Королевская любимица

Серсея догадывалась, что несмотря на видимые обстоятельства, Нострадамус был куда богаче, чем казалось. Генрих, даже если и не любил прорицателя, щедро платил за то, что тот врачует его и всю его семью. Когда короля одолевали мигрени, только Нострадамус мог спасти от них, благодаря ему Екатерина пережила свои последние роды, да и то, как он быстро лечил королевских наследников от лихорадки и других болезней не могло оставаться не вознаграждённым. Кроме того, наследие у мужчины тоже было приличное ― отец будущего предсказателя был нотариусом, дедушка торговал зерном и работал нотариусом в Авиньоне, а прадеды со стороны матери были врачами в Арле и Сен-Реми. О бедности речи не шло. Поэтому, когда он узнал о беременности любимой жены, ничего удивительного, что он засыпал её всевозможными подарками. Эти предметы радости — самые роскошные украшения, самые прекрасные произведения искусства и даже пеленки для ещё нерождённого ребёнка, сшитые из привезенного с загадочного Востока шелка. На мягкой, невесомой ткани красовались королевские лилии, подтверждавшие, что девушка носит не простого ребёнка, а принца крови, какую фамилию он бы не носил. Но в уголке каждой пеленки была вышита буква «N», весьма красноречиво говорящая о том, кто был отцом этого ребенка. ― Это всё мне? ― широко улыбаясь, спросила Серсея, глядя на вещи в сундуках. Она поглаживала свой живот, в котором рос первый наследник семьи Валуа, наследник семьи Нострдам, её сын. Живот увеличился. Совсем немного, совсем чуть-чуть… Это невозможно было заметить со стороны, но стоило девушке провести по нему ладонью, и сомнения отпадали. Нострадамус рассмеялся и, подойдя к жене, поцеловал её в макушку, надеясь, что из-за наличия подарков, из объятий Серсея не вырвется. Не вырвалась, более того ― прижалась крепче, укладывая руки на обнимающие её со спины широкие ладони. После радостного известия прорицатель окружил жену ещё большей заботой и ещё более щемящей сердце нежностью. ― Тебе. Но какая-то грусть в глазах жены не укрылась от Нострадамуса. Мужчина мягко развернул Серсею к себе за плечи и ласково погладил по щеке. ― Ты чем-то расстроена? ― Диана. Этого хватило. ― Понятно, ― лицо Нострадамуса исказилось знакомой, но всё ещё непривычной злостью, которую Серсея не привыкла наблюдать от обычно спокойного и степенного мужа, но которая неизменно появлялась, когда принцессу кто-то расстраивал. ― Ваши встречи всегда тебя расстраивают. Серсея не стала говорить о своей встречи с Габриелем. Она вздохнула и покачала головой. ― Не буду думать о ней сегодня. Слишком хороший день, ― она лукаво улыбнулась и закинула руки на шею прорицателя, внимательно глядя в тёмные глаза. ― Ты знаешь, сколько у нас будет детей? ― Нет. ― «Нет» ― не знаю, или «нет» ― я не скажу? ― прорицатель промолчал, и его загадочная ухмылка была красноречивым ответом. ― Нострадамус, скажи мне! Нострадамус! Её подхватили на руки, бережно и аккуратно прижимая к себе, ощущая под пальцами тёплую и мягкую кожу. ― Я не смотрю в наше будущее, пока оно меня не тревожит, ― сказал прорицатель. Кажется, разговаривать вот так, держа приятно потяжелевшую жену на руках, не доставляло ему трудностей. ― Если наша семья будет в опасности, то я не смогу игнорировать эти ведения. А пока ― пусть жизнь преподносит нам приятные сюрпризы. Я люблю тебя всем моим сердцем, я люблю тебя моей израненной годами, но всё ещё надеющейся на лучшее душой, я люблю тебя каждой клеткой моего временного тела, но даже когда тела не станет и душа уйдет в вечность, я буду любить тебя всю эту вечность. И смотря на тебя… я думаю только о том, как велика моя любовь к тебе. Нострадамус знал, что принцессе всегда было приятно слушать его слова о любви к ней, это приятно льстило ей, окрыляло и вселяло надежду. А сам он был слишком влюблен, чтобы не говорить. ― Смотря на тебя, я думаю… Серсея не продолжила. Тошнота подошла к самому горлу, и Серсеи пришлось сглотнуть, чтобы подавить спазм, сжавший нутро. Она закашлялась, стараясь подавить тошноту, и Нострадамус обеспокоено опустил её обратно на пол. Ничего спрашивать не стал ― всё-таки, он был врачом, вёл беременности Екатерины, и, вероятно, знал о том, что с ней происходит намного больше самой Серсеи. Она почти не удивилась, когда он налил воды в стакан и развел в нём какие-то травы, после чего так же молча протянул жене. Серсея выпила всё сразу и без вопросов. Вода отдала чем-то кислым и пряным. ― В горле как будто ком, ― пожаловалась она. ― Токсикоз не самая приятная вещь при беременности, ― заметил Нострадамус. ― Но если ты будешь меньше нервничать и больше гулять на свежем воздухе, то он быстро пройдёт, ― прорицатель замолчал, словно засомневавшись, что должен говорить: его глаза прожигали жену насквозь, будто ища в ней что-то важное, что-то известное только ему. Нострадамус показал ей, как выглядят необходимые травы, чтобы девушка могла приходить и брать их без его присутствия. Серсея клятвенно пообещала запомнить ― да и как можно было спутать мешочки с надписью «limon» и «mentha». Пара долек лимона в чае способны облегчить симптомы токсикоза, а мята принесёт будущей маме и малышу только пользу. Но помимо физического недомогания ― который Серсея не могла не замечать ― её беспокоило ещё кое-что. Принцесса всегда считала себя рассудительной и медленной на принятие тех решений, которые имели бы долгие последствия. Она долго размышляла, придумывала возможные варианты решения и смотрела, какое будет выгоднее. Так, даже казнь Монморанси она рассматривала с точки зрения долгой перспективы ― какие последствия, важно или не важно, и, если будут последствия, сможет ли она их решить. С возрастом её и так не по-детски острый ум заточился ещё больше, и на такие размышления не уходило много времени. Поэтому Серсея точно знала ― её брак с Нострадамусом не будет разорван вскоре после свадьбы. Это решение, перед которым её фактически поставили, она обдумала, и ― помимо томления сердца ― высчитала для себя выгоду. Для себя и для него. Она знала, что Нострадамус ей дорог, и по прошествии какого-то промежутка времени она не устанет от него и от её любви. Серсея чаще всего была холодной и собранной королевской коброй, королевской любимицей, но кроме этого ― ей было шестнадцать, и она была той принцессой, которая хотела любить. Обе её стороны желали человека, который смог бы дополнять и ту, и другую. Нострадамус был именно таким ― взрослый мужчина, устоявшийся в жизни, далеко не глупый, безграничной верный ей и любящий. Но этот ребенок… Этот ребенок вызывал в сознание принцессы раздор. Её практическая сторона отнеслась к новости с позитивом ― первый ребёнок, первый внук королевской семьи, наследник Нострадамуса, который в будущем станет владельцем большого состояния через своих родителей и бабушку с дедушкой. Королевская кобра чувствовала, что на неё легла огромная ответственность. И эта ответственность подавляла чувственную сторону. Серсея не испытала ничего, когда узнала о своём положении, и эта пустота вызвала слёзы. Внутри неё зарождалась новая жизнь, то, что называли плодом любви, а девушка не чувствовала той радости, которой одарила свою семью и, в первую очередь, ― Нострадамуса. Он был счастлив, о, Боже, как он был счастлив! Серсея чувствовала себя преступницей, не имея возможности разделить чувства своего супруга. С этим она пришла к Екатерине. Сначала хотела обсудить с Нострадамусом, но… почувствовала себя не в праве омрачать его радость. Он-то всё делал, чтобы она была счастлива. И что она ему должна была сказать? Что она вообще чувствовала? Что не любит этого ребенка? Но это не так! Смущения по этому поводу она тоже не испытывала ― после секса появления детей не является чем-то неожиданным. Так что было не так? ― Мама, ― Серсея переступила порог. ― Можно? Екатерина сидела у туалетного столика и перебирала драгоценности, примиряя каждое наиболее полюбившееся. ― Конечно, ― хмурая в последние дни королева улыбнулась и приглашающе кивнула на пуф рядом с собой. Серсея присела, не терзая привычной грацией. Екатерина посмотрела на её живот, скрытый тёмно-синей тканью платья, и почему-то испытала прилив необычайной нежности, представив, как там уже скоро будет развиваться ребёнок. Ребёнок её дочери, её Серсеи. ― Как ты себя чувствуешь? Ты побледнела. Ты хорошо питаешься? ― тут же строго спросила королева, отмечая нездоровую бледность дочери, и то, как впали её щеки. ― Сложно плохо себя чувствовать, когда твой муж ― придворный лекарь, ― сострила Серсея, расправив складки на платье. Екатерина величественно кивнула, понимая, что обсуждение её здоровья не то, что за чем пришла Серсея. ― Хочу тебя спросить, ― промолвила принцесса, подняв зелёные глаза на мать. ― Что ты испытала, когда узнала, что носишь Франциска под сердцем? Екатерина подумала какое-то время. Она вспомнила те дни во Франции, те десятилетия, которые были наполнены особенным холодом и скорбью. Своего Франциска она выстрадала, по-другому сказать нельзя. ― Это было счастье, ― наконец решилась она, найдясь с ответом. ― Безграничное, необъятное…. Я, я даже не могу описать это словами. Мне казалось, что у меня выросли крылья, я не понимала, где я ― на земле или на небе. Словно ангельское пение наполнило всё вокруг меня. Я чувствовала, что моя жизнь окрасилась всеми цветами мира. Краски стали ярче, еда слаще, смех веселее… Серсея молчал смотрела на своё отражение в зеркале, потом опустила взгляд на свои руки. ― Я не чувствую этого, ― тихо призналась она. ― Что? ― Вот этого неотъемлемого счастья, сладкого скрежета в душе… ― она сжала руки на своём животе. Он ей казался таким-то неоправданно полным. ― Этого нет. Я не почувствовала это, когда узнала о том, что ношу ребенка. ― А что ты почувствовала? ― Я не помню, ― Серсея пожала плечами. Из того момента она помнила только Франциска и свои слёзы после его ухода. ― Мне было… так странно, будто… даже не знаю. Я рада, без сомнения я рада, я буду матерью. Это величайший дар, но… ― Послушай меня, родная, ― Екатерина вздохнула, притягивая Серсею к себе и обнимая. ― Я ждала Франциска десять лет. Бесплодная королева — это ужасно. Конечно, для меня первенец стал всем. Но ты ещё молода, тебе всего шестнадцать. Ты не понимаешь, что значит быть матерью, какое это счастье. Пока ты только знаешь, что это ответственность, большая ответственность. Не только за свою жизнь, но и за чужую. Я даже не могу тебе пообещать, что, взяв первенца на руки, ты мгновенно его полюбишь. Нет, дитя, ты можешь бояться собственного ребенка, отдаляться от него, но настанет момент, когда осознание твоего материнства накроет тебя, как теплый весенний дождь. И ты поймешь, что нет ничего священнее и дороже любви матери к своему ребенку. То, что ты восприняла эту новость без яркого восторга не делает тебя плохой матерью, как и безудержная радость не сделала бы тебя плохой. Просто заботься о себе ещё более тщательно, думай о ребенке, молись о его душе. Ты полюбишь его, обязательно полюбишь. Ведь ты любишь его отца и любишь себя. Ты не сможешь быть равнодушна к плоду вашей любви. Все говорят о дикой сказочной любви, которую испытывают при рождения ребенка. Но сейчас Серсея не чувствовала ничего такого. Она чувствовала только огромную ответственность. Без сомнения, Нострадамус, Екатерина, Франциск, Генрих ― они все её любили и поддерживали, но это внутри неё будет расти ребенок, это она будет нести за него ответственность, и если она вдруг его потеряет — это будет только её вина. Серсея тряхнула головой. Нет, нельзя о таком думать! Она просто ещё не осознала, что произошло на самом деле. Принцесса, разумеется, понимала, что связь с мужем однажды выльется в беременность, но… не слишком ли быстро это произошло? Будет ли Серсея хорошей мамой? А вдруг она просто не сможет полюбить его, и всё будет так, как с королевской четой и их детьми? Её ребенка будут воспитывать няньки, а сама она будет видеть их лишь несколько раз в неделю? Конечно, Нострадамус этого не позволит. Серсея хорошо знала, что он любит её больше всего на свете, и всего лишь немного меньше он любит их будущего ребенка. Нострадамус всегда был аккуратен, выбирал слова и моменты, не спорил ни с кем, поэтому, вероятно, так долго жил при дворе в роскоши. Она не сомневалась, что ненавязчивыми убеждениями и тонкими приёмами он заставит её увидеть, как она любит этого малыша. Он будет рядом с ней всё время и простит, если её любовь будет недостаточной. Но как она могла признаться Нострадамусу в том, что она испытывала сейчас? Серсея даже не была уверена, что фраза: «Я не люблю этого ребенка», будет верной. Она не любит его? Нет, она просто… ничего не чувствует? Серсея внезапно почувствовала дикую усталость, желая только одного — оказаться в своих покоях и в тишине всё обдумать, осознать. Она поблагодарила мать за разговор и покинула её комнату ― Екатерина не стала удерживать девушку. По пути её снова замутило ― тошнота не вызывала удивления, однако и радости не приносила. Тогда прежде, чем вернуться в комнату, надо зайти к Нострадамусу и взять лимон с мятой. Мысль о муже разлила привычное тепло по телу, даже если Серсея не испытывала желание с ним говорить сейчас. Или не говорить о ребёнке. Она не была уверена, что сможет правильно объяснить свои чувства. В лазарете Нострадамуса не было, но Серсею это не смутило ― она прекрасно знала, где лежат нужные ей травы и как их принимать. Поэтому она повелела принести горячей воды и села за стол, протянув руку и бездумно взяв какую-то книгу. Это оказался сборник древнегреческих мифов — и, открыв первую страницу, девушка углубилась в чтение. Сквозняк пробежался по её ногам. Серсея сначала не отреагировала, но через несколько секунд она вспомнила о ребенке в своём чреве и решила, что лишняя простуда ей будет ни к чему, так ещё и переполошит и так неспокойных родственников. Она отложила книгу, встала, но с удивлением обнаружила, что окна были закрыты. Принцесса непонимающе нахмурилась, и в тот же миг по ногам скользнул ветерок. Девушка заметила, как колыхнулся гобелен на одной из стен, и медленно приблизилась. Рядом с ним на тумбочке лежала свеча. Принцесса отодвинула гобелен и увидела стену, обычную стену, однако же Серсея прожила в замке всю свою жизнь, она хорошо знала, что он полон разных потайных ходов, коридоров и скрытых дверей. И прекрасно знала, как их найти ― в детстве это была их любимая с Франциском игра. Старый король, их дедушка, подводил внуков к любой стене и велел искать способ открыть тайную дверку, или сказать, если прохода не было. Поэтому они с дофином знали, вероятно, все ходы, а если нет ― то как открыть дверь. Серсея окинула взглядом стену, и, подумав, нажала на два камня. Стена отъехала в сторону, и за ней показалась обычная деревянная дверь. Серсея посомневалась, но всё-таки зажгла свечу и толкнула дверь. Она открылась легко, почти без скрипа — значит, пользовались ей часто. Серсея вздохнула, в очередной раз прокляв своё излишнее любопытство, и направилась вниз по ступенькам. Путь был недолгим, и Серсея этому порадовалась ― отвратительная это была дыра: промозглая и смердящая, едва освещаемая свечой в её руках. Это была клетка с толстыми, чёрными железными прутьями. В ней что-то было, что-то, что Серсея ошибочно приняла за груду грязного тряпья. Клетка была закрыта, и девушка осмелилась сделать ещё несколько шагов, и вот тогда-то существо и повернуло голову. Лица Серсея не увидела ― только пыльный мешок с прорезью для глаз и воздуха где-то в районе носа. Это нечто, очевидно, было женского пола, поскольку было одето в женское, убогое платье персикового цвета, грубого пошива и не менее грубого материала. Голые ноги были грязными. Безвольная кукла в порванном платье. Волосы грязными сосульками лежали на плечах, падали на лицо в мешке. Уже человек, но лишь жалкий осколок прошлого ― оторви да выбрось. Серсея сглотнула. Её затошнило ещё сильнее. Она дернулась, чувствуя, как воздух резко закончился в легких. ― Кто ты? ― прошелестела принцесса. Существо ― Серсея с трудом могла назвать его человеком ― подползло к самому краю решетки, вынуждая принцессу сделать шаг назад. ― Кларисса, ― проговорила она. *** Первым делом, покинув это место, Серсея, разумеется, бросилась на поиски мужа. В лазарете не распоряжался никто, кроме Нострадамуса, а значит и девчонка в подземельях была с ним как-то связана. Сначала она направилась в их комнату, и вело её больше желание поскорее уйти из этого места, уйти из лазарета. В спальне мужа не оказалось. Серсея обошла ещё два места, где скорее всего мог быть прорицатель, и только потом решила вернуться в лазарете. В этот момент она уже была в гневе. ― Нострадамус! ― яростно крикнула принцесса, врываясь внутрь, и громко захлопывая за собой дверь. Слуг и фрейлин она предусмотрительно отослала, понимая, что, если разговор выльется в ссору ― а он скорее всего выльется, принцесса была настроена решительно, хотя искренни не хотела этого ― лишние свидетели были не нужны, всё-таки личная жизнь оставалась личной. Серсея стремительно вошла в покои, сверкая украшениями в волосах, яркая, как заледеневший лист, ненароком залетевший в открытое окно. Платье, пронзительно голубое, украшенное серебристой вышивкой, взметнулось вокруг ног атласными складками. Она решительно направилась к замершему Нострадамусу. ― Серсея, ― прорицатель поднялся, удивленный её таким внезапным и резким появлением. До этого он сидел за столом, просматривая какие-то бумаги. ― Я думал, ты уже спишь. Серсея отвлеклась, лихорадочно посмотрев по сторонам. За своими переживаниями она ни разу не озаботилась тем, который час, и только теперь заметила, что лазарет освещали факелы, а в больших окнах было темно. Принцесса глубоко вдохнула. Ей надо было собраться с мыслями и немного обуздать свою ярость. Отчасти у неё получилось ― пусть голос всё ещё дрожал от злости, он звучал преувеличенно равнодушно и холодно: ― Я никогда не видела идеальных союзов. Генрих и Диана, Генрих и Екатерина, Франциск и Мария, Баш и Мария. Ничего. Всё время какие-то препятствия, какие-то ссоры, взаимные упреки, люди между ними. Думала, у нас всё будет по-другому, ― она подошла близко и посмотрела на мужа снизу-вверх, твёрдо смотрев в тёмные глаза, отмечая замешательство, метавшееся в них. ― Но оказалось, у тебя есть тайны от меня. Обходя прорицателя, она задела его плечом. Серсея опёрлась на стол и внимательно взглянула на Нострадамуса. ― О чём ты? ― Кларисса. Нострадамус хмыкнул, разворачиваясь и смотря на жену. Холодную и чужую, как всего полгода назад. ― Откуда ты о ней узнала? ― Ты даже не станешь отрицать, похвально, ― Серсея хмыкнула, но всё-таки решила объяснить. ― Меня тошнило, я пришла за травами. Тебя не было и там этот проход. Спустилась вниз. Нашла там… её. Она… кто она, чёрт возьми? ― голос подвел её, дрогнув на последнем предложении, но кобра быстро вернула себе самообладание. В ней ещё теплилась надежда на то, что ссоры не будет, просто не самый приятный разговор. Нострадамус даже не пытался лгать ей, что невольно польстило девушке. ― Помнишь, что случилось до того, как Мария сбежала? ― неожиданно спросил он. ― Много чего. Её служанка умерла, Эйли, кажется. Ты это предвидел? ― догадалась она. ― И сказал Марии, что одна из её девушек умрет. Я не стал говорить Екатерине, она бы убила кого-то из них, чтобы у Марии не оставалось сомнений в моём даре. Кларисса отравила Эйли, и… ― И с лестницы её столкнула тоже Кларисса. Кто она? ― прорицатель колебался. Серсея сжала пальцами края стола. ― Я хочу знать правду, Нострадамус! ― Правду. А ты готова нести ответственность за эту правду? ― он наклонился вперёд, обдавая её лицо горячим дыханием. ― Готова скрывать что-то от Екатерины, или Франциска, или…. ― Во имя их блага — да! ― вспыхнула принцесса. Она всегда быстро заводилась. ― Ради них я готова убить каждого в этом проклятом дворце! ― она раздраженно втянула воздух в легкие, но продолжала с неменьшим запалом. ― Как готова жертвовать чем-то ради тебя, мириться, идти на уступки. Но я хочу знать правду! ― Она считает себя связанной с Марией. Непонятые жертвы амбиций Екатерины. Поэтому с самого первого дня она её защищает, оберегает, наставляет, советует. ― Почему Мария проснулась, когда тот мальчишка должен был её изнасиловать? Как она узнала о тайных проходах? Когда планы Екатерины рушатся, в этом виновата Кларисса, которая считает, будто их судьбы похожи? ― с каждым словом Серсея распылялась всё больше. Кровь кипела от давнего позабытого чувства злости. Глаза принцессы метали молнии, и ярость, что захлестывала её с головой, готова была выплеснуться наружу. ― И ты скрывал? Она убийца. Убийца свободно ходит по замку. ― Она ходила по замку, пока не стала убийцей, ― поправил Нострадамус. Серсея прищурилась. ― Теперь она будет сидеть там, а я решу, куда её деть. Я не думал, что Кларисса посмеет убить кого-то, она почти безобидна. ― Почти? Кларисса… Кларисса, ― смутные образы закрутились в голове принцессы. Она посмотрела в окно, на большое зеленое поле, где любили играть в мяч её младшие братья, Карл и Генрих, и внезапно вспомнила. ― Карл с ней разговаривает. Она им показывается, но до сих пор она им не навредила. ― Я обещаю, она никому больше не навредит. Верь мне, хорошо? ― принцесса промолчала, а потом решительно направилась вон из комнаты. Как и она ожидала, её перехватили почти сразу. ― Серсея! ― Пусти! ― зашипела она, совсем как королевская кобра, но на Нострадамуса это не произвело впечатления. Он толкнул её обратно, впечатывая в стол собственным телом, крепко сжимая её запястья, и всё-таки Серсея не могла не отметить нежность, с которой он это сделал. Он всё ещё заботился о ней и помнил о ребенке. ― Нет. Нет, послушай, ― Нострадамус прерывисто вздохнул, встречаясь с ней взглядом. ― Для меня важна только ты. Ни корона, ни власть, ни что-то ещё не стоят также дорого, как и ты. Никто не важен так, как ты. Но я знаю, как для тебя важна Екатерина. Она твоя мать, твоя преданность к ней безгранична и вызывает уважение. Я не хочу, чтобы ты стояла между двух огней, выбирая ― сказать правду или нет. Я хочу, чтобы ты поступала так, как считаешь нужным, и ничто тебя не отягощало. Поступай так, как лучше для Екатерины. ― Поразительно, как ты… ― прошипела девушка. Покачав головой, она решительно взглянула в тёмные глаза и отрезала. ― Ты мой муж. Защищать тебя, поддерживать твои идеи, быть тебе другом, соратником и опорой ― такая же для меня святая обязанность, как и для тебя. И это не отягощает меня, не смей так думать. — Значит, мы в ловушке, ― произнёс Нострадамус. На несколько томительных секунд в комнате разлилась тишина. Серсея шумно выдохнула, осознавая, что не дышала всё это время. Нострадамус перехватил её руки, поднимая их к лицу, медленно целуя кончик каждого пальца. Принцесса подняла взгляд на прорицателя, встречаясь с ним глазами. Их горячее дыхание смешалось, сливаясь в долгожданном поцелуе. Мыслей в голове больше не было, только губы, блуждающие по лицу, руки, срывающие ненужную ткань. Серсея пробежалась по сплетению шнуровки на его груди, развязывая её, распахивая ворот и осыпая поцелуями оголившиеся участки кожи. Нострадамус сжал её плечи, прижимая к себе, стиснув на миг в стальных объятиях. Его руки прошли по спине, останавливаясь на бёдрах, сминая и притягивая. Он приподнял её и развернул, усаживая на стол, устраиваясь между ног и перехватывая инициативу на себя. Серсея тихо выдохнула, откидываясь на руках, вцепляясь ими в дерево стола, сминая бумаги, так некстати подвернувшиеся под руку. Горячие губы прорицателя уже оставляли влажные следы на груди, следуя за рукой, распутывающей завязки корсета. Пальцы слегка сжали нежную вершинку, уступая место языку, вызывая тихий стон. Серсея испуганно замерла, встречаясь взглядом с Нострадамусом, но вовремя вспомнила, что сама позаботилась о том, чтобы свидетелей не было. И всё-таки не стоило давать слугам мысли для сплетен. Да и хорошо, что дверь она додумалась закрыть. Она почувствовала, как Нострадамус улыбнулся куда-то ей в живот, прикусывая кожу, и в тот же миг горячие руки заскользили по шёлку чулок, поднимая атлас юбок, сбивая их к бедрам. Она тихо заскулила, чувствуя, как он прижался к ней напряженной плотью, грозящейся разорвать ткань брюк. Ставшими вдруг непослушными руками Нострадамус спешно освободил себя от мешавшей одежды, подхватив Серсею под спину, впиваясь жадным поцелуем в её губы. Слитный стон приглушённо зазвучал в тишине, когда прорицатель плавно начал двигать бедрами, отрываясь от губ принцессы лишь для того, чтобы набрать воздуха в лёгкие. Она обвила его ногами, вцепившись в плечи, запустив руку в волосы. Движения стали резче, быстрее, заставляя Серсею выгнуться дугой, откидываясь на холодную поверхность стола. Одной рукой она судорожно шарила по поверхности, пытаясь найти точку опоры в стремительно разлетающемся мире вокруг, вторую прикусила, пытаясь удержать рвущиеся наружу стоны. Чернильница со звоном упала на пол и покатилась по холодному мрамору, оставляя за собой глянцевое пятно. Нострадамус замер на миг. Он закинул ноги Серсеи себе на плечи, откидывая голову назад и стискивая зубы. Принцесса судорожно забилась под ним, хватая воздух как рыба, выброшенная на берег. Спустя несколько секунд прорицатель впился ей в предплечье влажным поцелуем, сдавленно рыча. Они медленно приходили в себя, глядя друг на друга немного шальными глазами. Наконец Нострадамус с облегчением вздохнул, поднимаясь и помогая Серсее принять вертикальное положение. Они принялись молча приводить в порядок одежду, одновременно потянувшись к шнуровке. Встретившись взглядами, супруги не удержались и улыбнулись. — Никогда не думал, что буду заниматься любовью в лазарете на столе, — пробормотал прорицатель, аккуратно затягивая корсет Серсеи. Сейчас он казался ей нашкодившим мальчишкой, гордым за свою проделку. Принцесса запоздало залилась краской, стыдливо опуская глаза и испуганно ахнув. ― Посмотри, какой погром мы устроили у тебя на столе! — Нострадамус проследил взглядом за её рукой, заканчивая приводить себя в порядок, и усмехнулся. Её тихий голос неожиданно разрушил всю атмосферу спокойствия. ― Я ничего не скажу Екатерине. Но я хочу, чтобы ты мне доверял. Любую информацию я обращу в нашу пользу, ― сказала она, и глаза её решительно сверкнули. Нострадамус был её мужем, её семьей, а Екатерина всегда учила, что семья важна в жизни человека. Вот только у Серсеи она сейчас была другая.