antitoxin

Остаётся только жить сегодняшним днём, если завтра никогда не наступит. Каждый рассвет оглушает.

Долгих три месяца Юнги упорно учится всему заново, чего так не хотелось делать в школе, а позже и в институте. Гибель Хосока его откровенно сломала, размазала по стенкам собственного убитого сознания, а после чего скрепила жидким янтарём, склеивая криво обратно. Ему потребовалась неделя, чтобы научиться дышать без боли. Ещё две — чтобы ходить, не вздрагивая от малейшего звука. И несколько дней после всего этого, чтобы поднять взгляд с пола, вернуть независимый облик и выглядеть почти так, как прежне. Избавиться от тоски всё равно не получилось. Первое возвращение домой и вовсе закончилось нервным срывом, разбитой почти всей посудой и перевёрнутой вверх дном их когда-то общей гардеробной. Он рыдал так, как никогда в жизни, разбрасывал вещи, подушки и переворачивал мебель; казалось, что ещё немного, и его душа, заточенная в аккуратной черепной коробке, прорвётся наружу, разрывая кости и снимая скальп, выйдет за пределы разумного и серым облаком вернётся обратно ввысь, сквозь потолки и стены. Это было бы, пожалуй, лучшим исходом из всех возможных. А после Юнги долго и щепетильно, дотошно корил себя за то, что посмел испортить порядок, созданный Чоном — здесь должно быть всё сохранено до сумасшедшей педантичности, как было при жизни альфы. Здесь бережётся его запах, присутствие и прошлое, и это абсолютно точно нельзя нарушать. С тех пор Мин спит исключительно в футболках Хосока, прижимая к себе его подушку, заляпанную слезами. Он отчаянно пытается сохранить каждую деталь, напоминающую о нём, запрещает себе стирать его вещи, какими бы затасканными они уже не были. Омега каждый вечер с ужасающим трепетом разглядывает небрежно брошенные на быльце кресла шорты, оставленные Чоном в то злополучное утро, не смеет их даже трогать и благодарит Темнейшего за то, что каким-то чудом он не сбросил их во время срыва. В Бога Юнги прекратил верить, когда увидел, как его любовь накрывается могильной плитой. — Хорошо, блять, я понял, не рычи на меня, я тоже не робот, — он повышает голос на Лиама и с шумом захлопывает папку с отчётами, которые он так и не научился делать до конца. У Мина слипаются, словно намазанные патокой, глаза, дрожат руки, и взрывается, уже дымит буквально голова — лучевая болезнь отдыхает. Омега зарывается обеими руками в свои теперь чёрные, с синим переливом выкрашенные волосы, за которыми, как оказалось, гораздо легче ухаживать. Он прикрывает глаза, всё ещё четко ощущая прилегающий пиджак Хосока, накинутый на плечи, успокаивается мгновенно из-за последнего пункта и в более спокойном, хоть и менее вразумительном тоне продолжает: — Чего ты ещё от меня хочешь? Мы отправили этот грузовик ещё несколько часов назад! Я лично укладывал поверх дряни пачки рисовой муки, этими, сука, руками! Я разобрался с импортом, экспортом и декларациями. Всё, как ты просил. Чего ты ещё от меня хочешь? — у него дрожит с недавних пор прокуренный насквозь голос, срывается на последних словах напрочь и буквально переходит на писк, — Я устал. Я так, блять, устал. Уже три часа ночи, а ты пытаешься найти какую-то ошибку, которой нет! У меня уже нет сил, пойми, пожалуйста, правильно. Юнги выдаёт наиболее объемный поток слов за последние несколько дней, ругается, скорее, шкодливо, так и не открывая глаз. Он слегка раскручивается на кресле, падает щекой на рабочий стол своего альфы и едва ли уже не засыпает в его кабинете. С тех пор, как Мин полноправно занял место Хосока, не взирая на право собственности, что входит в силу спустя полгода после смерти, Юнги не знает, что такое здоровый сон и тёплая постель. С каждым последующим глубоким (иногда уже утренним) вечером, проведённом на пустой лоджии в компании пустых пачек сигарет, оказавшихся наиболее сильным обезболивающим, плед в их спальне привлекал всё меньше и меньше — это удивляет. Его времяпровождение всё больше и больше напоминает Чона: Юнги перенял вредные привычки, раздражительность и слишком явное упрямство; это уже напоминает искажённый цирк с фальшивыми клоунами, припудренными притворством и бесплатной паутиной вместо сахарной ваты. Разорвать бы Мина подобно этой паутине, чтобы в клочья и до разодранных краёв плоти, — превышающее все остальные сейчас желания. Однако, Юнги сильный, и уж точно постарается не пасть в багряную лужу собственной крови слишком рано, и сделает для этого всё возможное. — Тебе всё же не стоило в это лезть, — Ким до ужаса громко щёлкает мышкой на своём рабочем ноутбуке, сосредоточенно всматриваясь в чёрные строки. У него у самого уйма лопнутых капилляров в глазах, сеткой крови растекающихся по белку, замыленный взгляд в целом и такая же усталость, начинающаяся где-то в коленях. С незашторенного панорамного окна за спиной Юнги сырным шариком белеет полная луна, налитая ртутью. Она недостаточно освещает помещение, но на фоне неё, даже с этими уродливыми мешками под глазами, сопутствующими Мина уже четвертый месяц, он выглядит ужасно красиво. Обрамлённые лунным светом тёмные волосы в «рабочем» беспорядке и накрученные на нехватку времени, мелкими прядями спадают к тонкой шее, плавно переходящей в плечи, тонущие в громоздком пиджаке. В огромном кресле Юнги так же весь такой маленький, крохотный даже и будто беззащитный, словно не он буквально семь часов назад трехэтажным матом покрывал работников таможни, разбрасывая пустые коробки и выкидывая в их спины планшет с закреплёнными на нем документами. Правда, Лиаму сейчас глубоко всё равно на внешность и обаяние омеги: ему бы сейчас доделать всю оставшуюся работу и наконец-то приехать к себе в маленькую студию в нескольких кварталах от их офиса, выдохнуть, зайдя в собственную обитель и завалиться сразу же спать, чтобы в семь утра уже выкручивать руль на пустых утренних дорогах. Да и Юнги, наверное, мечтает о том же. — У нас ещё с прессой снова проблемы, кстати, — Юнги резко открывает глаза и смотрит не отрываясь на альфу, — они что-то заподозрили в нашей бакалеи. — Я бы тоже что-то заподозрил, если бы зашёл на тот склад. Сколько требуют? — он откидывается на спинку дивана и шумно сглатывает. — Кто их вообще туда пускал? Вечно они там, где их присутствие совершенно не требуется. Мин молча тянется за стопкой стикеров и ручкой, расположенных у экрана своего ноутбука, но задевает случайно небольшой снимок в рамке, опрокидывает его фотографией вниз; у него дрожат плечи, когда он ставит её на место, даже во мраке различая собственные черты лица. Юнги поджимает губы, из последних иллюзорных сил сдерживаясь, пишет на стикере сумму с крупным количеством нулей и показывает её альфе. — Блять. — Ким откидывается ещё раз на спинку дивана, зарывается обеими руками в волосы и шипит: — У нас хоть что-то позитивное случилось за это время? — он шумно сглатывает, — Южный склад разгромлен, в аэропортах вечная шумиха. Наши каналы прогибаются под прессой и властью, только порты остались ещё в целостности. После его смерти мы опускаемся всё дальше ко дну. Но хотя бы Чоны молчат, — улыбается криво, — хотя, и в этом есть свои минусы, так как они могут замышлять что-то. Мне надоело во всём искать подвох, — Лиам цепляется взглядом за приятно выглядывающую луну, словно обращается к ней. — Чоны? — Мин подбрасывает брови вверх, перебирая в руках гелиевую ручку, — Почему я о них впервые слышу? — У нас незадолго до этого были проблемы с ними. Управляют поставками в Тэгу, но пытались и к нам свои щупальца провести, хотя и так в Пусане имеют свою долю. Их наследник и нынешний руководитель слишком самоуверенный, будто не в себе он, что ли. Кстати, один из возможных подозреваемых: у него вполне ясный мотив и предпосылки. Мы сейчас активно присматриваемся к ним. Юнги вздрагивает. — Их бизнес передаётся поколениями, что ли? — кривится, устало вздыхая, — Слишком скучно и обыденно. И всё же, как обстоят дела с расследованием? Меня беспокоит сейчас это в первую очередь. Ну, кроме контракта с Японией. — Это третье поколение, и, боюсь, последнее, потому что Чон Чонгук, директор, не знает меры, — Лиам забирает с тумбочки, стоящей около дивана, запечатанную бутылку с минеральной водой и открывает её с характерным шипением, — а расследование продвигается. Камеры наблюдения с автосервиса, в который Хосок заезжал в тот день в обед, были сломаны ещё ночью, что ещё раз подтверждает наши догадки. Не могли тормоза сами по себе обрезаться, в конце концов. Снайпер, что, по сути, являлся запасным вариантом в том случае, если бы не произошла авария, тоже найден. Только мы не можем выяснить, на кого он работает — молчит, как рыба. Мин только поражённо закрывает глаза, чувствуя себя слишком уязвимо. Эти новости и новые факты бьют по живым ранам, хлещут битами с шипами по пульсирующей плоти. Он привык к достаточно спокойному, размеренному темпу жизни, чтобы просыпаться поздно, заказывать завтрак из ближайшего ресторана и весь день проводить в полнейшем релаксе, напрягаясь лишь вечерней пробежкой. Именно поэтому ему сейчас максимально трудно свыкнуться со своей новой жизнью, новым началом взрывного конца и дорогой в никуда, заляпанной порохом, прахом и кровью. Иногда омеге, безусловно, хочется бросить это всё, вернуться домой, прикрикивая на слишком медлительного шофёра, но вся суть в том, что ничего как раньше уже не будет. Юнги запрещает себе дышать прошлым: пепел имеет свойство разлетаться — и он задыхается. Альфа тоже некоторое время молчит, переосмысливая весь их разговор. Они ведь даже не коллеги, и уж точно не друзья — скорее, партнёры по несчастью, что сблизились лишь по вине ржавых наручников отчаяния и утраты. И, пускай Ким старается всевозможно помогать Юнги, оказывать неумелую поддержку и осуществлять все его задумы, он совершенно не отрицает факт того, что Мин — глупый и неопытный. Омега совершенно не умеет продумывать свои действия наперёд, рассчитывать определённые суммы денег на конкретные проблемы, нормально владеть предоставленными на золотом блюдце пакетами акций и своевременно контролировать поставки, с чем фактически без проблем может справиться едва ли не каждый сотрудник, ранее щепетильно отобранный из уймы желающих и работающий в этой холодной высотке. Иногда ему даже трудно справиться с обычными банковскими операциями, имеющими место быть в жизни совершенно обычных людей; Юнги просто неприспособленный к самой банальной жизни, в которой криминальному миру совсем нет места, и его присутствие здесь — сплошной фарс. — Может, заедем сейчас на кладбище? — омега, замешкавшись, складывает руки в замочек на коленях. — Я хочу рассказать ему о наших маленьких успехах. Они ведь всё равно есть. Он, наверное, беспокоится по этим поводам. — Я хочу спать, лучше завтра. И, наверное, ты имел в виду микроскопические успехи? Крошечные? Подставные? — Лиам фыркает. — Мне нужно поговорить с ним, пожалуйста. Прямо сейчас. — Будто он может тебе ответить, — плюется раздражённостью и неким гневом, поджаренным на недосыпе и хронической усталости. Однако, Ким молча выуживает ключи из внутреннего кармана своей кожанки, показательно звонко перебирая их в руке, глядя на съежившегося от колкой грубости Юнги. — Я знал, что ты не сможешь мне отказать, — Мин резко меняет смущающиеся эмоции на своём лице на самоуверенные, отчасти слишком. Он встаёт вслед за альфой, возмущается тихо из-за ночного холода, цепкими пальцами пробирающегося до самых костей, и закрывает пластмассовой карточкой дверь в кабинет Хосока (теперь свой), прихватив с собой ноутбук и несколько папок. В машине и Лиам, и Юнги не смеют нарушать вязкой жидкостью растёкшуюся тишину, оба лишь засматриваются на пустынные дороги, продрогшие под вечерним морским бризом. Море находилось совсем недалеко от их офиса. — Приехали, блин. Моли Бога, чтобы ворота в этот раз оказались открытыми, а не как в прошлый раз, — альфа сонно бормочет, даже не глядя на Мина, и выключает чёрную иномарку. — Я в него не верю больше. Да и раньше особо не верил, — Юнги щебечет почти весело, отстёгивая ремень безопасности в один щелчок, ловко выходит из машины и встаёт на носочки, захлопывая двери, — высматривает сквозь деревья, что были высажены в мелкую аллею, ворота. — Открыты? — Да. Думаю, если поторопимся, то нас даже никто не закроет там. — Этого ещё не хватало, — Лиам снова фыркает и прокашливается сырым ночным воздухом. — Я чувствую себя ебанутым подростком, блуждающим по ночам на кладбище, и всё из-за тебя, между прочим. Юнги уже привык к его вечному недовольству, понимает его отчасти и вполне себе может с этим смириться, поэтому никак не реагирует на очередные выпады. Он только зябко поправляет на своих плечах пиджак, кутается в него сильнее и ступает между мрачноватых ночью рядов могил. Омега давно не боится ночного кладбища, всякой «нечисти» и прочего, размышляя конструктивно и вполне разумно. Однако при виде могилы его любви оставаться в здравом рассудке становится всё труднее. Он приседает на корточки, проводит замёрзшими руками по холодному камню и хлюпает носом. Юнги больше (почти) не плачет, находясь здесь, и считает это своим наибольшим успехом за последнее время. Время не лечит — лечит боль. — Прости, что в этот раз без цветов, — рассыпается в извинениях, грустно улыбаясь, — магазины уже закрыты. Но у тебя и так их, я смотрю, достаточно. — Ты его засыпаешь всеми возможными цветами едва ли не каждый день, — Лиам цедит сквозь зубы и закатывает глаза, — давай быстрее. — Засыпал его здесь не я, — шепчет, не оборачиваясь на звук, застывает стеклянными глазами на блёклом портрете, — я засыпал без него в огромной кровати. Это я делал, да. Каждый день. И продолжаю делать, — улыбается почти истерично, сдерживаясь, — и буду продолжать делать вечно. И цветами его засыпать — тоже. — Это «вечно» будет длиться, пока ты захочешь, чтобы так происходило. Не закатывай драму. Я тоже за ним безумно скучаю, но если я вырублюсь прямо здесь, то тебе придётся везти меня домой, — опирается тазом на низкую оградку и складывает небрежно руки на широкой груди, продолжая из-подо лба наблюдать за омегой. — Не слушай его, Хосок-и. Лиам глупый, — Юнги улыбается, замечая, что скоро небо начнёт светлеть, — я же тебе новость рассказать хотел: мы заключили контракт с Ким Тэхёном. С тем самым производителем, который тебе всё время отказывал, помнишь? Ты ещё угрожал, что сожжёшь его вместе со всем Токио, — посмеивается хрипло, — а я делал вид, что серьёзно верю. Но ведь такой крупный город даже тебе не под силу сжечь. Было. Мин всхлипывает ещё раз, обводя указательным пальцем витиеватые буквы имени Чона, не осознает до конца, что вот он, его альфа, прямо возле него. Под землёй, правда. Как бы ни хотелось этого скрывать, но Юнги постепенно привыкает к его пожизненно-посмертному отсутствию. Его попросту больше нет, хоть и Мин верит, что Хосок всё ещё существует где-то далеко отсюда; в другой галактике и других уломках разбитых собою же планет, а в пыли лунной захоронена его сердцевидная улыбка, трогающая растянутыми уголками прямо за душу. Он, очевидно, жив, но где-то не здесь — Юнги никогда его больше не достать, не выиграть супер-шанс и главный приз лотереи, утерянный так глупо. Альфа, стоящий позади, болезненно сжимает скулы, из последних сил наблюдая за этим монологом. Будь он кем-то другим, точно не задумывался бы о том, чтобы держать свои эмоции на привязи — разрыдался бы прямо здесь вместо Мина, держащегося на чудо сильным. Киму тоже максимально трудно, сколько бы он не прятался от этого днём, а ночью не всматривался в пустое небо, затянутое ворохом тёмных туч. — Он просто клюнул на твои ноги. Я фактически на своей шкуре чувствовал, как чешутся его клыки. Ещё и такая диковинка — руководящий огромной корпорацией омега, мало кто остался бы безразличным, — Лиам скользит пальцами по шершавому металлу оградки, с горечью наблюдая уже проявившуюся ржавчину — придётся её заменить. — Сделаем вид, что я этого не слышал, — Юнги зачёсывает отросшие волосы рукой назад, слегка прикрывая глаза. Мизерное желание сна, клокочущее где-то на кончиках ресниц ещё в кабинете, исчезло сразу, когда он сделал первый шаг к воротам — спать в этом месте совершенно не хотелось, и даже не пугали другие могилы, мрачными тенями нависающие над ним; его дом там, где его сердце бьётся, а находит оно свой ритм только возле Хосока. Омега долго всматривается в посветлевшее небо. — Знаешь, а я всё равно скучаю, — Мин резко продолжает эту череду бессвязных предложений и придвигается к надгробию ближе на коленках, слегка приобнимает, сжимаясь от исходящего холода, — хоть и обещал больше не делать этого в прошлый раз. Он прижимается к мрамору лбом, выдыхает сорвано, отчего на надгробии появляется пятнышко пара. Юнги отдал бы всё, чтобы ещё раз обнять его. Мин закрывает глаза, и буквально может чувствовать крепкие руки Хосока на своей талии, прижимающие к себе. Правда, прижиматься уже не к чему. — Ты ещё здесь в этой позе умри, — альфа сдерживается, чтобы прямо здесь не закурить, только из-за уважения к другу, — возле Хосока как раз есть нами выкупленное местечко, на всякий случай. — Спасибо за поддержку, однако, — Мин огрызается, наконец поднимаясь на ноги и отряхивая руки, — а теперь отвези меня домой, пожалуйста. Нам нужно поспать хоть часик перед этим приёмом. — Тебе требуется блистать, помнишь? — они поспешно отходят от могилы Чона, теряясь в утреннем тумане и мокрой, уже выжженной беспощадным солнцем траве, — самая яркая звёздочка этого вечера. Тэхён будет определённо наш. Юнги только грустно улыбается. — Шлюхой я в своей жизни, однако, ещё не был, — он опускается на кожаные тёмные сиденья, проводит по ним руками, словно вычерчивая круги, и добавляет: — Ну, почти не был. После встречи с Хосоком так точно. — Мило себя вести и поддакивать ещё не означает быть шлюхой, — Лиам заводит машину, вслушиваясь в тихое урчание мотора, — подкладывать тебя никто под Кима не будет. Ты не наша игрушка, и даже не пешка. Скорее, отвлекающий манёвр, — он хохочет, — Тэхён не глупый, всё-таки, понимает, что за тобой стоит далеко не один человек. — И это называется не быть шлюхой? Как по мне, так это одно и то же. Он мне омерзителен, — омега кривится, моргая от всё ещё включённых придорожных фонарей. Дороги абсолютно чисты, и это радует. — О да, Тэхён ещё тот эстет, — сонно смеётся, — в любом случае, Хосок будет тобой гордиться. — Я ради этого живу, если ты всё ещё не заметил. Юнги разламывает себя на кусочки каждое утро, собираясь на работу, обещает себе, что ради спокойствия мужа можно и постараться, даже собственное помятое сердце в это дело вложить. Чтобы до конца и, желательно, без происшествий, посвятить себя в это целиком и полностью, превозмогая боль и разруху внутри. А внутри действительно больше ничего не осталось, кроме пыли сгоревшего божественного сада и лучезарного счастья, покоящегося теперь под землёй во всех смыслах и видениях. Ему не хочется засыпать и просыпаться каждое утро, хочется череду пуль в своё горло запустить, чтобы захлебнуться собственной кровью, разодрать до мяса стенки горла и вырвать гортань, но Мин вместо этого лишь упивается тёрпким гранатовым соком, алкоголем разбавляет, пытается восполнить запасы жидкости; он выплакал и кровь, и слёзы ещё несколько месяцев назад, выжег изнутри себе клеймо отчаяния и поделил на два все воспоминания, хранящиеся глубоко внутри, в склепу. Омеге интересно, насколько Судьба, к чьим ногам он пал с рождения и кому преклоняет голову каждый божий день, зайдёт далеко с дорогой для него, насколько измучает бренную душу и истаскает все силы из него. А умереть, упасть в объятья к Хосоку он, объективно, успеет всегда. Это вопрос времени. Которого у Юнги вовсе нет.