Путь искупления

В течение последующей недели состояние здоровья Вэй Ина переживало стремительный взлёт. Связки полностью восстановились, ушла хрипота и сиплость в юношеском голосе, возвращая ему высокие, бойкие нотки, благодаря лучшим лекарственным мазям синяки выцветали на глазах, придавая коже белоснежный, императорский оттенок. Но шрамы… не умаляли своих зверских масштабов.        Янь Ли, что взяла на себя заботу менять бинты и втирать лекарства в кожу, замечала, что двигательная активность рук понемногу восстанавливалась, уходила трясучка, заторможенность и сложность в обычных, привычных нам движениях пальцев и кистей, срастались разорванные сухожилия, нарастала мышечная прослойка, но рубцы — грубыми, рваными ранами портили нефрит шеи и рук. Девушка не спрашивала почему, зачем Вэй Ин оставляет на себе эти шрамы, также не пыталась и отговорить брата от этой затеи. Главное, что сейчас он идёт на поправку, плотно питается, быстро набирает потерянную массу и уже грезит о своих будущих тренировках. О большем и мечтать нельзя.        Но у Вэй Ина было куда больше мыслей в голове, чем казалось на первый взгляд. Его заботили не только тренировки, собственное здоровье, будущее, которое нужно в срочном порядке менять. Он в добавок ещё и разбирал своё прошлое. Темное, печальное, местами наполненное безумием и отчаянием, и во всем этом бардаке воспоминаний надо хорошенько порыться и выудить самое необходимое, отчего-то запрятанное в самых потайных и паутинных уголках сознания.        «Как же я сам этого не заметил?» — спрашивал себя Вэй Ин, раз за разом пересматривая свой сон о кошмаре на тропе Цюнци.        Стигийская Тигриная печать — его главный артефакт, сокровище, которому позавидует любой император, и этот любой попытается предложить все свои сокровищницы полные золота и драгоценных камней в обмен на кусок проклятого металла. Эта маленькая вещица, состоящая из двух разрозненных половинок, обладала мощью сравнимой с силой демона или небожителя, что уж говорить о создателе, которого она вот-вот должна была превзойти.        Главной проблемой ее использования была потеря контроля. Когда Вэй Ин соединял две половинки, поток темной энергии становился до того беспорядочным и непредсказуемым, что затмевал сознание управляющего ей. В этот момент темный заклинатель был примерно равен мощи печати, а значит стирались границы между хозяином и слугой, подчиняющего и подчиняющегося. Проще говоря, когда Вэй Ин контролировал печать — печать могла контролировать его. Поэтому столь непредсказуемое оружие, обладающее такими капризными характеристиками, использовалось лишь в самых крайних и безвыходных случаях.        Но если дойти до таких мыслей, то можно пойти ещё дальше. Допустим, вот так возьмем и просто представим, что сны, которые снятся Вэй Ину, на самом деле его утерянные в потоке безумия воспоминания. Тогда внезапное изменение в поведение печати и самого темного заклинателя уже не кажется таким внезапным. Наоборот, это тщательно спланированный план саботировать шаткую репутацию Старейшины Илин и привести его к бесславной гибели. Но кому это нужно? Обратимся же к нашей ветреной подруге — памяти, воскрешая два важных момента.        «Слушай злые языки за своей спиной, но запоминай не то, что они тебе говорят, а то почему они это делают». — набатом в голове звучали самые правильные и жизненно необходимые для Вэй Ина слова.        Навряд ли он когда-либо поймёт, что творится в голове этой строгой, беспринципной женщины, которая почему-то стала менять своё отношение к приемному сыну, но он будет по гроб жизни ей обязан за одну единственную фразу. Какой орден первый поднял вопрос верности Старейшины Илин общему делу? Кто с наибольшей нетерпимостью относился к нему? От кого Вэй Ин слышал самые гнусные и низменные в своём высокомерии речи?        Орден Лань Лин Цзинь. После заката вечного солнца, именно эти павлины распушили свои хвосты, важно расхаживая, выпятив грудь колесом, будто они одни сражались на этой войне. Этот орден оставался самым богатым, не смотря ни на что, и потери среди заклинателей у них были самыми малочисленными, даже после Аннигиляции Солнца их жизнь нисколько не ухудшилась, наоборот, резко улучшилась. Неудивительно, что глава ордена, подсуетившись, в послевоенной разрухе, отхватил себе самый большой кусок власти и почивал на лаврах до самой своей смерти.        Эти изворотливые, точно змеи, хотя клановый узор у них пионы, сияние средь снегов, не давали житья Вэй Ину, как только необходимость пресмыкаться перед сыном слуги отпала. А если припомнить, сколько раз темный заклинатель слышал от главы ордена предложение сдать Стигийскую печать на хранение в Башню Золотого Карпа? От него впервые прозвучали такие слова как «потерять контроль», «так безопаснее», «для всеобщего блага».        И самое удивительное заключается в том, что после окончательного отказа Вэй Ина, адепты и высокопоставленные члены ордена Цзинь пытаются вывести его из себя на публике, чтобы он продемонстрировал свой гнев и, не следя за своими речами, наградил их какими-нибудь угрозами, чтобы потом обернуть это все против него самого. А там и до печати рукой подать. Цзинь Гуань Шань нигде не знал меры: ни в женщинах, ни в деньгах, ни во власти. Стоило бы ему только заполучить печать, никто бы не осмелился сказать хоть слово против, и пустующее место ордена Ци Шань Вэнь занял бы орден Лань Лин Цзинь со своим императором.        Но своими неизменными отказами Вэй Ин рушил идеальную картину выдуманного Гуань Шанем мира. И дальше он не гнушался грязных методов для достижения собственных целей. Публичные упреки, завуалированные оскорбления, все это через третьи руки, на его особу не пала и тень подозрения, потом кто-то наслал проклятие сотни язв и тысячи дыр на его родственника. Таким образом, он вывел себя из-под подозрения и создал Вэй Ину образ непримиримого врага. Одним выстрелом — двух зайцев.        А дальше идёт самая интересная часть. Появляется новый герой. Цзинь Гуань Шань, хоть и был богат, подвешен на язык, скользкий и изворотливый, как змей, но не был великим заклинателем и проявлял весьма посредственные знания об оккультных науках. Такой человек просто не додумался бы до последующих событий. А этот закулисный антагонист разгадал принцип работы Стигийской печати и незаметно для ее хозяина высвобождал запечатанную темную энергию, которая повергала Вэй Ина в неистовство и даровала беспамятство.        Первый раз был как раз на тропе Цюнци, что привело к гибели Цзинь Цзы Сюаня. Первая фишка домино пала, и пошла цепная реакция, подпитываемая внешними раздражителями. А именно требование сдать Вэнь Цин и ее брата на суд, потом их публичная казнь и расторжение сделки, гарантирующей с их чистосердечного признания безопасность Вэй Ина. Но Цзинь Гуань Шань и не намеревался исполнять свою часть договора, распыляя гнев и непримиримость в сердцах пяти тысяч заклинателей собравшихся в Безночном городе. Куда, как по мановению волшебной палочки или как кот на кошачью мяту, пришёл Старейшина Илин. Злоба и несправедливость уже клокотала в нём из-за ложных обвинений остатков клана Вэнь, а ловушка — преобразованное магическое поле, созданное орденом Цзинь, лишь подкормило внутренних демонов, что вышли из спячки и, объединившись с темной энергией Стигийской печати, привели Вэй Ина в неуправляемое безумство.        В таком состоянии Старейшина Илин убил собравшихся на мирное подписания соглашения заклинателей, чем окончательно подтвердил ранние высказывания ордена Цзинь насчёт его кровожадности, потери контроля и сумасшествия. Ещё и знаменитые слова Лань Чжаня: «Путь тьмы разрушает не только сердце, но и душу». Самый упёртый из врагов Вэй Ина. Только и знал, что твердить: «Давай вернёмся в Гу Су». Ну да сидеть под замком трёх тысяч правил, заняться ему больше нечем. А если бы Лань Чжань узнал, что у Старейшины Илин нет золотого ядра, изменило бы что-нибудь? Да черт ногу сломит в этих дебрях мыслей прекрасной, нефритовой статуи с янтарными глазами.        Ну, вернёмся к нашим насущным вопросам. Старейшина Илин своими исчисляемыми тысячами убийствами заклинателей впал в немилость абсолютно всех орденов. Убивался после смерти шицзе, ее мужа, Мадам Юй, дяди Цзяна и в итоге остался один, в пещере Фу Мо, окружённой верными его силе мертвецами. А дальше все пошло по накатанной. Свято веруя в свою вину во всех прошлых прегрешениях, Вэй Ин покорно ждал своей участи на проклятой горе, вместо того чтобы хоть немного пораскинуть мозгами и оценить странность ситуации, в которую он попал.        Хотя может это и к лучшему. Ведь теперь у него есть долгие годы жизни впереди, если удастся изменить будущее, к тому же есть золотое ядро и больше он его не потеряет, Цзян Чэн подобную жертву ради него ни в одной жизни не примет. Если не создавать Стигийскую печать, которой никогда не было места в этом мире, то темную энергию, действительно, можно взять под контроль без ущерба для себя.        Выходит, что возвращение в прошлое это просто дар свыше, причём неоценимый! Ведь можно предположить, чего добивался орден Цзинь, не поверни время вспять? Тогда план, разработанный гениальным неизвестным стратегом, сработал бы и Стигийская печать по праву Верховного Заклинателя перешла бы под контроль ордена Лань Лин Цзинь. Здесь можно аплодировать стоя! Снимаю шляпу, господа! Вэй Ина обыграли бы собственным оружием, когда он был уверен, что абсолютно точно обезопасил себя от влияния печати и принял все возможные меры предосторожности.        Ну, а раз мотивы и большая часть двуличных заклинателей выведена на чистую воду, то нужно найти и остатки крыс, шуршащих из-под половиц. Кто бы это ни был, он точно принадлежит к ордену Лань Лин Цзинь, ко всему прочему является приближенным к главе ордена, и его слова явно имеют вес и неправдоподобно сильное влияние. Скорее всего этот неизвестный из числа родственников, постоянно крутится под ногами, но не вызывает к своей особе внимания сторонних.        Цзинь Цзы Сюань — законный сын и наследник, за каждым его словом и жестом пристально наблюдают сотни и тысячи пар глаз, к тому же во время Аннигиляции Солнца он славно себя проявил, держа в узде своих солдат и, втолковывая собравшимся дезертировать заклинателям, что если каждый будет поступать подобно им, то орден Вэнь победит их не на поле боя, а в собственных домах. А мир под управлением полуденного солнца будет отличаться жестокостью, бесконечным насилием и крайней нетерпимостью к любому несоответствующему его представлениям взгляду. Желание жить под колпаком тирана, как-то больше ни у кого не возникало.        Цзинь Цзы Сюнь — дальний родственник, красив, надменен, самый расфуфыренный павлин своего семейства. Пал жертвой проклятья тысячи язв и сотни дыр, пытался убить Вэй Ина на тропе Цюнсы. Самовлюблённый, пустоголовый, слабый духовно заклинатель. Он любил кичиться своими родственными связями, деньгами, какой-то одной ему известной властью и превосходством над остальными. Этот человек был лишь пешкой в чужих руках, а вот его господин, незаметной серой мышью ускользнул в щель в стене, что пока он себя сам не проявит, едва ли мы не забудем о его существовании.        Здесь Вэй Ину оставалось только сделать зарубку в своей памяти, обратить внимание на всех, даже самых блеклых и незначительных советников Цзинь Гуань Шаня, и выявить подлую крысу, действующую грязными методами.        Солнце уже вовсю играло своими коварными лучами на поверхности многочисленных прудов Пристани Лотоса, время вошло во владения дракона, а значит вот-вот двери в комнате Вэй Ина с громким ударом о стенку распахнутся или слетят с петель и прибьют хозяина комнаты нахрен, если Цзян Чэн не будет хоть немного более аккуратным, а не как в ягодицу ужаленный носиться по коридорам своего ордена. После чего эта комета выдернет полусонного брата из тёплой, мягкой кроватки и отправит собираться на завтрак, который он, наконец, будет принимать вместе со всей семьей в трапезной.        Легенда о покушении на жизнь первого ученика ордена была подтверждена самим Цзян Фэн Мянем, так что ни у кого не возникало сомнений в том, что Вэй Ин лежит себе в комнате тяжело раненый, а переодически приходящие лекари лишь подтверждают серьезность описанного происшествия. Правда иногда возникали шепотки, почему убийца так и не был найден, как он незамеченным пробрался в комнату, какие у него были мотивы, может это совершил кто-то из адептов или приближенных заклинателей, тогда покушение может повториться. Но глава ордена молчал, как рыба об лёд, поэтому никто не верил в нависшую над ними угрозу, ведь в таком случае Цзян Фэн Мянь уже отдал бы необходимые распоряжения и хоть словечко, но замолвил бы о сложившейся, непростой ситуации.        Но раз в колокол никто не бил, то все просто мусолили тему того, насколько серьезно ранен первый ученик, что на членах семьи Цзян в день покушения лиц не было, а их дети сидели, как на иголках, в ожидании приговора целителей. Поэтому излишнее внимание в первые дни Вэй Ину будет обеспечено. Может самые смелые его шиди даже зададут пару вопросов насчёт случившегося, но у подростка язык отлично подвешен, так что перевести тему или наплести с три короба всякой всячины и не сказать при этом ни слова по делу для него раз плюнуть.        Вэй Ин не стал дожидаться своего двуногого будильника, сам выполз из огромного кокона одеял, сменил бинты, легко пробегаясь рукой по шрамам, надел чистые чёрные одежды и был готов уже приняться за свои непокорные волосы, как двери в его комнату с треском отлетели, впуская внутрь фиолетовую молнию, которая при увиденной картине потухла и даже как-то расстроилась что ли. А дело в том, что Вэй Ин стоял боком к вошедшему, зажимая в зубах алую ленту, и двумя руками пытаясь удержать копну вороного крыла волос, непроизвольно вытянулся в тонкую струнку, по кошачьи прогибаясь в спине. В этот момент Цзян Чэн уже не был уверен в натуральности своих взглядов.        — Цфзянм Щен, мне фомошешь? — промычал с лентой в зубах Вэй Ин. — А? — не понял ни слова брат. — Что «А»? Я говорю: не поможешь? У меня не получается лентой все это безобразие перетянуть. — опустил свои затёкшие руки Вэй Ин, накручивая алую ткань на палец. — А ты не пробовал их сначала причесывать? — с издевкой спросил Цзян Чэн, хватая по пути гребень. — Пробовал, но это не помогает. — многострадально жаловался Вэй Ин, — Может отстричь половину? — Не смей! — тут же рявкнул Цзян Чэн. — А что? Или я тебе с длинными волосами больше нравлюсь? — игриво подмигнул брат, позволяя себя усадить и расчесать. — Хватит нести бред! — Хорошо, тогда я буду нести сети! — Ты что, издеваешься? — откровенно закипал Цзян Чэн. — А что, хочешь научиться? — продолжал свои заигрывания Вэй Ин. — Знаешь что, дальше сам выкручивайся! — бросил гребень алый, как помидор, подросток, с ярым желанием прибить своего братика пока свидетелей нет. — Эй! Цзян Чэн, а как же: я поддержу тебя, чтобы ты не задумал? — лукаво припоминал первый откровенный разговор Вэй Ин, со всей душой подтрунивая над помидоркой. — Ещё раз заикнёшься и я… — Уйдёшь со мной на край света? Я ведь твой брат… — мечтательно растягивал слова Вэй Ин, зря Цзян Чэн пошёл на поводу своих эмоций, очень даже зря; сколько ещё таких подколов ему придётся пережить? — Я уже об этом жалею… — страдальчески бубнил Цзян Чэн, наблюдая за парикмахерскими потугами своего брата, который вернулся в прежнюю позицию, которую он держал до столкновения небесного тела со своими дверями. — … — Вэй Ин, ты решил свою ленту съесть? — Хфххф, хсмищфно. — безрезультатно продолжал душить свои волосы лентой Вэй Усянь. — Дай сюда, а то так на завтрак опоздаем. — забил на свою гордость Цзян Чэн, ловко собирая огромный стог в высокий хвост. — Впрочем, как и всегда. — с зевком пожал плечами Вэй Ин. — Хватит паясничать. Готово. А теперь бежим. — командным голосом отчеканил Цзян Чэн, утягивая на буксире собственного брата. — Ась? — только и успел выкрикнуть Вэй Ин, как его грубо дёрнули за руку и потащили из комнаты.        Всю дорогу до столовой Цзян Чэн не выпускал костлявую кисть из своих медвежьих лап, утягивая ошарашенного таким напором брата в самые безлюдные коридоры, не перед кем не останавливаясь, а, наоборот, ускоряясь. Только перед самой трапезной его запал, наконец, закончился и Вэй Ин смог немного отдышаться после таких позабытых за полтора месяца физических нагрузок. Пока они оправляли одежду бинтованный улыбнулся уголками губ, тихо проговаривая.        — Спасибо. — За чтобы это? — отворачиваясь, злился на свою неосторожность Цзян Чэн. — Да ладно, ты же не надеялся, что я не разгадаю твой замысел. Ты специально гнал нас всю дорогу, чтобы никто не приставал ко мне с вопросами. — точно также поворачиваясь спиной к брату, тихо, с долей иронии сказал Вэй Ин. — Хватит себе придумывать. — в край засмущался Цзян Чэн, подходя к дверям трапезной, но был задержан чёрной тенью промелькнувшей мимо него. — Знаю, знаю, я — придурок с суицидальными наклонностями, пойдём уже кушать! — черезчур радостно объявил Вэй Ин, проскакивая в дверной проем.        «Да не за что…» уже в своих мыслях ответил Цзян Чэн, пытаясь скрыть румянец, выступивший на его щеках.        — А-Чэн. — мило улыбалась брату девушка. — Янь Ли, матушка, отец. — поклонился Цзян Чэн, проходя на своё место. — Почему вы опоздали? — строго ответила Мадам Юй. — Это моя вина. — сразу взял слово Вэй Ин, — Я проспал, а Цзян Чэн пришёл меня будить. — Эта ваша традиция: опаздывать куда бы вы не шли, уже стала вашей визитной карточкой. — как-то обреченно и даже без упрёка сказала женщина; мальчики только переглянулись, но ничего не сказали. — А-Чэн, А-Сянь, сегодня вы оба идёте на тренировку? — лучезарно улыбаясь, поинтересовался глава ордена. — Да. — хором ответили братья. — Тогда вам лучше пойти на дальнее тренировочное поле, чтобы вам никто не мешал. — опять подчёркнуто холодно и отстранённо высказалась Мадам Юй. — Как скажете, матушка. — первым нашёлся с ответом Цзян Чэн, в то время как Вэй Ин постигал тайны вселенной, пялясь в свою тарелку глазами-блюдцами. — Мальчики, завтрак стынет. — заботливо напомнила братьям Янь Ли.        Подростки стремглав схватились за палочки, с двойным усердием налегая на еду. Мадам Юй только тихо фыркнула на такую реакцию, безразлично спокойно поглощая свою порцию, Янь Ли и Цзян Фэн Мянь, предпочитавшие молча наблюдать за всей этой неловкой заботой, прятали свои довольные, как у объевшихся сметаной котов, улыбки в чашках чая.        После молчаливого завтрака все разлетелись подобно осенним листьям на ветру. Мальчишки наперегонки понеслись на тренировочное поле, Янь Ли стремительно, но со всей вежливостью и учтивостью попрощалась с родителями и уплыла в библиотеку, за одной ей известными трактатами, Мадам Юй поспешила удалиться, потому что разглядела лукавые огоньки озорства в глазах мужа, который видит ее насквозь, всегда разгадывая тайные намерения.        Цзян Фэн Мянь же сначала посетил свой кабинет, затем прошёлся по всем, кроме одного, тренировочным полям, проследил за тренировками остальных адептов, подмечая халтурщиков. И только потом неспешным прогулочным шагом выдвинулся к самому дальнему тренировочному полю, на котором могли тренироваться те заклинатели, что предпочитали одиночество и желали максимально исключить число свидетелей. Однако, теперь, по новому распоряжению хозяйки, такие люди должны были спрашивать разрешение на использование обособленного закутка лично у неё.        Может для остальных такие изменения были загадкой, капризом или просто желанием показать свою власть перед мужем, но для семьи, точнее для тех родственников, что могли читать женщину, как открытую книгу, а таких всего двое, это новое правило было более чем понятным и обоснованным. Мадам Юй не из тех, кто будет открыто говорить слова любви или признания, но поступки ее куда правдивее отражают истинные, глубинные чувства.        Эта догадка нашла свое обоснование в тот момент, когда Цзян Фэн Мянь крадучись вышел из-за поворота и заметил в тени веранды статную, облаченную в пурпур фигуру, что тихонько, никем не замеченной, подглядывала за двумя тренирующимися подростками, шумно ссорящимися насчёт правильности следующего упражнения. Было видно, что женщина еле удерживала себя от вмешательства в их спор со своим видением «правильности» тренировки, но огромной силой воли приковала себя к полу, довольствуясь лишь позицией наблюдателя.        Цзян Фэн Мянь бесшумно подкрался к своей жене, у самого уха шепча. — Моя госпожа, а я вас уже обыскался. — Фэн Мянь. — сквозь зубы выдохнула Мадам Юй, готовая раскрыть своё присутствие адептам, хорошенько замахнувшись на горе шутника Цзы Дянем, — И зачем ты искал меня? — Хотел поговорить. — как-то безлико ответил глава ордена, отходя на один шаг в тень. — И о чем же? — с плохо скрываемым интересом спросила женщина. — Если уж быть до конца честным. То я хотел тебя поблагодарить. — не смотря на свою жену говорил в благодарственном поклоне Цзян Фэн Мянь, — Спасибо. — Не понимаю о чем ты. — изобразив в голосе поддельное удивление и легкую степень раздражения, отнекивалась Мадам Юй.        Цзян Фэн Мянь, выпрямившись, ответил.        — Не знаю, что моя госпожа сказала Вэй Ину, но он буквально ожил за прошедшие дни. — Я ничего ему такого не говорила, просто заставила задуматься. — с красными пятнами на высоких скулах от вскрывшейся правды отрезала Мадам Юй, отворачиваясь к тренировочному полю, спиной к мужу. — Как вам угодно, моя госпожа. — с улыбкой в голосе согласился Цзян Фэн Мянь. — Когда ты собираешься говорить с Вэй Ином? Пора начинать действовать, пока орден Вэнь ещё можно остановить. — перевела тему пурпурная паучиха, добавляя сталь в голос. — Когда моя госпожа сможет почтить нас своим присутствием? — ответил вопросом на вопрос мужчина, убирая шутливость тона.        Мадам Юй одарила мужа нечитаемым взглядом, на дне зрачков которого плескалось неподдельное удивление.        — Эта война затронет каждого заклинателя, а наша семья от неё понесёт, возможно, самые крупные потери. Обсуждения в дальнейших действиях должен принимать каждый осведомлённый. — серьезно ответил на незаданный вопрос Цзян Фэн Мянь, — Поэтому могу я настаивать на вашем присутствии? — … Конечно. Эта неделя будет на нас двоих, потом пригласим Вэй Ина. — предложила свой вариант женщина, не желая напрягать подростка, когда он только начал возвращаться к жизни. — Хорошо. — согласился мужчина, видимо прочитав подтекст в словах жены, и уже стоя спиной, добавил, — Я думаю от моей госпожи будет больше пользы на тренировочном поле, нежели в тени навеса.        Мадам Юй хотела было наградить мужа убийственным взглядом, но он оставил ей возможность только прожигать своими пурпурными буравчиками дырки в его удаляющейся спине. За два десятка лет жизни бок о бок женщина уже должна была привыкнуть тому, что ее муж изучил ее вдоль и поперёк и на основе этих наблюдений обожает оставлять подобные комментарии.        Но что-то ещё жившее в ней от юной, наивной девушки заставляло ее каждый раз смущаться от подобной откровенности, когда тебе пальцем указывают на собственные чувства, в которых нет ничего постыдного. Однако, даже с осознанием этого факта Юй Цзы Юань не могла свободно проявлять их, ровно как и слушать и говорить о подобном, стараясь скрыть смущение за гневом. Бывало, что Мадам Юй на почве этого жестко завидовала своему мужу, которому так легко удавалось открывать свое сердце и душу, и не раз помогало найти ему общий язык с их детьми. В конечном счёте, женщина переложила эту обязанность на супруга, а сама предпочитала в стороночке наблюдать за милой, нежной возней с младшим поколением.