***
Кто бы мог подумать, что такой благородный муж способен, на столь не сочетающиеся с его неотразимой персоной поступки. Не уделить должного почтения и внимания к старшему и уйти раньше с завтрака? Лань Чжань, когда ты так осмелел? Впервые в жизни он ослушался дядю и нарушил его запрет на посещение класса, хотя старший говорил, что нельзя этого делать, когда Вэй Ин там, а раз класс пустовал, то заходить можно, так ведь? Наш благочестивый пример для подражания — Лань Чжань, пока следил за Вэй Ином, узнал, что тот неизменно занимает на уроках одну и ту же парту, вторую во втором ряду, поэтому без тени сомнений, не давая себе возможности передумать, сразу же направился к ней. И также спешно, как запрещают правила, отвернулся от неё, ветром уносясь из класса, не желая быть замеченным.***
Бессонные ночи — лучшее лекарство от душевных расстройств. Вэй Ину предпочтительнее было не спать, потому что никакой пользы от «отдыха» он не получал, а просыпался ещё более разбитым, чем засыпал. В ранее сколоченной дружеской компании Цзян Чэна и Не Хуай Сана добираясь до класса, где кроме них пока никого не было, Вэй Ин не обременяя себя правилами приличия небрежно уронил свое тело за привычную вторую парту, уже собираясь положить на стол без конца гудящую голову, как заметил перед собой предмет неопределённого происхождения. Футляр из чёрного нефрита. На нем не было никаких опознавательных знаков, как не было и выгравированных узоров или маленьких гербов с принадлежностью к определённому ордену, только небольшие алые ручейки просачивались на поверхности стенок, беря свое начало в казавшейся бездонной глубине, как тьма прародительница, нефрита. Вэй Ин на пробу провёл по крышке кончиками пальцев, не ощутив при этом ожидаемого холода. Наоборот, от бездушного камня исходило какое-то живое тепло, что так приятно грело постоянно холодные руки подростка. Цзян Чэн и Хуай Сан о чём-то с запалом спорили между собой, и Вэй Ин не стал их отвлекать, желая самостоятельно разобраться, что же перед ним такое и с чем его едят. Не решаясь открыть неизвестного мастера шкатулку, он максимально низко склонился над ней, желая найти хоть малюсенькую засечку, которая пролила бы свет на завесу тайны. Но глаза его подвели, не найдя ни единой зацепки, и только до чувствительного носа долетел слабый, едва ощутимый запах сандалового дерева, который разросся на территории ордена Гу Су Лань в непостижимо огромных количествах. Точно не сама шкатулка источала этот дивный аромат, а тот таинственный незнакомец, что подбросил ее, оставил слабый шлейф своего запаха. Почему незнакомец? Да потому что, как бы Вэй Ин не бахвалился, он всего раз пробирался на женскую территорию ордена Лань и на самом деле знакомство ни с кем не завёл. Наблюдал со стороны и его охватывала смертельная тоска от постигшего душу разочарования. Все они были маленькими, женскими копиями Лань Чжаня. Ходят, как будто сломаются, если хоть немного согнутся, прически их заплетены так, как этого не делают императоры, траурные одежды, как с иголочки. В первые же секунды подобного благочестивого зрелища немилосердно клонит в сон, в отличие от оригинала, на который никогда не устаёшь любоваться. Лань Чжань в тысячу раз лучше этих девиц. Наверное Вэй Ину так показалось, потому что он видел его живым, когда тот смущался от его похабных шуток, когда злился во время войны, когда в его янтарном взгляде проскакивало что-то, чего там точно быть не могло и не может в тот день, когда он пытался отговорить Вэй Ина от самоубийственной затеи, когда они в последний раз встречались на горе Луаньцзан. Как будто бы искренняя тревога и некотором роде — забота? Да не! Это ж Лань Чжань! С какой стати ему волноваться о каком-то отступнике праведности и воплощении всемирного зла, которого за всю жизнь ни разу не назвал приятелем? А вот руки уже давно чесались заглянуть внутрь темного нефрита, что так призывно выделялся на светло-коричневом столе. Наконец, робко сдвинув крышку, у Вэй Ина сперло дыхание, и он так и обмер от эстетики увиденного. Внутри на красном благородного цвета бархате возлежала несравнимой красоты поперечная флейта. Абсолютно чёрная, как и футляр, изготовленный специально для неё. Если бы Вэй Ина попросили описать увиденное, он бы честно сказал, что вопреки богатому словарному запасу у него не найдётся слов, чтобы передать хотя бы половину той красоты, что лежала перед ним. Это сочетание бесконечно чёрного и кроваво красного определенно было его любимым и точнее всего описывало его внутренний мир, благородный и в тоже время немного жестокий, но если начать в него всматриваться, то он, как бездна, начнёт смотреть в тебя. Вэй Ин едва не выронил крышку, когда его глаз уловил это музыкальное произведение тонкой работы лучших мастеров. И дураку понятно, что сделана она была на заказ, при чем для очень состоятельного молодого господина. Но кто?! Кто, черт подери, мог так заморочиться ради него?! Цзян Чэн? Нет, он не знает об увлечение Вэй Ина музыкой. Цзян Фэн Мянь? Даже если бы он попросил учителя Ци Жэня передать этот подарок, тот бы не стал молча подкладывать флейту на стол ученика. К тому же здесь ни на футляре, ни на флейте не было ни записки, ни каких-либо клановых знаков. Это точно не приемные родители. А какие у Вэй Ина есть ещё знакомые, которые могли бы сделать столько дорогой подарок, не оставив и строчки послания, не требуя ничего взамен, без какого-либо повода? В голове было откровенно пусто. Ноль, вообще никаких идей по поводу этой загадочной личности. А может и не для Вэй Ина она предназначалась? Хотя навряд ли. Во-первых приглашённый ученик целый месяц сидит за этой партой. Во-вторых, незнакомец точно знал, где нужно оставить подарок, чтобы его нашел нужный человек, в противном случае он бы оставил листок с именем того, кому предназначена эта красота. Да и во всем ордене выдержанном исключительно в белых тонах, только Вэй Ин придерживался чёрной цветовой гаммы с киноварными вкраплениями. Это точно для него. Поперечная флейта сложна в освоении и играющих на подобном инструменте в ордене Гу Су Лань можно было пересчитать по пальцам. Вэй Ин бы так и продолжал бездумно пялиться на музыкальный инструмент, если бы класс не начал стремительно заполняться адептами, в своих белых одеждах напоминающих комочки облаков со своих лент. Поэтому, оставив эту непостижимую загадку на потом, подросток быстро закрыл футляр и спрятал подальше от любопытных глаз, готовясь к скучной лекции старикашки. Недотепе казалось, что он умрет ещё на середине урока от нетерпения, так ему хотелось вылететь из класса, чтобы получше изучить полученный подарок. Пришлось отвлекать себя безусловно важными мыслями. Как пронести этот длинный футляр, не привлекая внимание брата и друга — любителя сплетен? Потому что, если Цзян Чэн спросит, а он обязательно это сделает, то что прикажете отвечать? Вэй Ин не придумал ничего лучше, чем дождаться пока все покинут класс, а после спрятать футляр за своей спиной и с заложенными за спину руками идти чуть позади друзей и ретироваться от них при первой же возможности. Которая не преминула чрезвычайно грациозно выплыть из-за поворота, облачённая в слепящие, как снег на морозном солнце, одеждах и длинной расшитой лобной лентой. — Братец Сичэнь! — приветливо выкрикнул Хуай Сан. — Лань Сичэнь. — почти одновременно поприветствовали братья. Молодой господин Лань кивнул всем в знак приветствия, но нежно-ореховый взгляд его был направлен лишь на одного человека в этой разношёрстной компании. — Могу ли я украсть у вас молодого господина Цзян? — с улыбкой спросил Лань Сичэнь, и эта просьба была стара, как мир, и если в первый раз она заставила приятелей поперхнуться воздухом, то сейчас это уже было не ново. Не Хуай Сан привычно спрятал свой румянец за веером, бочком отползая от наследника ордена Цзян, Вэй Ин же был не способен на столь тактичный уход, поэтому, дерзко улыбаясь, он буквально кинул своего брата в объятия старшего. — Прошу, Сичэнь-сюн, позаботьтесь о Цзян-сюне! — Обязательно, молодой господин Вэй. — пообещал Лань Сичэнь, сразу же обнимая за плечи стремительно краснеющего Цзян Чэна и уводя его подальше от озорно стреляющего белозубой улыбки Вэй Ина. А тот аккуратно вытащил футляр и, развернувшись спиной к Хуай Сану, стремительно стал удаляться в сторону жилых комнат. — Вэй-сюн, ты не пойдёшь на тренировку? — спросил у спины друга Хуай Сан, заранее уже зная ответ. — А зачем? — повернув одну только голову, махнул на прощание рукой Вэй Ин. Хуай Сан только вздохнул, с легким оттенком зависти, и отправился учиться, чтобы старший брат, может и не гордился им, но хотя бы не угрожал сломать ноги при следующей встрече. Как же все легко было у Вэй-сюна! Хочешь — приходишь на тренировки, не хочешь — не приходишь, и только учитель Ци Жэнь воздух сотрясает своим авторитетным мнением по поводу безответственного поведения молодого поколения, каждый урок отчитывая Вэй Ина за прогулы. Быстрее метеора влетев в свою комнату, Вэй Ин сразу же запер дверь, чуть ли не баррикадируя вход немногочисленной мебелью. Усевшись на подоконник раскрытого окна, который выходил на внутренний дворик и перед которым люди никогда не ходят во время уроков, юноша положил футляр на стол подле себя, аккуратно вынимая нефритовую красоту из него. Даже флейта была из этого редкого, драгоценного камня! Это же чем он заслужил подобную роскошь, скажите на милость?! Потому что Вэй Ин сам не понимает! По всей длине музыкального инструмента прослеживалась алая сеточка капилляров, копируя картинку сосудов в теле человека. Юноша повертел ее, осмотрел со всех сторон, но также не нашёл никакой отметины, даже имени ей не дали. Вэй Ин привычно покрутил гладкий нефрит между пальцами левой руки и только поднёс ее к губам, чтобы взять первую ноту, как… остановился. Сколько темных моментов из прошлой жизни было навечно связано и крепко запечатлено в обычном куске нефрита, преобразованного талантливыми руками в флейту. Прежде он точно так же крутил ее, также игриво подносил ее к своим губам, и поднимал армию мертвецов первыми же трелями. Каким там было ее старое имя — Чэнь Цин? И действительно прежние чувства. На самом деле это имя подходит новой флейте куда больше той, что была у Вэй Ина в прошлом. Один лишь цвет камня воскрешал старые, подзабытые, но все ещё живущие в душе чувства какой-то тягостной безнадежности, абсолютного бессилия перед толпой молодых господинчиков, трепета перед собственной мощью, страх ошибки. Ведь на его плечах, с момента становления Старейшины Илин темным заклинателем, каждый день лежала ответственность за собственную бесконтрольную мощь, за непомерную силу Стигийской печати. Он должен был держать себя строже адептов ордена Гу Су Лань, быть крайне осмотрительным и осторожным в каждой фразе и каждом поступке. Теперь понятно почему Лань Чжань предпочитает молчать. Потому что контролировать себя буквально в каждом вдохе слишком трудно. И ты устаёшь. Выбиваешься из сил, и быстрее горной лавины сдерживаемые чувства захватывают контроль над всем твоим естеством, а голос разума хрипнет в попытках остановить безумие природы, докричаться до здравого смысла, который уже погребен под тоннами скатившегося снега. Он смотрит на флейту. Невыразимо прекрасную, новую, сделанную на заказ специально для него и хочет разбить ее об пол, так чтобы нефрит разлетелся по всей комнате маленькими осколками, а красные капилляры окропили все это безобразие горячей кровью. Чтобы флейта повторила участь его души. И Вэй Ин уже замахивается, уже готов это сделать, готов бросить музыкальный инструмент, что так любовно лежал в его руке, так щедро согревал мерзлявые кисти и… Не смог. Что-то щелкнуло в нем. Все чувства, накапливаемые в душе, частичками вырывающиеся по утрам после кошмаров, нашли другой выход. Вэй Ин сполз с подоконника на пол, медленно, как будто получил смертельную рану, и горячие слёзы пролились из невероятно серых с частыми браздами чёрного глаз. Это было что-то совсем иное. Его тело не била страшная лихорадка, его не бросало, то в жерло извергающегося вулкана, то на дно ледяного озера. Он даже не думал, просто чувствовал вставший в горле ком, что мешал дышать, но Вэй Ин не задыхался, чувствовал, как сердце сжимается до размера грецкого ореха и резко разжимается, но боль была сладостна. На душе стало легко, как никогда, хотя казалось, что ее вилами заставили спуститься на глубокое дно колодца, а после отобрали лестницу, отрезая последний путь к спасению. Чувства были ровно противоположными, но даже так они не разрывали тело на части в противоречивых ощущениях, наоборот, как решающая песчинка упала на чашу весов, все приводили в гармонию и равновесие. Ещё никогда Вэй Ину не было так спокойно во время истерики, а случалось поистине многое… … Но сейчас ему это было не нужно. Он держался, все ещё видел солнечные лучи, которые настойчиво пробивались к нему в еле заметное круглое горлышко пересохшего колодца. Вэй Ин сидел под раскрытым окном, через которое свободно гулял ветер, и ему тоже захотелось стать ветром. Быть на самом деле свободным, а не только казаться таковым. Он не знает, сколько еще сможет притворяться, что у него все в порядке, что ему лучше, что он такой же как и раньше. Но знает, что сейчас он не в силах отступить. В крепко прижатой к груди руке покоилась нефритовая флейта. Вэй Ин и сам не заметил, как хватался за неё в истерике, как отчаянно прижимал ее к солнечному сплетению, как утопающий хватается за последнюю соломинку, так и он не мог выпустить из своих дрожащих пальцев Чэнь Цин. Раньше он мог сочинить песню буквально на ходу, чтобы подарить ее какой-нибудь прекрасной даме, которая случайно попала в его поле зрения, знал сотню мелодий, тысячи команд, способных как пробудить в лютых мертвецах непреодолимую жажду убийства, так и даровать им покой. Но сейчас они разом покинули голову. Рассеялись, как туман на рассвете. Вэй Ин не знал, что играть. Впервые в жизни он смотрел на флейту, как на что-то чужое и совершенно ему неподходящее. Играл ли он когда-нибудь для себя? Не ради контроля мертвецов и темной энергии, а для души? Слёзы давно иссякли, и сейчас серые глаза отупело глядели на чёрный нефрит в своих руках и задавались вопросом, а что дальше? А есть ли у него это дальше? Только он переживал душевный подъем, от схлынувших с души чувств, а уже через секунду, поддавался отголоскам прежних чувств. А что если не сопротивляться? Утопать в старых ощущениях? Ведь там есть не только плохое, но и хорошее. Конечно, сначала вспоминается страх и безысходность Старейшины Илин, но прошлая жизнь на этом не заканчивается, она уходит корнями глубоко в прошлое, где были весьма неплохие моменты беззаботного детства. Оно ведь тоже будоражит своей непорочностью и искренностью струны души. Пристань Лотоса, действительно, была неплохим местом для излишне активного ребёнка, но самые запоминающиеся воспоминания рождены именно в Гу Су. Где бы ещё ему удалось так красиво нарушать правила, распивать алкоголь на глазах невероятно благочестивого мужа, где бы ещё он мог получить удовлетворение от привычного суетного бега, зная, что подобным поведением он навлекает на себя угрозу быть пойманным и наказанным. Запретный плод сладок, как и воспоминания о том моменте, когда довелось вкусить его. Лишь в таком умиротворенном месте как Гу Су нарушение трёх тысяч правил может принести незабываемые эмоции и чувства, возвратить былой азарт. И Вэй Ин идёт на поводу своих чувств, выползает из комнаты, воровато озираясь, стоит под козырьком веранды и видит стену дождя, заслоняющую само небо. Казалось, что с крыши летят свирепые потоки воды, подобно водопаду, огораживая внутренний двор от небольшого внешнего коридора, пролегающего вдоль зданий. Излишний шум запрещён. О дорогие старейшины, вам ещё только предстоит познать значение слова шум! Вэй Ин очарован этой непостоянностью погоды. Вроде бы только утром в небе сияло игривое солнце, а вот уже обед, и ты не можешь выйти из-под козырька, не промокнув в секунду до нитки. Всегда ли природа была так красива не только на вид, но и на слух? Флейта отзывчиво ложится в музыкальные руки, мелодия сама приходит на ум, берет свое начало и перекликается с барабанной дробью водопада с отголосками прежних чувств. Все такое непредсказуемое, живое и в тоже время нежное и тихое, хотя Вэй Ину уже не так и хотелось шуметь, чувствуя от смутно знакомой мелодии, небывалый душевный подъем. Такого Облачные Глубины ещё не слышали. Впервые за все свои жизни Вэй Ин играл для себя, не для молодой госпожи неземной красоты, не для полуразложившихся мертвецов, не для неупокоенной, заблудшей души. Только для себя. Он давно потерял счёт времени, утопая в собственных чувствах, как и Лань Чжань, который целый день ждал, когда его подарок найдёт свое применение. Вэй Ин говорил, что у него больше не было флейты, чтобы тренировать песни очищения и допроса, поэтому нефрит ожидал увидеть его в музыкальном классе, за повторением выученного материала. Но когда Лань Чжань пришёл проверить свои догадки, то не нашёл и следа пребывания там Вэй Ина, тогда он пошёл в корпус, где жили приглашённые адепты. И так и замер за поворотом, наблюдая за юношей, что самозабвенно играл под аккомпанемент внезапно хлынувшего с неба дождя. Все в этом Боге — покровителе музыки было прекрасно. Закрытые в умиротворении глаза, иссиня-чёрный хвост с завивающимися от влаги прядями, алая лента, запутавшаяся в них от лёгких, ласкающих порывов ветра, тонкие пальцы, ловко и неторопливо извлекающие следующие ноты личного сочинения. Вэй Ин — не человек и не Бог. Он отдельный вид поднебесного искусства. Казалось, что он вообще не настоящий, потому что нет на свете человека хоть в половину столь же прекрасного, как это неземное существо, сидящее на перилах, свесив одну ногу, а спиной опираясь на широкую колонну, поддерживающую деревянный навес. Все в этом непристойном поведении было прекрасно. Лань Чжань даже не подумал отчитывать юношу за его ненадлежащий вид, создание шума, нарушение правил, наоборот, хотелось видеть это как можно чаще. Он даже забыл как дышать, боясь спугнуть этой пленительной красоты наваждение, жадно ловил каждую ноту, понимая, что его гуцинь никогда не сможет в точности повторить мелодию. Разливающаяся по коридору музыка заменила воздух, который Лань Чжань пил в слишком больших количествах, пьянея от сладости божественного нектара. Но на долго эти гляделки сохранить в тайне не удалось. Ведь у Вэй Ина сверх меры были развиты все органы чувств. Он буквально кожей ощутил, как кто-то исподтишка подглядывает за ним, но продолжал невозмутимо играть, чуть приоткрывая свои глаза, чтобы незаметно найти этого ценителя прекрасного, что уже продолжительное время слушает его игру, и даже не собирается прерывать это безобразное нарушение правил. Кто же это? Приглашённый ученик или робкий адепт ордена Лань? Но к своему вящему удивлению грозовые глаза сначала заметили траурный край одежд, еле колышущийся за поворотом, затем взгляд скользнул чуть выше, выцепляя кончик белой ленты с плывущими голубыми облаками. Кто-то из клана Лань? У них же у всех пунктик на соблюдение правил? Обволакивающая пуховым одеялом в стужую ночь трель флейты резко оборвалась, когда любопытные глаза столкнулись с горичично-медовым, таким редким цветом радужки. Лишь у одного на свете человека были такие холодные, пронизывающие, однако, цвета тёплого, яркого солнца глаза. — Лань Чжань. — сам не заметил, как выдохнул его имя Вэй Ин. Он точно услышал, но ничего не ответил, бесшумно разворачиваясь и скрываясь за поворот, из которого осмелился показаться лишь на половину. Что? Он? Почему? А наказание? — лихорадочные мысли носились в голове Вэй Ина, перегружая уставший мозг ещё больше, и если бы физиология позволяла, то из ушей бы валил густой пар, как от гейзеров. Подросток так и сидел на перилах с флейтой в руках, неотрывно наблюдая за поворотом, в котором подозрительно быстро скрылся Лань Чжань, и будто бы ожидал, что он сейчас вынернет оттуда и ответит на все кусачие похлеще роя пчёл вопросы. Но никто так и не появился до первых звёзд на небе, когда на застывшего каменным изваянием Вэй Ина, случайно наткнулся Цзян Чэн, возвращавшийся в свою комнату в приближении отбоя. — Вэй Усянь! Ты чего сидишь здесь подобно привидению! Людей пугаешь! — от испуга схватился за сердце брат, чуть ли не сползая по стенке. — А? — выдавил из себя Вэй Ин, даже не переводя взгляда на подкосившегося Цзян Чэна. — Что «А»?! Ты в курсе, как ты сейчас выглядишь?! — орал на грани дозволенного подросток, не получая никакой ответной реакции. — Вэй Ин? — с подозрением на обратное позвал Цзян Чэн. — А? — все также акал брат. — Ты заболел? — взволнованно спросил Цзян Чэн, уже намереваясь потрогать лоб и прощупать пульс, потому что его брат, казалось, покинул существующую реальность. — Да… нет… я в порядке… с чего ты взял? — бездушно проговаривал фразы Вэй Ин, приклеивший пустые глаза к повороту. — Во-первых, ты бледный, как поганка. Во-вторых, ты не отзывался на свое имя и только и делаешь, что пялишься на поворот, из которого я вышел. В-третьих, у тебя кровь из носа. — загибая пальцы, перечислял Цзян Чэн. — Уже вечер. — то ли спрашивал, то ли утверждал Вэй Ин. — То есть ты не заметил огромную луну, что светит прямо тебе в глаза?! Ты в курсе, что пропустил ужин?! Эй! Ты меня слышишь?! — щёлкал пальцами перед апатично серыми глазами Цзян Чэн. — Да-да… Ты что-то говорил про кровь? — безлико заметил Вэй Ин, поворачиваясь, наконец, на брата, который уже заботливо достал откуда то платок и теперь оттирал подбородок от запекшейся бордовой корки. — А ты и не заметил?! Слушай, выглядишь, действительно, страшно. Ты хоть иногда спишь? — с неподдельным волнением спрашивал Цзян Чэн. — Конечно! — уже более живо отвечал Вэй Ин. — Что с тобой случилось, что тебя так заклинило? — допытывался Цзян Чэн, потому что видеть такого равнодушного, нефритового брата он больше не хотел. — А! Это! Ща расскажу! Знаешь же, что вот так просто в коридорах нельзя играть на музыкальных инструментах?! — пытался говорить и одновременно подставлять мордочку под заботливые руки брата Вэй Ин. — Правило излишнего шума. И что?! — с горем пополам очистив лицо от крови, спрашивал Цзян Чэн, примерно понимая, куда утечёт сейчас весь разговор. — Ну вот! Я сижу себе прямо тут, на перилах. Ну совсем не благопристойно! А за поворотом, как вкопанный, стоит Лань Чжань и слушает мою игру! Я замечаю его, прекращаю играть, и думаю — все! Не видать мне неба голубого! А он убежал от меня, как ошпаренный! Будто я ему порнографическую книжку предлагал посмотреть! — с энтузиазмом рассказывал Вэй Ин, в надежде заболтать брата и отвлечь от своего немного больного состояния. — А ты предлагал? — с огнём в глазах спросил Цзян Чэн, — я имею в виду книжку. — А! В прошлой жизни. — отмахнулся от вопроса Вэй Ин, внутренне пугаясь такого шебутного настроя брата. — Ну да, на этот раз ты не можешь себе позволить подобное. — голосом полного разочарования озвучил свои мысли Цзян Чэн. — А может всё-таки… — заговорщически шептал Вэй Ин, за что был награждён ощутимым тычком под рёбра. — Даже не думай! Тебе нужна его дружба или нет?! — успел пожалеть о своих словах Цзян Чэн. — Ладно-ладно, не пихайся! Будь осторожен в речах и поступках! — подпевал своему брату Вэй Ин. — Хоть это ты помнишь! Кстати, с каких пор ты умеешь играть на флейте?! — удивился Цзян Чэн, переводя взгляд на нефритовый инструмент за поясом Вэй Ина. — Пришлось научиться, чтобы подчинять мертвецов. — без эмоций в голосе ответил Вэй Ин. — Понятно. — дал себе мысленный подзатыльник Цзян Чэн, останавливаясь у дверей комнаты брата, — Отоспись сегодня хоть немного. Вэй Ин с печальной улыбкой в душе заметил, что слова брата скорее звучали, как искренняя просьба, даже мольба, нежели чем приказы, которыми он в последнее время так сильно напоминал Мадам Юй. Он бы хотел не обманывать брата, честно желал исполнить его желание и крепко проспать до самого позднего утра. Было бы это в его силах, то непременно бы нашло своё применение. — Расслабься, Цзян-сюн! До утра буду спать, как убитый! — с привычной жизнерадостной маской ответил Вэй Ин. — Очень надеюсь, что МНЕ придётся утром тебя будить! — выделил свою обязанность Цзян Чэн. — Мой братик так хочет обо мне позаботиться? — кокетливо поднёс указательный палец к губам Вэй Ин. В ответ его нагло запинали в комнату и захлопнули дверь, так что она чуть с петель не слетела, от столь страстного порыва. Вэй Ин неспешно прошёлся в своей комнате, аккуратно убирая флейту в футляр, из которого он определенно достанет ее завтра. Что-то заставляло его тянуть шаловливые ручонки к этому подарку. Хоть он и не знал своего благодетеля, Вэй Ин ужасно ему благодарен не только за подарок, но и за весь этот день. Эта флейта, эти чувства, эти слёзы — все это помогло ему ненадолго преодолеть грызущие сознание мысли и чувства, которые…