Путь искупления

Несмотря на то адское зарево, что представляло из себя небо над орденом Гу Су Лань, жизнь в городке у подножия высоких гор практически не изменилась, разве что на улицах, после того как окончательно развеялся запах гари, чаще чем когда-либо можно было увидеть благородных мужей с идеально ровными спинами, без единого изъяна во внешности, облачённых в девственно белые одежды с нежно голубыми плывущими облаками.        Во взглядах, направленных в их сторону, почти всегда читалась скорбь и молчаливое сострадание, ведь ни для кого уже не секрет, что значило это кроваво-красное небо над сожженным фактически до основания орденом. Все местные жители от мало до велика скорбели о потере стольких молодых, подающих надежды адептов и статных, как на подбор талантливых и способных заклинателей, что отдали жизни, спасая своих учеников и товарищей от внезапно нагрянувшего в тихую обитель карательного отряда клана Вэнь.        На памяти заклинателей и простых обывателей это был единственный случай столь дерзкого нападения какого-либо ордена с неисчислимыми потерями. Но страшнее всего было и то, что в числе этих потерь был и глава ордена Лань. Хоть он большей частью и находился в затворе, редко показывался заклинателям и вовсе не попадался на глаза простым жителям под горой, но никто не мог утаить печаль в сердце, когда в разговоре хоть мельком упоминалась его личность, зачастую лишенная даже имени, и это накладывало печать скорби в отведённом взгляде и сжатых в тонкую линию губах. Во времена своей молодости он слыл богоподобно красивым, с незаурядными талантами господином, и многие ещё в этом мире помнят благородного юношу и невероятную историю его трагичной любви.        И с его смертью бразды правления орденом перешли к Лань Ци Жэню, который и так многие годы выполнял большую часть обязанностей главы, помогая брату и разделяя его печаль. И можно было бы сказать, что остатки ордена Гу Су Лань в хороших руках, если не вспоминать тот факт, что пара заклинателей потеряли сразу двух людей: главу ордена и отца.        Двое братьев, выточенных точно из нефрита, как две капли воды похожие друг на друга, спутницей которых неизменно являлась атмосфера холодной отстраненности и скромного величия, совсем не показывались на людях. Неизвестно даже выходили ли они из своей комнаты, ведь несколько постоялых дворов были полностью заняты одними лишь заклинателями ордена Лань, каждый из которых был погружён в свои безрадостные думы о пережитом прошлом и неизвестном будущем.        Вопреки всем правилам и нормам братья разместились в одной комнате, хоть и пришлось за это выслушать гневную проповедь Лань Ци Жэня, который хотел, как можно скорее поставить их на ноги своими суровыми методами, но это казалось им таким незначительным обстоятельством, посторонним шумом сродни писку комара. Они просто не могли оставить друг друга, боясь даже на секунду выпустить родные черты лица из поля зрения, будто бы от этого они растворятся подобно здешним утренним туманам. Помимо друг друга у них больше ничего не осталось. Орден сожжен, отец мёртв, даже двое неизвестных спасителей незримой тенью ускользнули, стоило загореться свече, способной озарить их и пролить свет на тайну личности.        Что им осталось, кроме как сидеть в комнате и непрестанно медитировать? Делать хоть что-то, чтобы окончательно не закрыться в себе и не сойти с ума от горя. Лань Сичэнь хотел было вернуться к прежней жизни, попытаться помочь дяде, но едва находил в себе силы открыть глаза по утру и заставить проглотить хотя бы росинку безвкусной, пресной еды, а может она и не была таковой, просто Лань Сичэнь не чувствовал больше вкуса жизни.        Он ведь мнил себя настоящим самородком, талантом, пусть и не хвастался этим и не выставлял на показ, но в голове всегда держал эту мысль, принимая и ее, и ответственность, которую она в себе несет. Он был уверен в своей непобедимости, в том, что его отец самый могущественный человек на свете, невероятный фехтовальщик, который не проиграл и не проиграет ни одного сражения за всю свою жизнь. А на деле вышло совсем не так, как себе воображал Лань Сичэнь.        Его отца убил безызвестный заклинатель, а у него самого не хватило сил помочь, защитить, он мог лишь смотреть, как искра жизни гаснет в родных глазах не в состоянии предотвратить неизбежное. Даже отомстить Лань Сичэнь не мог! Куда ему деть всю эту боль, эти мысли, эти надежды на сладкую месть, которые не имели никакого права на существование в его душе, ведь это против правил ордена, против наставлений учителей, дяди… отца.        Почему я был так убеждён, что мне под силу победить саму смерть? Откуда во мне столько уверенности? И куда она испарилась сейчас, когда более всего нужна?        Лань Сичэнь смотрел на неизменно молчаливого брата, с закрытыми в медитации глазами и думал, как он может ему помочь? Он ведь младше, ему должно быть гораздо тяжелее. Он должен его поддерживать.        Тогда почему мне кажется, что все в точности да наоборот. Неужели я настолько слаб, что ищу поддержки у Ванцзи?        И тут он вспомнил, как брат подошёл к нему, позорно бьющемуся в истерике, несмотря на протесты и проклятья, которые даже в мыслях никогда не позволял себе произносить Лань Сичэнь, поднял его с пола, крепко обнимая за плечи, увёл из полыхающего ордена. А после насильно затолкал в бочку и начисто оттер с брата, уже разморенного горячей водой, всю кровь и грязь, аккуратно промывал и распутывал волосы и заботился об этом так нежно, как сам Лань Сичэнь когда-то заботился о младшем. Лань Чжань успокаивал его по утрам после очередного кошмара, сам иногда не спал ночами, потому что старший брат боялся сомкнуть хоть на секунду глаза и вновь увидеть бездыханное тело отца. Забывая о своей врожденной немногословности, мог часами тихим спокойным голосом упрашивать съесть хоть кусочек заботливо принесенной им еды. Не давил, хотя мог, а уговаривал так, как Лань Сичэнь не заслуживал.        Да. Настолько.        Тяжело выдохнул Лань Сичэнь, переводя красные от недосыпа глаза на беззаботно плещущееся в облаках яркое солнце, покой которого не может потревожить ничего из случившегося в этом бренном, низменном мире.        — Брат. — как обычно вывел из раздумий ровный голос Лань Чжаня. — Ванцзи. — с тёплой улыбкой ответил Лань Сичэнь, заставляя младшего брата чуть нахмуриться в неодобрении. — Не нужно улыбаться, если тебе не хочется. — отчитал старшего за притворство Лань Чжань, и натянутая улыбка в ту же секунду пропала с изможденного горем лица. — Неужели я настолько страшно выгляжу? — иронично заметил Лань Сичэнь, получая незамедлительный ответ. — Мгм.        Как бы первый нефрит вновь хотел искренне улыбнуться на это привычное «Мгм», но смог только криво приподнять один уголок губ, но тут же бросил эту затею, читая во взгляде брата явное порицание.        — Я тут подумал, может пойдём прогуляемся? Погода на улице такая хорошая. — в кажущейся беспечной манере спросил Лань Сичэнь.        Лань Чжань смерил брата долгим взглядом, и кажется что-то разглядев в ничего не выражающих карих глазах, просто кивнул, поднимаясь с насиженного пола.        Погода действительно была самая что ни на есть подходящая для неспешной прогулки. Яркое солнце хоть и стояло в зените, но не припекало непокрытые головы с уложенными в идеальные прически волосами, легкий ветерок приносил прохладу с каналов полузатопленного городка, и местные жители несуетливо занимались своими повседневными делами, изредка прикрикивая на поддавшихся царящей здесь атмосфере умиротворенности рабочих.        Ничего в этом привычном укладе жизни не напоминало об ужасных событиях, произошедших не так давно в не столь отдаленной местности. Но даже это не могло выдворить непрошеные мысли из слегка опущенной головы Лань Сичэня.        — Брат. Что тебя беспокоит? — как всегда в лоб спросил Лань Чжань. — Ничего. — наигранно беспечно ответил Лань Сичэнь, отказываясь поворачивать голову на своего недовольного таким ответом брата. — Пока ты мне не расскажешь, что тебя тревожит, я не смогу тебе помочь. — возвращая слова брата, ответил Лань Чжань, в этот раз заставляя старшего улыбнуться, пусть и слабо, но от всей души. — Ох, А-Чжань. Я просто кое-что вспомнил…        С незнакомым сомнением заговорил Лань Сичэнь, но в самом же начале повествования надолго замолчал, будто бы заново погружаясь вместе с воспоминаниями в тот день. А такое объяснение сильно не нравилось Лань Чжаню, которому страшно от мысли, что брат может снова уйти в себя и закрыться от всего мира на недели. Ему ведь тоже нелегко смириться со смертью отца, но ещё тяжелее представить, что он может потерять из-за этого брата, и тогда что останется у него от семьи?        Лань Сичэнь пару раз помотал головой, будто хотел таким образом отбиться от мыслей, роящихся в своей голове и вернулся к прерванному разговору.        — Я вспомнил, что Вань Инь рассказал мне перед тем, как…        Продолжение фразы и так было понятно и тысячу раз озвучено в голове, но как Лань Сичэнь не силился сказать уже свершившийся факт он не мог, по новой вредной привычке закусывая губу.        — Вань Инь рассказал мне, что первый ученик главы ордена Цзян предвидел нападение на Облачные Глубины. — с явным усилием заставил себя закончить мысль Лань Сичэнь. — Почему он не сказал раньше?        Лань Чжань задал вопрос настолько холодным голосом, что не будь Лань Сичэнь привыкшим к подобного рода проявлению эмоций, то поежился бы от того льда, что резал уши. А ведь младший брат просто желал услышать достойную причину, по которой Вэй Ин не мог рассказать о нападении раньше, тем самым предотвратив множество смертей, включая и смерть главы ордена Лань.        — Потому что напасть орден Вэнь должен был гораздо раньше. Но все было тихо, и я думаю поэтому Вэй Усянь засомневался в своих предсказаниях. — озвучил свои мысли Лань Сичэнь, не сразу обращая внимание на скрытую обиду брата, направленную на несчастного предсказателя. — Вэй Ин не такой. — кратко ответил Лань Чжань, для которого этот человек является чем-то вроде длинного бескостного языка, никак не соединенным с мозгом. — А какой? — спросил Лань Сичэнь, замечая какое-то неправильное состояние брата, неспокойное, что даже голос его звучал тверже чем обычно. — Он не сомневается в своих действиях. — без раздумий сказал Лань Чжань, вспоминая все прошлые выходки Вэй Ина, который либо делает, либо не делает, но никогда не раздумывает и не сомневается. — Ты в этом так уверен, что даже не пытаешься посмотреть на ситуацию получше, покорно принимая то, что показывает тебе первый ученик главы ордена Цзян. — немного грустно ответил Лань Сичэнь, заставляя в янтарных глазах брата зародиться удивлению и легкой капельки сомнений. — … — Ванцзи, ты же понимаешь, Вэй Усяню тоже непросто живётся с его даром. — после долгой паузы заговорил Лань Сичэнь, отвечая на молчаливый вопрос брата. — Он мог бы рассказать и тогда… — Отец остался бы жив? — с грустной улыбкой закончил за брата Лань Сичэнь, как никогда отчетливо замечая затвердевшие черты лица брата, будто бы и в правду Лань Чжань всего лишь статуя, выточенная из камня. — … — Это не так. Мы не можем знать, что бы случилось поступи мы иначе. Этого никому не дано знать. — с каждым словом Лань Сичэнь все сильнее напоминал себя прежнего: старшего и проницательного, который не оставит брата в заблуждении. — Но он предпочёл молчать. — голосом полного уверенности в своих суждениях ответил Лань Чжань, но старший брат поспешил переубедить его. — Ванцзи. Поставь себя на его место. Если бы ты рассказывал о каждом своём видении, но при этом не был бы до конца уверен, сбудется оно или нет. Ты думаешь, люди бы тебе верили? Если прошлое предсказание не сбудется, то никто уже не поверит в следующее, как бы уверен ты в нем ни был. — … — Предсказатели не могут разбрасываться словами, не обдумав хорошенько последствия. А если он ошибся? Если будущее, которое он предвидел, но из неуверенности умолчал, сбылось? Ты думаешь, он не будет винить себя в том, чего не предотвратил? — Будет. — покорно согласился Лань Чжань, и невольно в его сердце зародилось беспокойство за Вэй Ина.        А что если он и в правду будет винить себя, когда услышит новости о нападении? Вдруг ему будет также плохо, как было брату? Есть ли возле него люди, которые заметят это и помогут?        — Ванцзи… если ты выбрал Вэй Усяня своим спутником на тропе самосовершенствования, то я должен тебя предупредить, что с ним все не так просто, как кажется на первый взгляд. Я думаю, ты и сам это уже успел понять, и я знаю, что ты не отступишься, поэтому прошу тебя, будь к нему внимательнее. Не всегда правда лежит на поверхности.        «Не хочу, чтобы ты сам себе причинял боль», не говорит Лань Сичэнь, но это и так можно прочитать в его взгляде полного извинения за то, каким он был слабым последнее время, за то, что едва ли сможет помочь брату, потому что и в себе то толком он не в силах разобраться. Но сердце старшего, не зависимо от его состояния, будет болеть, когда страдает младший, и будет еще хуже, когда придет осознание, что помочь ему ты не можешь. Ведь чем может помочь человек, сам полный горя и скорби?        — Мгм. — коротко ответил Лань Чжань, у которого мочки ушей чуть покраснели, как всегда это происходит, когда речь заходит о любимом человеке. — Брат, я завел этот разговор не с целью отругать или поучить тебя. Я просто думаю, что, может быть, нам стоит впредь более серьезно относиться к словам Вэй Усяня? Разве все случившееся не доказывает его дар? — полным сомнения голосом спросил Лань Сичэнь, удивляя брата таким переменам.        Старший брат никогда и ни в чем не сомневался раньше, большинство его вопросов были риторическими. Лань Сичэнь никогда не искал поддержки у младшего брата, наоборот, все предлагая её, а сейчас мечущийся взгляд бегал по окаменевшему лицу Лань Чжаня и буквально молил об ответе, безмолвно прося о поддержке. Неужели пережитое так сильно изменило Лань Сичэня, что он стал совсем не уверенным в себе?        — Я давно поверил ему. — без колебаний сознался Лань Чжань, заставляя старшего брата криво улыбнуться. — К слову, Ванцзи, ты не задумывался над тем, кем мог быть тот загадочный человек в черном, что защищал с нами орден? — после небольшой паузы немного невпопад спросил Лань Сичэнь. — Их было двое. — уверенно поправил брата Лань Чжань. — Двое? Тогда все понятно. — чересчур уверенно вздернул нос Лань Сичэнь, со старыми добрыми хитринками в карамельных глазах поглядывая на привычно нахмуренного в непонятках младшего брата.       

***

       Вокруг было неестественно тихо. Не было слышно всегда бойко щебечущих птиц, резво бегающих в отдалении собак, привычной ругани торговцев или не стихающего ни на секунду смеха адептов. И оттого казалось, что двое взрослых людей с огромным багажом знаний за слегка ссутуленными спинами попали в абсолютно другую Пристань Лотоса, где даже ветер куда-то бесшумно улетел.        Собравшись с духом, Цзян Фэн Мянь насколько мог уверенно приоткрыл дверь в комнату сына, который сидел на полу в том же положении, в котором его приличное время назад оставили родители. Колени плотно прижаты к груди руками, на которых покоилась туго заплетенная голова, тогда как спину била крупная дрожь, будто бы в беззвучных рыданиях. Отец почувствовал себя до глубины души виноватым за то, что бросил сына в таком положении, хоть краем сознания и понимал, что любая бы помощь тогда только навредила, но все равно неприятное грызущее чувство в груди от этого никуда не исчезало.        На негнущихся ногах Цзян Фэн Мянь подошёл к съёжившемуся у кровати сыну, чуть ли не падая перед ним на одно колено, но даже этот глухой стук больно бил по ушам в долгое время безмолвствующей комнате.        — А-Чэн, прости нас. Мы не хотели кричать на тебя. — чуть громче шепота пытался успокоить сына Цзян Фэн Мянь, которому маленькими дозами через единственное касание передавалась дрожь тела под ним.        Но на Цзян Чэна это никак не подействовало. Его словно и не было в этой самой комнате, точно сознание отправилось бродить в одному ему известные земли, и даже отец, успокаивающе касающийся плеча, не в силах вернуть Цзян Чэна домой.        — Ты… Мы волнуемся за Вэй Ина… В Облачных Глубинах вам пришлось не легко, и мне очень жаль, что вам пришлось проходить через подобное. Это было сложное испытание и для тебя, и для брата… потому, если с Вэй Ином, с твоим братом, что-то случилось, ты должен сказать об этом. — с большей силой надавливая на плечо сына, ещё более мягким голосом выдавливал из себя слова Цзян Фэн Мянь. — … — А-Чэн, ты ведь тоже волнуешься за брата. Мы понимаем это. Ты последний, кто видел его, и только ты можешь знать, где сейчас Вэй Ин.        Однако, все его слова летели горохом о стену, а все действия не вызывали у тела ни малейшего отклика.        — А-Чэн… — Если бы Вэй Ин был на твоём месте, он бы уже заговорил. — перебила мужа Мадам Юй, которой не терпелось начать поиски приемного сына, но отправлять адептов в четыре конца, когда над орденом висит угроза нападения, было бы верхом глупости.        Но вопреки своим ожиданиям Мадам Юй получила совсем уж непредсказуемый ответ.        — Ты бы хотела, чтобы Вэй Ин был твоим сыном.        Пусть эти слова и были сказаны шепотом, но адская смесь чувств, вложенная в эти слова, как будто усилила их звучание в десять тысяч раз, что даже рука Цзян Фэн Мяня непроизвольно зависла в воздухе, так и не коснувшись напряженного плеча.        — Что? — опешив от подобного ответа, только и смогла выдавить из себя Мадам Юй. — Вы так за него переживаете, точно он ваш родной сын. — на слове «родной» Цзян Чэн сделал особый акцент и с каждым его словом дрожь в теле унималась. — А-Чэн, почему ты так считаешь? Ты же сам говорил, что Вэй Ин для тебя как брат. — не своим голосом шептал Цзян Фэн Мянь, и легкая паника отображалась в его зависшей в воздухе руке. — Вы только и спрашиваете, что Вэй Ин, где Вэй Ин, как Вэй Ин, а что же я? — спокойно шептал Цзян Чэн, точно вел разговор о погоде, а не о своих чувствах, в которых сгорал заживо. — Цзян Чэн, ты дома уже месяц… — попытался вразумить сына Цзян Фэн Мянь, но его как будто не слышали. — Отец даже не посмотрел на меня. Я сражался, впервые в жизни против живых людей, а не темных тварей, но он даже не посмотрел на меня.        Цзян Фэн Мянь как сейчас вспомнил темную фигуру своего сына, стоящую возле белой сгорбленной. Он не раз за этот месяц уже успел пожалеть о своих решениях в тот день. Никто не ожидал нападения, такого масштабного. В тот день должны были погибнуть все заклинатели ордена Гу Су Лань. Все до единого. И под таким нескончаемым напором нападавших Цзян Фэн Мянь… растерялся. Из-за его несобранности, внезапной слабости и страха он упустил контроль над ситуацией… По его ошибке погиб глава ордена Лань… если бы он только был чуть внимательнее… И когда он увидел сына, то просто не мог собраться с мыслями, привычно скрываясь за нерушимой стеной обязанностей главы ордена. В голове у него почему-то возникла мысль, что никто не должен знать о том, что Облачные Глубины защищал кто-то из заклинателей Пристани Лотоса. И тогда мужчина подумал, что будет правильнее не замечать адепта в черном, тем самым отрицая его принадлежность к ордену Цзян, но сам при этом забыл о своем статусе и кричащих фиолетовых одеждах.        Чувство вины затуманило его разум тогда перед видом умирающего главы ордена Лань и сейчас перед упрямо уткнувшегося в свои колени сына, заставляя его проглотить придуманные фразы, оставаясь безмолвным наблюдателем.        — С каких пор Вэй Ин для вас стал дороже собственного сына? — продолжал невпопад говорить в свои колени Цзян Чэн. — Что значит дороже? Цзян Чэн, это бессмыслица. — нашла в себе силы для ответа Мадам Юй, бесшумно подходя к окаменевшему мужу. — Почему? — хоть вопрос и был задан, в голосе не мелькнуло и призрачной нотки любопытства. — Потому что родители любят каждого своего ребёнка одинаково. — озвучила прописную истину Мадам Юй. — Ложь! — выкрикнул Цзян Чэн, резко поднимая голову.        От увиденного супруги в немом ужасе отшатнулись, едва не заваливаясь назад. Цзян Чэн выглядел совсем не так, как они себе представляли. Глаза его были покрыты сеточкой ярко алых капилляров, но оставались совершенно сухими, без единого намёка на пролитые или только зародившиеся слёзы. Они смотрели с неописуемой злостью, даже зверской ненавистью, которую не найдёшь и во взгляде лютого мертвеца. Эти глаза безмолвно обвиняли взрослых, вышибая запуганные души из застывших тел. А на истрескавшихся губах играла полубезумная улыбка, обнажившая верхний ряд зубов, на которых тонким слоем была размазана кровь, будто их хозяином был вампиром, только окончившим трапезу.        — Вэй Ин вам всегда нравился больше! — уже более низким голосом ответил Цзян Чэн, растягивая губы в ещё более широкой улыбке. — Отец, вы с самого начала хотели видеть именно Вэй Ина своим сыном! Постоянно были с ним, а не со мной! Заботились о нем, жертвуя мной! Вэй Ин боялся собак, так в тот же день вы избавились от них, зная, как они мне дороги!        На одной ноте увещевал Цзян Чэн, периодически срываясь на крик, заставляя родителей вздрагивать и отступать на шаг назад, будто бы убегая от противной, но неопасной нечисти, возле которой вроде бы и находиться безопасно, но страсть как не хочется.        — Матушка! — с какой-то по детски счастливой улыбкой, неподдельно мягким голосом обратился Цзян Чэн к женщине, неотрывно смотря ей в глаза, только ещё больше пугая столь резкой переменой, — Я всегда думал, вы на моей стороне. Вы же так ненавидели Вэй Ина, когда он появился. Часто повторяли, что именно Я ваш сын, что МНЕ стоит уделять больше внимания, что МНЕ суждено стать главой ордена! — Конечно, Цзян Чэн. Ты наследник ордена Цзян, и это никто не пытается оспорить. — как можно старательнее подбирая слова, ответила женщина, пугаясь кислотно фиолетовых молний, вылетающих из глаз сына. — Ложь! Почему вы мне врете?! Я все знаю! Я знаю про меч основателя! Ты сама отдала его Вэй Ину!        Мадам Юй так и опешила от прилетевших в неё обвинений. Но почему Цзян Чэн говорит о мече основателя только сейчас? Годы прошли с того дня, когда меч выбрал своим новым хозяином Вэй Ина. Неужели приемный сын столько лет скрывал это от Цзян Чэна?        — Даже ты мне лгала столько времени! Я думал, что если Вэй Ин заберёт у меня отца, сестру, то останешься хотя бы ты! Но даже тебя он забрал!        Обида и зависть породили нестерпимую боль в сердце, а Цзян Чэн всякую боль привык скрывать за злостью и агрессией. Но спустя месяц самокопания, ненависти поначалу к брату, потом к себе и своей слабости, потом чистосердечное признание самому себе в том, что правда уже давно ему известна: как ни старайся, а выше головы не прыгнешь. Вэй Ин родился таким счастливчиком, безусловный талант, и глупо было винить его за то, что он не выбирал и что принадлежало ему с самого начала, но Цзян Чэн ненавидел проигрывать, как ему казалось, самым позорным образом. И тогда в лесу он просто не мог с собой ничего поделать, по утрам просыпаясь в холодном поту с единственной мыслью:        Это не я… не я… я не мог… не мог ведь?..        Я чудовище…        Цзян Чэн чертовски устал от всех чувств и эмоций, которых он за месяц испытал, кажется, больше, чем за всю жизнь. И сам не почувствовал, как под конец своих обвинений из глаз неудержимо полились злые слёзы, застилающие ему вид на бледных, до смерти перепуганных родителей.        — Почему Вэй Ин все у меня забирает?! Почему вы любите его больше, чем меня?! Я ваш родной сын! Так почему все достаётся ему?! Что я должен сделать, чтобы заслужить любовь своей семьи?! — … — Вы так беспокоились о нем! Вы хоть раз беспокоились обо мне также?! Чем Вэй Ин все это заслужил?! Если Вэй Ин все заберёт, то что останется мне?! Почемупочемупочемупочемупочемупочему…        Судорожно хватался пальцами за тонкую талию Цзян Чэн, так сильно в неё впиваясь, что, казалось, не отцепишь и под угрозой смерти. Бескровные губы шептали одно единственное слово в мантию матери, и Цзян Чэн чувствовал, как задыхался от рваных всхлипов, которые уже не пытался спрятать или подавить. А зачем? Будто бы после всего, что он сказал, ему оставят фамилию Цзян. Нет. Для него с этими словами теперь все кончено. Родителям больше не нужно разыгрывать весь этот театр, будто бы они действительно любят своего сына. Зачем, если он уже и так указал им на неприкрытую фальшь, избавляя их от этой обременительной игры в семью.        — А-Чэн. Мой глупый, маленький А-Чэн, как ты мог такое подумать? — присела возле сына Мадам Юй, позволяя ему впиваться в свои бока медвежьей хваткой, до хруста ребер, лишь бы ему от этого стало легче, лишь бы он услышал следующие слова. — Прости нас. Мы и в правду были не лучшими родителями. — с полным раскаяния голосом прошептал Цзян Фэн Мянь, обнимая сына поверх руки матери. — Ты наш сын, будущий глава ордена Цзян. Ты родился таким, и никто не в силах забрать у тебя этого. Никто не может забрать у тебя семью. — от всего сердца говорила Мадам Юй те слова, которые должна была говорить всегда, заместо этого сравнивая своих детей и упрекая их в том, что они не в силах изменить. — Но ты можешь ей поделиться. Ты можешь принять Вэй Ина в свою семью, и от этого наше отношение к тебе не изменится. Любовь нельзя никак заслужить, как нельзя и ничем измерить, и она не может закончится, как бы много мы не отдавали. — продолжал мысль жены Цзян Фэн Мянь, внутренне укоряя себя, что не разглядел всех этих тревог раньше, думая, что строгость и холод лучший учитель для будущего лидера. — Мы любим людей за то, кто они, а не за то, что мы можем от них получить… — благодарно смотря на мужа и безмолвно принимая его поддержку, рассказывала о природе чувств Мадам Юй, которая и сама то не слишком рано поняла и приняла эту истину. — … Неважно какой ты, главное, что это ты, А-Чэн. — договорил Цзян Фэн Мянь, почувствовав надломленные нотки в дрожащем голосе жены. — Нам так жаль, что мы не сказали тебе этого раньше. Мы много в чём ошиблись и только сейчас заметили это. Ты сможешь нас когда-нибудь простить за это, А-Чэн? — удерживая под плотно зажмуренными веками слёзы сожаления, спросила Мадам Юй, чувствуя, как голова сына быстро закивала на ее плече, выражая молчаливое прощение, которое родители и не надеялись уже получить.        Хоть эти речи и призваны были успокоить Цзян Чэна, действовали они ровно обратным образом, с каждым словом лишь распаляя истерику юноши, что с ещё большей силой цеплялся за нежно обнимающих его родителей, чувствуя два мерно бьющихся сердца. Полные любви. Любви к нему, к Янь Ли, к Вэй Ину, но бьется оно для всех одинаково сильно и дарит чувство одинаково пылкое.        Ему так нужны были эти слова, что слёзы текли уже не от режущей сердце боли и огромной жабой душившей его зависти, а от счастья, от той нежности и заботы, которой ему всегда не хватало, но он боялся просить о ней, ложно обвиняя родителей в недостатке любви. Любви, которую сейчас не может вместить его сердце, потому что за один раз, казалось, Цзян Чэн получил ее так много, что если он попытается ее принять в себя всю, без остатка, то сердце попросту разорвётся.        А ведь ему нельзя сейчас умирать, даже от счастья, как бы ни хотелось. Ведь еще осталось чувство вины. Непомерной вины за сделанное и наговоренное тогда после битвы в Облачных Глубинах. За своей злостью он не заметил всех тех ударов, что могли заставить Вэй Ина испустить дух прямо посреди гневной тирады, которая сама вырывалась из глупого рта. Вспоминая это, у Цзян Чэна возникло острое желание вернуться в прошлое и убить себя, до того, как случилось непоправимое.        Что же ему теперь делать? Где может быть Вэй Ин? Как он? Что если он так и остался лежать в лесу, пригвождённый к земле треклятым мечом основателя? А если Цзян Чэн его больше никогда не найдёт? Или ещё хуже — найдёт, но Вэй Ин его не простит. Сможет ли он простить себе то, что Цзян Чэн не в силах себе простить?        Цзян Чэн так хотел рассказать семье о том дне, о событиях, произошедших в лесу, признать свою вину и надеяться, что родители помогут ему найти брата и вымолить у него прощение. Но сам не заметил, как, успокоившись, обмяк в тёплых объятьях родителей, забываясь крепким и впервые за месяц спокойным сном.