Ошибка может стоить жизни. Выходит, что она совсем не бесценная?
Когда до невообразимого неловкий и отчасти даже страшный приём Тэхёна в солнечном Пусане, таком чуждом для него, заканчивается, Юнги, наконец, облегчённо выдыхает. Ведь завтра начнётся такая же жизнь, как и была до сегодняшнего дня, и к которой он уже успел привыкнуть за этот короткий промежуток времени. Он устало опускается в авто сквозь прислужливо открытую дверь чёрного мустанга, слишком сильно хлопает ею и утопает в кожаных сиденьях. Мин не верит в существование энергетических вампиров, но ощущение того, что из него выкачали все остатки жизненных сил и забрали до ничтожного смешные крохи уверенности в себе ощущается ярко и весьма правдоподобно. Однако свою слабость нужно скрывать, укрывать тяжеленным одеялом и лелеять, как испорченную вазу, ведь у Мина не имеется супер-клея в кармане. Омега устало прикрывает глаза, утыкаясь лбом в прохладное тонированное стекло. Мир вокруг через него чрезмерно мрачен, опустошен до дна надвигающейся ночью и затемнён этой фиолетовой плёнкой на стёклах до невозможного сильно, и это действительно напрягает. Он видит фонари, тонкой нитью расползающейся вдоль дороги, и с трудом убивает в себе желание проглотить один из таких, чтобы внутри так же было светло и ярко, не страшно. И он даже не замечает прожигающий взгляд по ту сторону от окна, полностью поглощённый искусственным светом; Юнги для полного счастья в своей жизни не хватает только искусственного дыхания, чтобы боготворить фальшь, когда водитель увозит его подальше отсюда, и подальше от ненавидящих глаз. А Чонгук злится. Злится так, что слышит хруст собственных зубов у себя в ушах; ему кипящей кровью заливает глаза, окутывает тело пунцовой яростью с примесью перца чили, а ощущается всё слишком мерзко и надоедливо. Юнги раздражает его даже мельчайшими вещами: розоватыми дёснами при взволнованной улыбке, мягкими руками с обтянутыми до безобразия венами, дрожью в коленях и противоречиво надменным взглядом. Он не почувствовал даже толком запаха омеги, так как он гораздо слабее в сравнении с нормой, и расстояние также не было многообещающим, но альфа уверен: он найдет его среди тысяч подобных, чтобы уничтожить. Ведь Мин испортил все планы Чона, одним своим необдуманным и спонтанным «хочу» разгромил труд нескольких лет и упорство Чонгука, смешав это с грязной дождевой водой. Чону хочется, чтобы все лужи, оставшиеся после этого, резко окрасились в красный. И, желательно, кровью омеги, ведь Пусан должен был быть сейчас во власти Чонгука, и ключевое «должен» разлетелось в щепки. Юнги действительно глупец, и не только потому, что перешёл дорогу страшнейшему человеку страны и испортил все его планы, а из-за того, что, несмотря на это, всё же согласился на встречу с ним. Чон же живого места на нём не оставит, самолично его кровью свои губы измажет и превратит в порошок белоснежные кости, предварительно сдирая по миллиметру кожи коротко подстриженными ногтями, упиваясь раздёртой плотью и прерванными артериями; но гораздо позже, чем ему хотелось бы это сделать. Однако сквозь время и жалкие препятствия альфа всё-таки вырвёт его сердце сквозь рёбра, выкачает из клапанов всю кровь и выжмет её до последней капли и белизны обескровленной плоти; он то-же самое проделает с мозгом, смеющим преподносить такие извращённые мысли и идеи, мешающие Чону. Несомненно. Чонгук пощадил человека единожды в своей жизни, и он готов поклясться: второго раза точно не будет. Юнги не выживет рядом с ним в одной Вселенной, и это уже очевидно. Чимина эта ненависть, не зависящая никаким образом от него, тоже не обходит стороной: альфа его не отпускает всю ночь после этого успешного для Чона вечера, откровенно издевается, перекрывает дыхание, как губами, так и кольцом рук на шее, покрывает всё тело расцветающими под утро, ближе к рассвету, фиолетовыми бутонами унижения, но не насыщается, кровь не пускает и жалеет об этом; так нельзя, точно не с ним, и осознание этого бьёт в затылок. Но скоро будет можно — Чонгук постарается. Альфа успокаивается лишь ближе к рассвету, и с усмешкой ранним утром рассматривает выведенное немного ниже ключицы «I so used to be used» на засыпающем и измученном теле, болезненно поджимающем колени к груди. Чонгук не чувствует к нему жалости. Шуршащие под копной небесного цвета волос простыни окровавлены, и это выглядит слишком завораживающе, чтобы оторваться. Поэтому Чонгук курит не отходя прямо возле Пака, дрожащей (это не хочется признавать) рукой поддерживая зажатую между пальцев сигарету, тлеющую на самом кончике холодным пеплом; альфа с трудом сдерживает желание потушить окурок о смуглую, словно переспелые персики, кожу, хмурит брови и поражённо хмыкает. Время Чона стоит гораздо дороже, чем непорочность этого тела. Тем более что от непорочности не осталось ничего, кроме названия и остывающих углей, и в этом нет ничьей вины, кроме самого Чимина, незнакомого самому себе и потерянного под остывшим солнцем. Он ведь так привык быть использованным.* * *
— Юнги? — омега слышит этот не менее умотанный, чем свой, голос с динамиков смартфона, когда уже подъезжает к своему жилому комплексу, прокручивая в голове события вечера, — Я не успел с тобой нормально попрощаться и поговорить. И, к тому же, хотел сказать, что ты — полнейший идиот, — даже по интонации понятно, что Лиам истерически улыбается. — А что я, собственно, сделал не так? — Юнги искренне недоумевает, выходя из машины и под чутким взглядом охраны следуя внутрь подъезда с огромным холлом. Здесь светло и тепло, а его продрогшие насквозь конечности тянутся к подобному. Мина не согреет ни единый обогреватель. — Для Чонгука ты — главная мишень, и за твою голову он положит ещё сотни таких же. Разве это не было для тебя ясным? Я же говорил тебе молчать... Пусан давно под его прицелом. А теперь и ты там ещё, потому что залез в это болото, — судя по всему, Ким закатывает глаза, — надо было тебе всё раньше и детальнее рассказать. Я тоже виноват, всё-таки. Но встреча с ним — это просто верх маразма. Кто тебя тянул за язык?.. Если бы ты вообще не разговаривал с ним, всё было бы куда лучше. — Ты сам ничего толком не рассказал и сам же пригласил его туда. Не находишь это странным? Если нам не нужны с ним конфликты, почему бы не сделать его нашим партнёром? Это же просто. И, к тому же, я никогда не собирался быть твоей безвольной пешкой, чтобы беспрекословно выполнять все твои указания и наставления, за которые я тебе хоть и не всегда, но благодарен, — парирует, ухмыляясь. — Если бы всё было так просто, как тебе хотелось, твой муж был бы жив, — Лиам откровенно и намеренно давит на больное, — переговоры с Чонгуком перечеркнут все твои предыдущие достижения. Мне жаль, но это максимально глупо. Чонгука избегать нужно, не вмешиваться ни во что с ним и не контактировать никак, желательно. Чем меньше он с тобой пересекается, тем меньше у него поводов тебя убрать со своего пути. Мы ещё даже не нашли убийц Хосока, а Чон, между прочим, в подозреваемых. Это просто недопустимо! — Ещё ничего не доказано. И, к тому же, встречу уже не отменить, — Юнги фыркает, нажимая комбинацию кнопок в просторном лифте, — просто смирись с тем, что я мыслю немного по-другому, чем вы. Ничего ужасного не случится, я тебя уверяю. Мы просто с ним поговорим, вот и всё. Он выглядит устрашающе, и я действительно побаиваюсь подобных людей, но ведь это лишь первое впечатление, так? — Ты можешь не беспокоится: на встречу он лично вряд ли придёт. Скорее, отошлёт к тебе какую-то, как ты привык выражаться, пешку. Но за ней всегда будет стоять он. Он за всеми своими людьми, и я уверен, что Чонгук контролирует даже их дыхание, не то, что каждое слово, — Лиам, судя по всему, ещё за рулём, так как Юнги слышит помимо его голоса привычные для пробки звуки гудков, — и ты даже себе представить не можешь, насколько этот человек опасен. Первое впечатление бывает правдивым, — хмыкает. — Но мои личные ощущения никак не должны касаться рабочих процессов, — шипит, уже раздражаясь, когда карточкой открывает дверь в своё бывшее семейное гнездо, с которого последнее время нестерпимо и хотелось, и не очень съехать. — И это его дело: приходить ко мне лично, или нет. Я не думаю, что мирные отношения с Тэгу нам могут чем-то помешать. Он устало стягивает с себя надоевшие за вечер лакированные туфли, не касаясь их даже руками, слушает приятную тишину с динамиков телефона и ухмыляется. Киму действительно больше нечего сказать. И, безусловно, хоть они и виноваты в происходящем оба, но Юнги считает, что он сделал со своей стороны всё правильно. «Хосок бы поступил иначе» застревает гвоздём в горле. Хочется блевать хотя бы из-за этого.* * *
Жизнь Мина, в целом, чем-то напоминает качели: ещё вчера он смог беспокойным сном отрубиться впервые за последнюю неделю, даже не принимая душ, а сегодня он вновь трёт покрасневшие глаза с красной сетью лопнувших капилляров на белке и пытается привыкнуть к сумеркам отсутствующего освещения в длинном амбаре, выполняющим функции склада. Тэхён, как и обещал, выслал из своих точек в округах Пусана весь товар, что только был в наличии, и это действительно можно было назвать крупной поставкой, требующей внимания. Сложенные по стеллажам небольшие контейнеры с дрянью вызывали одновременно и остатки отвращения, теряющиеся с каждой подобной партией, и тотальное безразличие, переплетённое с волнением — этот товар едва ли не был перехвачен полицией. Именно поэтому это требовало внимания омеги лично. За спиной Юнги как минимум пять телохранителей, на входе в здание — ещё столько же, что ещё раз подчеркивает важность происходящего. Мин же не чувствует этой важности и ничего в целом, кроме всепоглощающей пустоты где-то в горле и сырого воздуха, наполненного углекислым газом. Его уже порядком задолбало это вечное надзирательство и контроль над безопасностью и неприкосновенностью, и под собственным повышающимся давлением он судорожно пытается пересчитать количество всех контейнеров, нелепо шепча себе под нос цифры, сверяясь с листком в руках, но теряется в числах и не может сосредоточиться на подсчётах из-за нескольких всё таких же контролирующих взглядов на своей спине. По всей видимости, здесь ещё остались несколько людей Кима, как подстраховка. Его некая «забота» и тактичность могли бы порадовать — Юнги настораживается. В любом случае, эта работа действительно даётся омеге тяжело. Порою, даже слишком. — Вы можете на меня не пялиться так? Я не растаю, блять, здесь и не сожру всё это — не выдерживает, разворачиваясь на небольшом каблуке, и указывая рукой на контейнеры, — если вы не будете мне мешать, я быстрее закончу и отпущу вас. — Дело не в этом, господин Мин, — ему отвечает один из охранников в спецформе. Он переминается с ноги на ногу, теребя закреплённый на бёдрах пояс с огнестрельным оружием, и продолжает: — третью партию товара за сегодня перехватила другая группировка ещё в аэропорте. Господин Ким считает, что они могут быть небезопасны по отношению к вам. — Передайте своему господину Киму, что у меня власти больше, чем у него, и здесь решаю я, что для меня безопасно, а что нет, — отрезает, сверкая изумрудами злости в прищуренных глазах, — Кимхэ ведь контролируется Ли Соён. Она не досмотрела этого? — У нас слишком мало информации. Насколько мы знаем, господин Ким должен был рассказать об этом лично. — Заебали меня уже эти проблемы, — Юнги закатывает глаза, возвращаясь к подсчётам. Он заканчивает просчитывать количество контейнеров на спешку, больше переживая о происходящем в аэропорту. Если Соён не смогла предотвратить перехват — происходит действительно что-то серьёзное. Это напрягает. Мин так уже устал от этих вечных неприятностей, следующих за ним по пятам, устал разгребать чьи-то непонятные желания и решения, созданные в штыки, устал стараться придти к какому-то лучшему концу и успеху. Омега даже не видит в этом никакого смысла, и мотивация тоже полностью исчезла; Юнги уже успел уйму раз пожалеть о том, что решился заняться бизнесом Хосока, а не отдал его благополучно в чьи-то более опытные и ответственные руки, но не отказывается от компании только из уважения к своему альфе и из-за Лиама, только и ждущего отказа. Юнги создан для цветов, нежных и совсем мягоньких, для поцелуев-бабочек по всему изящному телу и ласки, ночных объятий и горячего какао с утра, и чтобы к вечеру обязательно розовое перламутровое шампанское с влажной и спелой клубникой, но никак не для офисной работы и каждодневной опасности. Он не успел ещё даже толком освоиться, а на нём уже можно насобирать несколько десятков возможных судебных исков. Юристы бы повесились на его шёлковом галстуке. А Хосок, господи, если бы увидел деятельность Мина, точно бы не выдержал вместе со своим израненным сердцем. Исход был бы очевиден и такой же, как и в реальности. От этого не уйти. Да и Юнги и сам бы повесился уже на этом галстуке, если честно. — Когда он должен был сказать мне об этом? — Мин зарывается руками в иссиня чёрные волосы, откладывая бумаги в чьи-то вовремя предложенные руки. — Он хотел приехать к вам лично буквально через полчаса. Это не должно занять много времени. — Почему о таких новостях я узнаю последним? — Ты меня очень расстроил своей своевольностью, — Лиам с грохотом открывает массивную дверь на склад, — мне страшно представить о том, что ты ещё можешь предпринять. Я горд, что ты за такой короткий промежуток времени научился многому, но то, что ты стал творить — недопустимо. И Ким не врёт. Ему действительно страшно представить даже, во что они ввязываются благодаря омеге. Он, отправляя приглашение Чону, совершенно не думал о том, что Юнги сможет проявить себя в подобном ключе. Безусловно, альфа винит в произошедшем и себя, но больше всех самого Мина. Он погорячился с тем, чтобы разрешать ему решать слишком много вещей. Омега не готов. И, честно, вряд ли когда-то будет. — Людям Ким Тэхёна не желательно слушать дальше, — Лиам рычит в сторону некоторых телохранителей, — я не понимаю, что вы здесь забыли. Ким рваными движениями поправляет на себе галстук, разжимая его хватку, пытается выглядеть соответствующе правой руке руководителя Мина, но разум, выходящий из ряда вон, настойчиво мешает и останавливает. У альфы нет своей семьи, и заботится кроме как о деле всей своей жизни больше не о ком. И он до сходящего с рельс пульса и неудержимой злости беспокоится о том, что происходит, в целом жалея так же, как и Мин о том, что согласился доверить ему это. Они уверенно идут ко дну. — Мы уже узнали некоторые подробности, если тебя это интересует. Пора начинать ещё одно грёбанное расследование, — он закатывает глаза, — у нас море врагов, и, как видишь, даже Соён не в силах противостоять этому. Юнги только истерически смеётся, скидывая с плеч узкий пиджак. Уже свой. Омега же сильный, омега со временем справится. Он привыкнет быть одиноким и одним — это неизбежно. Мин, ещё раз сомнительно оглянув Лиама, даже не начиная с ним спорить по поводу встречи с Чон Чонгуком, молча идёт к выходу неспешной походкой. Колени ощутимо дрожат. Ему бы самому эту встречу, пускай и не с Чоном лично, пережить. — И куда ты собрался? — На кладбище. Я не выдерживаю, — фыркает, не оборачиваясь. — Сдохнуть там блять хочу. — Я не думаю, что тебе стоит туда ехать именно сейчас. Если тебя пристрелят, а около низких могил будет для этого прекрасная возможность, я даже не приду на твои похороны, — Лиам цепляется за последнюю надежду в виде совести Мина, но не успевает схватить его за запястье. — А я не думаю, что мне стоит сейчас вообще о чём-то думать. Юнги, конечно же, справится со съедающим чувством вины и вообще со всем, что пытается сожрать его. С Чонгуком, он надеется, тоже. Но не сейчас.