«Нет ничего приятнее исчезающего страха» — В таком случае Олежа — тот ещё заядлый мазохист.
Картина маслом. Такое заезженное выражение, аж тошно. Меж тем, если выбирать между другими претендентами на схожесть, слишком хорошо подходящее. Так нелепо. И даже не в обстановке дело. Он сам до невозможности нелеп, весь из себя нескладный; должен стать другим, как он уже привык, как он уже умеет. Стойкое чувство двоякости ситуации, — когда на душе так легко, но вот хер на самом деле его пойми. Взгляд бегает по интерьеру не останавливаясь ни на секунду, запоминая общую картину. В детали, наверняка, вглядываться нет нужды — и будет ли в этом нужда потом, в моментах неловких. Хотя кажется, более неловко уже некуда. Душнов и знать не знает, куда себя девать, кажется, шалость зашла
далековато и глубоковато. Олежа никогда не мнил себя великим провидцем, а в мистику не верил и подавно.
Но отчего-то именно сейчас он смог уверовать во все, блять, совершенно во все способности рода человеческого.
Он спокоен. Да, абсолютно, — выдаёт лишь слишком часто вздымающаяся грудь. Со стороны он выглядит как человек с не совсем здоровыми легкими, но за идиотов парень по прежнему
весельчаков не держал, хотя мысль проскальзывала. В ином случае, Олежины навыки в актерском мастерстве и импровизации достойны большого театра,
во что верится с трудом.
— Так… — неуверенно начинает парень, нервно улыбаясь. — Это, типа, место, где происходят все эти жуткие вещи?
— Это, «типа», мой дом, — чеканит баритон. Антон, будучи человеком терпеливым, не мог вынести смертную скуку, — он не романтик, да и не то, чтобы хоть когда-то вообще любил смотреть на пятиминутные откровенные затупы новообретённых знакомых.
Живых, по крайней мере, так точно.
Со стороны входной двери слышится грохот и глухое «Блять…», идущее следом.
— …беру свои слова назад, — устало тянет Звёздочкин, потирая переносицу. Да, жуткие вещи случаются. Дима — одна такая большая жуть. Всё сходится.
Любопытство всегда заводило людей в места ужасные. Загоняло в ситуации, из которых выбраться удавалось счастливчикам, коих однажды по случайному жребию взлюбила Фортуна. Прилюдно Душнова назвать удачливым — значит не отрицать, что ты идиот, либо что не знаком с Олежей вообще. Насколько импульсивным поступком можно считать решение пойти прогуляться по улице, услышав слухи о том, что что-то там вот неладное творится? Представим щиток с надписью «Осторожно, высокое напряжение!». Ага. Представили. А теперь засучите рукава и суньте свои руки прямиком в пиздец.
Вот, что-то похожее.
А теперь вообразите, что вас ёбнуло-таки током и вам это понравилось.
Ну ахуеть теперь.
Сказать, что Олегсей от себя такого не ожидал, — не сказать ровным счётом ничего. Прочищает горло. Першит; Душнову порой кажется, что однажды он просто-напросто с наплывом эмоций не справится — но терпит, — никто не становился счастливым, будучи нетерпеливым, верно?..
Верно. Зачем спорить? Спорить не надо. «Мир, дружба, жвачка.»
Опустим, что еще немного и глаз начнёт предательски дергаться, как у самого настоящего невротика, это неинтересно.
—
По-моему, он сломался. — Приносим свои извинения, но, к сожалению товар возврату не подлежит. Теперь не подлежит. Проверять дефектность следовало с самого начала приобретения.
Конечно удачную однозначно шутку никто не оценил, возможно, и сам ее владелец начал подумывать о её несуразности. Становился все ближе и ближе к, казалось, источнику всех неловких ситуаций в радиусе километра. Олежа смог окончательно убедиться в том, что этот человек о таком понятии, как «личное пространство» знать не знает, когда рука Побрацкого беспринципно рухнула на плечо мученика. Дружеский жест? Скорее, руку деть некуда. Запах приятного одеколона тут же перебивается запахом сигарет, и, Бог мне судья, — сигарет не самых дорогих.
— Как перезапустить систему? — Еще чуть-чуть, ещё ближе хоть на миллиметр и все возможные функции окончательно откажут, а восстанавливать впоследствии окажется ой как проблематично. Взяв, скомкав, по кусочкам собрав себя в руки — решил.
Жмурится, считает до трёх, конечно же: все действия под пристальным надзором, словно экзотический зверёк строит настолько брезгливое ебало, настолько неуместный образ, — он поворачивает голову в сторону любителя быть поближе, перенимает фирменную улыбочку. Внезапным порывом; как же хочется скинуть эту руку, успевшую прервать поток мыслей Олегсея.
— А вы можете? Надеюсь, это вы делаете более основательно, чем подбираете слова.
— Пожалуй. Херню сморозил, — провокация не удалась. Мерно похлопали по плечу, и рука спокойно соскользнула вниз. — Мы здесь кстати на «ты» обычно, расслабься.
«Расслабься.»
«Расслабься.»
«Если б я мог, я бы с удовольствием в кому впал. Там, говорят, спокойнее некуда.»
— Может, имя своё хоть скажешь, — прерывая буффонаду, основанную на импровизации, Звёздочкин, немного погодя, коротко вздыхает, —
коллега.
Если бы это было собеседованием, Олегсей бы его с треском провалил.
Насколько же неудачно началось знакомство.
— Олежа, — с серьёзным лицом отвечает Душнов.
Снова переглянулись.
Сжали губы. Улыбки прячут.
Взрослые же люди, в самом деле.
— Приятно познакомиться, — Побрацкий тянет руку, —
Димочка.
Да ладно. Серьёзно.
И слава богу; но придумать уменьшительно-ласкательное для Антона было бы сложнее, оставшиеся извилины вывернули бы такие кульбиты в попытках, какие доселе никому и не снились. Антошка? Да вы бы, уважаемые, взглянули на Антошку и съебали отсюда.
— Приятно, — всё же пожимая руку выдаёт Душнов, усиленно делая вид, что ему не обидно.
— А давай,
Олежа, поговорим всё-таки о важных вещах, — подключается Звёздочкин; а Дима ведь был прав, это может быть забавно — как минимум, так несуразно и странно строить диалоги. К чёрту официоз.
Анархия.
Выглядит солидно, очень даже. Ну конечно, он же так старается. — Да, давай. — Корчить из себя взрослого дядечку выходит посредственно, но он честно трудится, изо всех сил жмёт строгость. Одним из Этюдов Черни: жалко, палец слетел с клавиш и ты запорол пассаж. Решил сосредоточить свое внимание именно на Антоне. Слишком уж много данного ресурса израсходовал Побрацкий за эти еще не подошедшие к концу сутки.
Мужчина по ощущениям был правильным. Такой, какой нужен, ни капли лишнего.
Серьезно, они заслужили медаль за блядскую выдержку, никто из ныне живущих так не сдерживал истеричный смех, как эти двое.
— Славно. — Срывается. После этой фразы сознание ни к чёрту. А вот и остановочка правдоподобности сегодняшнего спектакля — приятно было повидаться!..
Концы губ предательски ползут вверх. Вот нужно было на него так уставиться?
— Нет, действительно славно, — Антон переводит вышедшую из-под контроля усмешку в дружелюбную улыбку, которая ею, конечно же, не является совершенно. Обе руки по карманам, всё еще держит какое-никакое, но расстояние. Кажется, ему нравится касаться кого ни попадя гораздо меньше. — Формально, это — услуга. Мы лишь делаем то, что от нас требуют, — делает паузы, в которые зачастую любит вклиниваться большинство собеседников. Нет, не наш случай. — Ты выполняешь свою работу, а тебе за неё дают денежку,
Олежа, — в гляделках ничья, победила старая добрая дружба. Однако вот же незадача:
такое странное чувство, словно тебя держат за полного идиота.
— Я понимаю, общение не задаётся, — спокойно говорит Душнов, нервозно скрестив пальцы собственных рук в замок, — может быть, я приду сюда в другое время? Завтра, к примеру.
— Ага, — парирует Побрацкий, перенимая наигранное спокойствие. — А вместе с тобой сюда придут, пожалуй, доблестные сотрудники полиции, к примеру. Послушай, мы здесь не то, чтобы каждого первого в эти дела посвящаем, ладушки? И у нас нет достаточного доверия к тебе, чтобы вот так вот отпу…
— Я человека задушил, — грубо прерывает Олежа, порядком снизив тембр. — Вот этими руками, Димочка.
Прозвучало, как неудачный панчлайн.
Подъебал.
Молчание, конечно, знак согласия, — но все, абсолютно каждый понимает причины напряжённой атмосферы. Они, всё же, не в игры играют; и построить замок из ёбнутых брикетиков конструктора не выйдет.
— Ладно, хорошо, — жест, a-la «не в своё дело не лезу»; Побрацкий закрывает глаза. — В самом деле, кто я такой, чтобы ограничивать твою свободу, — пожимает плечами,
легко, разворачивается,
просто, — и сам уходит в другую комнату,
без проблем.
***
На улице свежо. Уличные фонари освещают тротуар, и этого более, чем достаточно. На улице ни души — а идти Душнову около часа.
Пиздец. Пиздецпиздецпиздец.
Что это вообще было. Какого. Чёрта.
Конечно, нужно в полицию. Как можно быстрее.
Рассказать им всё в мельчайших подробностях, и…
Упси. Точно.
Олежа остановился; припав лбом к одному из бетонных фонарных столбов. Он будто бы пробил дно, и далеко не единожды. Это тебе не дешёвый сериал из девяностых родом. «Что ты творишь?» — шепчет себе под нос обречённо, закрывая глаза и стискивая зубы. Его жизнь никогда не бросала в головокружительный водоворот событий, потеряться в котором — дело пяти минут. Смотрит на руки, — как в детстве мать ругала его за то, что он забывает перчатки дома и его ладони постоянно холодные, — и ему мерещится, что на пальцах есть
отвратительные багряные разводы. Его трясёт; от холода, от возмущения, от горькой обиды.
Слишком много произошло.
Просто не укладывается в голове; усиленно держится внутри, но проигрывает с позором.
Отрицание.
Гнев.
Торг.
Депрессия.
Принятие.
Всё это смешалось в безумную кашу; в опьяняющий коктейль — всё и сразу. На форумах сидят лжецы, —
тупые стадии.
Приятно думать, что это не ты сошёл с ума, а окружающий мир кукушкой поехал.
А знаете, о чём ещё приятно думать?
О чём угодно, Господи, лишь бы не о сегодняшних событиях.
Открывает-закрывает глаза в надежде, что вот сейчас всё это окажется выдумкой, и он просто задремал в каком-нибудь неудачном для этого дела месте. Хоть бы-хоть бы-хоть бы... Нет? Что ж, попытаться стоило, — по крайней мере, надежда всегда умирает последней.
— Дерьмо.
