Путь искупления

Лань Сичэнь не просто наследник ордена Лань и один из самых красивых и талантливых молодых господ своего поколения. Не только чрезмерно проницательный человек со способностью оказываться в нужное время в нужном месте, у которого всегда заготовлены нужные ответы на вопросы любой сложности и тематики. Он ещё и старший брат, который приобрёл все свои коммуникативные навыки и сверхспособность читать людей, как открытую книгу, заботясь о непомерно скрытном и отчуждённом даже от семьи младшем брате.        Живя бок о бок с таким человеком как Лань Чжань, волей-неволей научишься понимать мысли и желания по одному лишь взгляду или его отсутствию, от обострившегося до предела зрения не ускользнёт ни одно даже самое крохотное изменение мышц лица. Как бы человек не желал что-то скрыть, Лань Сичэнь по отработанной годами привычке, въевшейся в него на уровне безусловных рефлексов, подобно дыханию, не прикладывая ни малейшего усилия, заметит это. Поэтому ему так легко было выходить на контакт с любым человеком, неважно видит он его в первый раз или сто первый, Лань Сичэнь никогда не боится перегнуть палку или сказать что-то невпопад, потому что уже наперёд предвидит реакцию на ещё не высказанное слово.        Но в этом мире существует один человек, которого даже он не всегда в силах понять, и по иронии судьбы именно на этом человеке Лань Сичэнь вырабатывал и оттачивал свои навыки, именно этот человек стал отправной точкой, тем самым толчком, что дал начало развитию его сверхнавыка. И сколько бы старший брат ни проводил время с младшим, сколько бы ни общался с ним, каждый раз он как будто заново изучает загадочную личность перед собой, удивляясь тому, что в этой изведанной земле ещё остались неоткрытые горы и равнины.        Разве можно годами жить с человеком, быть абсолютно уверенным, в том что знаешь и видишь его насквозь, а потом за один единственный секундный взгляд растерять всякую уверенность в подобном суждении, задаваясь вопросом, кто этот незнакомец передо мной?        И со временем Лань Сичэнь просто устал удивляться, принимая подобную странность за должное. По пугающей реакции Лань Чжаня на стрельбище брат понял, что случившееся долго будет тревожить младшего, вытеснять все другие мысли из головы, но по возвращении в орден состояние его вернулось в норму быстрее, чем Лань Сичэнь мог представить. И казалось бы все хорошо и пора бы забыть уже об этом, но как оказалось нельзя.        Львиную долю времени старший брат проводил подле дяди, обучаясь искусству ведения переговоров на различных выездных советах кланов и разбираясь в устройстве управления родным орденом, ведь эта обязанность в будущем падет на его плечи и готовиться к этому стоит уже сейчас. А когда получилось урвать свободную минутку для обычного времяпровождения с братом, в голове Лань Сичэня зародился знакомый вопрос: а знаю ли я человека перед собой?        Младший брат немногословный, со скорбными чертами и все его существо будто заледенело и покрылось инеем, а янтарные глаза смотрели куда угодно, но не в светлые каштановые угодья. Как любил выражаться Лань Сичэнь: будь на то дозволение и Лань Чжань бы жил в библиотеке ордена; но мог ли он представить, говоря эти слова, что именно так оно и будет. Ванцзи никогда раньше не отказывал брату в прогулке, тренировке, разве что иногда в разговоре, но сейчас буквально обложился трактатами, что одна макушка из-за них была видна, отгораживаясь от всего мира, нерушимой стеной из нескольких тысяч правил.        Лань Сичэнь пытался припомнить хоть что-нибудь, что могло так сильно встревожить и напугать младшего брата, но за практически год с несчастного случая на стрельбище в Ци Шане, в Облачных Глубинах не произошло ровным счётом ничего выбивающегося из привычного спокойного уклада жизни. Сам Лань Сичэнь не мог найти причину тревог брата и оставалось лишь спросить у него самого, раз Лань Чжань, не изменяя своей привычке, продолжал все утаивать от семьи.        — Ванцзи, что тебя так беспокоит? — как можно более ненавязчиво полюбопытствовал Лань Сичэнь, переводя праздный разговор в нужное русло. — … — Ванцзи, ты же знаешь. Пока ты не расскажешь, что тебя тревожит, я не смогу тебе помочь. — уговаривающе просил старший брат. — Брат, кажется, я болен. — прямой взгляд чистого янтаря столкнулся с потемневшим карим, что говорило о полной уверенности и крайней обеспокоенности. — Чем? Ты ходил к лекарям? Что они сказали? — Лань Сичэнь, забыв как дышать, практически без пауз стал засыпать вопросами брата, параллельно уже прощупывая пульс на запястье. — Не ходил. — спокойно, как удав, ответил Лань Чжань, отнимая свою руку из крепкого хвата. — Тогда с чего ты взял, что болен? — незаметно выдохнул старший брат, не заметив отклонений по здоровью. — В последнее время… я странно себя чувствую. — нерешительно начал младший. — И в чем заключается эта странность? — подталкивал к признанию Лань Сичэнь, который заметил первый звоночек зарождающейся паники в надломленном голосе и мечущемся взгляде. — Мне тяжело сконцентрироваться на учебе и медитации, постоянная тяжесть в груди и иногда покалывает сердце. — без запинок, как будто перечислял симптомы простуды, ответил Лань Чжань. — И когда ты стал замечать за собой эти… странности? — потихоньку улавливая суть проблемы, спросил Лань Сичэнь. — Не знаю. — абсолютно серьезно отвечал Лань Чжань, от чего его брат просто не удержался от каверзного вопроса. — Может год назад? — … Может. — с каменным лицом подтвердил Лань Чжань. — Есть что-то ещё, что ты хочешь мне рассказать? — вернув на лицо привычную глазу улыбку, спросил Лань Сичэнь. — Брат, я не вижу здесь ничего смешного. — слегка укоризненно ответил Лань Чжань, непоколебимо уверенный в своем правдивом предположении какой-то страшной, неизвестной прежде болезни. — А вот мне ситуация кажется крайне забавной. Скажу тебе сразу, ты не болен, но ты и так это понял, перечитав все свитки даже в запретной секции библиотеки.        С облегчением повёл разговор Лань Сичэнь, ни капельки не удивляясь тому обстоятельству, что его младший брат та ещё капустка, несведущая о таких понятиях, как чувства и сердечные дела.        — Брат, я не понимаю, к чему ты клонишь. — с каменно серьёзным лицом укорял брата за его таинственное повествование Лань Чжань. — Хорошо. Ты замечал момент, когда тебе становилось тяжелее чем обычно от подобных чувств? — задавал наводящие на правду вопросы Лань Сичэнь. — Я не уверен. — выделяя каждое слово, ответил Лань Чжань, тем самым сознаваясь в обратном. — А я думаю, ты уже все понял. — лукаво стрелял карамельно-карими глазками Лань Сичэнь. — … — А-Чжань, в твоих чувствах нет ничего плохого. Они ведь немного похожи на то, что ты чувствуешь и ко мне. — пытался втолковать брату нормальность всего происходящего Лань Сичэнь, напарываясь на неприступную стену отказа принимать что-либо кроме собственных взглядов и суждений. — Вовсе нет. — тут же отрицательно качнул головой Лань Чжань, опуская полный печали взгляд в пол. — Да, пожалуй, тут я неправ. А-Чжань, что тебя волнует в этих чувствах? Ты считаешь их неправильными? — пытался подобраться поближе к разгадке тайных тревог Лань Сичэнь. — Нет. — непроизвольно вскинул голову и уверенно ответил Лань Чжань, выдерживая прямой взгляд карих глаз, в которых не находил отвращения к собственной неправильной природе. — Это ведь Вэй Ин, так? Это чувство ты замечал за собой, когда смотрел на первого ученика главы ордена Цзян? — отбросил всю шутливость тона Лань Сичэнь, не желая смущать или напрягать брата своим, казалось бы, легкомысленным поведением ещё больше. — Да. — устало признался Лань Чжань, вновь опуская голову к груди. — И ты грустишь, потому что человек, которого ты полюбил, оказался мужчиной? — не мог докопаться до правды старший брат, наугад задавая вопросы. — Нет. — вроде бы твёрдо ответил Лань Чжань, не осмеливаясь поднять взгляда. — А-Чжань, я не смогу тебя подбодрить, если не скажешь мне, что так гложет тебя в твоём выборе.        С неприкрытой мольбой в голосе просил брата открыться Лань Сичэнь, зная, что этот способ уговора раньше действовал безотказно, ведь младший ненавидит причинять семье неудобства и слышать такой ослабший голос старшего брата для него смерти подобно.        — Я… Он… Безответственный, шумный… Ему правила неписаны и дядя, и отец будут против. — опуская заслонку своей души, исповедовался брату Лань Чжань. — Ты не прав. Я, отец, дядя, мы все желаем тебе счастья, и если твоим выбором станет такой человек как Вэй Ин, и ты будешь счастлив с ним, то никто не станет вам мешать. — с поддерживающей улыбкой заправил переднюю прядь за ухо брату Лань Сичэнь, легонько поглаживая бледную щеку. — Брат… Спасибо. — проглотил свои оставшиеся в укромных уголках души сомнения Лань Чжань.        Сейчас главное, что семья его примет независимо от его выбора. Ведь брат сам об этом сказал, а он никогда не врал, даже если правда была болезненной и резала слух. Поначалу Лань Чжань и вправду был обеспокоен и тем, что Вэй Ин мужчина, как и он, что общество косо поглядывает на подобные союзы, но когда ему было дело до разговоров за спиной, которые никто не осмелится повторить в глаза, да и говоря по опыту наблюдений, Вэй Ина тоже этот факт не особо заботил.        Но способен ли такой человек серьезно принять чувства Лань Чжаня или просто рассмеется ему в лицо, услышав признание, которые наверняка получал сотнями от красивых девушек, с которыми без стеснения заигрывал в Цайи и скорее всего в Гу Су и везде, где появлялся. Может Вэй Ин вообще не способен посмотреть на Лань Чжаня как на спутника на стезе самосовершенствования, расценивая только как приятеля.        А ведь тот больше не сможет удовлетвориться подобным статусом. Лань Чжань и сам не заметил, когда в его душе все так переменилось. Как с пугающей частотой он стал оборачиваться на громкий смех не с намерением наказать, а с желанием послушать ещё этого щебета Юнь Мэнских птиц. А иногда в праведной голове проскакивали совсем уж эгоистичные мысли, чтобы эта музыка ранней весны звучала лишь для него одного, чтобы песня была адресована только ему и никому больше.        Душа, прежде огороженная от всего мира, трепетала стоило только искренней, широкой улыбке лучами ярче полуденного солнца в знойный день просочиться в подтаявшую ледяную стену, за которой скопилось столько тьмы и обиды на жестокий мир, что отнял у ребёнка сначала мать, затем отца, живущего в вечном добровольном затворе. А теперь из его жизни исчезает и этот последний оплот нестихаемого счастья, единственный что смог осветить бездонный омут, поглотивший ранимую душу.        При одном взгляде на Вэй Ина становилось и неудержимо радостно и нестерпимо больно. Ведь с Лань Чжанем он не вёл себя так, как с Цзян Чэном или Не Хуай Саном. С ними он позволял себе самое распущенное поведение, и непристойные шуточки и смех, от которого по полу катаешься и боишься, что живот может лопнуть от напряжения. Хуже всего было видеть, как Вэй Ин позволяет другим адептам нарушать его личное пространство и сам частенько подобным промышляет, пиная приятеля под ребро или закидывая руку на плечо. Лань Чжань никогда не допустил бы подобного фривольного отношения к себе, но ведь Вэй Усянь даже не пытался вытворить что-то похожее с ним. От этого почему-то в горле вставал ком, а на шее будто затягивалась петля.        Лань Ванцзи просто не понимал своей реакции. Никогда раньше он не испытывал чего-то хоть отдалённо похожего, на то что чувствовал при одном взгляде на первого ученика ордена Юнь Мэн Цзян. Нет. Не только взгляде, при одной лишь задорной, звенящей в отдалении нотке мальчишеского голоса, при одной лишь мысли о невозможно красочных серых глазах, горящими искрами озорства, которые неотступно преследуют Лань Ванцзи не только наяву, но и во сне.        Стоит лишь дяде упомянуть в своих речах о недостойном поведении Вэй Ина, как Лань Чжань уже готов броситься защищать его от правдивых, казалось бы, обвинений, которые должен поддерживать. Хоть умом он это и понимает, сердце его не может смириться с обидными высказываниями, которых Ци Жэнь не жалеет при описании маломальского проступка адепта, так что приходится закусывать щеку изнутри до металлического привкуса на языке и в широких рукавах прятать сжатые до белых костяшек руки, чтобы не проронить ни слова.        Все это нарушало душевный покой, в котором Лань Чжань безмятежно существовал всю свою жизнь. Он не мог понять причину, почему это с ним происходит. Почему сердце не на месте, когда его янтарные глаза не видят знакомый темный силуэт, резко выделяющийся на фоне приевшегося белоснежного пейзажа, и этот же мятежный орган заставляет судорожно оглядываться и переворачивать орден вверх тормашками в поисках растрепанного недоразумения. И только когда Лань Чжань в тени цветущих деревьев наблюдает за неизменно весёлым с перекошенным на один бок хвостом юношей на душе воцаряется то привычное спокойствие, которое раньше он достигал путём долгих медитаций, а сейчас только Вэй Ин мог привнести умиротворение в трепещущую от беспокойства душу.        В поисках ответов Лань Ванцзи перерыл всю библиотеку своего ордена, но не нашёл ничего, чтобы хоть немного помогло ему понять свое изменившееся состояние. Никакие медицинские трактаты не давали даже примерно похожего описания его болезни, в существовании которой Лань Чжань не сомневался. Из-за чего он ходил каким-то потерянным и оглушённым, что естественно заметил лишь старший брат, который и попросил его прийти в свою комнату для разговора, ведь если он не сделает первый шаг, то от младшего брата этой самой малости никогда не дождёшься.        А когда Лань Чжань узнал, что никакая эта не страшная, неизведанная болезнь, а всего лишь аналог любви, которую он испытывает к брату или к дяде, он должен был ощутить спокойствие и умиротворение. Ведь так было бы правильно, но Лань Чжань уже не уверен в своей правильности. Почему чувства так разнились? Почему с братом не ощущалось никакой нервотрепки, на горле не лежала каменная рука великана, способная сломать шею легким сжатием кулака, почему с Лань Сичэнем было всегда спокойно и комфортно, а с Вэй Ином всегда нужно держать ухо востро, и страдать от необъяснимой тяжести в груди и периодической боли в сердце.        По какой причине на языке появляется горечь, когда Вэй Ин находит свое счастье в шумной компании приятелей. Стоит кому-то коснуться краешка чёрных одежд и горло горит, точно после чистого уксуса, а в Лань Чжане просыпается гнев на человека, посмевшего нарушить чужое личное пространство, а потом злость перекидывается и на Вэй Ина, который никак не препятствует подобным выходкам. Как можно быть одновременно до головокружения счастливым и до стирания души в порошок несчастным? Разве любовь не должна быть каким-то светлым чувством, окрашивающим мир в невоспроизводимо яркие краски?        Гуцинь для многих адептов ордена Лань был оружием и способом связаться с неупокоенными душами, тогда как Лань Чжань находил в нем свою отдушину. Имя музыкального инструмента говорило само за себя, когда Ванцзи позволял себе отпустить все мирские заботы, полностью отдавая своё мятежное сердце во власть музыке. Ведь едва ли он когда-то ещё сможет успокоить мысли и чувства, погрузившись в холодный источник, где Вэй Ин смог прыгнуть выше головы, вытворяя непостижимые даже по его безбашенным меркам вещи.        Наверняка ходячее недоразумение сделало это не нарочно, без какой-либо задней мысли, как и все предыдущие сказанные и сделанные неосторожные слова и поступки, но для Лань Чжаня это был тяжелый удар и по его гордости, и по его воистину небожительскому терпению. Он ведь должен оставаться благородным мужем в любой ситуации, не может пользоваться слабостью других людей, не имеет права извлекать свою выгоду в случае подобном этому. Держи себя в узде. И он держал, стоял не шелохнувшись, чтобы не коснуться Вэй Ина открытым участком кожи, боялся дышать, потому что чарующий запах оставлял в голове звенящую пустоту, потому что даже слабенький огонёк на дне серых глаз, заставлял забыть своё имя.        Хоть на улице и не было дождя, мелодии это не мешало безостановочно литься из-под длинных, пальцев с чуть узловатыми суставами. Прикрывая глаза, Лань Чжань отпускал свои недостойные мысли, которыми он порочил самую яркую и чистую натуру, какой ему виделся Вэй Ин, несмотря на все его недостатки, оплошности, проказы, забывая о том случае с лобной лентой, ведь однажды она завяжется именно на том хрупком, каллиграфичном запястье, которое Лань Чжань никогда не видел из-за вечно туго затягутых наручей, но он ни на секунду не сомневался в их совершенстве. Все в этом призраке было прекрасно.        Таким хрупким он казался, таким ненастоящим, и Лань Чжань внутренне холодел от мысли, что этот неосязаемый, полупрозрачный образ может рассеяться, как утренний туман, оставляя после себя лишь воспоминания. Этого не должно случиться. Лань Чжаню больно от одной лишь мысли, что нигде на этом свете он не найдёт, не увидит, не встретит такой же неповторимо яркой улыбки вкупе с невыносимо выразительными серыми глазами, какими они только могут быть. Лань Чжань знает, что эти омуты способны не только поглощать жизнь, но и источать ее в невыразимо огромных количествах, но по какой-то неведомой ему причине не делают этого, и на сердце становится грустно, что такое волшебство пропадает, не успев зародиться.        А мысли горят, желают, требуют, непристанно работают над способом, идеей, хватаются за призрачную возможность изменить это, разжечь бушующий неподвластный никакой природной стихией пожар. Почему Вэй Ин не желает того же, почему скрывает и сдерживает внутренние порывы, почему кажется таким взрослым, когда в душе едва ли старше пятилетнего ребёнка, почему он…        — Красивая мелодия. Мне кажется, я где-то слышал ее раньше.