cherub vice

После работы (и отправки Сокджину самого простого сообщения, какое он только смог выдумать — «Я дождусь») Чонгук крутит педали до секонд-хенда, а потом наворачивает круги в ожидании, пока Тэхен тоже закончит смену. Он ездит по кругу, как мчатся по кругу мысли в его голове. Одна мысль. Что, если его переезд закончит все, что у них началось с Сокджином? В конце концов, по сравнению с его опытом, у Чонгука вообще никаких познаний в любовной сфере. Может, все к тому и идет. Может, Сокджин и хочет притормозить именно потому, что для него эти отношения ничего не значат — просто времяпрепровождение. И, может быть, как только Чонгук съедет с его квартиры, их нынешние отношения, если их можно так назвать, превратятся в прошлые — едва существовавшие, только имеющие призрачный шанс на жизнь. Что, если все случилось лишь потому, что они живут вместе? Ну вот, Чонгук уже не уверен, что хочет искать другое жилье. Он не замечает, как из секонда наконец выходит Тэхен, замедляя шаг при виде нарезающего круги Чонгука. До него доходит лишь крик: — Я думал, мы установили правило! К счастью, избавиться от дымки своих размышлений ему удается быстро, и уже через мгновение Чонгук подъезжает к Тэхену. — Это в основном твое правило, не мое, согласен? — Не важно, чье. Главное, что оно нарушено, — отвечает тот с напускной суровостью, но тут же начинает смеяться. Он идет к своему велосипеду, чтобы снять замок, регулирует поперек груди ремень своего портфельчика и запрыгивает на сиденье. — Хотел спросить тебя лично, — начинает Чонгук. Пауза. Тэхен уже нажимает на педали и медленно катится вперед, но выжидающе оглядывается на Чонгука: — Ну так ты собираешься спрашивать? Чонгук стискивает руль и ставит ногу мимо педали, на тротуар. Ощущение земли успокаивает. Ненадолго. — Эм... раз уж ты ищешь себе соседа, и... ну... мы знаем друг друга с самого детства, эм— — Сколько ты уже накопил? Чонгуку приходит мысль поблагодарить Тэхена за такую услугу, но он ее прогоняет: — Погоди, и все? — Сколько? — Еще не знаю. Думаю, достаточно. Тэхен насмешливо изгибает бровь: — Думаешь? — Уверен, достаточно, — быстро исправляется Чонгук, а затем жмет на педали и наконец едет вслед за Тэхеном. — Я просто еще не считал. — Да уж. Сложновато, наверное, копить, когда ты даже не утруждаешь себя подсчетами. — ...Отцепись. Так ты хочешь, чтобы я был твоим соседом, или не хочешь? Тэхен тормозит велосипед, и на секунду Чонгук решает, что ляпнул лишнего. Но тот просто вынимает из кармана мобильный и принимается там что-то искать. Это «что-то» — картинка с изображением планировки двухкомнатной квартиры. — Тут есть еще, — говорит Тэхен и листает дальше. Квартира просторная, но в ней нет ничего необычного — и Чонгук думает лишь о том, что она не выглядит «домом». — Что скажешь? До моего секонд-хенда оттуда рукой подать. До книжного тоже, я уже это проверил. — Проверил? — ...Ну, да. На случай, если ты спросишь, — отвечает тот; Чонгук улыбается и мягко пихает Тэхена в плечо. — И до комплекса недалеко. Я подумал, мы с тобой будем там часто бывать... Я прав? Между строк можно прочесть сразу два вопроса. Один — про Casi Cielo, но главный, кричащий — про них с Сокджином. У Чонгука простой ответ: — Мы много целуемся. Тэхен ухмыляется, но возвращается к телефону: — Эти квартиры сдает оптовик, поэтому в месяц выходит где-то семьсот пятьдесят тысяч вон. Нужно заплатить за первый месяц и за второй вперед. — И сколько всего? — Миллион пятьсот. Чонгук разглядывает изображения еще немного: уделяет внимание скудным деталям, пытается примерить свою жизнь на эти пустые углы. Пытается вдохнуть в них жизнь, представляя мебель, другой цвет стен и наполненный холодильник. Миллион пятьсот — даже не близко к сумме, на которую он рассчитывал. Он даже не удосужился посмотреть, сколько в принципе стоят квартиры, и не знал, сколько должен откладывать. Но Чонгук уверен, что у него есть деньги. И теперь он полон как благодарности, так и тревоги. Благодарности — потому что ему известно, с каким трудом бы пришлось копить, если бы не добродетель Сокджина. Тревоги — потому что новая жизнь уже не так далеко, как ему казалось. — Потянешь? — спрашивает Тэхен. — Надо посчитать... Уверен, что тебе будет нормально жить вместе со мной? — Я больше двадцати лет жил со своими родителями. Естественно, я и с тобой смогу жить. — Вот так успокоил, — бурчит Чонгук. Болезненное сравнение. — Ты знаешь, что я имею в виду, — прищуривается Тэхен. Он тянется к Чонгуку и точно так же мягко пихает его в плечо. — Мы с тобой не в ссоре. Ладно? — ...Ладно. ⠀ Иногда самым простым способом накопить деньги является притвориться, будто у тебя их и вовсе нет. И пусть Чонгук не совсем притворялся, но тратил так мало заработанных денег, что это могло бы и не считаться. Хенджу выдавала наличные каждую неделю: он забирал их и засовывал под матрас в своей спальне — не самое изощренное и неприметное укрытие в мире. Но если не прибегать к помощи банка, то лучший способ копить — прятать от себя всю добычу. Когда Чонгук возвращается домой от Тэхена, то сразу же направляется в спальню: там он приветствует рыбок в аквариуме и поднимает угол матраса, чтобы засунуть внутрь руку и вымести деньги на коврик. Так странно быть в этой комнате днем. В последнее время он здесь не ночует, а заходит лишь покормить рыбок или порой поговорить с ними, если чувствует вину, что оставляет этих деток одних. Его одежда все еще здесь, на верхней полке в шкафу, и книги, которые он собирает, лежат на полу у кровати. Но теперь все иначе. Нахмурившись, Чонгук встает на колени и начинает скрупулезно считать каждую купюру. Когда он доходит до последней, то кладет ее на верх стопочки и оседает на полу, ослабевший от чувств. Тэхен сказал, что нужно миллион пятьсот вон, а Чонгук накопил почти два миллиона. Если они в складчину оплатят и депозит, и целый месяц, то у него будет почти миллион, прежде чем снова придется копить. У него хватает денег на эту квартиру. Он опускает плечи. Чонгук должен быть счастлив. Должен ликовать. Купаться в своей эйфории. Но все, о чем он сейчас думает — его время вышло. Он должен съехать. Конечно, он мог бы просто не говорить об этом Сокджину и продлить их время вместе как можно дольше. Но это было бы нечестно, и, помимо того, что Чонгуку претит быть нечестным, Сокджин не заслуживает вранья. Чонгук должен ему сказать. Он должен уйти. И они с Сокджином должны стать прошлым. Он не плачет, хотя и чувствует, что вполне может. По ощущениям, он сидит так часами, прежде чем наконец отвести взгляд от денег, посмотреть на рыбок в аквариуме и попытаться выдохнуть эту боль из своей груди. ⠀ В десять минут второго Чонгук просыпается от нежного прикосновения пальцев к уху. Будучи все еще наполовину во сне, он вздрагивает и еще секунду пытается удержаться в блаженном небытии, прежде чем открывает глаза и вглядывается в темноту гостиной. А затем, со вздохом, вновь прикрывает веки и перехватывает руку, которая уже спустилась поглаживаниями к его шее. — Что ты тут делаешь? — тихо спрашивает Сокджин; его тон такой осторожный, будто он все еще боится разбудить спящего Чонгука. — Я же сказал, что дождусь. — Да, но я думал, что ты будешь ждать не во сне, — легонько посмеивается он, сжимая руку Чонгука. — Если ты устал, надо было просто ложиться спать. Сражаясь с последними остатками сна, Чонгук мычит: — Не хотел ложиться один. — Почему, ты видел тут что-то? Привидений? Мне тоже начать бояться? Наконец, он просыпается. Сквозь сонную пелену Чонгук глядит на Сокджина: усталые глаза, взбитые волосы, притворный страх на лице. Он пытается вспомнить, что говорил о любви Тэхен, понять — это из-за нее каждый раз, когда он видит Сокджина, в его груди появляется сладкая боль? — Не знаю, — отвечает Чонгук, — может быть, и начать. Сокджин усмехается и тянет его за руку: — Давай, идем в постель. — А можно просто лечь здесь? Я слишком устал, чтобы встать. — О, это ты устал? — отпустив Чонгука, он театрально хватается за сердце. — Даже боюсь представить, насколько! Чонгук пытается спорить, но не может не засмеяться; а Сокджин не слушает, притворяясь рассерженным. Когда тот поднимает взгляд к потолку, словно в попытке сформулировать аргументы, Чонгук хватает его и тянет к себе на диван. Их тела сталкиваются так сильно, что должно бы быть больно — может, потом и будет, — но Сокджин лишь хохочет, а Чонгук думает об идеально подходящих друг другу кусочках пазла. Когда смех наконец стихает и они устраиваются настолько удобно, насколько возможно устроиться в таком крошечном пространстве, Чонгук, уткнувшись носом в плечо Сокджина, интересуется, как прошла его смена. Тот откидывается на спинку дивана, прикрывает глаза рукой и издает мечтательный вздох: — Ой, да прямо как я и думал, так она и прошла. Чонгук хихикает и глубоко вдыхает: — Пахнешь перечной мятой. — Всегда обнюхиваешь людей? — Нет, — отвечает Чонгук; его руки прижимают Сокджина крепче. — Только тебя. Конечно, он может свалить всю вину за свою внезапную честность на разморенный рассудок, недавний сон. Но Чонгук полностью проснулся. Проснулся и ужаснулся тому, как мало времени осталось у них с Сокджином. И теперь ему кажется, что не стоит тратить это драгоценное время на вечную боязнь за свою шкуру. Чонгук хочет быть честным с ним, хочет быть рядом с ним — безо всяких там размышлений. В конце концов, кто знает, что будет завтра? Он думает, что Сокджин подразнит его за такой ответ, но тот только нежно прочесывает пальцами его волосы, как и всегда. — Мне нравится, как ты пахнешь, — говорит Сокджин. — Так... натурально, по-человечески. Немного сладко, мне нравится. Чонгук не признается, насколько это забавно. Он пахнет по-человечески, по-земному, а Сокджин пахнет как ангел — по-неземному. Если бы время не утекало, словно песок между пальцев, он обязательно бы призадумался об этом побольше. Но сейчас Чонгук смотрит на него из-под ресниц и мурлычет: — Может, попробуем кое-что? Сокджин поднимает брови. — А как же не торопиться?.. — Это да, — спохватывается Чонгук. Щеки краснеют от одной мысли о том, что же случится после, когда они закончат не торопиться. — Я не о— не о чем-то новом. Я просто так много думал об этом, и... — И?.. — Можешь?.. — он медлит, чтобы напряжение повисло в воздухе, и с удовольствием наблюдает, как выражение лица Сокджина становится все более и более заинтересованным. — Помыть мне голову? Очевидно, Сокджин ожидал услышать совсем не это. Пару секунд он просто смотрит в ответ, а затем закусывает губу, когда она начинает подрагивать от еле сдерживаемого хохота. А потом он, конечно, сгибается пополам так, что его голова утыкается Чонгуку в плечо, и его собственные плечи дрожат, пока он хохочет. — Да что, я серьезно, — с улыбкой продолжает Чонгук. — В тот раз было так хорошо. — Не сомневаюсь, что было. Я же в этом эксперт. — ...Не обязательно делать это прямо сейчас, — вдруг понимает Чонгук. Наверное, после девяти часов мытья, сушки, стрижки и укладки волос Сокджину уже совершенно не хочется заниматься этим и дома. — Или вовсе не обязательно. Все еще посмеиваясь, Сокджин поднимается с дивана и протягивает ему руку: — Пойдем. Я уже месяц мечтаю подстричь тебе кончики. В этот раз все совсем по-другому. В этот раз — когда Чонгук наклоняется и опускает голову в раковину, все его сенсоры сходят с ума от присутствия рядом Сокджина. В этот раз — когда его окутывает запах лемонграсса, он чувствует только вскипающее желание. Когда вода из крана обрушивается на голову, Чонгук уже весь в мурашках от удовольствия. Когда пальцы Сокджина начинают массировать кожу, как в прошлый раз, он уже не видит преград, чтобы не утопать в наслаждении. Так хорошо. Лучше, чем в прошлый раз. Видимо, так сказывается прорыв внутренней плотины (или все же недавний сон): забывшись, Чонгук тихо стонет. Движения Сокджина умелые, медленные и нежные. Он неторопливо промывает волосы Чонгука шампунем, еще медленнее наносит кондиционер, затем ненадолго оставляет его на волосах, и уже потом смывает средство теплой водой. Его пальцы массируют кожу кругами: большими и маленькими, жесткими и мягкими. Чонгук знает, что попросит об этом еще. Когда Сокджин заворачивает его волосы в желтое полотенце и их взгляды встречаются, атмосфера меняется. Между ними она и так обычно накалена, наполнена обоюдным желанием, но теперь же воздух становится невыносимо тяжелым. В нем появляется что-то такое, от чего невозможно дышать. Хватает одного взгляда, чтобы понять: они оба чувствуют это. Сокджин вытирает руки кончиком полотенца, свисающим на плечо Чонгука, и делает шаг назад: — Сейчас, принесу ножницы. — Подожди. Чонгук тянется, берет его руку и, не отрывая взгляда, кладет ее на свою грудь. Сердце пульсирует под ладонью. Сокджин смотрит в ответ, глаза — раскаленные угольки. А потом он подходит ближе — по чуть-чуть, неуверенно, — пока их лица не разделяют какие-то сантиметры. Так близко, грудью к груди. Он поднимает руку и обхватывает ею лицо Чонгука — в этом жесте нет ничего, кроме обожания. Его большой палец проходится по нижней губе, и Чонгук прикрывает глаза от удовольствия. А потом слепо тянется вперед, за прикосновением, и они с Сокджином встречаются где-то посередине. Этот поцелуй такой же нежный, как самый первый: мягкий, плюшевый, сказочный. Но куда более болезненный. Судьбоносная катастрофа, которую так часто представлял Чонгук, теперь происходит внутри него — землетрясение в грудной клетке, молнии в животе. Кожа вибрирует от интенсивности. В этот раз все по-другому. Он чувствует легкое поддразнивание, покусывание его нижней губы, сладкий вкус языка Сокджина. Когда Чонгук кладет руку ему на талию, то ждет отказа. Он замирает; только его любопытные пальцы танцуют на коже, пока Сокджин не дает зеленый, и тогда он проскальзывает под рубашку и кладет руки на поясницу. Сокджин тоже кладет одну руку ему на талию, другую оборачивает вокруг шеи. Когда Чонгук медленно скользит от поясницы вперед, к животу, то останавливается, чтобы проверить реакцию. Но Сокджин горячо кивает, открывает рот и спешит поцеловать его снова. Кончиками пальцев неспешно прокладывается дорога в рай. Чонгук выводит круги на талии, оглаживает грудь. Когда ему кажется, что эти части тела уже знакомы ему достаточно, он решает узнать другие: его рука спускается вниз по животу Сокджина, и тут — Чонгук остолбевает. Не только руками, но и губами тоже. Сокджин замечает его реакцию и слегка отклоняется, чтобы с беспокойством взглянуть в глаза. Он не спрашивает, в чем дело, даже не успевает спросить, потому что рука Чонгука вновь начинает движение. Очень медленно. Аккуратно, одним пальцем — он очерчивает пупок Сокджина, приближается к самому центру, где опять останавливается, чтобы еще раз погладить твердую жемчужинку. Когда Сокджин понимает, в чем дело, то его выражение лица становится немного иным, и он улыбается, позволяя Чонгуку полюбоваться находкой. Чонгук чуть отступает и упирается спиной в раковину, а затем поднимает его рубашку и смотрит прямо на пирсинг в пупке. На коже Сокджина блестят две маленькие бирюзовые штанги. Он тяжело сглатывает ком в пересохшем горле: — Новый? — Нет. А что, не нравится? — Нет, нет. Не— мне нравится, очень симпатично... Я просто никогда не видел его до этого. И не чувствовал кончиком пальца. — Ну, ты и без рубашки меня не видел, — просто (и неправильно) отвечает Сокджин. — Нет, я видел, — выпаливает Чонгук. И спешит объясниться: — Когда ты— когда я пришел к тебе в самый первый раз, ты открыл дверь без рубашки. — Не верю. — Ну, может, не совсем так — ты был в рубашке, но она была не застегнута. И тогда я пирсинг не видел. Сокджин задумчиво хмыкает. — Не знал, что ты так присматривался. Чонгук качает головой и бросает еще один взгляд к бирюзовым жемчужинкам. — Ты знал, — говорит он, — ты знал. И тогда он вновь шагает вперед, чтобы провести носом по шее Сокджина. Вверх, вниз. По ключице. Покрыть ее поцелуями. — Ладно, — вздыхает Сокджин, тая от удовольствия. Недавно Чонгук обнаружил два мягких местечка на его шее. Одно чуть выше левой ключицы. Каждый раз, когда Чонгук задевает это местечко, Сокджин издает такой звук, что никакая музыка не сравнится. Это место он и целует первым. — Может, и знал. Второе — выше, находится рядом с ухом. Если поцеловать туда, то у Сокджина могут буквально подогнуться колени. Теперь Чонгук целует и это местечко, а вознаграждение — это объятия Сокджина, что становятся крепче, и ласковая рука в волосах. Он запоздало понимает, что полотенце уже на полу. Сокджин наклоняет голову вбок, подставляя под поцелуи шею, и воркует всяческие поощрения, растворяясь в своем удовольствии. Чонгук целует под подбородком, а затем снова спускается на ключицы, и когда его губы вдруг касаются ткани рубашки — вопрос уже лег ему на язык, опередив все мысли. Так легко спрашивать, когда вокруг полумрак. А что будет, когда они окажутся в темноте... Чонгук тянет его рубашку: — Может быть, снимешь сейчас? Они стоят на расстоянии вздоха: темные глаза Сокджина пронзают его в ответ. А затем, безо всяких слов, Сокджин делает шаг назад и начинает расстегивать пуговицы. Движения медленные, неторопливые. Будто у них с Чонгуком в запасе все время мира — и Чонгук завидует, что не знает такой же уверенности. Ему всегда хотелось быть таким же свободным, хотелось — и все еще хочется — быть с ним рядом, быть рядом с Сокджином, но горечь вовсе не в этом. Горечь во времени. Ему бы тоже хотелось знать, — или хотя бы верить, — что у них в запасе все время мира. Расстегивая своими длинными пальцами каждую пуговицу, Сокджин не отводит от него глаз. Их взгляды прикованы жаром желания. Если раньше воздух был просто густым, теперь он сжимается в этих горячих тисках. Сокджин закусывает нижнюю губу так, что она аж белеет, и Чонгук снова сглатывает ком в горле. Он и сам покусывает свои, но больше всего на свете ему хочется укусить так и губы Сокджина. Наконец, рубашка расстегнута, и Чонгук уже было вновь ныряет в объятия, но тот делает другое: руки Сокджина мягко тянут его за футболку. Тогда Чонгук тоже снимает ее. И теперь, свободные от покровов, они любуются телами друг друга в ночном полумраке. Чонгук потрясен, ошеломлен гладкостью его кожи, узостью талии и контрастной шириной плеч. В приглушенном свете Сокджин сияет будто бы жидким золотом. Самое настоящее из искусств: Чонгук вспоминает о музеях и мраморных статуях. Словно ожившее совершенство точеного камня. Сокджин идеален. Чонгук хмурится и закусывает губу. Вздох. Желание невыносимо. — Ты — это рай на земле, — еле слышно говорит он, не успев удержаться. А в ответ — только улыбка, сияющая в темноте. Полная удовольствия. И влечения. И этот момент столкновения тел — кожа к коже, жар к жару — и есть то напоминание, что рай может быть человеком. Рука Сокджина опускается от затылка к плечам и ниже, останавливаясь на груди. И пока они целуются и касаются друг друга там, где еще не касались до этого, Чонгук задумывается, почему же они не делали этого раньше. Они рядом, прижимаются обнаженными телами — а ему все мало. Ему мало этих прикосновений. Мало ощущений. Они так близко, что пирсинг Сокджина приятно трется об кожу, и Чонгук тяжело вздыхает. Кажется, что если Конец Света и правда настанет вот прямо сейчас, ему не будет совсем никакого дела, пока все на планете не сравняется с землей окончательно. Одной рукой он вцепился в раковину позади себя — только поэтому и держится на ногах. Чонгук чувствует, как жар начинает обволакивать его внутренности, как напряжение начинает вставать в паху. Приходится вновь закусить губу: тело пронзает сладкая боль от прикосновений, и Чонгук чуть сжимает бедра. Обычно он не переходит эту черту, но сейчас нет и мысли остановиться. И все, что он может делать, пока Сокджин осыпает поцелуями его шею, это пялиться в потолок пустым взглядом, разинув рот. Сначала он не думает ни о чем, а потом вдруг задумывается о времени, а потом — о мужестве, не знающем никаких препятствий. Он поворачивает голову и снова касается губ Сокджина. Их дыхание звучит в унисон. Чонгук чувствует вкус его желания. Сокджин чувствует вкус его. Замерев, Чонгук шепчет дрожащим голосом: — Потрогай меня? Он бы не удивился, если бы Сокджин закатил глаза и разыграл непонимание чем-то вроде «Я уже тебя трогаю». Но к удовольствию Чонгука — ужасу, трепету и удовольствию, — тот только заглядывает ему в глаза, прежде чем чмокнуть в нос: — Точно? Чонгук знает, что выглядит жалким: он почти надул губы уточкой. Секунда размышлений затягивается. Он знает, что хочет этого. Хочет так сильно. Так страстно. — Я не сломаюсь, если потрогаешь. — Правда, что ли? — А вот если не потрогаешь, тогда да. Тишина. Ладонь Сокджина скользит от живота до груди Чонгука. И когда его палец обводит сосок, то на мгновение в голове Чонгука не остается совсем ничего; тело бесконтрольно дергается вперед. Ох, как же приятно. Сокджин делает это снова, и он бездумно шипит. Боже, Боже, как же это приятно. — Тогда я буду очень стараться, — приговаривает Сокджин, и они оба немного посмеиваются. Чонгук — с дрожью неуверенности и предвкушения, Сокджин — с хитрой интригой. — ...А где именно мне тебя потрогать? Рука Чонгука подрагивает, когда он обхватывает запястье Сокджина и утягивает его вниз. Тот слушается: его пальцы пробираются ниже, мягко задевая ногтями кожу, пока не останавливаются у кромки его спортивных штанов. Чонгук замирает, опускает стыдливый взгляд в пол и сглатывает ком в горле, не в силах сказать ответ. Но Сокджину ответ не нужен. Его рука опускается ниже по мягкой ткани и останавливается только тогда, когда наконец касается. В эту секунду жар поглощает все. Чонгук беззастенчиво тверд. Сокджин обхватывает головку пальцами сквозь штаны, и у Чонгука перехватывает дыхание, на ногах поджимаются пальцы. Он даже не успевает привыкнуть к этому ощущению, как тот оттягивает резинку штанов, проскальзывает внутрь и нежно сжимает член. На этот раз Чонгук стонет. Несдержанно, вслух. Так вот как оно ощущается, когда тебя кто-то трогает — и не просто кто-то, а тот, чье прикосновение жарче любого пожара. Это совершенно иное чувство. Дыхание сбивается; Сокджин скользит по стволу, оглаживая пальцем головку. И в ту секунду, когда Чонгук уже решает, что лучше и быть не может, все прекращается. Рука Сокджина выскальзывает из его штанов, и он открывает глаза и видит, как тот убегает в гостиную. Чонгук ничего не спрашивает — только тихонько скулит. Он смотрит, как Сокджин роется в своем тоуте, а затем достает оттуда маленькую бутылочку лосьона для рук. Он с жасмином — Чонгук знает, потому что уже брал его раньше. Он уже открывает рот, чтобы поспорить с Сокджином (ведь сейчас явно не лучшее время для увлажнения рук), но за два спешных движения тот выдавливает лосьон на ладонь и возвращает ее на член. И в этот раз — оборачивает пальцы вокруг головки и медленно сжимает. Чонгук вздрагивает и толкается бедрами вперед, задыхается от ощущений. Сокджин держит не очень крепко, двигается достаточно медленно, чтобы Чонгук сходил с ума от желания. И в то же время — этого уверенного темпа хватает на то, чтобы ему казалось, что лучше уже невозможно. Горячая рука закручивает нутро Чонгука спиралью: он в беспамятстве молит о звездах, верит во все чудеса на свете. Изо рта доносится слабый стон, и все, что остается — это ладонь Сокджина вокруг его члена, уверенный четкий темп. Сокджин точно знает, что делает. Он целует Чонгука снова, проглатывает каждый стон, что срывается с его губ. Наклоняется, покрывает поцелуями его шею и плечи и прижимается к коже щекой, ускоряя ритм. Голова Чонгука безвольно лежит у него на плече; он обнимает Сокджина в ответ и старается сохранить хоть какие-то жалкие остатки самообладания. И пусть с каждым движением вверх и вниз этого самообладания все меньше, Чонгук, если честно, еще никогда не был так счастлив потере контроля. Когда он чувствует, что уже близок к концу, то почти вонзает ногти в кожу Сокджина. А потом шепчет грубым, бесстыдным тоном, что он уже хочет, что он уже сейчас, он уже почти — и Сокджин прерывает его. — Знаю, — тихо отвечает он контрастно спокойным голосом. — Давай. Дай мне это. И Чонгук дает. Пальцы вновь поджимаются, глаза застилает белая вспышка — он зажмуривается и дрожит, пока волна удовольствия накрывает его с головой. Этот пик выше всех, что были у него раньше; тело плавится от прикосновений Сокджина. Где-то на периферии сознания возникает вопрос: если Сокджин велел «дать это» — значит, его не волнует, запачкает ли он ладонь? Чонгук опирается на него, пытаясь вернуть дыхание в норму. Тот нашептывает ему ласки и любовно целует в висок. Руку из штанов вынимает мягко и аккуратно: старается не двигаться быстро, потому что знает, насколько Чонгук чувствителен в эту минуту. Его зрение возвращается как раз вовремя, чтобы он мог опустить взгляд вниз и увидеть семя — свое семя — прямо в центре ладони Сокджина. Это не должно быть настолько трогательно. Это не должно заставлять Чонгука трепетать от влюбленности — но все случается именно так. Сокджин споласкивает руку под краном, и Чонгук смотрит, как семя кружит вокруг водостока и смывается внутрь. Ну, вот. Его трогали. Его трогал Сокджин. Сокджин довел его до оргазма. На мгновение Чонгук ныряет в небытие. К лепреконам, единорогам и Богу. — Ты как, хорошо? — спрашивает Сокджин, опустившись на корточки, чтобы поднять упавшее полотенце и вытереть руки. Его взгляд по обыкновению легкий и мягкий. Кажется, он вовсе не потрясен. — Было хорошо? — Больше чем просто хорошо, — выговаривает Чонгук, когда приходит в себя; его голос немного сорван. Он испытывает желание ублажить Сокджина в ответ, сделать ему так же приятно — только еще в десять раз приятнее. Сокджин цокает и поднимается с пола, закидывая полотенце себе на плечо и скрещивая руки. — Я спрашивал не о моих способностях, — вздыхает он. Затем его тон становится серьезнее: — Правда. Как тебе это вообще? Чонгук берет его за запястье и тянет к себе, чтобы поцеловать. — Больше чем просто хорошо, — повторяет он. — Правда. Сокджин кивает. Неясно, верит он или нет, но настаивать дальше не собирается. Когда Чонгук задает следующий вопрос, ему даже хочется отвернуться. Задать этот вопрос полу, задать своим ногам, может быть, потолку. Но чего ему хочется еще больше — так это увидеть реакцию. Он хочет увидеть желание Сокджина, хочет его почувствовать. Он хочет увидеть каждую эмоцию, что вспыхнет у него на лице. — Эм, — запинается Чонгук, подбирая слова. — М-моя очередь? — Это ведь не какая-то игра, — отвечает тот, устраиваясь в объятиях Чонгука и покусывая его подбородок. — Типа, «моя очередь держаться за джойстик». — А разве нет? — ...Ты же знаешь, что не обязательно, если тебе не хочется. — Я бы не спрашивал, если бы не хотел. — Ну, а с чего ты взял, что я тоже этого хочу? Об этом Чонгук не подумал. Он-то встает на раз-два. Иногда от самых легких, самых невинных прикосновений, а иногда вообще просто так. От одной мысли о том, что что-то настолько масштабное, как случившееся между ними сейчас — для Сокджина обычная мелочь, Чонгуку хочется забиться к себе под кровать. Он прокашливается: — А ты не?.. — Не? — Не... возбужден? — Не знаю, — хмыкает Сокджин, заглядывая ему в глаза своим темным взором. — Ты́ мне это скажи. И пусть Чонгук сам задал этот вопрос, осознание, что же именно он спросил, приходит к нему лишь сейчас. В голове становится пусто, во рту — одновременно и сухо, и влажно. Он закрывает глаза. — Эм... да, хорошо. Он сжимает руку в кулак, чтобы она не дрожала, и просовывает ее между ними. Это происходит раньше, чем он ожидает (наверное, из-за затянувшегося предвкушения), но его рука вдруг оказывается на джинсах Сокджина, и тогда Чонгук чувствует. Чувствует его. И если Сокджин сейчас стонет, то Чонгук пропускает звук, потому что единственное, что он слышит — скорость сердцебиения и собственный до смущающего откровенный стон, когда ощущает член под своей ладонью. Его сердце бьется о грудь, когда пальцы оглаживают длину. Она толще и тверже, чем Чонгук ожидал. Голова идет кругом. — Я да или нет? — спрашивает Сокджин. Чонгук не может вымолвить ни слова, только согласно кивнуть: — Мм. Когда он видит открытый, ожидающий, похотливый взор темных глаз Сокджина, в висках начинает пульсировать. А что, если он будет плох? Что, если он сделает что-то не так? Что, если его прикосновения не заставят Сокджина кончить? Или еще хуже — что, если из-за его прикосновений он упадет? Горло завязывается узлом, когда он думает обо всех этих ужасных исходах. Чонгук хочет быть важным. Достойным, важным, незабываемым. Что, если он не такой? Он продолжает тонуть в своих мыслях, когда стук во входную дверь резко возвращает их обоих к реальности. Чонгук убирает руку от джинсов, и они глядят в сторону двери. Никто не двигается, пока за дверью не раздается голос. — Джин, — высоко тянут прозвище, — я знаю, ты дома. Пусти, мне надо переночевать. Сокджин вздыхает. — Хиен, — говорит он Чонгуку, хотя тот и не спрашивал. — Так поздно? — Чонгук неосознанно прикрывает голую грудь руками, и Сокджин улыбается, наклоняясь вперед, чтобы бросить Чонгуку его футболку и тоже начать одеваться. — Не парься. Наверное, она настолько в дрова, что тебя даже и не заметит. Надев рубашку, Сокджин шагает к двери и, прежде чем его рука нажимает на ручку, Чонгук уже перебирает в голове все, за что он себя ненавидит. Он должен был сделать это. А теперь он стоит столбом посреди кухни, и продолжает стоять даже тогда, когда Хиен уже заходит в квартиру и падает в руки Сокджина. Сокджин обнимает ее и ведет к софе. Хиен что-то бессвязно бормочет, трет глаза и падает на подушку. Ее взгляд обращается к ним двоим, и она замирает, так долго вглядываясь в Чонгука, что тот краснеет. А затем, с легкой улыбкой, она ложится и закрывает глаза. — Я так счастлива, — вздыхает Хиен, и ее ослабшая рука машет в сторону Сокджина, — что ты наконец дал своему ученику то, что он хочет. Он весь сияет. Она не такая прямолинейная или бесстыдная, какой могла бы быть в подвыпившем состоянии, но даже этих слов уже достаточно, чтобы Чонгук превратился в покрасневшее заикающееся чучело, с извинениями бегущее в комнату Сокджина. И к тому времени, когда Сокджин заканчивает слушать излияния ее души и убеждается, что Хиен не вырвет во время сна, настроение уже упущено, и им больше некуда деться до конца этой ночи. Обнимая Сокджина крепче, Чонгук корит сам себя за то, что слишком много раздумывал, вместо того чтобы делать единственное, что он и вправду хотел. ⠀

твердость камня

На следующий день Чонгуку удается поспать подольше — это важно, потому что заснул он только около четырех. Бо́льшую часть ночи он провел в ловушке своих размышлений, прокручивая события вечера вновь и вновь и читая себе внутренние нотации. Решение пришло только под самый конец хождений по кругу. Может, и нет никаких гарантий, что его времяпрепровождение рядом с Сокджином — особенно то́, что Чонгук делает ради него или просто ему — будет чем-то безупречным и идеальным. В конце концов, это его первый раз. И ему еще только лишь предстоит узнать, что нравится Сокджину. Но ничего из этого не препятствует ему в том, чтобы усердно развивать свои навыки. Ведь Чонгук знает, как нравится ему самому. Он знает, как именно нужно взять, в какой момент сжать, когда провести ладонью вверх-вниз, где именно нужно дотронуться. Может быть, стоит попробовать это и на Сокджине. Это было бы куда лучше, чем неловкие и провальные попытки импровизировать. Как только этот «план» созрел по утру в голове, Чонгук сразу же и заснул. Просыпается он часами позже — от бодрящего запаха кофе. — А вот и ты, — Сокджин сидит рядом с ним на постели и листает книгу со своей кружкой в руках. — Рад, что ты решил наконец-то вернуться к жизни. Чонгук сонно осматривается по сторонам, приподнимаясь, чтобы усесться ровно. Иногда по утрам ему нужно вникать в реальность. Жизнь с Сокджином и так напоминает сон: мягкая и размытая по краям. Каждый раз, когда Чонгук просыпается, он готовит себя к тому, что Сокджин может оказаться всего-навсего сновидением. — Как там Хиен? — Умудрилась протрезветь и уйти на работу. Их взгляды встречаются, и Сокджин отпивает из своей кружки. Он выглядит таким нежным и ангельским. Чонгуку жаль всех людей, что не просыпаются рядом с ним. Он прикрывает глаза и кладет свою голову ему на плечо — провести целый день вот так было бы за счастье. — Все хорошо? — спрашивает тот. С таким же тоном Сокджин задавал такой же вопрос и вчера: голос окрашен заботой, беспокойством и неуверенностью. Чонгук пытается не зацикливаться на этом, найти позитивный ответ, но в воздухе повисает тишина, и он поднимает голову: — Почему ты постоянно об этом спрашиваешь? — Разве плохо поинтересоваться, как ты? — удивляется тот в ответ. А затем закрывает книгу и кладет ее на прикроватный столик, будто знает, что разговор затянется. Он сползает вниз по постели, пока не ложится совсем, и тянет Чонгука к себе, чтобы они оказались лицом к лицу. — Тогда больше не буду спрашивать. — Я не об этом, просто... ты спрашиваешь так, будто может быть «не хорошо». — Я просто хочу убедиться. Чонгук задумывается об этом, уставившись на белые простыни. — Я хотел этого, — наконец отвечает он вместо той чепухи, что роится у него в голове сейчас. Его ладонь обхватывает ладонь Сокджина. — Этого. Тебе не обязательно... — Не обязательно что? — Не знаю, разговаривать со мной так, будто я не знаю, чего я хочу. Будто я не могу принимать самостоятельные решения или все такое. Сокджин смягчается и приглаживает бровь Чонгука. — Я не хотел, чтобы ты себя так почувствовал. — Я знаю, что ты... я знаю. Просто мне кажется, что ты беспокоишься, и мне этого не хочется. — Я беспокоюсь, — согласно вздыхает Сокджин. — Но почему? Как же Чонгуку еще донести, насколько сильно он этого хочет? Все это время ему твердили, что нельзя вести себя очевиднее, чем ведет себя он — но Чонгук все никак не может добиться того, чтобы Сокджин не сомневался в его искренних чувствах. Сокджин гулко вздыхает и закрывает глаза, будто не хочет произносить эти уродливые мысли вслух. На мгновение он замирает совсем — молчит и не двигается. Но затем уступает: — Можно я расскажу кое-что? — Мне ты можешь рассказать что угодно. — Ладно. Хорошо. В старшей школе, — он останавливается и снова вздыхает, не открывая глаз, — был парень, который мне нравился. Он был в команде пловцов. Это не особо важно, но, ох. Мы все сначала ходили вокруг до около, но потом он наконец признался, что я ему тоже нравлюсь, хотя до этого у него никогда не было парня. У меня тоже, по большому-то счету. Мне было четырнадцать. Ну и вот, мы начали что-то типа встречаться, насколько это было тогда возможно. Мы целовались и держались за руки на последних рядах в кино. Однажды мы зашли дальше... Я впервые попробовал что-то такое. Сокджин не уточняет, что именно он попробовал, но этого и не нужно. — Ему понравилось — по крайней мере, он так сказал. Я думал, мы станем с ним ближе, потому что... ну, секс так работает, разве нет? Но мне было всего четырнадцать. Тогда я думал, что это хороший способ. Только вот следующие несколько дней он меня игнорировал. И когда мы увиделись снова, он сказал, что больше не хочет со мной разговаривать, сказал, что я «испортил» его. Как будто я с пистолетом у виска заставлял его это делать. Вот такая предыстория к моей сдержанности... Прости, ты не должен был все это слышать. Затем он наконец открывает глаза, но смотрит куда-то далеко сквозь Чонгука. — Просто, — продолжает Сокджин, — я не хочу делать что-то такое, после чего ты решишь, что ненавидишь меня. Если мы поторопимся или... ты испугаешься и сбежишь. Ты нравишься мне слишком сильно, чтобы так рисковать. Это признание, за которым следует тишина, потрясает Чонгука. Его снова тянет спросить, чем же он ему нравится (этого он все никак не может взять в толк); ему хочется заверить Сокджина, что он никогда не сбежит, что если Сокджину захочется от него избавиться, то это возможно только посредством убийства. Какая-то его часть даже хочет выяснить имя этого Пловца Из Старшей Школы, чтобы найти его и разложить по полкам, что тот был придурком и заслуживает одинокой смерти. Чонгук раздумывает над этим еще немного, а затем пылко сжимает руку Сокджина. — Нет ничего, что мне бы в тебе не нравилось, — говорит он. Сокджин выглядит удивленным — не сколько самими словами, сколько внезапностью этого порыва. Но через мгновение его лицо становится вновь спокойным. Чонгук вспоминает все то, что он думает о Сокджине. Даже когда ему совершенно не спится, или когда он уже засыпает, когда он сходит с ума от бабочек в животе и даже когда отчего-то расстроен. — Однажды утром, когда я только начал здесь оставаться, я проснулся и подумал, что Конец Света все-таки был, и пребывание рядом с тобой — мой персональный маленький рай, — Чонгук вытаскивает из-под рубашки ключ. — Знаешь, как я его называю? Сокджин покачивает головой, заинтригованно глядя в ответ. — Ключ от рая. Поднятые брови, фырканье и громкий хохот — Сокджин сгибается пополам и упирается в грудь Чонгука. Когда он заканчивает смеяться, Чонгук толкает его назад, чтобы взглянуть в глаза. Но обнимать все же не прекращает. — Мне нравятся твои глаза— — О Боже! — Нравится твоя улыбка— — Даже не вздумай, — с новым приступом смеха Сокджин пытается вырваться из его хватки. А Чонгук только улыбается, прижимает крепче и кидается осыпать его лицо поцелуями, начиная со лба: — У тебя миллион разных улыбок, и у всех разное значение. Если бы ты только знал, сколько часов я потратил в попытках разгадать каждую... Ну стой же... Мне нравится твоя одежда— — Нет, не говори! — На тебе, — продолжает Чонгук. — Нравится, как ты одеваешься. Люблю, что ты носишь только то, что нравится самому. Что не извиняешься за то, кто ты есть. Мне нравится, что ты смешной, и даже когда на самом деле не смешно, ты думаешь, что смешно. Нравится, что ты добр даже к тем, кто этого не заслуживает. Я этого не заслуживаю. Мне нравится, что тебе не все равно, даже когда ты этого не показываешь. Нравится, что ты пахнешь как лемонграсс, и что танцуешь в кухне, и— — Я понял. — И нравится сережка в пупке, о которой я не знал до вчерашней ночи. — ...Это все? Чонгук трясет головой: — Даже близко не все. Можно последнее? — Как хочешь. — Ты невероятно притягательный. И это мне нравится тоже. Сокджин смеется. — Так что, поверь, — вздыхает Чонгук, — я хочу тебя больше, чем ты вообще можешь себе представить. Я от тебя не сбегу. — А что насчет вчера? — чуть погодя спрашивает тот. — Ты не выглядел так, будто тоже хотел. Чонгук хмурится и покачивает головой: — Я хотел. Я правда, правда хотел. Невысказанное «Так почему не сделал?» повисает в воздухе. — Просто хотелось быть для тебя самым лучшим. А я не... я не много могу тебе дать. — Не говори так, — машет Сокджин. — Нет, правда. Я— не то чтобы у меня куча опыта. Когда я трогаю тебя, когда я— я хочу, чтобы все было как надо. Я хочу, чтобы ты почувствовал то же, что чувствую я — а я чувствую это, даже когда ты меня не трогаешь. Я хочу Конца Света. — Чего? — Тяжело объяснить, — быстро уклоняется Чонгук. — Но... что, если все будет ужасно, и ты решишь, что не настолько заинтересован во мне, как ты думал? Что, если это ты от меня сбежишь? — Я должен сбежать, потому что ты подрочишь мне не на десять из десяти?.. Ох уж эти Девы. — Что? — Чонгук, — Сокджин придвигается еще ближе и закидывает руку ему на плечо, чтобы зарыться пальцами в волосы. — В первое время ничего не будет на десять из десяти. Это такой период, неидеальный. Я хочу быть с тобой не потому, что мне хочется каких-то там космических апокалипсисов. Я хочу быть с тобой, потому что я хочу быть с тобой. Это любовь, думает в эту секунду Чонгук. Это точно она. Его сердце бьется бабочкой в грудной клетке. — ...Можно сводить тебя на завтрак? Куда захочешь. — Не хочу показаться грубым, сладулька, но это способ раскрутить меня на дрочку — сводить бесплатно позавтракать куда захочу? — Нет, — возмущенно давится Чонгук, но потом до него доходит, что это шутка. И тогда он застенчиво пытается подыграть: — Но если ты предлагаешь такую сделку... Теперь возмущенно давится уже Сокджин — но только понарошку, хоть и шлепает в притворном негодовании его по руке.