с парнем. И когда его посещает мысль о Рае, об Аде, о том, что раньше он понятия не имел, куда попадет — неожиданно, как и сама эта мысль — он смеется. Потому что ключ, висящий на его шее — и есть тот самый ключ, открывающий врата Рая. Хоть рабочий день и заканчивается довольно быстро, и все же — недостаточно быстро. Смена подходит к концу; Чонгук собирает мысли в кучу, желает спокойной ночи Хенджу и собирается предаться мечтаниям обо всех разрушениях мира, которые случатся от поцелуев сегодня, по дороге домой. Чонгук уже вне себя от волнения, погрузившись в фантазии скорого будущего. Он не замечает Тэхена, который ждет его через дорогу, и приходит в чувства только, когда тот свистит. Стоит Тэхену подъехать ближе и поровнять их велосипеды, на Чонгука обрушивается то, чего он боялся больше всего остального. — Чимин хочет, чтобы ты пришел к нам на чай. Как же так может быть, чтобы он — человек, который так тщательно изучал всевозможные способы наказания грешников, чья кожа покрывалась мурашками от самой мысли услышать трубу, предзнаменовывающую Конец, человек, который оказался под угрозой попадания в Подземный мир — и боялся парня, который носит кардиганы? Как такое возможно? И все же Чонгук боится. Может, только немного. Это очень тонкая грань. Он тяжело сглатывает ком в горле: — Эм... Я не могу. — Я даже еще не сказал, когда. — Когда? — Ну, сейчас. — Не могу, — повторяет Чонгук, дрожа как осиновый лист. — Тебе нужно сейчас куда-то? Чонгук ненавидит, что не умеет врать. Это слишком сложно. Если бы это было легко, он бы только и делал, что врал. — ...Нет, но— — Чонгук, ты не пойдешь наперекор моему парню. — Не пойду? — Он же просто хочет поговорить с тобой, — усмехается Тэхен. — Этого я и боюсь. — ...Если тебе действительно так неловко, то ладно. Но он этого очень ждал. И я хотел дать поиграть тебе с Ягодкой. — С кем? — С моей собакой. Ягодкой. — ...Так нечестно. — Знаю, — отвечает Тэхен и снимает велосипед с подножки. — Погнали. ⠀ К оранжевому дому они приезжают уж слишком скоро. Чонгук задумывается: как много раз он ехал по этой дорожке, пока Тэхен был там, внутри? Видел ли кто из них, как Чонгук проезжает мимо, как он въезжает и выезжает из комплекса? Думали ли они об этом? О нем? Он почти спрашивает Тэхена, но в горле пересыхает. Они останавливаются напротив дома и оставляют велосипеды у фонаря, а затем идут внутрь. Чонгук снова видит пересечение двух миров: вот Тэхен крутит педали своего велосипеда, а вот поднимается по лестнице в дом Чимина. Два разных мира, что должны быть порознь, соединяются воедино. Фантазия становится реальностью, а реальность — фантазией. Чонгук только начинает подниматься по ступенькам, когда Тэхен уже оказывается у двери, позвякивая ключами в руке. Дверь открывается, и до Чонгука доносится музыка и слабое тявканье. Тэхен оборачивается. — Заходи. Он не ждет и заходит первым, окликая Ягодку. Когда Чонгук приближается к двери, то улавливает оттуда какой-то сладкий запах. Что-то вроде печенья. Чонгук замирает на пороге, гадая — как быстро Тэхен заметит, что он исчез, если прямо сейчас побежать домой? Но в конце концов он делает глубокий вдох и заходит в квартиру. Запах готовящегося в духовке печенья немного разбавляется запахом розы от ароматических палочек в гостиной, почему-то еще больше располагая зайти. Планировка квартиры почти идентична квартире Сокджина, только гостиная и кухня поменялись местами. Главная разница — во вкусе обстановки: она разительно отличается от причудливости Сокджина. Здесь все гармонирует так, будто сделано сразу комплектом. Стены белые — наверное, Чимин не перекрашивал их под себя, когда въехал; повсюду висят фотографии и картины. Семья, друзья, изображения разных вещиц, картины природы. Напротив стоит голубой диван; белый кофейный столик, на нем — открытая книга и фарфоровый чайный сервиз. Три маленькие чашечки на трех маленьких блюдцах — в цветочек, лиловый и бирюзовый. Но что в первую очередь замечает Чонгук, так это телевизор на стене и старый фильм на его экране. На некоторых столиках стоят белые свечи разных форм и размеров: какие-то сожжены почти до конца, какие-то совсем новые. Еще там стоят кристаллы, похожие на тот, который Чимин носит на шее. Большие, маленькие, разноцветные — и вся эта композиция излучает такую священную ауру, какая бывает только в святынях. На подоконнике — три горшка с цветами, в каждом — по голубенькой лилии. И все они клонятся к солнцу. И снова: входить в квартиру Чимина все равно что входить в другой мир. Внимание Чонгука привлекает слабенькое шкрябанье по паркету. Он поворачивается в сторону коридора и видит уже знакомого песика, скачущего прямо к нему. Добравшись, черная собачка породы бишон фризе виляет хвостом. Только когда Ягодка оказывается в паре сантиметров от его ног, Чонгук видит, что ее взгляд направлен в открытую дверь. Он тут же спешит захлопнуть ее, чтобы Ягодка не убежала. План побега провален: она садится возле Чонгука и смотрит на него своими большими блестящими глазками. Чонгук улыбается. — Приветик. Ягодка подходит ближе и тихонько скулит. Чонгук наклоняется и тянет к ней руку. — Она тебя дурит. Чонгук застывает. Он поднимает взгляд на коридор и видит Чимина, что подходит к ним с подносом в руках, где лежит печенье «кошачьи язычки». Вид Чимина таков, словно тот уже раздражен присутствием Чонгука, и Чонгук уже подумывает извиниться, но вспоминает, кто́ хотел его видеть. — Она хорошо умеет манипулировать, всегда держу ее наготове. Чонгук переводит взгляд на Тэхена. Тот, наверное, махнул бы рукой, мол, это ерунда, но его рука занята чайником, поэтому он просто с улыбкой трясет головой — подтверждая, что да, Чимин шутит. — Но сейчас она правда тебя дурит, — все-таки признает Тэхен, опуская чайник на кофейный столик рядом с подносом печенья. — Она учуяла печеньки и уже знает, что мы ей их не дадим, поэтому ты ее единственный шанс. Не ведись на ее обаяние. Словно понимая, о чем они говорят, Ягодка снова скулит и отводит свой умоляющий взгляд, а затем уходит обратно, повесив хвостик. Тэхен поворачивается и поднимает ее на руки, как ребенка, целуя в мохнатую макушку. — Ах, не жадничай, крошка, — он смотрит в сторону Чонгука, качая ее на руках. — Если с ней не поняньчиться, она пойдет на лежанку — сидеть и дуться. Чимин присаживается в одно из кресел в тон софы и начинает разливать чай по чашечкам. — Чонгук, — зовет он, — сахар класть? — Эм, конечно. Да. — Сколько? — Да хоть сколько-нибудь. Чимин мажет по нему взглядом, но затем возвращается к своему занятию: поднимает маленькую банку и достает оттуда два кубика сахара. Он опускает их в одну из чашечек и пододвигает ее в сторону Чонгука. Затем принимается за остальные: во вторую вообще не кладет никакого сахара, в третью — четыре кубика. Ту, где четыре кубика, Чимин не глядя двигает по направлению к Тэхену и наконец расслабляется в кресле со своей чашечкой в руках. Чонгук ждет. Он смотрит на Тэхена, смотрит на Ягодку, что млеет от внимания к себе, а потом опять на Чимина, который теперь наблюдает за ним. Не выдержав его взгляда, Чонгук фокусируется на телевизоре. — Что за фильм? — спрашивает он. — «Доброе утро», — отвечает Чимин, переводя взгляд на экран. — Недавно купил телевизор... Думал, фильм будет в тему. — В тему? — Он про двух ребятишек, которые дали обет молчания, пока их родители не купили им телевизор. Чонгук не знает, что на это ответить, поэтому просто кивает и медленно садится за стол, уставившись на свой чай. На мгновение его действительно увлекает его яркий красный оттенок, сильный запах клубники. Он постукивает пальцами по чашечке, раздумывая — эта повисшая тишина смущает только его, или всех? — Так что...? — произносит он. — Здесь у тебя очень здорово. — Спасибо. Нравится жить в этом комплексе? — Эм, да, нравится. Здесь очень милые люди. И красочно. — Планируешь остаться тут насовсем? Или пока раздумываешь? Чонгук оттягивает время глотком своего чая. Он не знает, как отвечать на такой вопрос. Секунды идут, а он продолжает молчать. Быстрый взгляд на Тэхена — видимо, тот не собирается присоединяться к их диалогу. В конце концов, он так и сказал — это Чимин хотел пообщаться. — Я пытаюсь сейчас копить, — наконец отвечает Чонгук. — Тогда подыщу собственное жилье, но пока что не знаю, где. — Ты еще не начал искать? — Пока нет. — Ничего, если я дам совет? Внимательно читай мелкий шрифт и обращай внимание на характер своего арендодателя, прежде чем что-либо подписывать. — ...Спасибо? Очень здорово, что мы так вот встретились. Я... я думал, нам никогда не выпадет шанса поговорить. — Поэтому я и позвал тебя, — кивает Чимин, — я многое о тебе слышал. На самом деле, мне стоит извиниться. Я не знал, что ты тот самый Чонгук. Если бы я знал, то был бы многословнее в нашу первую встречу. — Многословнее в хорошем смысле, надеюсь? — Нет, не совсем. Чонгука охватывает удушье — приходится вновь смотреть в телевизор. Чимин опускает чашечку и тем же движением пододвигает поднос с печеньем к Чонгуку: — Угощайся. Все свежее. Чонгук неуверенно тянет вперед свою дрожащую руку и поднимает одно печенье. И пока он откусывает, сладость выпечки волнует его лишь частично. Потому что взгляд Чимина так пристален, что Чонгук боится, как бы его тело внезапно не воспламенилось. И именно в этот момент Чимин решает вскрыть карты. — Той ночью, — начинает он, но тут же оказывается прерван Тэхеном, что осаждает его по имени — и недовольно, и умоляюще. Впрочем, Чимин укоряет его в ответ: — Ты имеешь право узнать, что случилось. Они смотрят друг другу в глаза, пререкаясь в мысленном споре. После этого Тэхен поворачивается к Чонгуку и глядит на него и с сожалением, и с безразличием одновременно. А затем смотрит вниз, на Ягодку, убаюканную в его руках, льнет к ней ближе и целует в макушку, прочесывая мягкую шерсть. — Я не хочу говорить это сам, — тихо признается Чимин. И тогда Чонгуку приходится напрячь весь свой слух, потому что голос Тэхена тише ночного ветра, когда тот произносит, уткнувшись в мех своей Ягодки: — Чимин хочет знать, почему ты меня тогда не впустил. Почему не пытался помочь. Чимин прищуривает глаза, глядя на Тэхена, всего на секунду — но этой секунды достаточно, чтобы Чонгук догадался: Чимин хотел спросить совершенно не это. Возможно, именно это он вообще знать не хочет. Но его выражение лица все же смягчается, поэтому Чонгук понимает — Чимин позволяет такому вопросу быть, раз это то, что хочет узнать Тэхен. Чимин снова поворачивается к Чонгуку: — Не пойми меня неправильно, честно, я не хочу быть каким-то тираном. Просто я думаю... Я не хочу, чтобы ты... — Просто скажи мне, — просит Чонгук. — Я не хочу, чтобы кому-нибудь вновь было больно, — выпаливает Чимин. — Из нас. Тишина становится слишком тяжелой. И Чонгук не выдерживает. — ...Я запер дверь, — начинает он. Его взгляд направлен на Тэхена. — Когда ты пришел, тогда. Я запер дверь своей спальни, сам не знаю, почему я так сделал. Я не задумывался, просто запер. Когда я понял, что ты снаружи, то подумал проигнорировать, но не хотел быть плохим другом. Вот же ирония, да? Тогда я подошел к окну и, ну, ты знаешь, что было дальше. Когда ты ушел, я не мог перестать думать об этом, и я думал, что поступил верно. Пойми, я чувствовал свою вину. Потому что я виноват, виноват. Но я все еще думал, что сделал лучшее, что мог тогда сделать — я не знаю, почему мне тогда так казалось. Пауза. Он продолжает. — И тогда... Я вспомнил закрытую дверь. Почему я ее закрыл? Сначала я не мог вспомнить, но теперь я понимаю, что знал: быть рядом со мной в ту ночь — последнее, что тебе стоило делать. Прежде чем я узнал, что случилось у тебя дома, мой отец, он... Он сорвался на мне, — Чонгук сглатывает и смотрит на свои кулаки; его ногти впиваются в кожу ладоней. — Я никогда не видел его таким разъяренным. Он знал, что ты приезжал сюда, в Рэйми, знал, что случилось здесь. Он думал, что я как-то связан с этим, что я знал о тебе — или именно я и был тем твоим парнем. Он хотел ударить меня. По крайней мере, мне так показалось. Я очень испугался, Тэхен. Я никогда его таким не видел. Меня все еще гложет чувство, что я мог помочь, но если ты хочешь знать правду: я считаю, что правильно сделал, когда не впустил тебя в дом. Густая тишина заменяет воздух. Чонгук опускает голову, обхватывает себя за шею и горбится, уткнув локти в колени. Он никогда не летал в самолетах, но все же прекрасно знает, что стюардессы велят делать пассажирам, если самолет вдруг начнет падать. Сгруппироваться в ожидании удара. Уставившись в пол, он добавляет: — Не знаю, что бы он сделал, увидев тебя в моей комнате. Поэтому я запер дверь и не впустил тебя внутрь... Но я должен был как-то помочь. Я так сожалею. Так больно вспоминать родителей, так больно вспоминать, почему он от них сбежал. Дело ведь было не только в несостоявшемся Конце Света. А в том, что, пусть и не осознанно, Чонгук знал, что там было небезопасно. Там, с родителями. Тем утром, когда отец занес над ним свой кулак, Чонгук думал — нет, был уверен — что отец не ударил бы, не будь он ведом «беспокойством» за сына. Но теперь Чонгук знает, что это просто самообман, что он пытался защитить самого себя от уродства реальной жизни, от уродства того, что он долго не мог различить как абьюз. — Прости меня, — повторяет он, и его голос ломается. Когда Чонгук чувствует, как чьи-то руки опускаются на его щеки, то, подняв взгляд, ожидает увидеть Тэхена — но вместо этого видит Чимина. Он почти отшатывается от страха, но Чимин удерживает его и прикасается к его лбу своим, закрывая глаза. Позади него Чонгуку удается поймать взгляд Тэхена (по крайней мере, частично) и увидеть, как тот улыбается со слезами на глазах. Тэхен кивает. Чонгук кивает. Они понимают друг друга. Выпрыгнув из объятий хозяина, Ягодка спускается на пол и скачет к ногам Чонгука. Она встает на задние лапы, а передние опускает на колени Чонгука и кладет на него подбородок. Как и Чимин, она закрывает глаза. Единственная слеза катится по щеке Чонгука — он улыбается шире и легонько смеется. ⠀ Чонгук сидит вместе с ними еще немного. Они допивают чай, доедают печенье, и он даже малость играет с Ягодкой, которая пытается внушить ему чувство вины за то, что он не делится с ней печеньем. Когда настает время уходить, Чимин прощается — так легко и спокойно, как никогда до этого. Тэхен провожает Чонгука до конца комплекса на велосипеде. Едут они очень медленно. — Тэхен? — Хм? — Что это было такое? — спрашивает Чонгук, качнув головой назад. — Его лоб к моему лбу? — А, — мягко улыбается Тэхен, виляя зигзагами по дороге. — Чимин увлекается всякими духовными штучками. Ауры, чакры, такое. Когда мы впервые встретились, я решил, что он ведьма. Но лоб ко лбу — это что-то хорошее. Это признание вашей близости. Типа как... он тебя понимает. Ясно? — Не особо. Но я очень рад. — Я тоже... Надеюсь, это не показалось какой-то засадой, мы просто— я хотел разобраться, и он, ну... — Он защищает тебя, — говорит Чонгук. Теперь это так очевидно. — Нет, я рад, что мы поговорили. Как будто... не знаю, я просто рад. Они крутят педали, шаркая по асфальту и проезжаясь по гравию, и это тихое дребезжание — ничто по сравнению с ревом той волны облегчения, что окатывает Чонгука. Он и не ведал, как сильно это влияло — не знать, кто он Тэхену, не знать, что у них за отношения. И пусть дело еще не совсем прояснилось, теперь на душе становится легче. Счастливее. — Ты еще не прощен, — говорит Тэхен, — но я просто не могу на тебя больше злиться. — Тогда я везунчик. А почему? — Потому что, — вздыхает он, — в конечном итоге у нас с тобой одинаковое воспитание. Я не могу злиться, что ты поступил вот так. Потому что на твоем месте я поступил бы так же. У них обоих бы не было выбора, и Чонгук это знает. Учения Аса были ясны и понятны. Но все же трудно представить, как Тэхен поступает так же. — ...Ты бы впустил меня, — говорит Чонгук. Между ними опускается тишина — хорошая и простая. А потом— — ...Меня приютили его родители, — внезапно делится с ним Тэхен, и волна облегчения пенится и шумит. Наконец — долгожданная правда из-за мишуры слов. — Они живут тут неподалеку. — Его родители? Разве это не еще хлеще, чем жить с ним вместе? — Не совсем, — Тэхен бросает на него быстрый взгляд, словно оценивая, стоит ли говорить дальше. И все-таки уступает: — Я бывал у них еще задолго до этого. — Задолго до этого...? Хочешь сказать, вы были знакомы с Чимином— — С шестнадцати лет. Господи, Чонгук, с каким по-твоему парнем я тогда шел за руку? С одной стороны, Чонгук даже не удивлен, а вот с другой — еще как. Он в легком неверии покачивает головой: — Но почему Натали? — Как только меня отослали лечиться, парни стали запрещены. Вообще все лица мужского пола. Родители думали, что я буду лезть целоваться к любому. Девушек запретили тоже. Потому что родители думали, что если я буду проводить слишком много времени с женщинами, то как губка впитаю их фибры или типа того, и стану еще бо́льшим геем, — смеется Тэхен. — Вот и получалось — либо одиночество, либо ничего. Я думал, что должен навсегда распрощаться с Чимином, так я и сделал. Но после недели одиночества я получил письмо от кого-то по имени Натали, и я знал, что это был он. — А чью фотографию ты мне показывал? — А... Вот это другая история.нагота
Этой же ночью палец Сокджина очерчивает Ключ от Рая. Они снова целуются — на этот раз в комнате Чонгука. Это происходит спонтанно, как и все их любовные столкновения в последнее время. Они поужинали, съели десерт, поиграли в карты, потом Сокджин сказал, что идет в постель. План был лишь в том, чтобы Чонгук переоделся в пижаму и пошел спать к нему под бочок. Но в разгаре раздумий, какую из своих дешевых спортивных футболок выбрать для сна, Чонгук с удивлением обнаружил, что Сокджин вернулся, чтобы подарить ему легкий чмок — по крайней мере, таким тот должен был быть. Но потом они оба поняли, что никакие легкие чмоки уже невозможны. И теперь они сидят на кровати Чонгука, лаская и целуя друг друга, ловя губами вдохи и выдохи. Порой они прерываются, чтобы сказать что-нибудь — в основном, бессмыслицу — и возвращаются к своему Концу Света. — Мм, — мычит Сокджин ему в рот; рука, лежащая на щеке Чонгука, опускается на плечо, когда Сокджин отстраняется. — Это у тебя такой модный аксессуар? Он спрашивает о ключе. Чонгук облизывает губы: — Может быть. Нравится? Когда Сокджин только ухмыляется ему в ответ, Чонгук наклоняется вперед, чтобы вновь поймать его губы, но тот уворачивается. В итоге Чонгук утыкается ему в челюсть, и пусть это должно было бы смутить, вместо этого навевает какие-то смутные воспоминания. — Мне нравится твоя сентиментальность, — говорит Сокджин, все еще перебирая пальцами ключ. — Просто мне кажется, что медный — не твой цвет, зайка. По правде сказать, Чонгук не очень-то слушает. Его рот открыт, взгляд из-под ресниц, с поволокой — он пытается снова поцеловать Сокджина. Но с каждым днем становится все яснее и то, что Сокджин великий любитель его подразнить. Стоит Чонгуку уже почти поймать его рот, как он тут же отворачивается в сторону, и его улыбка становится шире и шире. Чонгук гулко вздыхает, когда Сокджин смеется над его тщетными усилиями и с напускной невинностью интересуется, что не так. — По чему вздыхаешь? — спрашивает он вновь, отпуская ключ и обхватывая лицо Чонгука. — Чего ты надумал делать? — Забудь, — отвечает Чонгук, как будто ему все равно — но это совсем не так. Абсолютно не так. Вот же облегчение, когда Сокджин снова целует его. Руки Чонгука машинально оборачиваются вокруг его талии — он может обнимать его так всю ночь. Но тут он думает о покровах, о сердцебиениях, и его пальцы подбираются к полам пижамной рубашки Сокджина. Он останавливается; сердце подскакивает к горлу, пока он ждет какого-нибудь знака, подсказки, что не сбился с пути. Не разрывая поцелуя, Сокджин кивает, тянется к рукам Чонгука и медленно, нежно помогает им проскользнуть под его рубашку. Ошеломительные ощущения. Тепло его тела, мягкий шелк его кожи. Руки Чонгука подрагивают, когда проникают под рубашку и оказываются в природном тепле, в окружении неизведанной территории. Чонгук оглаживает его ребра, спину, снова обнимает за талию. — Мне нравится, — мурлычет Сокджин в его губы. — Я думал, ты готовишься спать. — Ты первый меня отвлек. — Это ты виноват, что тебя так легко отвлечь. Моей вины в этом нет. Они снова целуются, но недолго — к Чонгуку опять приходит одна идея. Он вспоминает о том самом моменте, когда впервые оказался в этой квартире и его начали прогонять: нежная рука на его груди и взмах запястья Сокджина в сторону двери. Близость шеи Сокджина поразила в самое сердце. Поэтому он прекращает поцелуй, хоть и не может оторваться от близости. — Я же шучу, — мягко шепчет Сокджин, оглаживая его скулы. — Знаю, — вздыхает Чонгук и закусывает губу. — Можно мне, эм... можно поцеловать твою шею? Он чувствует, как Сокджин ерзает, садится ровнее; почти осязает эту сладкую дрожь предвкушения. Чонгук ведет пальцами ниже, к пояснице, и ждет ответа. А потом — Сокджин просто кивает, глядя ему в глаза своим темным горячим взглядом. Чонгук неторопливо целует его подбородок. Потом снова линию челюсти. Сокджин наклоняет голову назад, когда Чонгук коротко прижимается к нему губами. Два вздоха, наполненных удовольствием — а потом еще один поцелуй, уже ниже, прямо над ключицей. Звук, который издает Сокджин, это практически стон — не совсем, но близко. Громче, чем просто вздох. Чонгуку хочется больше. Он приоткрывает рот и оставляет влажные поцелуи по всей шее Сокджина, выдыхая в нее свои чувства. Сокджин останавливает его, выскальзывая из объятий. Теперь его взгляд тоже туманит страсть. Он оправляет свою рубашку и смотрит в сторону аквариума. — Тебе не нравится, — говорит Чонгук. — Что? Нет. Мне очень нравится, я хочу еще, но, — Сокджин вздыхает и кивает в сторону аквариума, — она меня осуждает. Чонгук прослеживает его взгляд, не ожидая увидеть там ничего особенного, но тот прав: прямо посреди аквариума на них смотрит Донна Саммер. Она глядит еще пару секунд, а затем плывет восвояси. Чонгук еще никогда не видел, чтобы рыбки себя так вели. Может, Сокджин не преувеличивал. — Я назвал ее Донна Саммер, — рассуждает тот, — и она решила, что может делать что вздумается. Может, стоит поменять ее имя, назвать какой-нибудь Анитой Уорд. Это убавит ее самомнение. Пойдем отсюда. Сокджин поднимается с кровати и протягивает ему руку. Чонгук хватается за нее. И когда они выходят из спальни ладонь в ладони, Чонгук чувствует весь вкус жизни. — Где ты научился так целовать, с придыханием? — дразнит его Сокджин. — Прочитал в одной книге. — Мм. Однажды мы должны сесть, и ты мне покажешь все, о чем ты там прочитал. — Я хочу, — сияет в ответ Чонгук.