Ярость не является панацеей, ведь от ненависти невозможно излечиться без последствий. Это побочный эффект внутренней смерти.
Юнги растерянно смотрит на осколки, поблескивающей россыпью звёзд рассыпанные на паркете и залитые недопитым коньяком. С мелко подрагивающих рук стекают одинокие капельки крови, растворяются в алкоголе и теряют свой истинный цвет. Завораживающе, но ему сейчас совсем не до этого. В ушах стучит барабанной дробью собственный пульс, и дыхание слышится точно так же — слишком ощутимо. Он выдыхает громко и длительно, с надрывом и хрипами, присущим птицам с оторванными крыльями вместо свёрнутой шеи, но никак не может осознать всё до конца и полностью. Эта информация слишком тяжела для омеги, ошеломляюще приводящая в ужас и выбивающая почву из-под ног; Юнги клянётся, что в эту же секунду мир вокруг него стыдливо пошатнулся. Жаль, что лишь пошатнулся, но не провалился. Это было бы гораздо лучше, правда. — Блять… — единственное, что он может из себя выдавить, пересматривая вновь и вновь кадр с по-весеннему ярко улыбающимся Хосоком, чью улыбку не в силах исказить низкое качество и рябеющий в полумраке зашторенных окон экран. — Я находился в метре от человека, заказавшего его убийство. В метре, понимаешь?.. — Мы с самого начала думали, что это он. Но гарантии этому не было, — Лиам громко сглатывает, закусывая пухлую нижнюю губу, — теперь есть. — Это откровенный пиздец, — у Мина снова пропадает голос, но в голове вместе с этим гораздо быстрее светлеет и проясняется, а ненависть к Чону и его поступкам — возрастает. В его мыслях больше нет этой неопределённости — только слепой страх, жгучее ощущение ярости, раздирающей плоть изнутри в окровавленные клочья, и ничего лишнего. Мин больше не оправдывает Чонгука, резко и по ясным причинам начинает верить всему, что про него слышал от своего окружения и больше, пускай даже внутри себя, точно уж не спорит. Ему заливает глаза кровью, а внутри что-то с ощутимым раскатом грома цементируется, застывает прямо на глазах и неподвижным камнем под воздействием гравитации уходит куда-то вниз, в пятки. Юнги чувствует себя чёртовой неваляшкой, нелепой детской игрушкой, что не заваливается на бок под воздействием внешнего мира благодаря какому-то чуду, не иначе. Но омеге всё равно хочется после подобных новостей как минимум разломаться вдвое, шагнуть безвозмездно в бесконечную пропасть и, если уж совсем прямо, просто выпилиться. Его мозг не может по-нормальному, как у всех остальных (Юнги слышал), абстрагироваться, закрыть на все засовы избитый и искалеченный разум уже навсегда, чтобы не вспоминать лишний раз снежный ком проблем и беспокойств, не осознавать его в полной мере и банально забыть; вместо этого он регулярно вспоминает каждую деталь и подробность, а боль раскалёнными иглами протыкает сердце насквозь с каждым разом и всё быстрее, что даже шрамы не успевают образоваться. Юнги жизнь нанизала на булавку, как красивую бабочку, и это уже слишком. Просто слишком. Он не раз задавался вопросом о том, какого чёрта его оставили в живых, а не отправили с билетом в один конец вслед за Хосоком — это было бы вполне разумно и логично — и не находил ответа. Мин всё ещё жив, а избитое сердце всё ещё продолжает качать кровь в бесполезно болтающиеся конечности и обратно, и этот факт может восприниматься омегой только как акт глупого милосердия, ведь альфа не мог забыть о его существовании просто так. «Лучше бы это чудовище меня убило» — крутится в мыслях на бесконечном репите испорченной пластинки с ободранными краями. Однако с Преисподней приходят сюда через небо, и как альфа поднялся — так и опустится обратно. Юнги обещает. Если уж он допустил такую глупую и бессмысленную ошибку, бросив его же жизнь ему под ноги — поплатится за это сполна. — Но со стаканом ты погорячился, — Ким выдыхает, бережно осматривая ладони омеги, — обработаем, наверное? — Я не ожидал этого. Вернее, не хотел ожидать, — Мин с каким-то внутренним страхом борется, отрицает всё, что только можно, и неудовлетворительно качает головой. Он выдёргивает свои руки из ладоней альфы, сердито выдыхая: — Сам обработаю, не маленький уже. Лиам даже не может выдавить из себя тихий смешок, чтобы разрядить обстановку. Потому, что разряжен сам.* * *
Через несколько часов Юнги уже самостоятельно выкручивает руль излюбленного Бентли с перемотанной бинтом левой рукой и чертыхается под нос, когда его кто-то совершенно бестактно подрезает или он не замечает в небольшом боковом зеркальце слева несколько чёрных мустангов с телохранителями — он взял с собой их сейчас гораздо больше, чем когда-либо. Омега ругается по всем этим пунктам совсем тихо, нелепо и смазано шепча каждое слово, и контролирует свою охрану по одной и той же причине — он боится за себя. Умереть, безусловно, хотелось сильно, и хотелось уже долго, но инстинкт самосохранения никуда не девался, и Юнги однозначно боялся Чонгука и его действий до посинения от недостатка кислорода узловатых пальцев и пересохших губ. Боялся до дрожи в коленях и нескончаемых причитаний, адресованных самому себе. Прошло всего несколько часов с того момента, как противно вскрылись неумело наложенные и гниющие швы лжи, скрывающие под собой истину, а Мин до сих пор никак не может придти в себя. Ведь Чонгук, пускай и не собственноручно, но убил Хосока. И теперь его имя, несущее в себе отвратительное для Юнги звучание и ассоциации, граничащее с едким «убийца», светилось яркой неоновой вывеской в голове, напоминало о себе с каждой секундой и убивало, растекаясь от макушки к ногам, по венам. Отравляя безвозвратно. Это выдержать человеку невозможно, но для Юнги теперь не существует границ. Даже несмотря на то, что алкоголь уже выветрился из головы практически полностью, и к чёрту, что он нарушает права — анальгетическое действие коньяка закончилось, и от этого ему ещё хуже и труднее всё это выдержать. Варианта «сдаться» сейчас попросту не существует. Когда Мин доезжает к цели, он всё так же аккуратно выходит из своего автомобиля, едва ощутимо хлопая дверцей, и, позвав телохранителей одним движением пальчика, молниеносно залетает в высокое здание. Здесь его уже ждут. — Я бы сказала, что рада встрече, но у нас совершенно неприятные для этого поводы, — у Соён, сидящей в своём личном кабинете, не дёргается ни один мускул на лице, но омега узнает по голосу: она тоже взволнована. — Я чуть не сдох в очередной раз, — Мин истерически ухмыляется, когда присаживается на диван возле альфы. Её кабинет значительно отличался от его собственного: здесь было гораздо светлее, просторнее и ярче, атмосферу в помещении не сдавливало даже тихое жужжание самолётов, идущих на посадку, ведь офис девушки расположен достаточно близко к аэропорту, а ещё диффузия различных запахов ощущалась не так критично. Здесь однозначно уютнее, чем в корпорации Мина, хоть и для Юнги его кабинет — храм утерянного счастья, но признать этот факт не является невозможным. — Лиам выслал мне те видео и анализы. Мне жаль, но здесь уже не может быть никаких сомнений. Эти люди действительно числятся в базе работников Чонов. Мои уже проверили это ещё раз, — она бесцветно смотрит на Мина своим это хладнокровным, отточенным специально для работы взглядом, и это выглядит довольно устрашающе. — А ещё по поводу перехвата в Кимхэ: можешь считать меня полной неудачницей, но я до сих пор не могу выяснить, кто это был. Я работаю над этим, но пока безрезультатно, — Соён хмурится. — Это, безусловно, важно, но волновал бы тебя перехват, если бы у тебя из груди торчал нож, а сзади за тобой гналась стая бешеных волков? — Понимаю, — Соён слегка ухмыляется, и зажигалкой, хоть и не с первого раза, прикуривает длинную и тонкую сигару. Она решает больше не спрашивать его об этом — разберётся со всем сама и позже. Дым её сигареты, к слову, пахнет ужасно, но Мин не замечает сейчас ровно ничего, кроме своих ужасающих мыслей. — Твои громилы? — Ли головой указывает на приоткрытую дверь, за которой титановыми столбами стоят телохранители омеги. Девушка слегка, совсем неярко, но всё равно презрительно щурится и выдыхает ему прямо в лицо тёрпкий дым. — У него неплохо получается тебя пугать. Извини, но какой это по счёту раз? — Я не считал, — фыркает и недовольно отводит носик в сторону от дыма, напоминая раздражённого котёнка. Альфа смеётся. — Твой запах исчезает. Я его едва чувствую, Юнги, — она резко становится ещё серьезнее, заглядывая в глаза цвета горячей патоки, — это не шутки. — Это подавители, — омега язвит, хмуря брови, — мне сейчас вообще не нужны течки, какой от них толк? Я не хочу стабильно выпадать из жизни на неделю, причём мучаясь. И без этого хватает проблем — что мне делать? Продолжать жить, как раньше? Или искать какой-то выход, который я сейчас совсем не вижу? — Юнги всё время задает одни и те же волнующие его вопросы по кругу, и точно так же бегают мысли в его голове. Они продираются сквозь плотные стены вязкого сомнения и страха, упорно движутся к его искажённому сознанию и терроризируют как душу, так и тело. Ощущается это всё отвратительно. — Я так долго не продержусь, — он продолжает после небольшой паузы, во время которой громко сглатывает и с трудом разлепляет глаза, фокусируясь на спокойной девушке. Завтрак просится наружу. — Как вариант — можно отомстить, но ты ещё не настолько крепко стоишь на нашем тонущем корабле, чтобы заниматься подобным. Чонгук тебе не по зубам, но с ним определённо нужно что-то делать. Если ты сдашься и он получит Пусан, то я не хочу плясать под его дудку, — Соён струшивает пепел прямиком на тёмный лакированный пол, и он оседает на нём тонким слоем пыли. Её сигарета заканчивается, но мысли, похоже, не видят ещё и горизонта: по её выражению лица видно, что Ли хочет добавить что-то ещё, но её перебивает телефон Мина — тот жужжит и активно вибрирует в кармане брюк, принося дискомфорт в районе бедра омеги. Однако, погруженный полностью в леденящее «месть», Юнги не сразу возвращается в себя. Вернее, он вообще не планирует это, и его взгляд застывает на книжном шкафу, а чьи-то окровавленные руки ломают рёбра и плоть где-то сзади, пробираются к грудной клетке и крошат тот цемент, что внутри, в пыль. Омега не слышит ничего, кроме бесконечного хруста. — Юнги, тебе звонят, — Ли совсем тихо и, очевидно, обеспокоенно шелестит окутанным в дым языком, когда выбрасывает окурок в неиспользованную пепельницу. — Юнги, — толкает в плечо, задевая ногтями тонкую кожу на шее и проезжаясь ими же по пахучей железе, особо чувствительной у омег, но Мин не реагирует. Вокруг него всё хрустит и разрушается; кажется, вместо голоса Соён он тоже слышит это бесконечное крушение, сопровождаемое высокой температурой. Мин обжигается о себя же. Вкус крови из прокушенного и такого же горячего, как и всё тело, языка отрезвляет, и он вновь слышит телефон, что продолжает вибрировать, пробиваясь к омеге сквозь вакуум. — Да твою ж мать, Юнги! — Ли шипит, слегка похлопывая брезгливым движением по щеке, а после чего, наконец, ловит его расфокусированный взгляд на себе. — Ты что, совсем с ума сходишь? Твоя жизнь ещё не закончилась, чтобы настолько доводить себя! — С тобой бесполезно спорить, — он, наконец, приходит в себя, возвращаясь в этот мир, хоть и без особого желания. Потускневшая буквально за один миг жизнь теряет краски с каждой последующей секундой. Юнги в конце концов отвечает на звонок. — Слушаю, — выдавливает из себя дрожащим голосом, свободной рукой поправляя воротник тугой рубашки, пока Соён продолжает слабо заинтересованным взглядом осматривать его, а настенные часы — неустанно тикать, раздражая омегу. — Я хотел поинтересоваться, не передумал ли ты о своём решении отрезать Чонов полностью от береговой линии, включая порт, что уже около десяти лет под его властью с позволения Хосока, — Лиам говорит твёрдо и уверенно, а у Мина при упоминании одного конкретного имени желудок сжимается, — ты уверен, Юнги? — Абсолютно. Заберите у него всё, что только можно. Пускай понесёт максимальные потери от этого, если считал, что правда никогда не всплывёт, — Юнги фыркает, — и, пожалуйста, передай его секретарю, что никакого контракта не будет. Он не получит от меня ни одного гектара земли у побережья. — Ты звереешь, — Соён хохочет, когда Юнги завершает разговор агрессивными нажатиями по экрану. После этой фразы он сверкает на неё своим лисиным прищуром, только совсем не добрым, а злым и разбитым; это раскалывает ей самой на части мудрую душу, ведь Ли видит в этом комочке злобы маленького мальчишку, утратившего такую необходимую заботу. Её рука очень нежно, несвойственно ей, зарывается в его волосы, а ярким тинтом накрашенные губы искривляются в натянутой и пропитанной фальшью улыбке, потому что сейчас хочется только плакать вместе с этим малышом, скрывающим свои эмоции. — Всё будет хорошо, правда. Я обещала ему в случае чего заботиться о тебе, — произносит почти шёпотом, — он будто чувствовал приближение своей нечестной смерти. Даже ваше путешествие мечты планировать перестал без объективной причины, — её голос вновь начинает переплетаться с неистовым хрустом, что, кажется, уже пробивается к собственному горлу — Мин чувствует, что ещё немного, и изо рта посыпятся крошки бетона, смешиваясь с кровью разодранного горла. Ведь слова альфы по ощущениям Юнги вытягивают без анестезии ему позвоночник, каждый диск вынимают отдельно, словно бусы, и отбирают важный трофей, что воздух из Вселенной выкачивается, а небо чернеет и превращается в пропасть, переворачивается вверх дном и тянет витиеватые трещины к нему, чтобы забрать. Невыносимо. — Я ничего не хочу слышать, — отрицательно мотает головой, — точно не об этом, не сейчас, и не завтра, пожалуйста. Я без него — никто, и не следует мне об этом лишний раз напоминать. Юнги ещё несколько раз в голове повторяет сказанное только что им, вбивает в сознание крохотным молоточком, но не выдерживает. К нему сползаются все те воспоминания, засыпанные кровавым гранитом, а на внутренней стороне век болезненно вспыхивает изображение Хосока, широко улыбающегося не другим, а ему. Они любили проводить время вместе в собственном загородном доме, где солнечный диск, что с растекающимися границами, грел особенно тщательно и светил также ярко. Где спокойно, и на холмистых поверхностях рая, прячась в листве деревьев, поют самые редкие и красивые до невозможного птицы, насыщаясь свежим воздухом, что застывает меж пальцев — и всё исключительно для них. Правда, дом и местность были что ни на есть самыми обычными, а для Юнги это место действительно было раем совсем по другим причинам, скрытых в тёплых объятиях, бесконечной безопасности и заботе, поцелуях в кончик носа и свежими цветами в вазе, выглядевшими такими живыми. А ещё в запахе мяса, готовящегося в круглом мангале под чутким руководством лучшего альфы, которое тогда казалось вкуснее всех изысков. Лучше уже не будет. — Ещё есть вариант выслать все доказательства и заключения судмедэкспертизы главному Дону. Он единственный, кто сейчас имеет достаточно крупную власть над Чонгуком. И, я не буду мелочиться, но и над нами всеми — тоже. В целом, об этом убийстве ему всё равно доложат рано или поздно. Думаю, даже простительно будет то, что мы влезли в базу данных Чона, — Ли буквально собственноручно вырывает омегу из своих мыслей, вновь наблюдая его глаза на мокром вместе. Плачевно во всех смыслах. — А это ещё кто? Лиам что-то упоминал подобное, но мне тогда не было интересно, — Мин присаживается поудобнее, вовлекаясь в разговор. — Человек, который является связывающим звеном между всеми нами. Верхушка правительства всей нашей нелегальной сферы, друг мой, — она смеётся, вновь показывая свой контроль над беснующимися эмоциями, и тем самым подаёт омеге пример, — он управляет Сеулом и одновременно всеми нами, и при этом его личность скрыта даже для нас. Не совсем комфортно в работе, но всё для его же безопасности. Ты должен был оповестить Дона о переходе всего имущества Хосока в твои руки ещё в самом начале. Только не говори мне, что ты этого не сделал, это же абсурд. — Этим занимался Лиам, я более чем уверен, потому что в те дни я был явно не в состоянии даже дышать, — он вспоминает те времена, когда каждый вздох въедался под кожу раскалёнными кинжалами, — странно, что всё равно существует человек, имеющий больше власти, чем кто-либо, и я точно не ожидал такого. — Это трудно — контролировать сразу столько регионов и усмирять их хоть и неполноправных, но владельцев. Чтобы ты лучше понимал: люди по типу тебя контролируют свою одну и единственную область, и их власть распространяется только на ней. Всего таких шесть: Пусан, Тэгу, Инчхон, Кванджу и Ульсан. И всё было бы спокойно, если бы Чонгук не хотел большего, — Соён хмурится. — Ч-чонгук?.. — Юнги судорожно шепчет это имя, а потом резко осекается, мрачнеет на глазах; этот набор букв нельзя произносить, если хочется жить.* * *
— Я собственноручно вырву глотку этой суки и заставлю захлебнуться её же кровью, — Чонгук сметает со своего стола одним движением все документы под уравновешенным взглядом своей правой руки, — какого чёрта эта мелкая дрянь вообще сюда залезла? — Твоё желание владеть всем миром и реакции на провалы иногда выглядят чрезмерно забавными, — Намджун хрипло смеётся, вновь развалившись на диване. — Успокойся, пожалуйста, я прекрасно осведомлён о твоём сквернословии, чтобы ты не демонстрировал мне этот талант ещё раз. — От нас деньги утекают ручьями! Если Мин Юнги заикнётся о покушении и непосредственно убийстве остальным, я не откуплюсь даже золотыми и белоснежными горами, ни одним своим отелем или притоном, и если бы я убил его сразу вместе с его муженьком, всё было бы гораздо лучше, и этих проблем не было бы сейчас! Но я же, блять, тебя послушался, пощадил на свою несчастную голову! Как они вообще узнали? — Правильнее было поинтересоваться тем, какую оплошность допустили «ремонтники» в автосалоне, если они смогли раскрыть всё. Я в очередной раз убеждаюсь в том, что добро тебе делать не стоит — ты притягиваешь свою карму за всю жизнь, а не откупаешься от неё, как планировалось изначально, — Намджун улыбается, а Чонгук ещё больше осознает абсолютное спокойствие Кима и злится сильнее, ведь в его глазах в это время чернейшее море начинает шторм, серую скатерть смерти, усеянную молниями, расстилая по небу, и переворачивает все корабли благоразумия, — но ты слишком агрессивный. — А каким я ещё должен быть, если мне настолько сильно мешает какой-то омега? Да лучше бы я им всем цианид калия подсыпал, проблем было бы куда меньше! — Чон повышает голос до своего предела, а его вечная морщина между бровями углубляется ещё больше, — Меня лишил практически месячного дохода, который я получал несколько лет назад, сумасшедший вдовец, которому бы платочки крестиком вышивать, а не со мной силой меряться, и я после такого должен быть спокоен? — Ты действительно слишком сильно злишься, а ведь ты сам виноват, и, к тому же, он всё-таки мой друг, а ты убил его му… — Чимин, сидящий на другом конце дивана от Намджуна, что до этого был лишь шикарной и так выгодно молчаливой деталью интерьера, резко напоминает о себе, пищит что-то нечленораздельное, даже не поднимая глаз, но так и не заканчивает предложение, запинаясь — на него чуть ли не впервые за весь день обратили внимание, и он ощущает это даже опущенной макушкой. Чонгук резко расправляет согнутые под непосильным давлением от утраты огромного денежного канала плечи и медленно поворачивает голову в сторону омежки, о котором он уже успел забыть. В его чёрных, как кладбищенская ночь, глазах сверкнула очередная молния, врезаясь в беспокойную поверхность мутных волн. Пак не может унять дрожь, чувствуя на себе прожигающий взгляд немилостивого палача. — Я похороню вас в одной могиле, как самых лучших друзей, если у меня будет хоть ещё одна потеря, — произносит спокойно и размеренно, а его лицо не выдаёт теперь никаких эмоций; лишь по вздутым венам на шее можно понять, насколько всё плохо. — А ведь эта мразь обязательно донесёт всю информацию Дону, и тогда мне точно пизда. — Когда мы сдавались последний раз из-за какого-то омеги? — Намджун всё ещё выглядит совершенно спокойным, в какой-то степени даже удовлетворённым — ему интересно прохождение препятствий гораздо сильнее, чем то, что скрывается за ними. «Награда несравнима с адреналином и мотивацией» — одна из любимых фраз альфы, и эта цитата полностью объясняет его нынешнее поведение. — Неужели ты отступишь от своего плана просто из-за этого? — Я не собираюсь сдаваться, но не стереть его в порошок — грех. Живого места не оставлю, — рычит, даже скалится, и Чимин, что впервые за обед осмелился поднять на него взгляд, испуганно вжимает голову в маленькие плечи и жмурится. Такое слушать для него до тошноты отвратительно. — Только бы дотянуться до него… — Сейчас это будет немного сложнее. Юнги своими же белыми ручками выроет ров вокруг себя, чтобы ты не имел к нему никакого доступа. — Да какой ров, это же просто чья-то красивая марионетка, я более чем уверен, — Чон смотрит на хаос под своими ногами, созданный им же, и отшвыривает ногой в сторону пустой бумажный стаканчик из-под кофе, — за ним стоит кто-то гораздо умнее и сообразительнее, чем эта пустышка. Если мы уберём с пути его, это может ничего толком не поменять. Слишком поздно. — А мне что-то подсказывает, что за ним только его подрагивающая от страха шкурка и тонна неиспользованного потенциала. Паренёк неплохо играет, если твои домыслы, конечно, не окажутся правдой, — альфа усмехается, кидая мимолётный взгляд в сторону Пака, — странно, что ты свою игрушку, ещё и лучшего друга Мина, в своём кабинете держишь. Я бы уже избавился — лишняя утечка информации нам сейчас вообще не к месту. Чимин ещё раз испуганно дёргается, услышав что-то про себя из уст этого не менее ужасающего альфы. От образа суки в таком окружении приходится забыть, если хочется жить, поэтому он лишь сильнее сжимает в своих руках дрожащие колени, чувствуя властную ауру обоих, и молится о том, чтобы выйти из этого кабинета, в котором он оказался почти что случайно («Мальвина, какое-то срочное дело, посиди здесь, я скоро закончу»), без очередных повреждений. — Не подумал. Но Чимин-и ведь хороший мальчик, правда? Ему не за чем играть в испорченный телефон и передавать мои и чьи-то ещё слова или задумы своему другу Юнги, ведь так? Малыш хорошо справился даже с тем, когда случайно узнал правду о смерти этого несносного Чон Хосока, и с лёгкостью, я думаю, сделает это ещё раз, — Чонгук улыбается якобы нежно, прекращая обходить свой рабочий стол по кругу и приближается к омеге, обращаясь к нему, — Если Мальвина не оправдает моих ожиданий, то я его бездыханное тельце скормлю червям, и ты знаешь, что я не преувеличиваю, — проводит грубоватой рукой по пухлой и уже намокшей от слёз щёчке, опускается по лицу вниз и коротким ногтём царапает шею, — На твоей шейке прекрасно будут смотреться следы от удушья, если ты будешь непослушным. Но я очень и очень надеюсь, что ты забыл, что такое своевольность. — Любишь ты издеваться над невинными, — Ким ухмыляется, когда альфа, наконец, отрывается от откровенно, хоть и тихо, истерящего Чимина. Он знал, на что шёл, ведь с их первой встречи от Чонгука несло сумасшествием и безумием за версту, но каждый раз Пак всё также удивляется и пугается, как впервые. — Лучше послушание, нежели дерзость и фривольность, я не потерплю подобное. И невинные, пускай только внешне таковыми являются, гораздо приятнее потрёпанных, — наконец опускается в кресло и зачёсывает пятернёй намокшие волосы назад, — но философ из тебя хреновый, всё-таки. И твои предсказания никогда не сбываются. — Как знаешь, — Намджун уступает младшему. — Но нам всё равно нужно сейчас придумать хоть какой-то план ближайших действий. А ещё лучше — несколько планов. Чонгук плотоядно ухмыляется, наконец выставляя Чимина, рыдающего от безысходности и клейма «предатель» на груди, из кабинета, пока в солнечном Пусане некий Мин Юнги в очередной раз протягивает к смерти руки с немой просьбой, но всё безрезультатно. Сам Дьявол поможет умереть ему.