Путь искупления

В комнате стояла удушливая атмосфера напряжения и сквозь хлипкие деревянные стены, сделанные на века, волнами исходила паника, которая лишь усиливалась от ритмичных строгих шагов, заставляющих тело вздрагивать от каждого твёрдого удара обуви о трещащий под беспощадным напором пол. Ну что тут сказать, рано или поздно обман бы все равно вскрылся. Хотя случись это раньше, а не через месяц, то может быть Цзян Чэну бы удалось вымолить для себя возможно безболезненную и быструю казнь. А сейчас, всеми фибрами души ощущая волны гнева, исходящие от летящего на крыльях злости демона в женском обличии, Цзян Чэн не на шутку опасался за свою жизнь и сохранность своего тела.        Его матушка любит своих детей, хоть и показывает это своими способами. Если кто-то, пусть даже по неосторожности, без какого-либо злого умысла, захочет навредить им, она и мокрого места не оставит от этого наглеца. Она легко поддаётся гневу и в такие моменты редко сохраняет над собой контроль. Но то к чему приводит объединение этих понятий Цзян Чэна жизнь не готовила.        Тело, сгорбленно сидевшее на кровати, едва на месте не подскочило, когда разъяренный пурпурный ураган, снося все на своём пути, влетел в комнату. Но Цзян Чэн и головы не поднял на бушующую природную стихию, даже когда, казалось бы по всем законам, хрупкие женские руки вздернули его за грудки и удерживали в воздухе, потому что ватные ноги немилосердно подкашивались, Цзян Чэн не выказал никакого интереса к испускающей бессчетное количество молний женщине. Его поникший фиалковый взгляд по-прежнему со всем усердием изучал пол комнаты, которой по всей видимости суждено стать его могилой.        — Цзян Чэн! Либо ты сейчас же говоришь где Вэй Ин, либо я поближе познакомлю тебя с Цзы Дянем! И поверь мне, эту встречу ты запомнишь надолго! — Моя госпожа, насилием тут не поможешь. — пытался успокоить женщину Цзян Фэн Мянь, всего пару секунд назад переступивший порог своего ордена, прилетевший прямиком из Облачных Глубин. — Разве?! А мне кажется пара тройка ударов прекрасно развяжут язык! При чем вам обоим! — не сбавляя оборотов, кричала Мадам Юй, поворачиваясь то к сыну, то к мужу. — Моя госпожа, прошу, не гневайтесь, но я не понимаю, о чем… — Вы только поглядите на него! Не понимает он! Правда, что ли?! Да как ты мог втянуть детей в этот ад! Они, они, они еще зеленые! Неопытные! Цзян Чэн так и вовсе никогда не отнимал ничей жизни! — в голосе женщины помимо злости и желчи обвинений слышался также и непомерный страх. — Юй Цзы Юань, я прошу тебя успокоиться… — Ты предлагаешь мне успокоится?! А где ТЫ пропадал целый месяц?! — не выпуская сына из рук, повернула растрёпанную от стремительной ходьбы тире бега голову Мадам Юй. — Моя госпожа… — Месяц! Месяц назад вернулся только Цзян Чэн! Весь в крови, с полным духовным истощением! Сказал, что на орден Лань напали, и потерял сознание! — Мадам Юй обращалась обиженно зло и в тоже время требовательно, хотя ответ либо ее не интересовал, либо за своим гневом она просто забывала о его потребности. — Он поступил правильно, рассказав вам… — В пекло правильность! Представь, как я волновалась, когда в тот же день не вернулись ты и Вэй Ин! Цзян Чэн несколько дней не приходил в себя! От кого я могла узнать, что вы живы?!        Цзян Фэн Мянь замолчал, признавая правоту разгневанной медведицы, которая очень хотела защищать свою семью, но не могла бросить всё, бросить орден и побежать сломя голову в полыхающие руины Облачных Глубин, тем самым поставив семью выше своих обязанностей, выше их общей цели.        — И когда этот паршивец очнулся, он сказал, что Вэй Ин с тобой и что с вами двоими все в порядке! А теперь! Спустя месяц! Я узнаю, что ты понятия не имеешь, где Вэй Ин!!! Что ты даже не видел его!!!        После этих слов в комнате наступила тишина нарушаемая лишь тяжёлым, сбившимся дыханием озлобленной женщины, а отголосок той бури все ещё звенел в ушах троицы, которая вполне могла оглохнуть после такой выволочки.        И не зря, надо сказать, Мадам Юй так гневалась на своего нерадивого сына. После нападения на орден Гу Су Лань, и того избиения в лесу, тех вырвавшихся в порыве неудержимой злости и лютой зависти слов Цзян Чэн из последних сил гнал меч в Пристань Лотоса, а когда прилетел его хватило лишь на то, чтобы рассказать о нападении и упомянуть о том, что отец и Вэй Ин остались в Облачных Глубинах и вернутся позже.        Но похоже последнее объяснение вышло слишком смазанным из-за состояния подобного горячке, когда язык заплетался и слова не вязались в предложения, отчего речь походила на бред сумасшедшего. Потому то Мадам Юй как на иголках проводила время у постели сына, изводя себя беспокойством за двух пропавших членов семьи. Где они? С кем? Как? Не ранены? Вдруг прибыло подкрепление ордена Вэнь? Быть может, они уже мертвы, а рассказать об этом некому?        Однако, очнувшись, Цзян Чэн повторил свои последние слова, более правильно изложив свои мысли, заставляя женщину заметно расслабиться и перестать так усердно крутить кольцо на пальце, стирая под ним кожу. И ведь Мадам Юй терпеливо ожидала возвращения своего мужа и приемного сына, держала адептов в полной боевой готовности, на случай если псы ордена Вэнь явятся и по их души.        Но ничего не происходило. Мир за пределами Пристани Лотоса будто бы погрузился в спячку или и вовсе вымер. Из Облачных Глубин не было никаких вестей от Цзян Фэн Мяня или Вэй Ина, псы ордена Вэнь тоже залегли на дно, хотя, казалось бы, должны наслаждаться своим раздольем, ведь практически все охотничьи угодья они присвоили себе по праву сильнейших.        — Моя госпожа, мы можем спокойно поговорить? — не выдерживая зрелища дрожащего от безмолвных слёз сына, взмолился Цзян Фэн Мянь. — Нет! Я хочу слышать ответ! Цзян Чэн, почему ты солгал?! — встряхнула плохо подавляющего истерику сына Мадам Юй. — … — Моя госпожа, он сейчас не сможет вам ответить. — обреченно вздохнул Цзян Фэн Мянь.        И видимо гнев Мадам Юй поутих, потому что стоило ей более осознанно взглянуть на бледное, едва не лишившееся души тело в своих руках, на исказившиеся в кричащей боли глаза мужа, как женщину прошибло молнией осознания собственных поступков, и она, не разбирая дороги, бросилась вон из комнаты, заставляя встретившихся на пути адептов буквально вжиматься в стены, чтобы ненароком не задеть испускающий молнии сгусток нечитаемых эмоций.        А Цзян Фэн Мянь соляным столбом стоял в комнате, разрываясь между страданиями двух дорогих людей. С одной стороны, жена, которая до дрожи в коленях боится потерять приемного, да какой там приемный! уже давно родного и горячо любимого, сына, ведь Цзян Чэн по какой-то неведомой причине скрыл местонахождение Вэй Ина. С другой стороны, сын, что как подкошенный глухо рухнул на пол, обнимая руками колени, утыкаясь в них головой, а все напряженное тело била мелкая непрекращающаяся ни на секунду дрожь.        И от мыслей о потерянно слоняющейся по ордену жене, и от вида убивающегося сына сердце мужчины одинаково сильно болело и непроизвольно сжималось до размеров грецкого ореха. Он не знал, кому в данный момент нужен сильнее, что он должен сделать, чтобы помочь раскалывающейся на глазах семье. Что скрывает Цзян Чэн? Почему он солгал? В чем он винит себя?        Хотя, чтобы сейчас Цзян Фэн Мянь ни сделал, что бы ни сказал, до Цзян Чэна, полностью погрузившегося в самобичевание и самоистязание, было не достучаться, а смысл любых сказанных слов его утопленное в жалости и бессильной злости сознание переиначило бы, раздувая из мухи слона. И попробуй докажи ребёнку в истерике, что ты имел в виду совсем другое и что не нужно принимать каждое слово так близко к сердцу.        А если дела обстоят таким образом, то сейчас Цзян Фэн Мянь был гораздо нужнее своей жене.        Хотя кого он пытается обмануть? Он просто знал, что может повлиять на знакомую уже столько лет женщину, и знал, как это сделать, а вот к Цзян Чэну он банально боялся подходить. Казалось, что сейчас даже дыша в его сторону, мужчина совершает непростительную ошибку.        В полной растерянности Цзян Фэн Мянь поспешил догнать не менее потерянную, побледневшую до состояния бестелесного призрака жену, которая уже успела пересечь половину территории ордена, и сама не заметила, как спряталась в кабинете мужа. Правда в одиночестве она пребывала не долго, потому что совсем скоро ее слишком острую скулу обожгло одно единственное краткое прикосновение, похожее на улетевшую из костра искру, так что Мадам Юй непроизвольно дернулась и отступила на пару шагов назад, не в силах рассмотреть обеспокоенное лицо перед собой.        — Моя госпожа. Простите, я не хотел вас напугать.        Хотел было приблизиться к застывшей в немом смятении жене Цзян Фэн Мянь, но мог только нерешительно переминаться с ноги на ногу, боясь, что новый физический контакт снова заставит женщину отшатнуться или ещё сильнее растеряться и закрыться.        — Я напугала его. Я никогда не видела его таким испуганным раньше. — все ещё отказываясь воспринимать происходящее, бескровными губами прошептала Мадам Юй. — Моя госпожа иногда может перегнуть палку, но сейчас все немного напуганы и взволнованны. Не стоит винить себя в случившимся. — Он ведь за месяц так изменился. Ходил совсем нервным, а я на него с ходу набросилась. Но я же просто волновалась. — не обращая внимание на приближающегося мужа, продолжала внушать себе вину Мадам Юй. — Моя госпожа? — аккуратно позвал Цзян Фэн Мянь, точно обращаясь к пугливому щеночку, что в первый день в новом доме забился в уголок и всех шугался. — И как на зло я, не подумав, отправила Янь Ли в орден Лань Лин Цзинь. Она так хорошо поладила с Цзы Сюанем. Я думала, что все обошлось, что орден Лань, что МЫ, в безопасности. — закрывая лицо руками, полным вины голосом шептала Мадам Юй. — Ты не виновата. Мы не виноваты. Никому не дано предугадать будущее. Все что мы имели это догадки. — пытался переубедить женщину Цзян Фэн Мянь, но чувствовал он себя неприкаянной душой, которую не видят и не слышат. — Тебя не было. Я была совсем одна и просто не знала, что делать. А-Чэн ведь мой сын. Так почему он соврал? Разве он не дорожит Вэй Ином даже больше нашего? — озвучивала с месяц терзавшие ее мысли Мадам Юй, забывая о том, где она, с кем, когда, что твориться вокруг, возвращаясь в месяц полный тревожного ожидания. — Моя госпожа. Вы больше не одна. — тихо ответил Цзян Фэн Мянь, скорее уже для себя, чем для жены, завернувшейся в кокон прошлого. — Я не понимаю. Что с ним происходит?.. Я просто не понимаю. — надломленным голосом выдавила последние слова Мадам Юй.        Цзян Фэн Мянь так и обмер, когда его жена ощутимо покачнувшись обессиленно упала на его плечо, судорожно впиваясь пальцами в туго затянутый пояс, беззвучно напитывая фиолетовые одежды горячими слезами. Мужчина впервые видел слёзы своей жены. Всегда сильной, что выстоит против любого ветра и погодной катастрофы, не покачнувшись, а сейчас, забыв о своей гордости, так доверительно льнула в объятия мужа, с такой беспомощностью хваталась за него, как за последнюю соломинку хватается утопающий. Ничего не говоря, не издавая ни звука, даже не дрожа, просто беззвучно истекая слезами, что никак не хотели останавливаться, как бы Цзян Фэн Мянь не пытался успокоить словами и мягкими робкими прикосновениями.        Истерика только набирала обороты, грозясь стать еще более заметной и даже шумной, когда плечи под горячими ладонями напряглись, а грудь все заметнее вздымалась и в ещё более рваном ритме опадала.        Цзян Фэн Мянь пытался представить на месте жены детей, вспоминая всевозможные способы, придуманные им, чтобы успокоить и поддержать, но раз за разом все его попытки разбивались о стену, которой Юй Цзы Юань закрылась от мужа и от мира, не желая слышать ничего кроме собственных мыслей.        Вскоре у мужчины остался лишь один непроверенный способ, и перед тем, как привести его в исполнение, он мысленно помолился богам, чтобы Мадам Юй не убила его за это.        Влажной, нежной кожи поначалу робко, на проверку коснулись немного обветренные губы. Но тело никак не отреагировало на новую тактику, отчего Цзян Фэн Мянь преисполнился решимости повторять это действие, пока оно не возымеет хоть какой-нибудь эффект. Пусть даже госпожа пожелает избить его до полусмерти Цзы Дянем, все лучше, чем смотреть на эти драгоценные, будто бы скатившиеся с разорванной нити ожерелья жемчужины.        Мадам Юй всегда была горазда на оскорбления, никогда не жалела ни для близких, ни для незнакомцев острого словца, и с годами эта черта характера лишь укреплялась, и речь ее все реже можно было назвать приемлемой и деликатной. Бранные слова в ее голове потихоньку вытесняли остальные и часто вырывались из ее рта без предварительного одобрения мозга и даже в такие случаи, Мадам Юй никогда не просила за них прощения. А сейчас. На ее лице ясно читалось глубокое раскаяние за каждое слово и каждый поступок, которые недавно имели место быть.        Из первых в жизни подобных сожалений ее вывели лёгкие, нескончаемые касания крыла бабочки, порхающей перед ее лицом. Замутнённый слезами нежно-розовый взгляд обратился на подернутое пеленой беспокойства лицо мужа, который все же находил в себе силы непринуждённо улыбаться и аккуратно гладить чуть влажные высокие скулы, заботливо стирая подсыхающие дорожки слёз.        — Молчи. Скажешь хоть слово, и я.… — смутившись от собственной, впервые проявленной слабости быстро придумывала угрозы Мадам Юй, но сразу же была перебита все тем же спокойным, несмотря ни на что, голосом. — Конечно, моя госпожа.        Ещё пару минут Мадам Юй потратила на то, чтобы насладиться едва ощутимыми, полными любви прикосновениями и успокоить буйство чувств в душе, возвращая холодность рассудка.        — Нужно поговорить с Цзян Чэном. Ты уверен, что не видел Вэй Ина? — слова ее были покрыты непробиваемой ледяной коркой, но лишь для того, чтобы не дать жидкой начинке эмоций вылиться наружу. — Не видел. И в Гу Су тоже. — уверенно ответил мужчина, отходя на один шаг от жены, чтобы вновь не заключить ее в свои объятия, в которых так хотелось спрятать ее от всего мира. — Тебе стоило остаться с сыном, а не бежать за мной. — скорее по привычке нежели из правдивых соображений уколола Мадам Юй, но получила слишком серьезный и неожиданный ответ. — Я не знал, что делать. Даже сейчас, боюсь, я не знаю, что говорить. — Цзян. Фэн. Мянь. — чеканя каждое слово, удерживала мужа за подбородок Мадам Юй, делясь своей уверенностью через потемневший взгляд, — Это мои слова. Ты всю жизнь проводил с детьми, а не я. Ты каждый раз успокаивал мальчиков, особенно когда я становилась причиной их расстройств. Только ты можешь его успокоить, потому что моих способностей хватит лишь на то, что случилось недавно.        Никогда ранее Цзян Фэн Мянь не получал искренней поддержки от своей жены. Просить о ней было бы проявлением слабости, которую Мадам Юй на дух не переносила, а сама женщина не проявляла рвения заботиться о ком-то. И эти внезапные слова, пусть сказанные при не самых симпатизирующих обстоятельствах, заставили напряженное тело, избавляясь от оков, тянущих к земле, воспарить, расслабиться и буквально купаться в нежности и заботе, источаемыми этими полными уверенности глазами.        — Я поговорю с Цзян Чэном. — ответил преисполненный решимости Цзян Фэн Мянь, получая одобрительный кивок строгой женщины.       

***

       В маленькой не самой роскошной комнатушке уже битый месяц пил, не просыхая, едва вышедший из подросткового возраста юноша. Как только едва стоящее на ногах чудо среди ночи ввалилось на постоялый двор, хозяин, раздражённый после не самого удачного дня, хотел было вышвырнуть бедняка на улицу, но, как оказалось, за потрепанными лохмотьями скрывалось весьма статное тело, принадлежащее богатому молодому господину, что не поскупился ни на вино, ни на оплату жуткой комнаты в весьма ветхом пристанище. Заплатил неназвавшийся господин столько, сколько хозяин даже в самые лучшие месяцы не собирал, и попросил лишь не беспокоить его и каждое утро оставлять под дверью десять кувшинов вина.        Хотя сделка вышла весьма выгодной, предчувствие чего-то нехорошего зародилось в душе хозяина. Весь вид юноши буквально кричал, что с ним произошло что-то страшное и опасное для жизни. Едва ли разбитое, без единого здорового места лицо, безвольной ивовой веткой повисшая рука и пропитанные кровью, как после долгого купания в каком-нибудь озере, одежды — составляли презентабельный вид молодого господина после праздной прогулки по городу. Казалось, будто бы он нарвался на бродячую свору хулиганов, которые решили избить богача до полусмерти и обобрать до нитки, но судя по круглой сумме, что господин безропотно выложил, деньги у него никто не крал. Тогда ещё более непонятен тот факт, где его могли так отделать?        Но вскоре все тревоги и волнения забылись в череде тихо-мирно протекающих в знакомой рутине дней. Просьба исправно выполнялась, деньги каждый раз как по волшебству появлялись за место принесённых сосудов вина и хозяина, и безымянного постояльца это вполне устраивало. Возможно даже, что впервые за всю его жизнь у мужчины не нашлось ни одного нарекания на самого тихого пьяницу, что ему довелось встретить на своем веку, неумолимо быстро клонящегося к закату. Иногда казалось, что занятая им комната и вовсе пуста, а тихий, никогда не показывающийся гость испарился.        Ну молодец, Вэй Ин, хоть деньги с собой взял. Неужели это единственный урок, что ты выучил? В чью дурную голову закралась идея величать такого, как ты, первым учеником ордена?        Рассуждал тщательно пропитанный алкоголем мозг. Ну да, по опыту прошлой жизни, когда Вэй Ин и Цзян Чэн бежали без гроша за душой из Пристани Лотоса, парень взял за привычку носить с собой значительную сумму денег, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств ночевать в сухом месте и не воровать еду, а честно ее покупать. Хотя сейчас Вэй Ин не мог припомнить даже день, когда он ел в последний раз, просыпаясь лишь за тем, чтобы осушить очередной десяток кувшинов и забыться пьяным сном без сновидений.        Такими темпами я сопьюсь.        Подумал Вэй Ин, делая пару глотков кислого вина, от которого рот противно сох и превращался в пустыню. Собственно, чего ещё стоило ожидать от дешевого пойла в захудалом постоялом дворе на окраине богом забытой деревеньки?        Выйдя из леса, Вэй Ин думал добрести до Гу Су, но вовремя вспомнил, что заклинатели ордена Лань, лишившиеся в безжалостном ревущем пламени большей части домов, наверняка, спустятся в этот городок, а с ними и Цзян Фэн Мянь. Решительно отказавшись от идеи встретиться и поговорить с главой ордена Цзян, Вэй Ин направил свои стопы в поселение Цайи, но так и не добрел до него. В компании двух спутников: непереносимой слабости и тупой боли в плече, юноша вынужден был сделать остановку в деревеньке, состоящей из полутора домиков, чтобы подлечить раны.        Но за физической болью пряталась ещё и говорливая душевная, которая так услужливо нашептывала своим бескостным языком последние слова бывшего брата. И поддавшись искушению, Вэй Ин позволил себе выпить пару сосудов вина, чтобы хоть на время заглушить противный голос, так больно режущий слух безмолвными речами. И так незаметно сосуд сменялся сосудом, день непрерывно следовал за ночью, и задержался Вэй Ин в этом гадюшнике на целый месяц, практически не приходя в сознание.        Точнее в здравом уме его можно было застать лишь пару минут по пробуждению, до того, как руки по привычке хватали новый кувшин, и горькое вино жидким огнём стекало и наполняло сводящий голодной судорогой желудок. Но вся эта боль казалась такой ненастоящей по сравнению с той, что неустанно терзала сердце, напоминая о том, что все в прошлом было правдой.        Что нет у Вэй Ина больше брата, семьи, дома, в который бы он мог вернуться. Нет больше причин открывать по утру глаза, вставать с твёрдого, холодного пола, на котором он отрубился прошлым вечером… а может быть днём? Ставни были плотно закрыты, а возможно и вовсе забиты снаружи, так что существовал Вэй Ин в кромешной тьме, которая когда-то наполняла его пещеру в Илине, отчего юноша периодически в пьяном забытие вздрагивал, судорожно ощупывая почву вокруг себя, желая убедиться, что он все ещё валяется в захудалом клоповнике, а не в пещере демона. Такой холодной и безлюдной. Что являлась Вэй Ину в самых страшных ночных кошмарах, в самых неприятных и болезненных воспоминаниях.        Похоже это судьба. И тогда, и сейчас брат предал меня. Оставил одного во тьме.        Тьма. Почему о ней все так плохо отзываются? Почему ее так стараются прогнать? Разве не с нее началось сотворение мира, а уж потом зародился свет, что дал начало жизни? Ее так несправедливо забывают, отодвигают на второй план, а ведь если не она, то не было бы света в том понимании, в котором мы его видим. Свет был бы беспощадным, выжигающим все живое, тогда как тьма оберегает, укрывает, прячет. Почему люди боятся защитника, а не убийцу?        … Хах!.. А я ведь знал, что все так закончится, и все равно, все равно цеплялся, цеплялся за эту иллюзию… О! Как я хотел быть нужным… хоть кому-то, пусть не долго, пусть не искренне… но все равно любимым.        Раскачивался из стороны в сторону Вэй Ин, то ли во сне, то ли наяву бессвязно бормоча и закусывая уже нещадно потрепанную губу от острой вспышки боли в плече. За винным туманом постоянная тупая боль растворяется, и чаще всего Вэй Ин о ней забывает, продолжая поставлять в свой организм новую порцию алкоголя, но в моменты малейшего, неосторожного движения, когда вся левая часть тела немеет, а перед глазами мир закручивается с удвоенной силой, вот тогда-то юноша вспоминает о своём не до конца залеченном переломе и до едва различимого металлического привкуса закусывает несчастные остатки своей нижней губы, чтобы сдержать горький крик и рвущуюся горлом кровь.        Хотя этой острой боли Вэй Ин был даже в некоторой степени благодарен, ведь в такие моменты он мог потерять сознание и перестать терзать свой мозг глупыми воспоминаниями и мыслями, будто бы ещё ничего не потеряно и ему нужно просто поговорить с Вань Инем, что такова его природа, и может он действительно был рад иметь такого брата как Вэй Ин.        Какого такого? Такого неправильного? Такого слабого и никчемного?        — Заткнись! — прорычал рассвирепевшим тигром своему же сознанию Вэй Ин, размахивая здоровой рукой перед собой, разгоняя какой-то одному ему видимый туман.        Того, кто режет себя, когда не может справится с повседневными заботами? Того, что пытался свести счёты с жизнью? Кстати в который раз? Два раза в Пристани Лотоса, один раз в забытой всеми деревне? Выходит — три.        — Замолчи! — ещё более громко и яростно повторил Вэй Ин, стараясь все же не сильно злиться на свою игру разума.        Что духу не хватает вскрыть себе горло, как ты это сделал в первый раз? К чему тебе эти страдания, эта боль? Всего одно мгновение и ты забудешь о них навеки. Но нет! Ты просто наносишь новые шрамы поверх старых. Это так жалко, впрочем, под стать тебе.        — Я тебя не слышу, я тебя не слышу. Нет, нет, нет, никого я не слышу. — по-детски напевал себе под нос Вэй Ин, когда его хаотично двигающуюся руку что-то схватило за запястье.        Касание было обжигающе холодным и необычайно крепким, что не высвободиться, как ты не пытайся. До беспамятства пьяный разум опустел, а взгляд пытался опуститься на схваченное запястье, но мог лишь смотреть в непроглядную тьму перед собой.        Больше ничего не происходило. До смерти напуганный Вэй Ин сидел, не шелохнувшись, забывая как дышать, силясь рассмотреть неизвестное нечто перед собой, но увы, алкоголь в крови нещадно дурманил зрение, а захват на руке ощущался по-прежнему сильно и отчетливо. Жертва ждала следующих действий, но вопреки ожиданиям холодные путы не затягивались, но и не ослаблялись.        Неизвестность пугала, похлеще самых кошмарных действий. Вэй Ин хотел закричать, но чувствовал себя в лишенном воздуха пространстве липкого ужаса, что заставлял сердце заходиться в рваном ритме где-то в голове, больно ударяя в виски, по которым стекали капли холодного пота, которые буквально в секунду намерзали на коже ледяной коркой.        — Почему ты замолчал? Разве не мне ты говорил замолчать?        Хрипел из непроглядной черноты голос, царапающий слух своим непередаваемым холодом. Вэй Ин молчал. Голова звенела от пустоты, а лёгкие жгло от выпитого до капли воздуха.        — Опять молчишь. Хочешь послушать меня? Я не против. В твоей голове столько мыслей, ты зря стараешься от них избавиться. А сколько страданий в твоей душе. Мммм. Так бы и съел!        На одной ноте слышался из абсолютной пустоты голос, от которого воздух трещал как в самый морозный день, и все тело ощущалось выточенным будто из глыбы льда. Вэй Ину казалось, что стоит кому-нибудь щёлкнуть по нему пальцами, и он рассыплется на бессчетное количество льдинок. Он бы хотел потерять сознание во избежание этой игры разума, но боялся, что все происходящее сейчас — сон, и тогда нужно скорее просыпаться, но что если это реальность, тогда нужно было решительно позволить провалиться своему разуму в небытие.        — Ты остановился. Почему? Не хочешь говорить об этом? Или не хочешь говорить об этом со мной? Ты же был преисполнен решимости поговорить с Вань Инем, правильно? Чем же я хуже? Поверь мне, я более благодарный слушатель, чем бывший братец.        Холод с запястья медленно стал распространяться выше, захватывая все больше территорий, но сердце казалось скованным прозрачной коркой ещё до этого.        — Нет? Не будешь говорить? Ну тогда я продолжу за тебя? Твой страх такой интересный. Признаться, никогда не видел ничего подобного раньше. Это так интригует.        Доверительным шепотом вещало нечто, что Вэй Ин, как не силился, не мог разглядеть во всепоглощающей тьме прародительнице. Если бы только он уделил время своему лечению, если бы только срастил кость и мог поднять вторую руку… Если бы только он мог… Но он не мог… Вэй Ин сейчас был едва ли не беспомощней новорожденного, слепого щеночка, который безрезультатно щурил слезящиеся глазки.        — Ты боишься неизвестности. Боишься незнания. Неважно будущего или рецепта супа, но тебе обязательно нужно знать всё. Иметь ответ на любой вопрос.        — А сейчас ты слаб, потому что не понимаешь мотивов некогда близких тебе людей. Почему они так поступили с тобой? Почему ты им поверил? Почему ваши отношения раз за разом рушатся? И почему ты раз за разом пытаешься это исправить?        — Как долго я врал себе? Как долго они врали мне? Только не говори, что я не прав — это разобьёт мне сердце.        Адский холод обжигал кожу и Вэй Ин боялся, что, когда это все закончится, она будет отслаиваться и вместе с мышцами отставать от костей. Если он вообще переживёт это. Лютый страх, который он не ощущал, даже когда был на грани смерти, сейчас охватил все его естество. Как смеет этот голос из тьмы говорить, что Вэй Ин разобьет ему сердце, когда он сам буквально чувствовал, как медленно от самых корней седеют его волосы, а сердце вот-вот не выдержит этого напора и распустится по швам, и все — пока-пока Вэй Ин.        — Ты считаешь это болью? Свои душевные терзания? Думаешь, ничего больнее этого ты не способен почувствовать? А если я скажу… ЧТО ТЫ НЕ ПРАВ!        Тело отозвалось вспышками боли, зарождаемыми в самых разных местах, одна сильнее другой, было слышно, как кости буквально трещали от удушающего холода, а когда Вэй Ин попытался вдохнуть, рёбра превратились в длинные иглы беспощадно пронзающие лёгкие. Заледеневший воздух изрезал вначале раскрывшийся в немом крике рот, а после рвал изнутри задыхающееся тело подростка, у которого неконтролируемо текли горячие слёзы, но в ту же секунду как выступили, они застывали колкими льдинками, стягивая сухую кожу.        Все прекратилось также резко, как и началось. Вэй Ин просто перестал чувствовать захват на своем запястье, позволяя дрожащим рукам безвольными веревочками свисать вдоль тела, воздух как ни в чем не бывало вновь до отказа заполнял комнату, а в абсолютно непроглядной темноте комнаты не было слышно ни шороха, и не таилось неизвестное нечто, что отказалось явить себя, используя для запугивания лишь голос.        И надо сказать у него получилось. Вэй Ин не выдержал пережитого страха и боли, обессилено заваливаясь на бок.        А ведь он был прав. Я никогда раньше не чувствовал такой боли.