Королевская любимица

Все врачи, повитухи, да даже, казалось, весь двор был поражен. Едва Сезару минул месяц, и он, и мать стали стремительно идти на поправку. Врачи с удивлением диагностировали, что Серсея выздоравливает, что ребёнок набирает вес и становится здоровее, и их словам верили ― король Генрих и королева Екатерина грозились лично отправить на плаху каждого, кто соврёт хоть словом. Но это было правдой, и это видели все. Когда Сезару исполнилось два месяца, Серсея начала вставать. Конечно, сначала её передвижения ограничивались только комнатой, после ― она смогла сама мыться в ванной, потом преодолевать небольшие расстояния по коридорам замка, а уже через месяц её можно было увидеть в компании фрейлин или мужа, гуляющую с ребёнком на руках по саду. Маленький Нострдам обожал пребывать на воздухе, поэтому балкон в покоях Нострадамуса оказался как нельзя кстати ― положив ребёнка в корзинку под тёплое солнышко, Серсея сама читала, пока довольный сын спал или рассматривал пролетающих мимо птичек. За время пребывания в кровати Серсее казалось, что она невероятно отупела, поэтому при улучшении она тут же взялась за книги. Если её внимание не было поглощено сыном, она читала, расспрашивала девушек из Летучего эскадрона Её Величества о том, что происходит в замке. Совсем скоро ей предстояло вернуться во французский двор, полный интриг и заговоров, и она должна была быть готовой. Это смешило, но Серсея быстро нашла объяснение малого интереса к себе. Не то, чтобы это огорчало её, скорее «в тихом омуте черти водятся» ― затишье перед бурей никто не отменял. Но ценность Серсеи внезапно снизилась: она была незаконнорождённой, но любимицей короля и королевы, и неизвестно, какую роль сыграла, если бы вышла замуж за лорда или приближенного советника короля. А тут ― всего лишь прорицатель. Не слишком опасно, но и сбрасывать Серсею со счётов никто не спешил. Но, на удивление молодой матери, служанки не доносили каких-то особых грязных слухов, которые Серсея ожидала услышать. Всё шло более-менее степенно, что было нетипично для двора и обычно означало скорую бурю. Из того, что касалось конкретно неё, Серсея услышала очень мало: роман с прорицателем дворовые сплетники приписывали ещё до свадьбы, мол, поэтому король решил отдать любимую дочь за не самого подходящего человека. Все с волнением шептались о её здоровье, о ребёнке и говорили, что она выжила только благодаря колдовству Нострадамуса и её матери Екатерины. Самое интересное заключалось в том, что через два месяца должна была состояться свадьба Франциска и Марии, но при этом все знали, что леди Лола была его фавориткой. Уже ею была. Говорили, что королева Шотландии с криками и истериками изгнала Лолу из своего общества, но аристократку это не взволновало. Марии пришлось смириться с любовью Франциска и её бывшей подруги ― ведь иначе Франциск отказался бы от брака. Серсея расспросила Нострадамуса о будущем, но тот ничего не видел ― какие-то смутные образы, незнакомые имена, лицо Сезара среди них. Самое главное, что увидел он ― торжество по поводу пятидесятилетия короля Франциска, и это окончательно успокоило Серсею. Она поняла, в чём была её лазейка ― не союз Марии и Франциска погубил бы брата, но его любовь к ней. Теперь же этой любви не суждено было сбыться. Генриху пришлось дать Лоле титул герцогини де Валентинуа и земли ― Серсея использовала на это своё желание, которое Генрих ей обещал, и ни о чём не жалела. Узнав об этом, Франциск ворвался к ней в покои, сорвал с кресла, где она сидела, и закрутил по комнате, радостно смеясь. Принцесса давно не видела брата таким счастливым. Потом дофин встал на колени и расцеловал ей руки. С момента её родов началась настоящая благодать ― тишь и гладь. Её посещали как можно чаще почти все, но это Серсею уже не расстраивало. Лола заглядывала обычно после обеда, они вместе полдничали, и аристократка с удовольствием возилась с маленьким Сезаром. Генрих пытался заглянуть каждый вечер, если дела не мешали, но его визиты были краткими и строились в основном на том, чтобы справиться о здоровье дочери и внука лично у Серсеи и преподнести подарок: молодой матери или младенцу-внуку. Сезар, казалось, был рад всем: он весело реагировал на каждое новое лицо, и Серсея облегчённо вздыхала, чувствуя, что её сыну действительно предначертана долгая жизнь, как и предсказал его отец. Зато Екатерина, казалось, вспомнила времена своего материнства и уделяла внуку очень много времени. Она приходила с утра, постоянно звала Серсею к себе, ужинали они вместе ― иногда даже в компании Лолы; когда Екатерина узнала о смене судьбы Франциска благодаря шотландской аристократке, отношение Екатерины быстро поменялось, и королева налюбоваться не могла на внука. Серсея полагала, что особая любовь к Сезару была обусловлена ещё тем, что именно Екатерина была его крёстной матерью. Серсея долго не думала о крещении, но Нострадамус заговорил о нём сам, когда Сезар пошел на поправку. Они не долго это обсуждали, у них было не так уж и много родных, чтобы выбирать. Поэтому крестной стала Екатерина, а крёстным ― Франциск. ― Я буду молиться за Вас и Вашего сына, ― пообещал Франциск, целуя племянника в лоб перед этим. Серсея внезапно подумала, что именно такой человек должен был быть крёстным её сына, её первенца. Первый сын для первого сына ― была в этом красивая, завораживающая симметрия. Серсея безмерно любила сына. И Сезар отвечал ей тем же. Конечно, она разрушила вековой порядок, сама кормила сына, испытывала счастье от их единения – те, кто знал и видел её прежней, не сразу верили, что она, Серсея ди Медичи вдруг настолько помешалась на ребёнке. К своим младшим братьям и сёстрам она относилась с уважением, любовью. Часто играла, но до безумной любви дело не доходило. Сезару она даже сама меняла пелёнки, отказываясь от помощи Жанны ― повитухи, приставленной к ней. Она лишь спросила совета и сама завернула обтёртого и плачущего сына в свежую пелёнку. Все теперь смотрели на неё едва ли не с ужасом и благоговейным трепетом. Наверное, только королевы древности сами ухаживали за детьми ещё и так. В Серсее проснулся интерес – раньше она не кормила, не мыла детей, видела братьев и сестёр лишь чистыми, ухоженными, сытыми и даже помнила, что все эти процессы вызывали у неё лёгкое отвращение. Грязный плачущий ребёнок ― она не выносила этого и забавно морщила свой маленький детский носик, не понимая, почему Екатерина ― её прекрасная королева-мать ― хочет заниматься делами вроде этих. С этим ребёнком изменилось все, даже если ей больше не застилала глаза пелена щенячьей радости и безрассудного ужаса. Она всё ещё опасалась за его жизнь, но спокойно передавала его на руки Генриху и Екатерине, с ещё большей уверенностью ― Нострадамусу. Супруг вёл себя понимающе и нежно по отношению к ней ― не надоедал чрезмерной заботой, но был готов выполнить любое её желание сиюминутно. Он вставал к Сезару ночью, если тот просыпался, и мог убаюкать его днём, если жена хотела спать. Вечерами девушка прижималась к Нострадамусу, почти как котёнок сворачивалась у него на груди. Засыпая, она чувствовала, как супруг перебирает её волосы. Франциск был занят предстоящей свадьбой, к которой все готовились без особого энтузиазма. Поэтому этим днём именно Серсея должна была преподнести подарок Лоле от влюблённого в неё короля. Он позволял снимать с себя мерки и шить костюм, отвечал на вопросы по поводу свадьбы, но как можно скорее после всего мчался к возлюбленной Лоле, чтобы провести время с ней. Или шёл к сестре, чтобы повидать её. Серсея удивлялась, с какой покорностью Лола сносила подобную роль, казалось, гордая аристократка так не сможет, не сможет мириться с этим. Но она делала это, и Серсея думала о том, что говорил своей любимой девушке Франциск. ― А если нас кто-то увидит так? ― спросила аристократка, когда Серсея вела её по коридорам, закрыв глаза руками. Серсея рассмеялась. ― Это и мой дворец тоже, ― хихикнула она. ― Никто не смеет запретить мне делать то, что я хочу. Лола улыбнулась, Серсея почувствовала это пальцами. Наконец, принцесса привела её в нужную комнату. Голос Серсеи вдруг зазвенел от восторженного предвкушения. Она повернула Лолу несколько раз и наконец убрала руки. Аристократка сразу открыла глаза. ― Боже, что это? ― поражённо воскликнула Лола, когда осмотрелась. Эта комната подходила принцессе или королеве, но отныне принадлежала Лоле. Картины висели над дверьми, гобелены украшали южную стену над камином и напротив, на северной стене. Вся эта комната наверняка стоила целое состояние. Западная стена комнаты стала альковом — отгороженной балюстрадой частью комнаты, в которой расположили кровать. В оформлении алькова использовались орнаменты в виде лепного венка и завитков, а также решётчатые скульптуры. Кровать увенчана резной работой. Стены оббиты красным бархатом, на полу лежит тканый вручную ковёр, а огромная люстра была привезена из Вены. Тут же был восточный шкаф Севрского фарфора. ― Новые покои возлюбленной дофина, ― довольно проговорила Серсея. ― Фаворитки, ― поправила Лола. Это слово всё ещё удручало её, но намного меньше, чем когда она вернулась из Парижа. Огромная шикарная люстра завораживала, а ковры по-настоящему приглушали шаги. Учитывая, что остальные размеры комнаты довольно скромны, кажется, что они с Серсеей тайно проникли в покои короля с целью наушничать свои шпионские сплетни. ― Одно другому не мешает, ― кинула Серсея и тут же продолжила: ― Франциск распорядился выделить из казны средства, которые отправят твоей семье в Шотландию. Чтобы они не были так расстроены твоим положением. А это тебе от меня. Она ловко обернула вокруг шеи Лолы тяжёлое ожерелье с бриллиантами и рубинами, а самой красивой была грушевидная большая жемчужина. Лола ахнула, погладив холодные камни. ― Я не могу взять. Он такой красивый… оставь себе. Серсея рассмеялась и покачала головой. Она прекрасно понимала, что Лолой двигает скромность, которой её научили родители. Серсее тоже советовали сначала вежливо говорить, что она не может принять подарок, а потом всё-таки взять его. Маленькая принцесса тогда испуганно спросила: а вдруг второй раз не предложат? Но Екатерина со смехом объяснила, что все так воспитываются, что это хороший тон, и что все, кто будут дарить ей подарки, заинтересованы в том, чтобы она их приняла. ― Как ты думаешь, твои родители примут от меня несколько подарков? ― спросила Серсея, пока Лола гладила драпировку, которой была закрыта кровать. ― Думаю, они будут рады, ― улыбнулась аристократка. Родители ничего не ответили на её письмо, где она говорила о том, что стала фавориткой дофина Франции ― того самого, за которого скоро выйдет их общая королева. Конечно, в восторге они не будут, но, быть может, её прагматичный отец поймёт пользу такого положения дочери и смирится с ним. Возможно, богатые подарки от Франциска и Серсеи ускорят это. Серсея, казалось, угадывала её мысли, и в её сердце читала как в своём. Она вздохнула, подошла ближе и взяла её за руки. ― Ты спасла жизнь моему брату. Ты и его чувства к тебе. Ты будешь обладать силой и властью, и король будет любить тебя. А я буду рада иметь такую сестру, как ты. Лола вспыхнула от этого. Она вспомнила, какой показалась ей Серсея в первый день во Франции ― холодной, самовлюблённой и гордой королевской коброй, которая не знает, что такое сострадание, жалость, любовь и преданность. Как оказалось, Серсее эти чувства известны лучше, чем многим другим… даже больше, чем Марии, хотя Лола помыслить о таком тогда не могла. ― Для меня будет честью стать твоей сестрой, Серсея, ― произнесла она, почувствовав, как сел голос. Помотав головой, чтобы удержать в себе слёзы, девушка быстро поменяла тему. ― Ты идёшь к Сезару? Давай я тебя провожу. Лола проводила её до детской, немного посидела, а потом пришла Екатерина, и Лола ушла. Взгляд, которым Екатерина её проводила, был почти довольным. Конечно, а с чего бы королеве Франции не быть счастливой ― старшему сыну ничего не угрожает, он нашел любовь. ― В последнее время вижу тебя только с ребёнком на руках, ― наконец задумчиво ответила она. ― Он мой сын. Боюсь оставить его хоть на мгновение. ― Серсея, позволь дать тебе совет, как женщина женщине. Понимаю, у меня не самый счастливый брак, но… Поверь мне. Не зацикливайся на ребёнке. Ему уже четыре месяца, ты вполне можешь принимать у себя мужа. Серсея вздрогнула. ― Что? ― После родов Генрих забывал обо мне, пока я не могла зачать нового наследника. У вас с Нострадамусом совершенно другой брак, это ясно, однако… Когда женщина зацикливается на ребёнке, она рискует потерять мужчину, перестать быть для него женщиной, к которой бы он имел страсть. Поэтому… ― Екатерина вздохнула и внезапно предложила: ― Давай сегодня Сезар побудет в моих покоях. Екатерина ушла, а Серсея осталась в своих тяжёлых раздумьях. Сезар закряхтел, и мать мгновенно подхватила его на руки, покачивая и опускаясь на кровать. Роды дались ей нелегко. И если теперь сын был в порядке, то после слов Екатерины она внезапно испугалась за то, что может потерять Нострадамуса ― если она не поправится, он перестанет видеть в ней женщину. Первые месяцы после родов были тяжёлые для неё ― она сама была то в сознании, то нет, а о здоровье недоношенного ребенка лекаря судили с опаской, отводя глаза и говоря, что надо быть готовыми ко всему. Теперь же Сезар был в порядке, а Серсея боялась отпустить его хоть на секунду. Но как женщина, Серсея чувствовала себя здоровой. Она ходила легко, повитухи говорили о том, что она полностью оправилась от тяжёлых родов, и когда та пришла проверить здоровье молодой мамы и юного Нострдама, заявила, что и мать, и дитя в порядке. На робкий вопрос Серсее о том, может ли она возобновить связь со своим мужем, с улыбкой ответила, что не видит преград для этого. В это утро Нострадамус был занят, и Серсея надеялась, что так продлится и дальше, ей нужно было время. Первым делом, она вновь позвала к себе повитуху Жанну и подробно выпросила у неё такой неудобный момент, потеряв былой стыд. Эта женщина принимала её роды, смущение было неуместно, а Серсея была молода, и совет опытной женщины был нужен. Екатерина не стремилась возвращаться в постель мужа после родов, а Серсее это было важно. Жанна, принимавшая роды у самой Екатерины Медичи, отвечала спокойно и чётко. Безусловно, стать мамой – это прекрасно. Но став мамой ― важно не перестать быть женщиной, прекрасной, любимой и желанной. Повитуха ещё раз внимательно осмотрела любимицу королевы и твердо заявила ― физиологически, Серсея в порядке, её тело вернулось в добеременное состояние, если не брать в расчёт грудь с молоком. Хотя, как отметила Жанна, в связи с тем, что Серсея сама кормит ребёнка, это не должно было причинять неудобство. Всё это Серсея выслушала совершенно спокойно, сидя у окна и греясь в лучах солнца, пока Сезар, в окружение больших подушек, дремал под солнышком на большой родительской кровати. — Значит, я в порядке, ― произнесла она, и было неясно, рада она этому или нет. ― В полном, ― уверенно произнесла Жанна. Леди Нострдам сегодня была в хорошем расположении духа, даже угостила повитуху чаем с лимоном и печеньем, а потому Жанна аккуратно поинтересовалась: ― Быть может, Вы пока не готовы к возвращению в супружескую постель по иным причинам? ― В каком смысле? ― спросила Серсея, отводя взгляд от окна. Жанна поджала губы, неуверенная, что может говорить такое королевской любимице. Но видя её растерянное, недоумённое лицо, она напомнила себе, что в первую очередь Серсея де Нострдам ди Медичи ― женщина, недавно родившая женщина, которая волнуется перед возобновлением сексуальной связи с собственным мужем. Такой проблемой страдало множество молодых рожениц, но кто-то пытался с ней бороться, а кто-то даже не подозревал о том, что что-то происходит. ― Жанна, скажите мне. Я должна знать. Повитуха вздохнула. ― Не принимайте на свой счёт, миледи, ― предупредила Жанна. ― Но после родов, дело может быть не только в организме женщин. Я встречала рожениц, которые были в порядке, но не спешили возобновлять связь с мужем из-за собственных проблем. По большому счёту притупление полового влечения – это некая природная данность. Ведь до тех пор, пока ребёнок нуждается в постоянной материнской заботе и уходе, не может выжить самостоятельно, следующий ребёнок матери ещё не нужен. Поэтому в организме недавно родившей женщины снижается уровень влечения. Если же роды были достаточно сложными, то подсознательно ей хочется отомстить мужу за перенесённые страдания. Серсея сжала губы, и Жанна прервалась, давая ей возможность обдумать сказанное. Роды действительно были непростыми ― Серсея страдала, ей было больно, но она не думала о том, что Нострадамус в чём-то виноват. В некоторых вопросах Серсея была весьма практична и разумна, рождение ребёнка было одной из таких вещей. Она понимала, что больно будет, чертовски больно, и относилась к этому философски ― подарок за жизнь новому человеку не может пройти бесследно, за это надо было платить, и боль матери ― меньшее, чем можно было оплатить подобный дар. И винить в этом Нострадамуса было бы верхом глупости. Серсея кивнула, и Жанна, видя, что её собеседница пришла к какому-то выводу для себя, продолжила: ― Вы так же можете бояться боли, которую может причинять связь. Можете бояться за ребёнка, потому что Ваше внимание отвлечётся от него впервые за долгие месяцы, и эта напряженность не позволит Вам расслабиться. ― Нет, ― прервала Серсея уверенно. ― Мне было больно ходить первые месяцы, но сейчас я чувствую себя прекрасно. Живой, будто я снова родилась. Даже… чувствуя себя немного девочкой. — Это хорошо, ― усмехнулась Жанна, и Серсея тоже улыбнулась. ― Что-то ещё? ― Да, но, думаю, это меньше всего подходит Вам, Ваша светлость. ― Говори, ― решительно велела Серсея. Она должна была знать всё. ― Многие женщины теряют привлекательность в собственном теле. Ощущение собственной непривлекательности, действительно, после родов женская фигура лишается девичьей угловатости, но многие мужчины находят это весьма привлекательным, ― быстро и бегло объяснила Жанна и поспешно добавила: ― Но, я должна сказать, что Вы почти не изменились… Если мне будет разрешено сказать… ― Серсея слабо улыбнулась и согласна кивнула. ― Беременность и роды пошли Вам на пользу. У Вас нет растяжек и лишней полноты, как было с Дианой де Пуатье или даже с Екатериной, Вы стали ещё прекраснее. Ваша грудь стала полнее из-за молока, бёдра круглее, силуэт будто плавнее. Могу посоветовать Вам вновь заняться собой, как это было до родов. Сейчас Вы ставите комфорт ребёнка выше собственных желаний, но не забывайте о себе, миледи. Серсея перевела взгляд. Она действительно сделала себе немного поблажек: не носила корсет, надевала свободные платья, которые не сковывали движения, почти не надевала украшений кроме обручального кольца и почти не заботилась о причёске. При этом она смотрела на Нострадамуса и видела в его глазах всю ту же любовь и нежность, которая была в нём и до этого. Но было ли этого достаточно? Дверь неожиданно открылась, и Серсея, столь внезапно выдернутая из собственных размышлений, посмотрела на вошедшего мужа, а повитуха встала, спокойно поклонившись, пробормотав сбивчивое «Милорд». Нострадамус озадачено кивнул ей и перевёл взгляд на жену. ― Всё хорошо? ― спросил он, и Серсея улыбнулась в ответ, чтобы смягчить волнение в карих мужских глазах. ― Я хотела принять ванну с эфирными маслами, уточнила, можно ли мне. ― Я заверила миледи, что всё хорошо. С Вашего позволения, ― быстро промолвила Жанна и, поклонившись, вышла из комнаты. Сезар в колыбельной вскинулся, и принцесса подошла к нему, чтобы взять. Вопреки словам Екатерины, она знала, как Нострадамус любит видеть её с сыном на руках. Серсея подошла к мужу и взяла его за руку одной рукой. Сезар на её руках беззубой улыбкой поприветствовал отца. Нострадамус подался вперёд, привычно наклоняясь к жене, и поцеловал её в лоб, а потом поцеловал в щёку сына. Сезар зафыркал из-за колючей бороды. ― Екатерина начала обстраивать детскую для Сезара. Она такая чудная. Пойдём, посмотрим. Сезар может переехать туда через года или два, но готовят её уже сейчас, ― Серсея прошла совсем немного и толкнула соседнюю к ним дверь. Нострадамус стал рассматривать светлую комнату, с мебелью из тёмного дерева, бархат на стенах и на окнах. Комната нуждалась в доработке, но через несколько месяцев мальчик уже смог бы жить здесь. ― Екатерина предложила прорубить дверь между нашей комнатой и его, но я пока не дала согласие. Когда он вырастет, у нас должно быть личное пространство. Тебе нравится? ― Чудесная комната, ― согласился Нострадамус. Серсея улыбнулась. Сезар на её руках что-то довольно вскрикнул. Захваченная этой мыслью, она посмотрела на сына – маленький Нострдам больше не спал, он глядел на неё внимательным, совсем не детским взглядом, будто оценивая и о чём-то размышляя. А потом он вдруг протянул к её груди, где лихорадочно билось сердце, пухлую ручку с малюсенькими пальчиками, и Серсея поняла: она приняла верное решение, и сын поддержал его. *** Не имея вариантов, Серсея направилась к Екатерине ближе к вечеру, чтобы оставить там Сезара и подготовить саму себя. В своё время Екатерина родила десять детей, и между ними была весьма малая разница в возрасте, она уж точно знала, как вернуть супруга в постель. Серсее для этого и не надо было больно стараться, но… но принцесса хотела почувствовать себя прежней. Она хотела верить в собственную красоту. Екатерина подошла к этому вопросу со всей ответственностью. Она подошла к своим шкафчикам и распахнула двери. ― Ванна с эфирными маслами? Хорошая идея. Тогда сейчас подберём какие-то запахи. ― Что это? ― удивлённо спросила Серсея, замечая едва ли не полсотни бутылочек, скляночек и порошков. Сезар лежал в колыбели, которую принесли специально для внука королевы, и теребил материнские пальцы. ― Спрашиваешь так, будто ты не моя дочь, ― фыркнула Екатерина и спокойно произнесла: ― Природные афродизиаки. ― Мама! ― Молчи, ещё спасибо скажешь, ― отмахнулась Екатерина. ― Это не для него, а для тебя. Чтобы ты чувствовала себя спокойнее и раскрепощёнее. А теперь запоминай: попроси свою фрейлину сделать тебе напиток из свежевыжатого сока алоэ с ложкой мёда. Получится чудесный напиток, выпей, а потом иди в ванную. В комнате должно быть тепло, чтобы ароматические свечи сработали как надо. Так эфирные масла в них наиболее полно раскроют свои энергетические и целебные свойства. ― Свечи? ― переспросила Серсея. Сезар попытался засунуть кулак в рот, и Серсея отвлеклась, чтобы предотвратить это. ― Конечно, а как без них. Думаю, запах иланг-иланга подойдёт для комнаты. Только не переборщи, три свечи рядом с кроватью, не больше. Дальше, ароматизация спального белья. ― Смеётесь? ― невесело спросила принцесса, потирая шею. ― Спасаю твою сексуальную жизнь, ― не моргнув, ответила королева, не отвлекаясь и продолжая копаться в своих шкафчиках. ― Пусть это будет бергамот. Побрызгай на простыни, смешай воду с капельками масла. Теперь слушай дальше: как примешь ванну за полчаса до свидания, возьми себе запах роз, чтобы кожа приобрела притягательный аромат. Температура воды – не выше сорока градусов, эфирные масла предварительно нужно развести. Для обольщения: нанеси эфирных масел на тело на пульсирующие точки, одна капля эфирного масла на пять капель базового масла. Запомнила? Серсея кивнула и с облегчением поняла, что хотя бы не покраснела. ― Вот и чудно. Вперёд, отправляйся обольщать своего мужа, ― Екатерина позвала фрейлин, всучила им выбранные бутылочки, и с чувством полного удовлетворения и с ярко написанным удовольствием на лице подошла к колыбели и склонилась над Сезаром, который довольно запыхтел, увидев её. ― А я займусь дорогим внуком. *** Серсея расчёсывала длинные, пышные золотистые волосы, что укрывали её плечи, точно шаль, когда Нострадамус вернулся в комнату. Она не чувствовала себя так хорошо уже долгое время, но теперь, после горячей ванны с маслами и всеми необходимыми процедурами, она словно заново родилась. ― Где Сезар? ― спросил Нострадамус удивлённо, не заметив колыбели. ― Екатерина его забрала в свои покои, ― Серсея прикрыла рот и хихикнула. ― Бабушка хочет побыть со своим внуком. Она была безупречна – благоухающая свежими духами и соблазнительная в полупрозрачных на пышной груди кружевах, цветущая и подчёркнуто невинная. И всё же что-то её смущало, заставляя вновь и вновь поправлять платье и терзать прическу. ― Она не злится, когда ты называешь её бабушкой? ― Серсея усмехнулась, покачала головой и вдруг решительно приблизилась к нему, обняв за шею, горячо дыша в ухо. Волосы на затылке прорицателя встали дыбом. ― Что ты делаешь? ― Хочу провести время со своим мужем, ― буквально мурлыкнула женщина ему в ухо, расстёгивая застежки одежды. ― После родов… Разве можно? ― Нострадамус почти гордился тем, что на секунду смог преодолеть вечно бушевавшее внутри желание в отношение жены и решительно отстраниться, но Серсея вцепилась ногтями ему в плечи, заставляя оставаться на месте. Глаза её сверкнули, как у рассерженной кошки. ― Повитухи сказали, что можно. Нострадамус, не смей отказывать мне, ― зашипела она, возвращаясь в уже привычную и родную лучину властной королевской кобры. ― Я спрашиваю это ради твоего блага, ― будто оскорблённо пробормотал Нострадамус, прикрыв глаза и ощущая, как она влажно целует его в шею, плечи и ключицы, видневшиеся из-под наполовину распахнутой одежды, водит ладонями по груди и спускается ниже. ― Не сомневайся в моих чувствах, ― только и смог добавить он. Жажда обладать успешно туманила рассудок, тело требовало отбросить никому не нужные размышления и сполна насладиться разгоряченной и готовой на всё женщиной рядом. ― Я хочу тебя, ― честно призналась Серсея. Это было правдой, самой что ни на есть настоящей. Принцесса с каждым днём всё больше убеждалась, что и сама хотела бы вновь испытать страсть, от которой невозможно вздохнуть, удовольствие, после которого трудно ходить, любви, которая приходила к ней только в супружеской кровати. Она была женщиной. Изголодавшейся по мужу женщиной. Он взялся за её грудь, упиваясь мягкостью и чувствительностью. Серсея задохнулась от удовольствия, вцепилась в застёжку его рубашки, и в следующую секунду Нострадамус укладывал жену на кровать, задирая подол её ночного платья. Она застонала, когда он погладил выглядывавшее из-под платья бедро, и Нострадамус инстинктивно подался вперед, целуя жену, чувствуя, как её маленькие ладони быстро-быстро расстёгивают его одежду, а потом поспешно стягивают рубашку вниз, будто боясь, что он передумает. Глаза Серсеи блаженно закатились, как только он рванул в стороны лиф её платья, отрывая застёжки и крючки. Столь любимая им пышная грудь оказалась прикрыта ещё и сорочкой, которую мужчина также просто разодрал на теле жены. Сегодня ему не хотелось нежности, робких поцелуев и щемящих объятий – ему хотелось видеть эту женщину голой под собой, стонущей и умоляющей, в той самой кровати, где они зачали сына. Она посмотрела с благодарностью, и он немедленно проник в неё пальцами, двигая ими быстро и почти грубо. Ровно так, как она хотела – Серсея билась головой о подушку, сжимаясь и содрогаясь, громко и рвано дыша, стискивая бёдрами ласкающую её ладонь, пока не вскрикнула, уткнувшись щекой в перину и ударив ступнями по постели. ― Пожалуйста, ― неразборчиво прошептала она со слезами на глазах. Он планировал удовлетворить её желания как можно лучше и растянуть удовольствие как можно дольше, но, оказавшись в ней одним сильным толчком, снова ощутил себя неопытным юнцом, не способным контролировать своё тело. В ушах уже знакомо зашумело. Послав всё к чёрту, отпустив их тревоги, Нострадамус задвигался в распростёртой под ним женщиной быстро и лихорадочно, крепко хватая её за бёдра и остервенело кусая за чувствительную грудь. Серсея в свою очередь вцепилась ногтями в его лопатки до крови и кричала от долгожданного удовольствия. Нострадамус просто не мог остановиться, хотя бы на секунду отказаться от окружавшего его жара. И тогда он увидел её шею. Открытое и беззащитное горло жены белело перед ним и рябило красными пятнами поцелуев, пока она отчаянно запрокидывала голову и двигала бёдрами навстречу. Схватив девушку за щёки, Нострадамус повернул её лицо к себе, на котором всё так же отражалось самое яркое наслаждение, и он снова задвигал бёдрами быстрее. Острые колени стиснули его бока до боли, пока он грубо и лихорадочно вколачивался в тело. Было жарко, неудобно, слишком сильно и резко, но так хорошо, как никогда не бывало. Наконец-то. Удовольствие оказалось невыносимым – Нострадамус рухнул на Серсею, содрогаясь в наслаждении. Ему показалось, что она потеряла сознание, но её нутро сжало его так, что он сам едва не задохнулся от этой тесноты, а как только расслабился, всё повторилось снова. И ещё раз. Его жена трижды билась в блаженстве, и такого с ней он ещё не видел и не чувствовал. Рухнув рядом с ней на кровать, он обнял и притянул её к себе. Серсея положила голову ему на грудь и принялась лениво водить пальчиками по его плечам и мощной шее. Серсея отчего-то тихо засмеялась и ещё крепче прижалась к его груди. Он вдохнул запах её волос, мягко поглаживая горячей ладонью гладкую спину, тонкие лопатки, ниточку позвоночника… ― Рядом с тобой мне ничего не страшно, Нострадамус, ― сонно вздохнула она. У него оборвалось сердце: это были те самые слова, которые он часто слышал в своих мечтах. И это было потрясающе, словно экстаз души. ― У меня для тебя кое-что есть. ― Подарок? ― хихикнула Серсея. ― Ты меня балуешь. ― Люблю делать тебе приятное, ― бегло поцеловав её в губы, Нострадамус встал. Он, в чём мать родила, прошёл через всю комнату, к вороху одежды, что они оставили, и извлёк из кармана своих брюк какой-то мешочек, возвращаясь к ней в постель. Заинтересованная, Серсея села, придерживая одеяло на груди. ― Держи. Она раскрыла его и достала то, что там лежало. ― Какой красивый браслет, ― восхищённо проговорила она, рассматривая тёмные переплетения с рубинами и странным, золотистым кругом. Серсея внимательно рассмотрела его. ― Что это за символ? Переплетаясь с чёрными нитями с рубинами, она посмотрела на золотой круг, находившийся в середине. Серсея покрутила его — это оказалось не просто золотым кругом, а сферой. Когда они были закрыты, то выглядели как простое кольцо, но, когда полосы разъединялись, сфера создавала уникальный узор. В золотой сфере был спрятан узор: две чёрные орлиные головы и два золотых колеса с восемью спицами каждое, на красном поле. Ободы колёс сломаны между соседними спицами. Если сложить сферу, то узор ломался, зато были видны выгравированные на золоте чёрные слова «Soli Deo», «Богу Единственному». Серсея знала, что созданные из двух-восьми движущихся полос, эти сложные ювелирные украшения выполнялись только искусными мастерами вручную. Это было не просто украшение, а способ показать своё образование владельцу, так как используемые астрономами для изучения и расчёта эти украшения считались символами знаний. — Это герб моего дома, ― сказал Нострадамус, улыбнувшись её замешательству, а потом исправился. ― Нашего дома, и дома нашего сына. Я хочу, чтобы ты его носила. Как я ношу твой подарок у самого сердца. Серсея рассмеялась, вспомнив, что подаренную ею брошь со змеёй Нострадамус действительно носил под одеждой, на нижней рубашке, как оберег. Серсея часто видела её, но почему-то не предавала значение. А ведь и вправду ― у самого сердца, как и обещал. А потом неожиданно горестно вздохнула и посмотрела ему в глаза: ― Я всегда соглашалась, но, кажется, никогда не говорила… Я тебя люблю, ― её голос дрожал, словно она пыталась сдержать слёзы. Нострадамус усмехнулся и погладил её по лицу, скользнув ниже, обводя выпирающие ключицы. Он знал это, но наконец-то она сказала это вслух. ― Я знаю, ― блаженно улыбаясь, сказал он, а потом добавил, не сумев скрыть самодовольства. ― Моя страсть к тебе никогда не утихнет. Такая любовь, как наша, может сжигать города. Ты подарила мне целый мир. Намного больше, чем мне может дать каждая из всех женщин, живущих на планете. Серсея улыбнулась в ответ: это прозвучало, словно музыка. Нострадамус любовался ею, своей мечтой, божественно прекрасной в отблеске розоватого вечернего заката. Серсея обняла его тонкими руками за шею и припала к его губам.