Nissa la Bella

      С тех пор, как Прованс окончательно захватил эту маленькую республику и вновь низвёл её до своего полуавтономного владения больше полувека назад, Ницца забыл дорогу в свой родной город, живя — а скорее, выживая — всё это время в столице графства, Эксе. Но сейчас их граф Карл II, сын первого короля ещё неразделённой Сицилии из династии Анжуйских, решил, видимо, отвлечься от своих препирательств с не так давно восставшим островом и отправился в этот солнечный город, взяв с собой и два воплощения своих материковых земель — остальные отказались, грубо или вежливо.       — Как же приятно, что это место всегда готово встретить меня и моего правителя хорошей погодой, — почти пропел Прованс, даже не оборачиваясь на своего единственного спутника.       Ницца невольно вздрогнул, заслышав своего узурпатора, но вовремя успел взять себя в руки. Это ощущение, как будто в животе всё сжимается, уже больше походило на инстинкт, который отзывался в первую очередь на этот голос — но ещё сильнее на любое прикосновение этого человека, если слово «человек» к нему вообще было применимо. И вот сейчас Прованс почти силой вытащил его за собой из их кареты на улицу, когда его граф вместе с придворными и сами остановили свою процессию и оказались среди толпы горожан.       — Кажется, Его Величеству здесь нравится, — он кивнул на своего правителя, прежде чем откланяться и оставить его в окружении своих приближённых.       Они вдвоём зашагали по улице среди веселящихся — город на время карнавала превращался в небольшое пристанище хаоса, но было сложно отвлечься даже на шум вокруг и перестать следить взглядом за тем, кто тянул за руку и периодически говорил что-то с милой улыбкой, не получая на то никакого ответа, кроме замученного взора и напряжённого молчания. Было неправильно ощущать себя в Эксе, но ещё неправильнее ощущать Прованса на своей территории. За его вежливостью и милым личиком Ницца всегда нутром чувствовал гниль, но после тех жёстких и, к сожалению, удачных попыток захвата скромной, но дерзкой республики пришлось познать всю его сущность слишком уж хорошо.       — Эй, Ницца, — заслышав своё имя, тот невольно задержал дыхание, будто приготовился к удару.       Прованс, купив у одного из местных один оранжевый цветок, вдруг повернулся к своему подчинённому и впервые за день посмотрел прямо в лицо. Действительно, если не знать, кто он такой на самом деле, то эти глаза, этот голос, вежливое поведение и природное обаяние правда могли обмануть. Но вместо этого Ницца вновь увидел этот холодный стеклянный взгляд, который преследовал его все эти десятилетия, что он жил в Эксе, и который обычно сопровождался побоями, пытками или чем-нибудь похуже, что преследует в кошмарах и наяву. Жутко захотелось срочно убежать куда подальше, но он лишь дёрнулся — всё равно ему бы так просто не дали уйти.       Но Прованс отпустил его руку и, стараясь не обронить покупку, развязал синюю ленту, что скрепляла каштановые волосы до плеч. После этого он приблизился и схватил Ниццу за одну из светлых прядей — и привязал лентой цветок на неё, едва ли получив отпор. А затем отшагнул, чтобы оглядеть своё творение, и удовлетворённо хлопнул в ладони.       — Как прекрасны цветы лилии! — заключил он в итоге.– Тебе и твоему городу они очень к лицу.       — На гербе Ниццы не будет геральдических лилий, — тихо, но разозлённо прошипел тот.       Он мог вынести издевательства над собой, но не над своей территорией, которую рождён был оберегать.       Не особо раздумывая, Ницца сорвал с волос лилию вместе с лентой и кинул на землю — после чего тут же побежал прочь, случайно её затоптав. Последний шанс удрать от Прованса, пока тот отпустил его руку, нельзя было отказывать собственной удаче… Вслед раздался несдержанно-агрессивный выкрик, но Ницца нырнул в толпу веселящихся, невольно пригибаясь, чтобы уж точно оказаться неразличимым среди других. Бежал он куда глаза глядят, но всё равно старался путать следы. Дыхание и сердцебиение быстро сбились, а люди вокруг слились в одну непонятную цветастую массу, и всё равно он не мог остановиться, пока не оказался в какой-то тихой маленькой улочке и не огляделся, осознавая, что он смог оторваться.       Медленно, но неумолимо подступал Жирный вторник, а следом за ним и Великий пост. Люди устраивали последние разрешённые им гуляния, как и десятки, как и столетия назад, как и при Римской империи, и, казалось, никакие политические изменения людской уклад никогда не изменят. Этим людям, своим родным горожанам, Ницца мог доверить свою жизнь, как они сами доверяли ему, даже в такие мирные и весёлые дни, как февральский карнавал.