War is over

      Майор взял трубку вечером второго дня и сделал вид, будто не лежал все это время, глядя в стену каюты и выдернув шнур телефона. Паганель сделал вид, что поверил. Мак-Наббс закинул в себя горсть таблеток и кое-как соскреб щетину с лица. Усилия оказались напрасными: за ужином Элен и Эдуард выглядели встревоженными, и на их лицах читался упрёк. Майор старался казаться безразличным и ухаживал за соседкой по столу — рыженькой Мэри, с которой Гленарваны уже успели подружиться.       — А кто пятый? — вежливо спросил Мак-Наббс, кивая на пустой стул.       — Это Роберт, мой брат, — ответила Мэри. — Он всегда опаздывает к ужину. Наверное, нашел что-то интересное.       Все четверо уныло пилили бифштекс, когда рядом раздался крик:       — А, вот и вы! Чудесно! Надеюсь, майор Мак-Наббс, вы будете так добры представить меня...       Но тут же, не ожидая посредничества, беспокойный знакомец непринужденно выступил вперед.       — Мисс... — кивнул он Элен, тут же понял, что ошибся, сделал вид, будто поклон предназначался Мэри, и смутился окончательно.       — Господа, позвольте представить вам Рея Паганеля, — вздохнул майор.       — Паганель? — спросила Мэри. — Мой брат читал...       — Просто Рей, дорогая, прошу вас, — улыбнулся Паганель. Остальные назвали себя.       — Так вы шотландцы? — спросил Паганель.       — Такие же, как вы француз, — фыркнул Мак-Наббс.       — У меня польские корни, — объяснил Паганель и сделал какой-то неопределенный жест быстрыми пальцами.       — Вы музыкант? — спросила Мэри.       — Вы проницательны, дорогая! Но, тсс, я здесь инкогнито! — и он погрозил ей пальцем. — Кстати, я знаю отличное место для коктейля! Пойдемте, сегодня обещали играть Криденс [1], потанцуем?       Молодежь радостно согласилась.       — Вы тоже, Мак-Наббс! — Паганель ухватил его за локоть. — Вы будете мрачно пить в уголке, а я составлю вам компанию.       Возражений наглец не слышал и за коктейлем решил рассказать майору всю свою жизнь.       — Много лет я играл то там, то сям. И вот встретил Джима на пляже, он писал странные стихи. Знаете, такие символистские, мне кажется, похоже на Блейка или Рембо... Про секс и смерть, как у Шекспира.       Лейтенант Дэвидсон был наркоманом и тоже любил стихи. Мак-Наббс предпочитал алкоголь.       — Прежде, чем я погружусь в глубокий сон, я должен услышать вопль бабочки! — провозгласил Паганель.       — Хорошо, — согласился майор и отпил.       — Поплыли к луне! — майор покорно кивнул. — Да нет же, это цитата![2] — рассмеялся Паганель. — Какой вы чудак, давайте я покажу! У них вполне приличный Хаммонд, — и он опустошил свой бокал. — Это электроорган[3], — добавил, как будто это могло что-то объяснить. — Никуда не уходите!       Он нырнул в толпу и поплыл к сцене. Мэри танцевала с молодым человеком в белом кителе, он робко поправлял прядь ее ярких волос. Паганель взобрался за синтезатор. От второго же аккорда публика восторженно взревела. Это был мотивчик, звучавший из каждого утюга, когда майор вернулся домой. Оказывается, достаточно всего двух рук, чтобы его сыграть. Простенькая, но густая мелодия об- и у-волакивала, как волна, отливная или взрывная. Мак-Наббс тряхнул головой, перед глазами немного плыло. Это вариация или так задумано? Странная музыка, живая в своей монотонности. Танцующие, как будто в трансе, прыгали и кричли: «Давай, детка, разожги во мне огонь!»[4] Если бы у них были автоматы, они бы уже перестреляли друг друга. А если бы они были раздеты, тут уже была бы оргия.       Паганель нашел его в уборной, пялившегося в зеркало, и увел в свою каюту. За пропорциями джина и тоника уже никто не следил, они просто вливали это в себя, стараясь смешивать.       — Эдуард ваш родственник?       — Кузен, — майор старался говорить как можно более отчетливо, но от этого становилось только хуже. — Когда его родители умерли, матери удалось оформить опекунство, ему было десять.       — А вам?       — Двадцать. — И зачем-то продолжил: — Вылетел из университета, ушел из дома. Муторно рассказывать. Скучно. Во Вьетнам добровольцем... У меня в отряде был пацан, его гнобил сержант. И он пристрелил сержанта в первом же бою. И ему ничего не было. Потом чарли[5] запытали его. Жгли на костре. Когда мы его нашли, он был жив, но ног и причиндалов у него уже, считай, и не было.       Мир оказался кровавой баней, и майор не чувствовал по этому поводу ничего. Было ли так всегда? Он не знал. Что люди могут дать друг другу? Только боль и безразличие.       Он очнулся от мыслей, когда Рей сунул ему под нос стакан с джином, а потом еще один. Он о чем-то трепался, майору было немного совестно, что он ни черта не понимает: опять накрыло. Надо еще выпить. Надо же, разговор как-то съехал на то, как Рею преподавали географию в школе. Разговоры про детство — это опасно, они хорошая лопата, чтобы копнуть поглубже в душу и раскопать там... что? «Что-то настоящее, — ответил себе майор. — Такое, как симпатия. Какая глупость».       — Извини, мне нужно отлить, — Мак-Наббс ушел, держась за мебель. Его шатало, кафель в ванной приятно холодил лоб, а отражение в зеркале было жалким и отвратительным.       — Эй, ты в порядке? Что случилось? — Паганель стучался в дверь.       — Да, а что?       — Ты рыдал вообще-то. Выходи.       — Похоже, что ты гораздо лучше моего психоаналитика, — с издевкой заметил майор.       — Еще пить можешь? — по-деловому спросил Рей. — Или тебя положить спать?       — Лучше трахни меня.       — Не могу. Я слишком пьян, и у меня не встанет. Но я могу тебя послушать.       — Да пошел ты, — зло бросил майор. — Пошли вы все.       Выбираясь на палубу, майор споткнулся и едва не расквасил нос о перила.       — Иди в жопу, мерзкая железка! — разъярился он.       Вьетконговцы, политики — все! Вертолеты эти гребаные, автоматы — пошли все в жопу! Нахуй всех! Нахуй Вьетнам! Нахуй генералов! Нахуй господа бога!       В голове бултыхались злость, джин и презрение к себе. Он не чувствовал рук и ног, зато в груди словно разорвалась мина. Дышать было тяжело, и он не был уверен, бьется ли сердце.       Горящие джунгли; вонючий дым, который до сих пор ему чудится; личинки, копошащиеся в ранах; девочки, совсем дети, которых насилуют до смерти; трупики сгоревших заживо птиц; парень, подбирающий собственные кишки, вымазанные в липкой грязи; вода для питья с запахом кала и бензина; куча отрубленных детских ручек: они делали прививки в деревне, но вьетнамцы не верят в медицину; мучительная смерть от ожогов, которая может длиться больше суток...       Он матерился, проклинал всех и вся, а потом неожиданно уснул на мягком, и совершенно отвратительное похмелье, от которого не помогают лошадиные доли аспирина, спасало его от самого себя еще целый день.