Самый клёвый крёстный мой, Скорей поправиться желаю. Больших жизненных побед, И больше счастья отправляю.
Ниже, уже более ровным и красивым почерком с сердечками вместо некоторых букв написано ещё одно стихотворение, которое сочинила уже Ёнхи.Аджосси, день твой на дворе, Пусть не сходит улыбка, Вечером и на заре В душе играет скрипка. Желаю тебе самого простого: Надёжного и верного, земного, Большого человеческого счастья — Защитника от хвори и напасти.
Любимому Чонгуку от Ёнхи и Тэхи.
Парень поджимает дрожащие губы и закрывает лицо руками, несдержанно всхлипывая. Слёзы текут против его воли, он не может удержать эти всплывшие эмоции в себе, как бы ни старался. Он не хочет, чтобы девочки видели его таким, слабым и беспомощным, чтобы они видели его плач, но сейчас, окружённый любовью и заботой таких дорогих ему людей, парень больше не может держаться. У него не остаётся ни шанса сохранить лицо. — Э-эй, аджосси! — зовёт Ёнхи, садясь ближе и обнимая своего растроганного крёстного, который может лишь уронить свою голову ей на плечо. Тэхи тоже виснет у него на шее, и он обнимает их одной рукой так крепко, как ему только позволяют оставшиеся силы. Мённа и Дженни переглядываются с улыбками, после чего отзывают девочек, потому что их дяде нужен покой. — Дженни-онни, — зовёт её негромко Ёнхи в коридоре, пока Тэхи уже с радостной улыбкой на лице упрашивает маму сходить в кафе и поесть мороженого. — Я хочу ещё кого-нибудь навестить… Чон внимательно смотрит ей в глаза и не видит никакой причины отказать. — Мённа, мы скоро придём к вам, хорошо? Женщина даёт своё согласие, и Дженни ведёт подростка в отделение реанимации и интенсивной терапии. В одинокой тихой палате без каких-либо посторонний звуков, помимо работы приборов, лежит спящий Тэхён. На его торсе нет одежды, простынь спущена до пояса, многочисленные датчики подключены к его груди, совсем как у Чонгука. Он дышит через специальную трубку, и болезненный вид парня вызывает у Ёнхи отрицательные эмоции. Ей становится безумно страшно за его жизнь. — Он ведь придёт в себя? — спрашивает она, тихо присаживаясь у изголовья, смотря на его профиль и сочувственно поджимая губы. Поцелованный солнцем мальчик, немного наглый и безумно милый, сейчас совсем не источает теплоты и детской наивной радости. Никто не знает, какие демоны скрываются за этой маской невинности и каких скелетов он прячет в своём шкафу. Однако даже тот факт, что Тэхён пытался отравить Чонгука, не остановил Ёнхи от похода в его палату. Она всегда пустовала, потому что у парня нет тех людей, кто хочет навестить его — в этом огромном мире он один, брошенный со своей младшей сестрёнкой на произвол судьбы. — Врачи не дают точных прогнозов, — она присаживается рядом и поглаживает ребёнка по спине. Ким достаёт из маленького чёрного рюкзачка небольшую плитку немецкого тёмного шоколада и записку, которые кладёт парню на тумбочку, чтобы, очнувшись, он смог прочитать. Девушка касается его сухой неподвижной руки. Ёнхи как-то читала, что люди в коме способны слышать и чувствовать боль, и что врачи советуют родным почаще разговаривать с ними, и тогда они скорее придут в себя. Она готова приходить в больницу каждый день и говорить с ним, если это действительно поможет. — Аджосси, не отчаивайтесь. Держитесь, — шепчет она, после чего думает, что так он её вряд ли услышит, и начинает говорить громче. Дженни внимательно слушает и не перебивает. — Знаете, мы всегда с вами, и мы очень сильно ждём тот день, когда вы придёте в себя. Вас ждёт ваша сестра, Джухён-ши, она вас очень сильно любит и хочет, чтобы вы поскорее очнулись. Нам очень не хватает вас, аджосси, — она молчит и поджимает губы, тихо вздыхает. — Нам не хватает вас, Тэхён. Пожалуйста, не оставляйте нас. Дженни с трудом удаётся держать себя в руках и не реветь от таких трогательных слов. Будь она на месте Тэхёна, она бы уже очнулась и улыбнулась Ёнхи, чтобы та не грустила из-за неё. — Милая, нам пора идти, — с сожалением говорит она. Ёнхи кивает и, поправив светлую чёлку на его лбу, выходит вместе с девушкой в коридор, а оттуда — в кафе к маме и младшей сестре.◎ ◍ ◎
Чёрный плащ, как у главного антагониста истории и у привлекательного злодея, хлопает по ногам. Он вороном скользит по малолюдным улицам Сеула, сжимая руки в перчатках в кулаки. На лице кепка и солнцезащитные очки, а на шее расплывается узор чёрной раскрывшейся розы и острыми шипами. Бледная кожа сильно контрастирует с чёрной одеждой и выделяет его лицо и открытые участки кожи на шее. Блестящие серьги звенят и бьются друг о дружку. Он пробирается в один из дворов и чувствует, как в кармане брюк вибрирует телефон.Вызываемый абонент: «Босс».
Стянув маску до подбородка, он хищно ухмыляется и высматривает в доме напротив знакомое окно, которое ему предварительно ещё раз показали на фотографии. Только вот ему не нужны напоминания: он прекрасно знает, куда держать путь. — Слушаю вас, — с китайским акцентом говорит он по-английски. — Ты уже на месте? — преспокойный голос раздаётся из динамика. Скорее всего, Сокджин сейчас стоит у окна, смотрит на залитый солнцем сад с бассейном и курит какую-то дорогую норвежскую сигару. — Разумеется, мой господин. — Не подведи меня, Тао. — Разве я хоть раз давал вам повод усомниться во мне? Сокджин хрипло смеётся, чем вызывает у Тао расслабленную улыбку. Разумеется, нет. Он кладёт трубку и убирает телефон в карман, уверенно идёт к дому, прячась в тени от деревьев и стараясь быть максимально незаметным. Тихими шагами он проскальзывает к нужному подъезду и, воспользовавшись ключом, открывает дверь. Поднимается по лестнице на несколько этажей выше и заходит в одну из пустых квартир, закрывая входную дверь на замок. На диване лежат листы с нарисованными персонажами из мультфильма, на плите в кастрюле уже испортившийся суп. Тао, сверкнув гламурно очками, приближается к окну и достаёт зажигалку, подносит горящий маленький огонёк к тюлю и наблюдает за тем, как ткань медленно возгорается всё больше и больше. Пламя медленно охватывает шторы, ползёт по деревянной балке, перетекает на плинтус и книжные полки у лестницы. Цветы на подоконнике увядают, стёкла накаляются и грозятся вот-вот лопнуть от напряжения. Тао улыбается и подходит к кофейному столику, берёт в руки один из милых рисунков. На листке изображены маленькая девочка и парень, держащиеся за руки и улыбающиеся. Тао прекрасно понимает, кто это, и с ещё более кровожадной улыбкой заставляет бумагу гореть. Роняет пламя на стол, скатерть медленно перенимает огонь на себя, стол скрипит и доски трещат. Последний след парень оставляет на кухне, когда поджигает книги с рецептами и оставляет их гореть на обеденном столе и стульях. Он выбирается через ещё нетронутое огнём окно и спускается вниз по лестнице, быстро скрываясь в переулке, оставаясь незамеченным.Вы. Всё готово, Босс.
Босс. Молодец. Отправляйся на точку.Вы. Так точно.
Он выбрасывает телефон на дорогу, под тяжёлые колёса автомобилей, и от него остаются только битые осколки. Тао уверенно приближается к своему красавцу, брошенному у какого-то второсортного бара, и едет по навигатору по просьбе Сокджина в одно забитое местечко. Двери палаты со скрипом открываются, амбал-охранник входит внутрь, взывая пациента встать. Джихёк неловко поднимается с койки и разводит руками в стороны, бросая немного рассеянный взгляд на часы. — До следующего приёма клиентов у меня ещё есть сорок могут, а процедуры только через час. Что-то случилось? — За вами пришли. Прошу вас собрать вещи и последовать за мной. Мужчину это заявление ударяет как хлыстом. То есть его выпускают из этого богом забытого места? Туда, на свободу? Он прыскает со смеху и присаживается за рабочий стол, любовно оглаживает его блестящую поверхность и улыбается. — Я не хочу уходить. Здесь меня кормят, я хожу на йогу и работаю по профессии, пускай и бесплатно, — перечисляет мужчина. — Зачем мне уходить? Что мне делать на свободе? — Извините, господин Чон, но это не обсуждается. Джихёк недовольно фыркает и провожает взглядом широкую спину парня, сгребая в кучу свои справочники и книги, сбрасывая их в потрёпанную сумку. Ему приносят через несколько минут сменную одежду, ту самую, в которой его приволокли сюда в самый первый его день заключения. Психиатрическая больница выдала ему свою форму, безумно мягкую и удобную, словно они были младенцами с чувствительной раздражительной кожей. За долгие годы пребывания в стенах больницы он уже не сможет жить так же свободно, как жил раньше, не сможет носить любую одежду и ещё множество пунктов, которые всё больше отталкивают от свободы. Через пятнадцать минут охранник снова приходит и требует освободить помещение, выводит его из камеры и ведёт вдоль длинных коридоров. Джихёк успевает здесь изучить всё вдоль и поперёк, но почему-то даже при таком раскладе его ведут к выходу, будто он здесь впервые. Его приводят к входным железным дверям и выставляют на улицу, заблокировав для него вход в больницу. Ласковые лучи осеннего солнца заставляют с непривычки щуриться. Начало ноября, совсем как тогда, когда его привезли сюда в полумёртвом состоянии и отдали санитарам на растерзание. Но сейчас он может идти куда хочет. На парковке стоит жёлтый метис-кросс с затонированными стёклами, которые ярко отражают солнечный свет. Рядом с ней стоит парень, спустив солнечные очки на кончик носа и исподлобья наблюдая за Чон Джихёком. Его огненные глаза сверкают, подсвечиваемые искрами осеннего дня. Мужчина медленно подходит, оценивающе рассматривая автомобиль китайской марки вблизи. — Значит, это ты приехал за мной, — задумчиво произносит он. — Yeah, — Тао бросает недокуренную сигарету на землю и прижимает её носком ботинка, ловя на себе недовольный взгляд старика и поднимая бровь. — Курить вредно, — замечает он. — Убивать тоже. Джихёк усмехается и садится на переднее сидение, куда его любезно приглашает парниша. На вид ему максимум лет двадцать, но, зная Сокджина, он не стал бы брать таких молодых и неопытных, так что возраст его компаньона остаётся интригующей загадкой. — И куда мы едем? — К Боссу. Дальше — не знаю. Моё дело забрать тебя и привести, остальное не в моей компетенции. И помалкивай, не люблю болтливых, — шипит он на ломанном корейском вперемешку с китайским, косо поглядывая на старика, который лишь закрывает рот на воображаемый замок и улыбается. Тао тошно от одного вида этого психа, но выполнить работу он обязан. По длинной пустой трассе они едут под сто километров в час, но стоит Джихёку начать рассказывать о своей тяжёлой судьбе и изводить парня, играя на его нервах, как на фортепиано, стрелка спидометра мечется за двести пятьдесят, рёв двигателя наполняет салон и заставляет мужчину заткнуться. Заезжая в город, они чуть не сталкиваются с другими авто и едва не провоцируют аварию, от чего сердце старика уходит в пятки и он бледнеет. Тао усмехается, довольствуясь тем, что смог заткнуть особо болтливую личность. Он высаживает того у ворот особняка и уезжает. На сегодня его задания кончаются. Джихёк узнаёт это место. Дом его лучшего друга и по совместительству напарника в самых грязных делах молодости. В саду и дворике никого нет, у крыльца стоит припаркованный антикварный норвежский гейджер тысяча девятьсот двадцать восьмого года выпуска — личное достояние и гордость мужчины. Он всегда был любителем автомобилей, особенно со своей родины, и меньше, чем машины, любит искусство, и оно уже не ограничивается только Норвегией: на стенах его дома тут и там оригиналы известных картин. Джихёк, любуясь ухоженным садом, проходит к крыльцу и поднимается к входным дверям. Его встречает дворецкий и проводит в светлую столовую, что расположена на первом этаже. Сокджин в тишине обедает за длинным узким столом с мраморным покрытием. Рядом с ним накрыто ещё на одну персону, и Джихёк удобно устраивается за столом. Личный повар Кима приготовил запечённую салаку в томатном соусе и красиво оформил блюдо на тарелке. — Как дела? — решает он нарушить тишину, потому что Сокджин не роняет ни единого слова, словно не прошло этих пятнадцать лет в разрыве между ними. Сокджин заметно постарел, но его густые бурые волосы всё ещё сохраняют насыщенность своего цвета. Была это краска или он действительно ещё не поседел — Джихёку остаётся только догадываться. Морщины скопились у глаз и у бровей, у губ, но он всё ещё может принимать участие в самом красивом лице Южной Кореи и одержать победу. — Ничего особенного не произошло. На днях Тигры разгромили участок из-за того, что их лидера и парочку особенно безмозглых вожаков рассадили по одиночным камерам, — рассказывает он, словно глупую историю из жизни, и припадает губами к стакану с морсом, бросая взгляд на старого друга. Джихёк не притрагивается к еде, только слегка отодвигает от себя тарелку и наваливается руками на стол. — Ты ведь заплатил, чтобы меня вытащили? Зачем? — переходит мужчина к главной теме их разговора. Сокджин протирает губы мягким бумажным полотенцем, совершенно не спеша отвечать на такой вопрос, пускай он и брошен ему в лоб и ждёт незамедлительного разъяснения. — Знаешь, я скучаю по тем дням, когда мы работали вместе. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я. — Понимаю. Но я не хочу снова марать руки, — с досадой в голосе признаётся Чон. — Ты не запачкаешь руки. Просто поможешь мне в одном деле, идёт? — Сокджин протягивает ему несколько фотографий. На первой изображён частный дом с милым двориком и газоном. На втором снимке женщина средних лет, которая идёт по улице, её фотографируют незаметно, исподтишка. На третьей фотографии девушка, ещё школьница, и снимок сделан во дворе старшей школы, когда подросток разговаривает со своими друзьями. На четвёртом, последнем фото, тоже девочка, и она сидит возле небольшого прудика, что течёт у младшей школы. Кажется, она ловит головастиков пластиковым стаканчиком. — Кто это? — Ким внимательно присматривается к фотографиям, но не может вспомнить ни одну из изображённых девиц. — Не так важно, кто они. Если ты уберёшь их, то люди, которые мне мешают, больше не смогут лезть в мои дела. Идёт? И тогда я исполню любую твою просьбу, — Сокджин улыбается по-доброму, как улыбаются друзья, договорившиеся о встрече спустя долгое время. Джихёк чешет щетину и неопределённо хмыкает, взвешивая чаши весов. — Чёрт с тобой, старик, по рукам.◎ ◍ ◎
Медсестра вьётся вокруг койки Чонгука, постоянно повторяя, как мантру, что ему по вечерам стоит выходить на свежий воздух с кем-нибудь из персонала, и сейчас она активно выдвигает свою кандидатуру, но мужчина только отмахивается и пытается считать до ста в голове, чтобы не облить её озлобленно водой из стакана. На восемнадцатую просьбу встать и пройтись он взрывается и, сжав кулаки так, что катетер чуть не выскальзывает из его вены, он выдаёт сдавленное: — Я прогуляюсь. Сам. Спасибо за предложение, — парень поднимается, садится на койке и медленно свешивает ноги над полом, ощущая в них неприятную тяжесть. Они тянут его якорем вниз, словно тянут в адскую преисподнюю, и от этого ему сильнее хочется лечь обратно и снова провалиться в сон, где не будет вредной назойливой медсестры, которая комаром жужжит на ухо и которую только и хочется, что прихлопнуть. Он медленно опускается, и с непривычки ноги пропускают разряды тока, и затем по ним словно белый шум проходится. Девушка пытается помочь ему, но Гук только рычит и заставляет её с возмущениями отойти. Не нравится ему всё это от слова совсем. Он отдал бы предпочтение провести свой больничный уикенд дома, в компании дурака Хвана, а не здесь. Чонгук медленно встаёт на ноги и обувает мягкие тапочки с кроликами, огибает свою койку и берётся за передвижной аппарат, что подключён к его вене. На время прогулки от его груди отлепляют все датчики и присоски. Старательно игнорируя злую девушку, Чонгук покидает палату и медленно, со скоростью семидесятилетнего старика, блуждает по коридорам. От болтливой Тэхи он узнаёт, что в одной из палат находится та самая девочка, с которой они виделись в торговом центре, и Чонгуку страшно интересно увидеть её воочию и убедиться, что с ней правда всё в порядке. Он спускается в детское отделение и ковыляет до палаты, на табличке которой указаны имя какого-то мальчика и этой самой Ким Джухён. Чонгук медленно отворяет дверь и входит внутрь. По телевизору идут мультфильмы, оба ребёнка лежат в койках, укрытые простынями чуть ли не до подбородка. Мальчик смотрит мультик завороженно, со слабой улыбкой, а вот Джухён словно смотрит сквозь монитор. Они оба поворачиваются к парню, и девочка задерживает на нём слишком тяжёлый для ребёнка взгляд. Такой, что у Чонгука всё холодеет в груди. Он невольно думает о том, что у Тэхи он никогда такого не видел. Что эта девочка должна была пережить, чтобы смотреть… так? Он не уверен, способен ли он сам выглядеть так же безысходно, и от этого сердце сжимается. Парень подходит к её койке и садится рядом, дрожащей от слабости рукой гладит её по нежно-русым волосам. Один её глаз закрыт чёрной повязкой. «Совсем как у пиратов», — думает Гук. — Вы кто, аджосси? — хрипло спрашивает она, недоверчиво отодвигаясь к краю кровати. — Я… Друг Тэхёна. Правда друг Тэхёна. Меня зовут Чон Чонгук, — он поджимает губы, виновато опуская голову и пряча взгляд за чёрной длинной чёлкой. В больнице ему не дают завязывать волосы резинкой, чтобы не давать коже головы лишний раз напрягаться. Поэтому сейчас они спадают пушистыми прядями на лицо, пряча все его эмоции. Джухён какое-то время ещё смотрит на него, после чего медленно переводит взгляд на экран телевизора. Там значительно интереснее. — Прости. Поправляйся. Чонгук выходит из палаты и плотно закрывает дверь, чтобы не было сквозняка, и медленно плетётся в сторону отделения реанимации. Насколько ему известно, парень всё ещё находится там, совсем один в большой пустой палате. Шаркая тапочками по плиткам и упёрто избегая зрительного контакта со всем медперсоналом, он идёт в восточное крыло и выискивает на табличках нужное имя. Интересно, к Тэхёну уже приходил кто-то? Например, кто-то из его родных и близких? Ему даже как-то грустно становится от того, каким может быть ответ на этот простой вопрос. Кажется, у каждого человека есть тот, кто его поддержит. Даже у Чонгука, человека нелюдимого и закрытого есть друзья, есть любящая сестра и две маленькие проказницы-крестницы. А кто есть у Тэхёна? Только Джухён? И то, тут скорее подходит вариант «У Джухён есть Тэхён». Чонгук останавливается около одной из дальних дверей. На отшлифованной деревянной табличке чётко пропечатано «Ким Тэхён». Но парень как-то не слишком спешит заходить. Сердце нервно дрожит от того, что ему стоит увидеть Тэхёна, который находится на грани и в любой момент может сорваться с лезвия и упасть в пропасть. Исчезнуть. На этот раз навсегда. Чонгук боится зайти внутрь даже после того, как он уже был внутри и видел его. Тогда его мозг отчаянно бил в колокола и паника заставляла его следить за тем, чтобы пострадавший в безопасности. А сейчас? Сейчас жизнь Чонгука находится на таком же острие клинка, как и тэхёнова. Он медленно толкает дверь, бесшумно повернув металлическую ручку. Внутри свежо, но тепло; температура идеально регулируют для того, чтобы пациенту было комфортно пребывать в палате. В отличие от остальных палат, здесь царила мёртвая тишина. Телевизор не работает, не слышно разговоров, — совершенно ничего. Чонгук заходит внутрь и прикрывает за собой дверь, с замиранием сердца поднимает взгляд на Тэхёна. Теперь он обклеен теми же отслеживающими работу сердца липучками, которые Чонгук успевает возненавидеть всей душой. Их прикрепляют с помощью противного ледяного геля, который засыхает через какое-то время и не отдирается от кожи. А ещё пахнет какой-то дрянью. Парень присаживается рядом с изголовьем и отпускает капельницу, складывает руки на своих коленях. Исхудавший Тэхён выглядит жалко, а раны и гематомы на теле, появившиеся неизвестно откуда, только добавляют картине печали. Чонгуку помнится, что врач говорил о том, что на спине пациента есть шрамы и ещё не зажившие раны, которые тоже останутся с ним на всю жизнь. И мужчине становится стыдно за то, что он ничего не заметил. Он оброс собственной неприязнью к человеку, постоянно думал о том, как же парень всё-таки его раздражает, и не замечал тех безмолвных криков о помощи, которые тот, скорее всего, посылал. Но Чонгук не может знать наверняка, потому что уже поздно. Поздно присматриваться, поздно искать смысл в чём-то, потому что это осталось в прошлом, и результат слепоты Чонгука сейчас лежит перед ним на больничной койке, подключённый к аппарату искусственной вентиляции лёгких. — Тэхён-а… Хён, — парень горько усмехается, понурив голову. — Ты ведь старше меня… Сколько тебе лет, двадцать семь? Мне же стоит тебя называть хёном, верно? Тэхён, не смей умирать. Даже не думай, что ты сможешь просто так уйти, оставив нас в этом мире. Мы все тебя ждём здесь. Особенно твоя сестрёнка Джухён. Да, я был у неё, — он надеется, что это не выглядит как бред сумасшедшего, и что парень действительно слышит его. — Знаешь, она очень красивая и очень несчастная. Я не был готов увидеть её такой. Даже несмотря на то, что я прекрасно знаю, что дети тоже могут быть разбиты, и даже сильнее, чем многие из нас. Но… знаешь, сколько бы ты не прочитал книг и сколько бы не учил теорию, никогда не будешь готов встретиться с болью лицом к лицу. Это всегда страшно и всегда после встречи ты чувствуешь себя абсолютно таким же несчастным и опустошенным. Прости меня, хён. Мне жаль, что должно было произойти столько плохих вещей, чтобы я наконец-то смог открыть глаза. Он замечает на прикроватной тумбочке шоколад и записку от Ёнхи. Её милая подпись оставлена в уголке листочка. Чонгук силится не трогать и не читать, но интерес заставляет его взять в руки бумажку. Под ней лежит дорогой шоколад, её любимый, который сестра Мённы присылает им раз в несколько месяцев. Мужчина криво улыбается и думает о том, каким счастливым будет Тэхён, когда узнает, что его навещали. Да, практически незнакомые ему люди, но зато они ждут его поправки и оставляют подарки. Чонгук откладывает письмо, подумав о том, что Ёнхи бы огорчилась, если бы её крестный без разрешения читал её послания. Парень медленно касается холодной руки Тэ и несильно сжимает в своей горячей, влажной, создавая баланс температур, согревая его и остужаясь самостоятельно. Потянувшись к нетронутому ранее пульту, он листает телеканалы на телеке. Парень натыкается на крупное изображение горящей квартиры, пламя взрывает окна и лижет внешние стены дома, пожарные пытаются потушить огонь и спасти жителей из ближайших квартир. Следуют кадры с земли, и Чон замечает чьё-то обугленное тело под простынёй, после чего сразу переключает на более спокойную китайскую дораму про исторические эпохи. — Тэхён, — снова зовёт он, мягко поглаживая большим пальцем его ладонь и упираясь взглядом в одну точку. Он рассматривает шрамы на его руках и неловко проводит по ним пальцами. — Не оставляй нас, слышишь? Ты должен заменить солнце своей сестре, не уходить хотя бы ради неё. Ты знаешь, что без тебя она не справится. Джухён сильная девочка, но сильной её смог сделать только ты. Чонгук с хрипом встаёт и тихо покидает палату, оставив Тэхёна одного с тихо работающим телевизором. По щеке спящего Кима течёт холодная, блестящая слеза, и высыхает, едва коснувшись светлых волос. Его действительно ждут?