cherub vice

Для завтрака Сокджин выбирает «The Jazz Castle», закусочную неподалеку от Цветочного Острова. Приятное местечко со светло-зелеными стенами, усеянными разными милыми иллюстрациями: улыбающийся рожок мороженого, очаровательные лесные создания и подбадривающие цитаты, выведенные курсивом. Сокджин приветствует пару работников, что искренне рады его здесь увидеть — они обмениваются неподдельными улыбками, которые отличаются от стандартной рабочей вежливости. Выбор места падает на столик посередине, прямо у окна. Сокджин снимает солнцезащитные очки и кладет их на салфетницу. — Тут готовят самый лучший бинсу. — Правда? — Чонгук рассматривает меню. Так и есть: бинсу — десерт изо льда и, например, каких-нибудь фруктов. — Ты хочешь это? — Шутишь, что ли? — спрашивает Сокджин. Чонгук поднимает взгляд и видит, что тот вновь актерствует, хватаясь за грудь. — Десерты на завтрак? Ты чего добиваешься, чтобы я за тебя замуж выскочил? Конечно же, Чонгук знает, что это шутка. Он знает, что никакой их женитьбы и быть не может, по крайней мере здесь — точно. Но мысль об этом заседает в его голове. — Может быть, — отвечает он. Сокджин дарит ему мягкую и тихую улыбку, а затем берет второе меню: — Ну, тогда я и вафли буду. — Бери все что хочешь. Чонгук вновь поднимает свой взгляд с меню — как раз в тот момент, когда Сокджин расстегивает пару верхних пуговиц своей гавайской рубашки. Под рубашкой становится виден белый лонгслив, на котором, как известно Чонгуку, изображена афиша поединка по реслингу за 1968 год. Ему известно, потому что этот лонгслив — его. Сокджин с ухмылкой следит за реакцией. — Когда ты это надел? — Что, это? — он опускает взгляд на свою рубашку и расстегивает еще пару пуговиц, пока не показывается афиша. Это винтажный лонгслив, который Чонгук нашел совершенно случайно, когда уже было отчаялся отыскать что-то стоящее. Тот стоил всего пять тысяч вон, но на Сокджине смотрится намного дороже. — Он просто лежал в моей комнате, можешь себе представить? Растеряв все слова, Чонгук выдавливает: — Это мое. — Нет, — в притворном неверии трясет головой Сокджин. — Разве? Лонгслив вовсе не выбивается из его общего стиля. Персиковые капри и бирюзовая гавайская рубашка, можно сказать, даже дополняют небрежный винтажный образ. Наверное, из-за удачного сочетания оттенков, решает Чонгук. Две совершенно разные вещи могут выглядеть куда лучше, будь они вместе. Например, голубой и розовый. Нюд и гранж. Дева и Стрелец. Чонгуку нравится, как это смотрится — его одежда на фигуре Сокджина. Как он мог упустить такое? Если бы не его вечные размышления о природе времени, Чонгук увидел бы кое-что в перспективе. Увидел бы, что хорошее еще не закончилось, а только еще началось. — Хотел тебя повеселить, — говорит Сокджин, хватаясь за ткань, — но он оказался таким уютным. Может даже придется оставить его себе. Чонгук открывает рот, чтобы что-то сказать в ответ — но тут же забывает о нем, когда его внимание вдруг переключается с закусочной на улицу, где его глаза замечают две фигуры, что проходят мимо окна. Он тут же поворачивается к Сокджину, но затем снова к окну; Чонгук вытягивает шею, чтобы проследить глазами за парочкой. И в очередной раз его зоркому взгляду видно, как гармонично смотрятся их переплетенные руки, какое идеальное сочетание являют они вдвоем. Чонгук наблюдает, как пара появляется на пороге закусочной, и только тогда возвращается обратно к Сокджину: — Это Тэхен. Сокджин молча поворачивается в сторону двери, когда Тэхен и Чимин заходят внутрь. Чонгук прослеживает его взгляд: они шагают в обнимку, Чимин с улыбкой смотрит вверх на Тэхена, а тот с любовью глядит на него в ответ. Они двигаются будто в замедленной съемке — идеальная совместимость и полное единство во всем. Сокджин поворачивается обратно; брови подняты, а на губах удивленная улыбка. — Они так мило смотрятся, — он снова оглядывается, — позови их сесть с нами. Чонгук бледнеет. — Нет, я— — Ой, да ладно тебе? Они же твои друзья. С моими ты познакомился. — Они мне не друзья. — Некрасиво так говорить. — Да нет, правда, они сами мне так сказали! — Что-то я в это не верю, — усмехается этим словам Сокджин. И тогда, к абсолютному ужасу Чонгука — ужасу, но не удивлению, — Сокджин оборачивается и поднимает руку. Он не машет, только подергивает пальцами. Ему не нужно ни говорить, ни махать, чтобы привлечь внимание. Все, что нужно — только поднять свою руку, и вот уже каждый взор стремится к нему, словно тот под светом прожектора посреди сцены. Чимин замечает первым — он отвлекается от Тэхена, и его губы красит сдержанная, но изящная маленькая улыбка. Тогда Тэхен поворачивается вслед за ним. Пару секунд не происходит вообще ничего, только вежливые улыбки в ответ, но затем Сокджин медленно покручивает запястьем в подзывающем жесте. — Садитесь к нам? ⠀ Первые несколько минут проходят в удушающей тихой неловкости. Чонгук знает, что, следуя здравому смыслу, это он должен разряжать обстановку, ведь именно он знает их всех, именно он — связующее звено. Но столкновение двух разных миров в который раз заставляет Чонгука остолбенеть и просто молча пялиться на остальных. Сокджин, который сидит теперь не напротив, а рядом с ним, позволяет тишине затянуться. В отличие от других, отсутствие разговора его не очень-то беспокоит. Одна рука согнута, беспечно опирается на спинки стульев позади них с Чонгуком; пальцы крутят каштановый локон. Взгляд направлен в сторону Тэхена — о нем Сокджин слышал больше. — Тэхен, — произносит он. — Это ведь ты Тэхен? Тэхен кивает, глядя сначала на Чонгука, а затем на Чимина. — Да. — Можно я попробую угадать твой знак зодиака? — спрашивает Сокджин. — Если не возражаешь. Чонгук замечает, как это предложение заставляет Чимина слегка улыбнуться и с интересом взглянуть на Тэхена. Тот пожимает плечами: — Давай. — Хорошо, — Сокджин убирает руки и наклоняется над столом, вглядываясь в глаза напротив. — М... Вижу явную водную энергетику. — Да? — вклинивается Чимин, будучи явно заинтригован. Он кладет руки на стол, закусывает нижнюю губу и подпирает лицо ладонями, поочередно глядя на них двоих. — Да, я прав? — ликует Сокджин, но Чимин делает вид, будто не знает ответа. — Ой, да брось, дай хотя бы подсказку! Тот смеется и трясет головой, и тогда Сокджин вновь переводит свой взгляд на Тэхена. — Эм, Рак? — Я так и думал! — восклицает Чимин, принимаясь теребить за плечо подопытного. — Я же тебе говорил! — Что, он не Рак? — Сокджин кладет руку себе на грудь, будто он оскорблен. — Я никогда в подобных делах не ошибаюсь! — Он очень разносторонний, — объясняет Чимин. — Что, говорить ответ? — Буду признателен. — ...Козерог, — отвечает он, заливаясь смехом при виде шокированного Сокджина, который явно ему не верит. — Клянусь! Но потом они смеются уже вдвоем, а затем погружаются в беседу обо всех этих штучках, связанных со звездами и судьбами. Чонгук и Тэхен обмениваются взглядами, полными приятного удивления. Если бы они только знали, что их парни поладят друг с другом, то захотели бы представить их раньше, забыв обо всех обидах. Тэхен пристально следит за разговором; его ладонь накрывает руку Чимина: — Зеленого чаю? Чимин кивает, быстро чмокает его в щеку и возвращается к беседе с Сокджином. Что ж. Чонгук молча выскальзывает из-за столика вслед за Тэхеном, и они направляются в сторону прилавка. Если Сокджин и замечает это, то никак не показывает. Они стоят у прилавка в терпеливом ожидании какого-нибудь из двух дежурных работников. И тишина, повисшая между ними, Чонгуку уже знакома. Эту тишину не только можно, а нужно нарушить — потому что ему известно, что ждет услышать Тэхен. — У меня даже больше, чем нужно, — наконец, говорит Чонгук. Тот окидывает его быстрым взглядом, а затем смотрит в окно: — И у меня. — ...И? Что теперь? — Знаешь, — отвечает он, когда не находит на улице ничего интересного. Тэхен облизывает губы и наклоняет голову к Чонгуку: — Я бы понял, если бы ты отказался. Понял и принял это. — А я вот не понимаю. Почему нет? Тэхен чуть поднимает брови и с улыбкой кивает в сторону столика: — Потому что ты по сути живешь с парнем своей мечты. Честно, то, как ты на него глазеешь — надо видеть. Чонгук не удивляется. Хотя, наверное, должен бы. Он должен тут же начать скрупулезно раздумывать на эту тему — но он уже так привык быть самым очевидным человеком из всех, где бы ни находился, что ему уже все равно. Вот что волнует его куда больше, о чем вообще не стоит спрашивать, это— — А он как на меня глазеет? Чонгук спрашивает так тихо, что молчание Тэхена лишь радует — возможно, тот не услышал. Но когда он поднимает свой взгляд, то видит, что тот обдумывает ответ. — Не знаю, — бормочет Тэхен. — Как будто ты — это оттепель после зимы, наверное. Так вот, я говорю это потому, что у меня самого есть сомнения. Я знаю, что мы будем платить пополам, но... было бы легче, будь у меня накопления. В этот момент, вытирая руки кухонным полотенцем, за кассой появляется второй из работников. Он улыбается и извиняется за задержку небольшим поклоном. Тэхен легко машет рукою в ответ и сияет доброй улыбкой, а затем заказывает бинсу и пару других закусок, в то время как Чонгук занят переосмыслением того, что услышал. Вдруг ему вспоминается, как однажды Тэхен сказал, что копить на новую жизнь — вовсе не самое сложное. Самое сложное — это ее начать. Тогда он не вдумался в эти слова, но сейчас... Он смотрит на Тэхена, пока они оплачивают заказ. Работник отходит, а они остаются ждать у прилавка. Чонгук прокашливается. — У тебя есть накопления. Без вопроса — но это вопрос. Тэхен смотрит так, словно не собирается отвечать. Чонгук так и представляет: для Тэхена, который умудряется сохранять всю свою жизнь в полной тайне, отдавать что-то важное, отвечать о важном — равно оторвать от собственной живой плоти. — У меня было накоплено около миллиона, — чуть погодя отвечает тот. — Еще тогда. С трудом. Даже сейчас эта цифра звучит внушительно. Но чтобы Тэхен накопил эти деньги, пока еще жил с родителями? Когда им обоим не нужно было работать, не нужно было делать вообще ничего — только есть, спать и радоваться жизни? У Тэхена была работа? И накопления? Чонгук решает, что все, что он знал о Тэхене до этой минуты, можно смело забыть. Прошлое стало не яснее мутной воды. Чонгук о нем совсем ничего не знает — знает лишь то, кем тот пытается быть. Если отринуть все остальное, четко известны три факта: 1) У Тэхена есть собака; 2) У Тэхена есть постоянный парень; 3) Они с Чонгуком не друзья. — Как? — спрашивает он, даже не питая надежды услышать ответ. — По-разному. Тэхен пожимает плечами и продолжает: — Все, что мог сделать руками, — с тихим посмеиванием. — Иногда, когда мы с тобой обивали пороги домов, приходилось продавать не только учения Божьи, если ты понимаешь, о чем я сейчас говорю. Чонгук раскрывает рот. — Нет, я не— о чем ты? — Ай, да не важно. — Миллион вон... — Это много денег, — отрезает Тэхен. — Было много. Но теперь уже это неважно, что есть — то есть, чего нет — того уже нет. Лучше просто забыть. Деньги остались дома, с грустью осознает Чонгук. Ему неизвестно, чем промышлял Тэхен, чтобы заполучить наличные, но независимо от того, как они появились, он знает: не важно, каким трудом, важно — что ценой времени, которое тот мог проводить с Чимином. Может быть, Тэхен и копил именно для того, чтобы вернуться к Чимину, чтобы начать свою новую жизнь рядом с ним. И чтобы все это было разрушено в настоящем... — Думаешь, родители уже нашли деньги? — Не знаю, — вздыхает Тэхен; на лице появляется горькая усмешка, и он покачивает головой. — Но я не вернусь, чтобы это выяснить. — ...Все будет хорошо, — решительно говорит Чонгук. — Если придется устроиться на вторую работу, устроюсь. С радостью. В этот момент он вновь видит улыбку Тэхена — на этот раз настоящую, не натянутую, не измученную грустью, не треснутую гневом. Эта улыбка искренняя — созданная для друзей, рожденная от облегчения. И тот чуть даже приобнимает Чонгука: — Тогда давай оформлять документы. Когда они возвращаются за свой столик, Сокджин уже пересел к Чимину — теперь они держатся за руки, погруженные в разговор. Они оба в прекрасном расположении духа, хоть смех и сменился милыми скромными улыбками. — Весы? — до Чонгука доносится восторженный голос Сокджина. — Неудивительно, что мы с тобой так поладили. Как же так вышло, что мы не виделись раньше? ⠀ Темнота, уязвимость и игра воображения — во многом, единое целое. Когда приходит одно, остальное обычно приходит следом за ним. Может, не сразу вместе, но по крайней мере две составляющие — обязательно. Стоит начать утопать в картинах воображения, как реальность погружается в темноту. Или, как сейчас — стоит оказаться в темноте, и все, что находится вокруг, становится тайной; воображение начинает играть злые шутки, и появляется чувство уязвимости. Возвращаясь с работы, Чонгук открывает дверь их квартиры и застает ожидающего его Сокджина. Он не заходит внутрь целую минуту, прежде чем тот не берет его за руку, закрывает ему глаза и говорит, что хочет кое-что показать. Воображение Чонгука тут же слетает с катушек. Но вскоре сладкий голос Сокджина, что нежно трепещет возле его затылка, приносит ему облегчение: — Хорошо, а теперь можешь открывать. Ага. Когда Чонгук открывает глаза и видит, что стоит на пороге ванной комнаты, ему кажется, будто он делает шаг в другой мир. Мягкий лиловый свет преображает комнату во что-то совсем иное. Помимо лампочек над дверным проемом, здесь стоят две свечи — одна на ванном столике, другая ближе к самой ванне, что наполнена водой и пеной. Если не прибегать к очевидному — что картина перед ним замечательна — Чонгук не знает, что думать. — Что думаешь? — спрашивает Сокджин, обнимая Чонгука сзади и кладя свой подбородок ему на плечо. Тот пожимает плечами — одним, потому что не хочет ему мешать. — Очень мило? — Да, — хмыкает Сокджин, — рад, что нравится... Хочу тебя кое о чем спросить. Обещай, что ты не будешь смеяться. — ...Я обещаю. Он поворачивает Чонгука к себе лицом, и его руки чуть потрясывают его за плечи: — Хочешь принять со мной ванну? Тело Чонгука опережает ответом мозг. На спине проступает ледяной пот; кожу бросает и в жар, и в холод; по рукам тут же бегут мурашки. В горле пересыхает. — О, — плаксиво выдавливает он, медленно приходя в чувства. — Эм... — Это не обязательно. Но Чонгук уже спешно кивает. — Да, — даже слишком спешно. — Да, я— да. Сокджин смеется и обхватывает его щеки ладонями: — Ты уверен? Чонгук снова кивает, и на его лице тут же растет безудержная улыбка. Он ловит губы Сокджина в сладкий поцелуй и прижимается крепче. Прошло пару дней с того момента, когда Сокджин впервые его потрогал — как и с тех пор, когда они с Чимином стали такими друзьями, что впору захаживать друг к другу в гости. Чонгук не думает, что это как-то связано между собой. Это глупо. Но кто его знает? Они с Сокджином не продвигались дальше, застряв на поцелуях, объятиях и том, что Хиен называет «противным». Чонгук больше не трогает его ниже пояса, как и Сокджин его. Впрочем, Чонгук и не хочет спешить — он втайне ведет тщательную подготовку к их следующему разу. Например, читает отрывки из книг о сексуальном просвещении — те самые отрывки, существование которых ранее игнорировал. За два дня Чонгук выучил столько, что и сам уже мог бы написать несколько глав. И поэтому, когда Сокджин льнет к нему снова, он понимает, что это, скорее всего, и есть тот самый момент. На мгновение все, что Чонгук впитывал в себя во время подготовки к «Следующему Разу», летит в тартарары, а мозг пронзает короткое замыкание, ведь— — Я увижу тебя голым, — выдыхает он вслух к крайнему удовольствию Сокджина. Чонгук захлопывает свой рот рукой, тут же яро краснея. — Прости, — бормочет он прямо в ладонь. — Не извиняйся, — отвечает Сокджин и тянет его за руку к ванне. — Мне кажется это милым. Ты мне кажешься милым. Поверь уже в это, а то я устал повторять. — Правда? Сокджин морщит нос: — Неа. Чонгук не может бороться с чувством, будто они строят свои отношения совершенно неправильно согласно всем существующим меркам. Их отношения полны противоречий, путаниц и неидеальностей. Сначала они с Сокджином были незнакомцами, потом вдруг начали вместе жить, затем уже поцеловались и только после этого сели и поговорили о своих чувствах. И теперь они собираются увидеть друг друга голыми — в ситуации, которую можно и не расценивать, как сексуальную, и нет никаких гарантий, что потом будет секс. Их отношения — сочетание несочетаемого. Чонгук должен переживать по этому поводу, однако — нет. Потому что все, что касается Сокджина, кажется ему идеальным. — Надо сказать, — произносит тот с резким вздохом, схватившись за пряжку ремня, — я и сам удивлен. Я даже не спросил, через сколько ты будешь, а вода все еще горячая. Ну и кто тут красавчик, а? — Может, это я такой предсказуемый. Сокджин надувает губы и начинает снимать штаны, но Чонгук выпаливает, чтобы он остановился. Услышав это, Сокджин замирает, и Чонгук тут же жалеет об этом. Ну почему он всегда все портит? Сокджин поднимает вопросительный взгляд, но Чонгук уже не может связать и двух слов. Он даже не может понять, что вообще подвигло его остановить Сокджина. — Ничего, что я увижу тебя?.. — повторить слово «голым» не получается — слишком острое. По-хорошему острое, но тем не менее — колется. — Без одежды? — Угу. Сокджин так легко говорит об этом. Чонгук вновь погружается в опасные мысли о том, насколько маленьким в глазах Сокджина выглядит этот огромный шаг. Похоже, никакого Апокалипсиса во время их поцелуев у него быть не может. — А что я тебя? — уточняет тот. Чонгук задумывается. Ничего страшного. По крайней мере, на словах — точно. Впрочем, где-то глубоко внутри он все же продумывает худшие сценарии дальнейшего развития событий. Сокджин может увидеть его голышом и решить, что тело Чонгука омерзительно, может молча уйти из ванной. Но в этом сценарии тоже ничего страшного — ведь Чонгук уже понял, что умрет от смущения и разбитого сердца раньше, чем почувствует стыд. Он кивает. — Угу, — Чонгук пытается ответить так же беспечно, как отвечает Сокджин, но получается хило. Когда Сокджин вновь собирается снять одежду, начинает теперь уже сверху. Он стягивает свой свитер — тоже сшитый вручную, но уже другой, более расслабленной вязки. Чонгук молча наблюдает за тем, как все больше показывается гладкая кожа тела, пока свитер не отбрасывается на пол в маленькую кучку и перед ним не предстает голый торс. Пирсинг блестит в неге лилового цвета. Чонгук до боли кусает свою губу. Он тоже тянется к собственной кофте — но медленно: не потому, что пытается быть соблазнительным. Просто на Сокджине становится все меньше и меньше одежды, и это отвлекает. Чонгук вынимает руки из рукавов своего лонгслива, но не торопится стянуть его через голову — вдруг что пропустит, пока кофта закроет глаза? Сокджин замечает его поведение, ухмыляется, но не перестает раздеваться. Он продолжает смотреть на Чонгука — как тот еле дышит своим пересохшим ртом и таращит глаза, пока Сокджин расстегивает пуговицу на штанах. Чонгук автоматически делает то же самое. Они одновременно опускают штаны до лодыжек. Сокджин вынимает ноги из штанин и отпихивает те в сторону. Чонгуку почти удается повторить то же самое — с небольшой погрешностью, когда он запинается и чуть не падает на плитку пола. Раздевается он как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сокджин тянет вниз свои брифы, и— — Господи, — ахает Чонгук; его взгляд бегает вверх и вниз по телу Сокджина, пока он пытается совладать с дыханием. Каждый сантиметр тела Сокджина прекрасен — даже там, где так быть не должно. Например, колени, ключицы... и член, который еще не скоро исчезнет из мыслей Чонгука. — Ты идеален. — Нет, — отвечает Сокджин, — но мило, что ты так думаешь. Он не ждет, пока Чонгук оголится полностью, и залезает в ванну. И только когда Сокджин погружается в горячую воду и пену целиком, Чонгук понимает, насколько мала вероятность того, что они оба поместятся. — Идешь? Одного слова достаточно, чтобы Чонгук начал двигаться. Он скидывает с себя кофту, отшвыривает штаны — так спешно, что аж царапает ногтем бедро. При виде этого Сокджин прячет смешок в ладони; у Чонгука хватает ума понять, что этот смех не над его несовершенным телом, а над его поспешностью. Он стремится побыстрее забраться в ванну, чтобы Сокджин не успел ничего разглядеть. Наверное, это несправедливо, ведь Чонгук-то сполна насладился роскошным зрелищем. В ванне он сжимается в комочек, подтягивая к себе колени. Вода обжигающе горячая, но что может быть за ванна без кипятка? В воздухе стоит сильный запах цветущей вишни, и Чонгук представляет, как аромат проникает под его кожу и остается с ним навсегда. Когда он поднимает взгляд на Сокджина, тот сидит в точно такой же позе, с улыбкой положив подбородок себе на колени. — Странно? — спрашивает он у Чонгука. — Можешь сказать, если странно. — Не странно, — мурлычет Чонгук. — Просто... слегка неожиданно. — Я не хотел тебя ошарашить, — усмехается тот, пожимает плечами, опускает руку под воду и начинает водить ею туда-сюда. — Мне нравится это делать, но не со всеми так можно. Чонгук пытается вообразить себе человека, который мог бы отказать в этом удовольствии Сокджину. Вряд ли такой существует. — Почему нет? — Да, наверное, нет особой причины. Просто многие думают, что ванна связана с сексом, но нет. В смысле, может быть связана, я понимаю. Но это лучше секса. — Да? — Мм. Это интимнее. Трахаться могут все, но создать близость — нет. Вот с тобой я могу принять ванну, потому что тебе от меня нужен не только секс. Верно. Но Чонгук все же спрашивает, откуда тот это знает, на что Сокджин цокает языком. — Мы спали в одной постели, и ты не пытался чего-нибудь сделать. Да и те, кому нужен просто секс, не тратят время на то чтобы выяснить, какой именно кофе мне нравится. — Ты же мне сам сказал, — перечит Чонгук. Словно он не запоминал даже то, чего Сокджин в принципе не говорил. Любимую кружку, склонность колебаться между сахаром и молоком, просто молоком и обычным кофе. Сокджин смотрит ему в глаза и наклоняет голову, будто бы «Ой, да брось». Чонгук улыбается и краснеет. — Не каждый будет такое слушать. Поэтому я подумал... попробовать с тобой, потому что ты не набросишься на меня после ванны. Сокджин снова прав. Чонгук снова спрашивает, откуда ему известно. Тот снисходительно улыбается, нахмурившись от неверия в этот вопрос, и выдает полное обожания: — Ты милашка. Они устраиваются поудобнее (насколько это возможно в таком маленьком пространстве); и чем дольше они с Сокджином находятся в ванной, тем легче ему дышать. Вскоре Чонгук привыкает, хоть и догадывается, что главная причина, по которой так просто смириться с мыслью, что они оба голые — это огромные облака пенных пузырьков, скрывающих их тела. Вот же большое спасибо. — Я думаю об этом, — спустя какое-то время тихо начинает Чонгук. — О сексе. — Естественно, думаешь. Все думают о сексе. Даже те, кто не любит секс, и то о нем думают, только немного иначе— можно я вытяну ноги? Этот вопрос застигает Чонгука врасплох, но он все равно кивает. Сокджин облокачивается спиной на стенку ванны и протягивает ноги вперед, пока не упирается в противоположный край, рядом с плечами Чонгука. Чонгук смотрит на его ноги. Гладкие, сияющие от капель розовой воды, припорошенные пеной, без единого волоска. Прежде чем он успевает подумать, его рука уже тянется вперед и проводит пальцем вдоль манящей икры. Сокджин позволяет это. — Так о чем ты там говорил? — Ни о чем, — отвечает Чонгук ноге, не в силах оторвать взгляда. — Просто... Просто думаю иногда о сексе. — Да. Я тоже. Но это не все, о чем я думаю при виде тебя. — А о чем еще? — Много о чем. Например... Мне нравится спать с тобой. Ужинать вместе с тобой. Хочу тебя куда-нибудь сводить. — Куда-нибудь — это куда? Вторая рука Чонгука тоже ложится ему на ногу, и пальцы начинают порхать по гладкой коже икры уже с обеих сторон. — Да не знаю. Может, планетарий — мы сможем увидеть, как зародился мир, а потом... можем посмотреть документальный фильм, как он идет к концу. Чонгук бросает взгляд в его сторону: на прикрытые глаза, на приоткрытый рот. Сокджин выглядит таким расслабленным, таким облегченным, что сердце Чонгука горит синим пламенем, стоит вспомнить, как ему доверяют. Это любовь, думается ему снова. — ...Это больно? Чонгук рискует и вновь смотрит на Сокджина; благо, тот все еще не открыл глаза. — Что больно, зайка? — ...Секс. А теперь Чонгук чувствует вес его взгляда. Он отвлекает себя тем, что обхватывает и начинает массировать его лодыжку. — Не должно, — чуть погодя отвечает Сокджин. — Но иногда может быть. Зависит от того, с кем ты и как это делаешь. Кто-то тактичнее и осторожнее, кто-то нет. — Можешь не отвечать, но... в твой первый раз было больно? Сокджин пожимает плечами. Он поднимает руку, растопыривает пальцы и принимается разглядывать свои ногти. Самого ответа на вопрос нет. Есть только легкий наклон головы и бормотание: — Я был счастлив, когда это кончилось. Чонгука накрывает непреодолимое желание попросить прощения, но пока извинения крутятся на кончике языка, Сокджин прокашливается и спрашивает, нервничает ли он. — Нервничаю? — повторяет Чонгук. В его голове проносятся миллион и одна разная подоплека этого простого вопроса. Сокджин задал его так, словно они вот-вот займутся сексом, словно ванна — просто прелюдия. Но опять — может быть, это просто предположение и Сокджин не имел в виду их двоих. — Нет. Не... Я просто... Чонгук замолкает, не зная, как выразить то, что ему ненавистна мысль, будто он может быть недостаточно хорош для Сокджина, — но не прозвучать слишком жалко. Тот молча ждет ответа. — Просто мне хочется знать, чего ждать, — выдавливает Чонгук. — Не— в смысле, я знаю— как это делается. Что куда, кто чего, все такое... Но... мне хочется знать... Как тебе?.. Сокджин поднимает брови. — ...Нравится? — нескладно заканчивает Чонгук, заливаясь краской. Если Сокджин и удивлен вопросом, то проделывает огромный труд, чтобы этого не показать: ничто не выдает его, кроме дернувшегося уголка губ. Заинтригован он, озадачен — никакой реакции нет, Сокджин лишь подпирает лицо рукой. — Мне нравится по-разному, — говорит он. — Мне... нравится развлекаться. Сверху, снизу, стоя, сидя, в постели, в машине— Чонгук жестко сглатывает ком в горле. —по-разному. — Так тебе нравится... быть большой ложечкой или?.. А вот после этого вопроса наконец проступает реакция: Сокджин улыбается так широко, что надувает щеки. — Это так мило! — Не дразнись, — просит Чонгук. — Хм... Мне нравится и так, и так, — медленно отвечает Сокджин. — Быть снизу, если с правильным человеком и как следует подготовиться, и правда очень приятно. Кто-то выступает против такой позиции, потому что считает ее женской, но секс — это только об удовольствии, только о приятном времяпрепровождении. С тем, с кем ты находишься, и с самим собой. Ничего больше. Я твердо уверен, что пока твоему партнеру все нравится, пока никому из вас не больно — ты можешь делать все, что захочется. Быть сверху мне тоже нравится, я ловлю кайф и от этого. Но нужно признать... — Что?.. — Быть маленькой ложечкой — моя слабость, — улыбка Сокджина задумчивая и неуловимая, глаза смотрят куда-то вдаль. — Есть такое место... если правильно туда попасть, то... твое тело вдруг станет сделано из умирающих звезд. — Из умирающих звезд? — Да. Они горят ярче всего, — Сокджин лукаво смотрит ему в глаза. Чонгук знает: тот думает именно об этом — о последнем разе, когда он такое чувствовал. Чонгуку до смерти хочется быть тем, кто заставит Сокджина почувствовать это снова. — В этот момент ты не только состоишь из них, ты весь в них. Не просто... ну, знаешь. Чонгук погружается в пучину своей фантазии. В размышления о том, как выглядит Сокджин, потерянный в исступлении. Выгибает ли он свою спину? Как звучат его стоны в таком пылу? Как двигаются его бедра (в обеих позициях)? Какими становятся поцелуи? Что он чувствует, когда он внутри? Что бы почувствовал Чонгук, окажись он внутри него? Чонгук и не заметил, как у него уже встал. Конечно, ведь ему известно, как приятна коже горячая вода; он знает о своей наготе, о наготе Сокджина, о его гладких ногах. Чонгук думает о том, что если Сокджин захочет, то легко сможет раздвинуть ноги и положить их ему на плечи. Что если и самому захотеть, то тогда можно будет пробраться вперед. Он смотрит на Сокджина так долго, что когда наконец удосуживается отвести взгляд, то уже точно уверен: тот прочел все до единой мысли. Чонгук не был бы удивлен, если бы Сокджин попросил его выйти, чтобы в одиночестве насладиться оставшимся временем в ванной. Глядя вниз на воду и пузырьки, он готовится именно к этому. Но вместо просьбы выйти Сокджин интересуется: — О чем думаешь? «О том, как я целую тебя», думает Чонгук. «Обнимаю тебя. Прости за грубость, но... трахаю тебя». — Об умирающих звездах. Глаза Сокджина опускаются в то же место, где Чонгук глядел на воду и пузырьки. Он не сможет увидеть, что у Чонгука встал, правда? Снова пуститься в раздумья не получается — Сокджин вновь пронзает его своим взглядом. — Поцелуешь меня? — спрашивает он лишь из вежливости — ведь они оба знают, что это желание кипит под водой давно. Но вежливость для Чонгука — все. Он никогда не заставит кого-либо просить дважды, и хоть Сокджин и является исключением из многих правил, здесь он не исключение. Чонгук встает на колени и подбирается как можно ближе, пока не оказывается напротив Сокджина и не целует его так, как никогда до этого. Их губы еще не успели соединиться, а он уже полон отчаяния, полон голода. Поцелуй жадный, яростный, дикий; желание становится невыносимым, у них обоих кружится голова. Они сплетаются языками, как еще не бывало раньше, и постоянно отрываются друг от друга — только на долю секунды — лишь чтобы встретиться вновь и вкусить эту сладость заново. Теперь Чонгук наконец улавливает все слабые звуки, что издает Сокджин, его трепетное дыхание, что оседает на губах, его вздохи, которые он тут же проглатывает. Он чувствует руку Сокджина, которую тот обернул вокруг его талии, купается в этом прикосновении; купается в жаре, что возникает, когда их члены соприкасаются под водой. Чонгук поломано стонет прямо Сокджину в рот, но не перестает целовать. А потом он неосознанно трется о его член, и Сокджин лишь помогает в этом, хватая его за бедра. Вода в ванной раскачивается вперед и назад. Чонгук слышит, как она выплескивается за бортик, но не останавливается. Чем больше Сокджин его трогает, тем меньше Чонгук верит в то, что когда-то считал приятным свое одинокое самоудовлетворение. Его собственные руки — ничто по сравнению с теми ощущениями, что дарят руки Сокджина. Ему кажется, будто кровь стала лавой, будто он сам стал слишком легким и слишком тяжелым одновременно. Чонгука сводит с ума его твердый горячий ствол: во рту становится сухо от эйфории, разум теряет всякую связь с реальностью — такое сильное удовольствие. Он трется о член Сокджина своим, толкает бедра вперед, снова и снова, снова и снова, пока Сокджин не упирается в него коленями. И не издает звук, чтобы тот прекратил. Когда Чонгук останавливается, перестает целовать и опускает взгляд вниз, он видит, с каким удивлением глядит на него Сокджин — почти что даже со страхом, не делает ли он что не так. Но Чонгук не дает Сокджину и шанса спросить, все ли сейчас в порядке и не нужно ли остановиться, не дает и шанса снова начать уверять, что им не обязательно делать это, если Чонгук не хочет. Он быстро сглатывает ком в горле и трепещущим голосом произносит признание: — Я хочу, — вздох. Эти слова должны прозвучать. — Попробовать тебя. Я, м— сделать тебе минет, можно? Кажется, впервые в жизни он видит Сокджина шокированным — с широко раскрытыми глазами, потерявшего все слова. Чонгук ждет, пока тот даст хоть какой-нибудь ответ, знак согласия, и как только Сокджин коротко кивает, он выходит из ванной и берет его за запястье, чтобы проводить в спальню. По всему полу за ними тянутся мокрые следы, насчет которых Сокджин тихонько ворчит, и Чонгук обещает (правда, мысленно), что он потом все это вытрет. На внятную речь он сейчас не способен: в голове стоит лишь одно. В спальне Чонгук останавливается у кровати, прямо перед Сокджином, и снова его целует. Из груди вырывается еще один стон наслаждения, когда тот целует в ответ и обнимает его за талию. Чонгук скользит поцелуями вниз до его подбородка, до линии челюсти, до горячей шеи. Затем набрасывается на Чувствительное Местечко №1, пока Сокджин не начинает практически содрогаться в его руках. Рот Чонгука опускается на ключицу и начинает посасывать кожу. Ниже. Грудь. Живот. Милый пирсинг. Он нежно подталкивает Сокджина, чтобы тот сел на кровать, и принимается целовать его бедра, колени и икры. Когда Чонгук закидывает его ногу себе на плечо, чтобы поцеловать лодыжку, то замечает маленькое пятнышко на внутренней стороне бедра, и сбавляет свой пыл. Он тянется вперед, наклоняет ногу — и тогда встречается с крошечным, едва заметным тату цветочка. Чонгук с улыбкой смотрит Сокджину в глаза, затем вновь на цветочек — и целует это тату. Потирает рисунок подушечкой большого пальца. На мгновение он теряет способность мыслить: не от самой татуировки, а от того, что нашел ее. Ему еще столько всего предстоит узнать о Сокджине, а время бежит вперед, не оставляя после себя и камня на камне. Если они захотят, у них будет будущее, полное разных открытий. Если они захотят. Чонгук хочет. Когда он отводит свой взор от тату, то двигается еще медленнее, уже без такого отчаяния и дикой жажды. Он дает себе время, чтобы решить, что же ему делать дальше. Член Сокджина уже полностью твердый, ждет только его — и при виде этого рот Чонгука сразу наполняется слюной. Конечно же, все колебания вмиг забыты. Пока Чонгук еще не сделал следующий шаг, Сокджин зарывается пальцами ему в волосы. Чонгук знает, что в этом жесте нет сексуального подтекста. Сокджин не побуждает его тут же опускать рот на член. Это жест обнадеживания, успокоения, этот жест значит «ты же знаешь, это не обязательно», но прежде чем Сокджин успевает сказать это вслух, Чонгук без промедления оборачивает ладонь вокруг члена и обхватывает губами головку. На секунду Сокджин инстинктивно вцепляется в волосы жестче, вздрагивает; но затем эта хватка превращается во что-то более нежное, более соблазнительное. Чонгук замирает, чтобы прочувствовать головку во рту, ее вес на своем языке. На вкус она как Сокджин. Он обводит ее языком, чтобы получить еще один сладкий стон, а затем и гортанный, полный чистого наслаждения. Чонгук слегка отклоняется — только чтобы затем взять в рот больше. Он еще даже не начал, только проверяет свои способности. Не зря же он провел столько ночей, практикуясь на мороженом с дынькой, пока Сокджин пропадал на работе. Чонгук берет в рот столько, сколько может вместить, и не выпускает член даже тогда, когда глаза начинают слезиться — главное, что Сокджину сейчас приятно. Затем он все-таки отстраняется, вытирает с нижней губы слюну и пытается отдышаться, а потом поднимает взгляд. Сокджин не выглядит так, будто у него произошел Апокалипсис. Он выглядит, словно на грани этого. Умирающие звезды, думает Чонгук, обхватывая его член и начиная водить кулаком вверх-вниз. Спасибо всем авторам, что осмелились написать о сексе открыто, спасибо всем разделам, благодаря которым Чонгук узнал, как делать идеальный минет. Он работает рукой все быстрее и быстрее, прежде чем вновь взять ствол в рот; от вкуса слюны становится еще больше. Для Чонгука это как музыка: влажный звук его рта вокруг твердого члена Сокджина, потрясенные вздохи в ответ. Вот же гармония. Красота. Они оба сейчас — воплощение красоты. Чонгук ускоряет темп, и рука Сокджина опять оказывается у него в волосах — не толкает вперед и не тянет назад, ни к чему не принуждает, не требует. Только заводит локон Чонгука за ухо, а большой палец поглаживает скулу. С полным ртом и затекшей челюстью, Чонгук поднимает глаза на Сокджина — тот глядит на него с выражением сладкого мучения: брови нахмурены, рот приоткрыт от слабости. Прежде чем Чонгук успевает сообразить, что к чему, Сокджин отталкивает его голову от члена, и тот с громким чпоком выскакивает изо рта. Он начинает мастурбировать себе самостоятельно, но Чонгук одергивает его руку. — Что ты делаешь? — скрежетает Чонгук своим сломанным голосом. — Собираюсь кончить, — пыхтит Сокджин. — Я знаю. Я хочу. Нет нужды уточнять, что он хочет попробовать это на вкус, хочет все. Сокджин окидывает его единственным взглядом — и тут же все понимает. Они смотрят друг другу глаза в глаза, когда Чонгук убирает руку Сокджина от члена, берет его сам и вместо этого переплетает их пальцы. Он вновь берет в рот и принимается двигать головой, наращивая темп, до тех пор пока не слышит причитания и низкий стон Сокджина, пока не чувствует его семя на языке. Чонгук распахивает глаза, пробуя это на вкус. Он пытается удержать семя во рту, но оно стекает по подбородку. Сокджин перестает кончать и выскальзывает из его рта; тогда Чонгук плотно сжимает губы и безо всяких раздумий проглатывает — а потом облизывается. Когда он наконец поднимает глаза на Сокджина, то тот глядит с выражением полного шока. — Вау, — ахает Сокджин. — Вау? — переспрашивает Чонгук. Это хорошее вау? Сокджин усмехается и закатывает глаза, а затем падает спиной на кровать, утягивая его за собой. — Ты примерный ученик, знал об этом? — Это хорошо. — Конечно же, хорошо. — Конечно же? — Угу-м, — вздыхает Сокджин, прикрывая веки. Чонгук ложится к нему под бок и начинает рассматривать милые черты, пока тот не двигается к нему: — Моя очередь? Он уже тянется вниз, к члену Чонгука, но Чонгук останавливает его запястье. — Не нужно. Сокджин хочет узнать, в чем дело, но затем его взгляд опускается вниз, где у Чонгука уже все становится мягким. — Ты кончил? Ресницы Чонгука трепещут, он мягко кивает: — Понравилось. — Делать минет? — Не именно его, просто... делать тебе приятно. Понравилось. Настает момент тишины; Сокджин снова ложится и обнимает Чонгука сбоку. — Вот что мне в тебе и нравится, ДжейКей, — говорит он, — ты обращаешься со мной именно так, как нужно. Услышав это, Чонгук открывает глаза. Он поворачивается к Сокджину и проводит носом по его макушке. — Я нашел квартиру, — произносит он, — ждем ответа арендодателя. Чонгук не знает, что хочет услышать в ответ. Но одно ясно точно: когда Сокджин смотрит ему в глаза, причесывая волосы пальцами, и говорит, что счастлив его удаче, что-то в груди Чонгука раскалывается и склеивается одновременно. Уже потом, когда время перевалило за полночь и они оба лежат в постели, разобравшись со всеми каверзами и сюрпризами этого дня, Чонгук занимается тем, что обводит пальцем лицо Сокджина. Так получилось, что они сегодня легли не ложечками, а лицом друг к другу, и теперь лежат напротив, взявшись по середине за руки. Сокджин уже крепко спит. Это самый ценный подарок на свете, непостижимое благословение — быть рядом с ним, быть тем, кому он доверяет. Чонгук наблюдает за его безмятежным сном с болью и жаром в сердце. Никогда в жизни, ни на долю самой короткой секунды ему не могло показаться, что он из тех, кто может в кого-то влюбиться. Отношения всегда обходили его стороной. Как и люди. Вступать во взаимодействие с кем-то помимо Бога казалось неправильным. У Чонгука не было друзей. Он понятия не имел, что значит иметь партнера. Что бы сказал Чонгук из прошлого, если бы увидел его в настоящем? Был бы он впечатлен? Или почувствовал боль? Разочарование? Зависть? Пока он глядит на Сокджина, ему в голову вдруг приходят Чимин и Тэхен. Он раздумывает об их отношениях, выстоявших перед Родительской Диктатурой и Религиозной Строгостью, выстоявших перед расстоянием, временем, перед каждым мыслимым и немыслимым препятствием. Чонгук думает о том, как, верно, тяжело приходилось Тэхену — быть так далеко от того, с кем ему хочется быть сильнее всего на свете. А потом Чонгук думает о деньгах. Сумма в миллион вон. В голове происходит расчет. Допустим, Тэхен зарабатывал десять тысяч вон в день. Это расстояние в сотню дней между ним и Чимином. Сто дней мятых купюр, засунутых в каждый укромный угол, сто дней мысленного подсчета, сколько еще осталось. Сто дней без возможности увидеть улыбку любимого человека, услышать смех, ощутить запах волос. Сто дней тоски и боли. Чонгук не верит, что смог бы выдержать такое огромное расстояние. Он слегка прочесывает челку Сокджина, и стоит его пальцам соприкоснуться с кожей, его поражает новое осознание. Он должен добыть эти деньги Тэхена. Чонгук замирает, размышляя над этим. Ведь он еще не заслужил своего прощения перед ним. И, насколько он понимает, даже если Тэхен уже и простил, то Чонгук вряд ли достоин такого прощения. Если бы не Чонгук, Тэхен мог бы вернуться домой и забрать свои деньги. Он мог бы сразу найти себе место, вместо того чтобы спать на скамейке в парке. Мог бы быстрее найти собственное жилье. Чем больше Чонгук думает на эту тему, тем быстрее растет уверенность. Это было бы меньшее, что он мог бы сделать. Его взгляд вновь обращается к спящему Сокджину. — Я такой долбоеб, — с тоской вздыхает Чонгук.